БОЕВОЕ КРЕЩЕНИЕ
Зимой 1943/44 года нам, молодым летчикам, поначалу участвовать в боевых действиях полка доводилось мало: командование вводило нас в бои бережно и осмотрительно. Зато с каким напряженным вниманием мы следили за поведением своих старших товарищей, когда они получали боевое задание. Мы всей душой стремились проникнуть в их чувства и. мысли в эти минуты. Знали:
скоро и наш черед показать, как мы можем постоять за Родину.
"Старики" улетали на боевое задание, а мы с нетерпением ждали их на аэродроме. Когда возвращались все самолеты, мы искренне радовались. Когда же из улетевшей шестерки приземлялись пять или даже четыре экипажа, мы жадно ловили каждое слово из рассказов вернувшихся и горевали вместе со всеми.
Наши первые боевые вылеты, как ни досадно, пришлось отложить еще и потому, что пришел приказ о разделении 221 шад на две дивизии. Три полка оставались в 211-й дивизии, а три передавались во вновь организуемую 335 шад. Летчики-"старики" немало постарались на полях войны для того, чтобы 211 шад была награждена орденом Красного Знамени и стала Невельской. Они с грустью прощались с боевыми друзьями, переходя в новую, как они невесело шутили, "непромокаемую" дивизию. Их можно было понять: никаких наименований и тем более наград 335-я дивизия еще не имела, была укомплектована в основном молодыми летчиками и располагала малым количеством боевых машин. Собственно, все нужно было делать заново: получить "илы", ввести в строй молодежь, добыть славу в боях. Но командованию было виднее. Оно готовило резервы для решительных наступательных действий.
Через несколько дней оставшийся опытный летный состав вместе с техниками и механиками поехал на авиационный завод за новыми машинами. Все они были рады предоставившейся возможности побывать в тылу. Многие мечтали успеть заскочить на часок домой.
"Старики" уехали, а мы, молодые летчики, под руководством одного из опытнейших командиров эскадрильи начали тренировочные полеты с нового аэродрома. Как оно и оказалось, "не так страшен черт, как его малюют".
После нескольких провозных на "уиле" - учебном Ил-2-все молодые начали самостоятельно нормально взлетать и приземляться на наш лесной узкий аэродром, что поначалу нам казалось сверхъестественным.
Вскоре произошло и наше первое знакомство с новым командиром дивизии полковником Александровым.
Как-то в один из дней, когда у нас были тренировочные полеты, на аэродроме приземлился У-2. Пилот спрыгнул с плоскости и направился к нам. По походке, по манере держаться, по всему внешнему виду было ясно, что это далеко не пилот звена управления, обычно летающий на У-2. Ладно скроенная фигура его, волевое лицо сразу почему-то напомнили мне Чкалова.
Подав команду "смирно", комэск побежал ему навстречу и, докладывая, назвал его командиром дивизии. Так вот он, наш новый комдив!
Комдив, не дослушав доклад комэска, отдал команду "вольно" и подошел к нам.
- Ну, как, молодежь, осваиваете новый аэродром?
- Ничего, товарищ полковник,-ответил за всех Костя Шуравин.
- Это, конечно, не полевой аэродром. Вот южнее, там степи, там с аэродромами раздолье,- пояснил комдив, - а у нас тут леса. Леса и болота. На нашем направлении других аэродромов и не будет. Тут и взлетать надо, как по струнке, и расчет должен быть идеальным.
Полковник с интересом разглядывал нас, пытаясь как можно больше узнать о нас. Ведь с нами ему придется coздавать, строить новую боевую дивизию. От нас, рядовых летчиков, от нашего умения зависело, в конечном итоге, каково будет соединение.
- Так что пока есть время, будем тренироваться, - подбодрил нас комдив. - Сейчас мы заканчиваем оборудование полигона, на днях начнем тренироваться в стрельбе и бомбометании. Ну, ладно, об этом мы еще с вами потолкуем. А сейчас я хочу посмотреть, как вы летаете. Капитан,- обратился он к комэску,- сами решите, кто полетит со мной первым.
И полковник направился к "уилу".
Капитан оглядел нас всех, выбирая "жертву". Он не один раз летал с каждым из нас. И вот сейчас взвешивал все "за" и "против", чтобы не ударить перед комдивом в грязь лицом.
- Ладыгин.,- вдруг сказал он. Я поднял на него глаза.- Полетишь с комдивом.
- Ну почему я первый, товарищ капитан?
