С ВЫСОТЫ 7000 МЕТРОВ БЕЗ ПАРАШЮТА
Пока гардеробщица пробиралась за моим пальто меж многорядных никелированных вешалок, я взглянул на одиноко стоявшего уже одетого в шинель лейтенанта. Видимо, он поджидал кого-то и, пользуясь моментом, быстро перелистывал небольшую, меньше паспорта, книжицу.
В этот дневной час здесь, в Центральном Доме Советской Армии, посетителей, как правило, немного, и каждый появившийся в фойе или коридоре невольно становится заметным.
Из-за угла выскочил еще один лейтенант с папкой под мышкой и с подготовленным для гардеробщицы номерком в правой руке.
- Вадик, а где это ты календарик-то добыл? - на ходу спросил он своего приятеля и стукнул номерком, словно костяшкой домино, о доску барьера.
- А ты подожди-ка одеваться. Сбегай на третий этаж к Ивану Михайловичу Чиссову: у него, кажется есть еще эти календари. Не будешь же потом целый месяц за мной или за афишами гоняться, тут все что нужно найдешь...
Женщина привычно подхватила номерок и не спеша направилась за шинелью, а лейтенанта и след простыл.
Я вышел на улицу и только теперь меня вдруг взбудоражила мысль: "Постой, постой,- говорил я себе,- что-то уж больно знакомая эта фамилия - Чиссов! Не тот ли?.."
Журналистское любопытство чуть было не вернуло меня обратно, но я сдержался, подумал, что не каждому оно может по душе прийтись. Всю дорогу, однако, мысль эта не покидала меня, и я усиленно напрягал память. Ведь, кажется, того Чиссова, о котором я так много был наслышан, и зовут-то Иваном Михайловичем! Из дома я тотчас позвонил своему старому приятелю, который, как я полагал, непременно должен быть в курсе интересовавшего меня вопроса.
- Отсталый ты человек,- выслушав меня, пошутил Федор Денисович Барсуков.- Живешь в Москве, в ЦДСА заходишь, а таких элементарных вещей не знаешь. Конечно же, это он, и уже давно здесь работает...
Спустя несколько дней я снова приехал на площадь Коммуны, в ЦДСА.
Иван Михайлович встретил меня приветливо и вроде бы ничуть не удивился моему появлению.
- Как это было7 - переспросил он меня, когда я рассказал ему о цели своего визита.- Люди говорят:
разве тридцать лет спустя вспомнишь о всех деталях того, что с тобой происходило? А я вот, поверьте, не преувеличиваю, все, все до мелочей, во всех подробностях помню и, наверное, буду помнить до конца своей жизни.
...Настроение у всех членов экипажа было бодрым и приподнятым. Это и понятно: от одного сознания хорошо исполненного долга у человека становится легче на душе. Такое ощущение, видимо, знакомо каждому.
Вот уже позади наиболее напряженные минуты полета. На боевом курсе все действовали четко и слаженно, и бомбы, судя по наблюдению, оказались в самом центре цели. А объект для бомбометания был сегодня непростой - крупный железнодорожный узел, сильно охраняемый противником. Когда экипажи подходили к нему, штурман ведущего бомбардировщика старший лейтенант Чиссов не без удовлетворения отметил про себя, насколько хорошо и на сей раз сработала разведка. Данные ее точь-в-точь совпадали с тем, что просматривалось с высоты 7000 метров. Станция действительно была забита эшелонами. После такого внушительного удара гитлеровцам вряд ли удастся быстро очухаться и подтянуть к линии фронта столь необходимые для сдерживания нашего продвижения технику и людские резервы.
Да, все, казалось бы, развивалось как нельзя лучше! И тем не менее, отходя от цели, командир группы лейтенант Жуган не преминул напомнить своим подчиненным о необходимости внимательно следить за воздушной обстановкой. Он поступал так неизменно, прекрасно понимая, сколь высока цена выработанного на войне правила: настороженность нужна не только над целью, а с момента выруливания на старт и до выключения двигателей на стоянке.
С большой высоты леса и поля, реки и озера, дороги и населенные пункты, укрытые снежным белым одеялом, были теперь едва различимы. Но Чиссов довольно легко ориентировался и в этой далеко не простой обстановке. Скорее всего, сказывался опыт: примерно в подобных, а может, даже и в более трудных условиях приходилось летать ему над малознакомой местностью в дни боев с белофиннами. Да и в эту суровую военную зиму 1941/42 года ему довелось немало потрудиться: совершить в такой короткий срок семьдесят пять боевых вылетов - не шутка.
Лейтенант Жуган - незаурядный летчик и толковый командир - никогда не скрывал, что ему повезло: он имеет на борту своего корабля такого надежного помощника, искусного мастера самолетовождения и бомбометания.
И сейчас, когда штурман доложил ему, что осталось всего две минуты полета до пересечения шоссе Москва - Варшава, лейтенант про себя подумал: "Вот так бы четко каждый выполнял свои обязанности!" Жуган знал, что по ту сторону магистрали сразу начинается территория, на которой находятся наши войска, и потому вдвойне приятнее становилось на душе от сообщения боевого товарища. Но едва эта мысль пришла в голову, как он услышал тревожный голос стрелка-радиста Саши Мельникова:
- В воздухе "мессершмитты". Больше десяти "сто девятых". Идут на нас.
Не успел Жуган подать команду, как затрещали пулеметы; воздушные стрелки открыли огонь по приближающимся вражеским истребителям. Ведомые еще плотнее подтянулись к ведущему, стремясь занять более удобный для обороны боевой порядок. Но гитлеровцы активно наседали. Сквозь треск в эфире прорывались обрывки фраз.
- Атакует... сверху...
-- Горит... один...
- Отражай... справа...
- Падает...
Вдруг содрогнулась тяжелая машина, забилась, как в лихорадке. Мотор заработал надрывно, с перебоями.
- Ведите группу,- скомандовал Жуган своему заместителю, а сам с трудом выровнял едва управляемый самолет. Мотор окончательно отказал.
Сзади как молния хлестнула огневая струя и, словно ножом, отсекла хвостовое оперение. В то же мгновение бомбардировщик повернуло вниз кабинами. Штурман выронил пулемет, из которого он еще отстреливался.
Чиссов услышал, как командир отдал приказ покидать борт самолета, но поза, в которой он не по доброй воле теперь пребывал, стесняла его в действиях. На штурмана будто кто-то навалился и держал, не отпуская. Нижняя часть кабины, служившая обычно полом, уже превратилась для него в потолок. И самое страшное - в момент опрокидывания машины порвался кислородный шланг. Чиссов понимал, что в такой ситуации секундная растерянность смерти подобна. Он придал своему телу более удобное положение и с силой рванул астролюк. Защелка, крепящая колпак, тем не менее не поддавалась. Присев и упершись во что-то твердое ногами, Чиссов резко, как пружина, выпрямился и вновь толкнул запор. Еще толчок, еще одно неимоверное усилие и... Сильная струя ударила штурману в лицо, он перевел дыхание, жадно глотнул свежий воздух и едва не захлебнулся. В глазах затуманилось. Нельзя, нельзя терять самообладание! Чиссов выбросился из самолета и только было хотел дернуть за кольцо парашюта, как вдруг невдалеке увидел "мсссершмитты". Они кружились возле беспорядочно падавшего бомбардировщика. "Если я зависну в воздухе - не сдобровать: они меня расстреляют",- быстро сообразил старший лейтенант. Сознание, как ему казалось, работало четко. И, оценив обстановку, он решил продолжать свободное падение, тем более что высота вполне позволяла прибегнуть к затяжному прыжку.
Сколько секунд прошло с момента принятия этого решения, Чиссов не знал. Он вообще не понял, как завладело им это необъяснимое чувство беспомощности, как случилось, что на какие-то мгновения он утратил способность к мыслям и действиям, от всего отключился...
Сознание пробудилось у Чиссова, видимо, в ту самую долю секунды, когда он... упал на землю, скользнув головою вниз в огромный, как стог сена, сугроб, нависший над крутым склоном оврага.
Все тело ныло от нестерпимой боли. Внутри жгло, будто огнем. Иван прислушался, пытаясь что-то сообразить. Вроде тявкают собаки, где-то поблизости всполошились, подняв крик, петухи и куры.
Чиссов лежал еще несколько секунд, быстро припоминая, что же с ним произошло. Прежде всего он понял, что шевельнуться, встать самостоятельно на ноги он не в состоянии, "А вдруг немцы? Нет, этого быть не может!" - тут же отогнал от себя эту мысль Чиссов. Он отчетливо помнил, что шоссе Москва - Варшава было уже позади, когда их самолет потерял управление.
И вдруг, словно в тумане, увидел он перед собою расплывающиеся в глазах фигуры людей.
- Кто вы? - через силу проговорил, а скорее простонал Чиссов.
Ответа на свой вопрос он не услышал. Расслышал лишь чей-то возглас удивления:
- Смотри-ка, а он никак живой!
Родная русская речь будто даже остудила боль. Отчетливо различил теперь Чиссов и одежду на людях - овчинные полушубки. Ну, значит, свои!
Кто-то скомандовал быстро принести носилки. Кто-то спросил: "Что с вами, товарищ?"
- Что со мною? - переспросил Чиссов, а ответить уже не смог.
Вскоре его втащили в деревенскую избу. Теперь только Иван Михайлович понял, что подобрали его наши кавалеристы и что приземлился он недалеко от Мосальска. Фельдшер медико-санитарного эскадрона Брехов делал все, чтобы облегчить состояние "упавшего с неба". Хлопотали возле штурмана и несколько бойцов во главе с лейтенантом, фамилию которого потерпевший, естественно, узнал позднее - Фоменко.
Чиссов лежал неподвижно, собираясь с мыслями. Какова же участь остальных? Судя по всему, стрелки погибли в самолете: на последний запрос командира они уже не отозвались. Где же сам лейтенант Жуган? Что с ним?
Кто-то робко дотронулся до плеча штурмана.
- Товарищ старший лейтенант, к вам гость. Чиссов широко раскрыл глаза. Возле него стоял
Жуган. На лице его можно было прочесть и радость и
удивление.
- Где, дорогой мой, тебя побило-то? Еще в самолете или уже в момент приземления?
- Видели бы вы, как он приземлялся-то,- ответил за Чиссова лейтенант Фоменко и показал на парашют, лежавший на полу.
Жуган не сразу догадался.
- Что, у вас в кавалерии, как и у нас в авиации, парашютоукладчики свои есть?
- Да нет, товарищ командир, он, видимо, решил перед нами непосильную задачу не ставить,- пошутил фельдшер, не без основания считая, что юмор иногда болезнь облегчает.- Друг ваш думал: зачем открывать парашют, когда снег такой глубокий и мягкий.
Жуган вопросительно посмотрел на своего штурмана.
- Правду говорят, не хотел ребят обременять. Смотри, какие они чудесные. Своих дел у них хоть отбавляй, а они со мною возятся,- улыбнувшись в первый раз после падения, проговорил Чиссов.
- Ну, а если серьезно...
- Серьезно? Серьезно даже и объяснить не могу. А впрочем...- Чиссов встрепенулся, обрадовавшись, что нашел, кажется, истинные причины случившегося.- Произошло со мною вот что: когда машину перевернуло, оборвался кислородный шланг. Сразу покинуть борт мне не удалось - астролюк не открывался. Пока возился, испытал недостаток кислорода. Ну а когда стал парить в открытом пространстве, наверное, кислорода в избытке наглотался, и сознанье-то затуманилось, притупилось...
Жуган внимательно слушал штурмана и про себя не переставал поражаться его выдержке и самообладанию. Надо же, с какой высоты грохнулся и еще способен говорить. Знал он, что Чиссов физически крепкий, выносливый человек, но чтобы и после такой переделки остаться в здравом рассудке - это же уму непостижимо!
- Да что я все о себе. Как ты-то, командир? - Чиссов впервые так вольно, на "ты" назвал лейтенанта и вроде бы даже не смутился, что отступил от воинской субординации. Наверное, так бывает с людьми, попавшими в беду: многое они прощают и себе, и другим.
Жуган действовал, как и подобает командиру: он последним покинул борт самолета. Покинул, по счастливой случайности, тогда, когда фашистские ястребы, видимо, уже решили, что загнали бомбардировщик в землю, и отвернули от него. Летчику удалось довольно легко использовать парашют и невредимым спуститься сюда же, в расположение гвардейского кавалерийского корпуса генерала Белова.
Долго беседовать авиаторам не пришлось. Подошла санная повозка, и Ивана Михайловича отправили в прифронтовой госпиталь. Лейтенант Жуган, пожелав штурману скорейшего выздоровления, стал искать оказии, чтобы добраться до своей части. Вот будут потрясены однополчане!
В те дни корреспонденция о необыкновенном случае, происшедшем со штурманом Чиссовым, появилась в "Красной звезде". Жена Ивана Михайловича Александра Петровна жила тогда в глубоком тылу, в Чкалове, работала в школе - преподавала физику и математику. Как-то, вся взъерошенная, забежала к ней ее подруга Мария Мазитова, муж которой, Галий Ахметович, также служил штурманом в том самом бомбардировочном полку, где и Чиссов.
- Бросай все, Шурочка. Беги в читальный зал, посмотри там, что в "Красной звезде" о твоем Ванюше рассказывают.
- Ну что, скажи сразу,- всполошилась женщина.
- Не пугайся, дорогая. Не волнуйся. Все хорошо. Все благополучно.
Александра Петровна несколько раз перечитала корреспонденцию. Смотрела - и будто своим глазам не верила. Да так ли все на самом деле?! Неужели он действительно жив?
- Ну что ж тут сомневаться? Было бы иначе, Галий-то сообщил бы мне,- успокаивала подругу Мария Мазитова.- Раз уж из такой ситуации выкарабкался - считай, что под счастливой звездой он у тебя родился. Подлечится и еще, увидишь, летать будет...
Майор медицинской службы Якон Вениаминович Гу-дынский, в чьи искусные руки попал Чиссов, тем временем принимал все меры к тому, чтобы поставить на ноги штурмана. Потребовалось провести несколько сложных операций, прежде чем были достигнуты первые результаты - ликвидированы последствия полученных повреждений. Пациент, как потом признавался хирург своим коллегам, оказался терпеливым человеком, обладающим большой силой воли и выдержкой.
Состоянием здоровья старшего лейтенанта, процессом лечения постоянно интересовался известный военный медик П. В. Мандрыка. Когда организм Чиссова несколько окреп, именно по совету этого корифея медицинской науки штурмана перевели в другое лечебное учреждение. Здесь начинали применять новые, более совершенные методы лечения, и медицинский персонал был очень высокой квалификации. И опять Чиссову повезло: он оказался под наблюдением вдумчивого, внимательного специалиста И. П. Изотова.
Мария Мазитова оказалась-таки пророком, когда утверждала, что Чиссов не захочет так просто расставаться с небом. И благодаря врачам, а также своей силе воли победил он все недуги. Рвался на фронт, но командование сочло, что на другом участке опыт его и знания сослужат большую пользу. Убедили бывалого штурмана, что важнее всего для него заняться теперь подготовкой кадров. Так стал Иван Михайлович преподавателем штурманского дела в Ворошиловградском авиационном училище. Ну а потом и не пожалел об этом. Способные парни, горячо, как и он сам, влюбленные в небо, приходили к нему на учебу. Работать с ними было приятно.
Иногда учебные маршруты пролегали над давно знакомыми Чиссову украинскими городами, селами и поселками. Если проплывала под крылом самолета шахта "Ирмино", то непременно вставал перед ним образ отца - потомственного шахтера, много лет работавшего здесь в забое. Трудно складывалась жизнь у батьки. Прежде чем прийти сюда, на известную впоследствии всей стране шахту, батрачил он до седьмого пота на помещика в родной Богдановке на Полтавщине.
Невольно вспоминались в такие минуты и свои юношеские годы. Бурно проходили они. Учился на Кубани в сельской школе. Вступил в комсомол. Включился в активную работу. Стал помощником начальника политотдела по комсомолу Ново-Покровской МТС. Влекло к знаниям, и пошел в педагогический техникум. Занимался в осоавиахимовском кружке. Ну а потом - служба в армии. Сначала - Тбилисское артиллерийское училище. А тут вдруг мечта о небе захватила.
Нравилось Чиссову его новое амплуа преподавателя. Но почувствовал он теперь еще большую потребность в знаниях, особенно отчетливо осознал, что без широкого кругозора трудно быть настоящим воспитателем.
- Решил поступать в Военно-политическую академию,- придя как-то домой, сказал он жене.
Александра Петровна не стала отговаривать, хотя и хотелось ей в эту минуту напомнить мужу и о его возрасте, и о его здоровье. Раз решил - не переубедишь.
- Что ж, попробуй, Ваня. Буду, чем смогу, помогать. Понимаю: нужно!
Совмещать работу с учебой всегда трудно. Вдвойне трудно самому летать, готовиться вечерами к лекциям, а на следующий день выступать с ними перед курсантами да еще часами просиживать над составлением конспектов и разработок по заданиям, поступающим из академии. Выдержал Иван Михайлович и эти нагрузки. Успешно сдал все государственные экзамены, получил диплом об окончании высшего военно-учебного заведения, прославленной кузницы кадров политработников Советской Армии - академии имени В. И. Ленина.
Взрослели дети. Сын Валерий уже принес аттестат зрелости. Встал вопрос: какую дорогу выбрать ему, кем быть? Обсудили, естественно, эту проблему на семейном совете.
- Глядя на тебя, на твою жизнь, папа, знаешь, кем мне захотелось стать?
- Кем, Валерик?
- Наверное, не понравится, если скажу: не летчиком, не штурманом и не бортинженером.
- Почему же не понравится, говори, - вмешалась мать,
- Врачом мне стать бы хотелось, дорогие мои родители. Не будь бы их, хороших врачей, может, и Ты бы, отец, не сидел теперь с нами за столом.
Иван Михайлович задумался: "Смотри, какой большой и рассудительный ппрспь-то стал!" Он ласково опустил ид плечо сына гною тяжелую руку.
- Чего же ты опасался? Разно я бы стал настаивать на том, чтобы ты непременно шел в авиацию? Хотя мы с мамой и имя-то тебе дали чкаловское, но главное, конечно,- это твое призвание. Твой выбор я от души одобряю.
Кажется, совсем недавно происходил этот разговор, а Валерия его коллеги зовут теперь не иначе как Валерием Ивановичем. Он не просто врач, не просто хирург, а кандидат медицинских паук, как и отец - коммунист. И работает он и весьма известном медицинском учреждении - Институте клинической и экспериментальной хирургии, возглавляемом академиком Б. В. Петровским. Жена у младшего Чиссова тоже врач. Есть уже у Ивана Михайловичи и внучка Аленушка.
Да, быстро летит время! Командир экипажа, с которым Чиссов совершал тот, самый памятный в его жизни полет, давно стал генералом. Родина удостоила Николая Павловича Жугана за его ратные подвиги высокого звания Героя Советского Союяа.
Ни годы, ни расстояния не способны поколебать крепкую боевую дружбу. И Жуган, и Чиссов на своем жизненном пути встречали, конечно, немало поистине замечательных людей. Но самый дорогой и близкий сердцу человек тот, с которым ты делил не только радости побед, но и - прежде всего - горечь неудач, с которым шел трудными дорогами войны сквозь суровые испытания. Несколько лет могут общаться между собою люди в мирной обстановке, трудиться бок о бок, вместе проводить досуг и не узнать так хорошо друг друга, как подчас за считанные опасные минуты боя. Та ситуация, в которой оказался экипаж бомбардировщика 21 января 1942 года, стала самой серьезной проверкой моральных качеств и летчика и штурмана. Именно в тот момент поняли они как нельзя лучше, на что каждый из них способен.
До сих пор не порывает связи генерал-майор авиации запаса Жуган с подполковником запаса Чиссовым. Трогательными, волнующими бывают встречи двух ветеранов, двух фронтовых друзей!