- Давай, Давай! Как следует подойди и доложи,- он подмигнул мне и дружески улыбнулся.
- Ему честь оказывают, а он отказывается,- подначил Костя.
- Честь. Вот взял бы и слетал первым.
- Ну и полетел бы, а что?
- Вот и давай лети, уступаю.
- Ну хватит торговаться,- вмешался комэск,- не на рынке. Ладыгин, надевай парашют и быстро к самолету! Комдив ждет. Шуравин, помоги ему надеть парашют.
Костя поднял парашют и помог мне продеть руки в лямки и застегнуть карабины.
- Ни пуха ни пера,- улыбнулся он и подтолкнул меня легонько в спину.
С парашютом на заду не очень-то зашагаешь строевым. Переваливаясь, как утка, я подошел к задней кабине и, приложив руку к шлемофону, как мог, четко доложил: "Товарищ полковник, младший лейтенант Ладыгин. Разрешите садиться в кабину?"
- Так вот, Ладыгин,- сказал комдив, застегивая шлемофон,-сделаешь полет по кругу. Высота 400 метров. Посадка у "Т" на три точки. Ясно?
- Ясно, товарищ полковник.
- Ну, раз ясно, выполняй. И как будто меня нет. Договорились?
Я кивнул и полез в кабину: "Раз нет, тем лучше",- подумал я.
Очутившись в кабине и начав подготовку к полету, я сразу забыл обо всем, кроме того, что сейчас я буду заниматься своим любимым делом, которое каждый раз требует полной отдачи всех сил и умения, и никогда не прощает верхоглядства и ухарства. Как бы ты ни любил авиацию и какого бы мастерства ни достиг, по-моему, всегда надо быть с самолетом на "Вы", как со старшим уважаемым другом. Из последующего опыта и наблюдения я сделал вывод, что если ты получил сложное и очень опасное задание штурмовать объект, где много зениток и истребителей врага, то помимо твоей воли возникают неприятные ощущения и переживания. Но стоит сесть в самолет и запустить мотор, как все ненужные чувства словно остаются за бортом. Надежный самолет, рабочая обстановка в кабине успокаивают, вселяют уверенность и решимость...
Взлетел я хорошо. Сбавил наддувчик, слежу за скоростью и высотой. Вот и первый разворот. Вдруг, что такое? Самолет "повис на ручке". Тяну ее на себя, а нос опускается. Ничего не понимаю. Только сейчас все было нормально и на тебе!.. Подкручиваю триммер на себя, и опять все становится привычным - маленькое давление ни ручку.
Высота 120 метров. Только успел вывести из разворота, как самолет опять начал "повисать па ручке". Глянул на триммер, а он сам крутится "от себя". Тут понял, в чем дело: это комдив из своей кабины вращает его. Сам сказал "давай, как будто меня нет!" А теперь мешает! Как было хорошо, а теперь все пошло наперекосяк. Самолет нос опускает, и, чтобы он набирал высоту, приходится тянуть ручку на себя чуть не двумя руками. Что за фокусы? Схватил я штурвальчик триммера и резко крутанул его на себя. И все сразу встало на свои места.
Вот и 400 метров. Перевел машину в горизонтальный полет и прибрал обороты. Не забываю и осматриваться: фронт рядом, Подкрадется какой-нибудь "мессер" и снимет, словно куропатку, если замечаешься.
Сделал я третий разворот, потом четвертый. Выпустил щитки и взял триммер на посадку. Иду на моторе, подтягиваю. Вот уже скоро надо выравнивать. Убираю газ. И тут опять самолет "повис на ручке" - комдив дал триммер от себя. Не успел я "добрать" ручку и опустил самолет на колеса, а надо бы на три точки!
Зачем комдив помешал мне посадить самолет точно у "Т", как положено? Ведь я сделал все правильно, и не помешай он мне... А теперь все летчики и комэск видели, что я не мог "притереть" самолет, а опустил его на колеса. Но ведь они не знают почему?
Я был обижен на полковника, потому что из-за него "опозорился" перед ребятами. Настроение у меня было испорчено. Зарулив, я попросил разрешения вылезти из кабины. Но комдив сказал по СПУ: "Давай-ка еще один полетик!"
Я вырулил, взлетел, сделал первый разворот и опять самолет "повис на ручке". Тут уж я обозлился.
Пусть, думаю, комдив ругается, но летать так, как он меня принуждает, не буду. Схватил я штурвальчик триммера и резко поставил его на место...
Когда я, выключив мотор, вылез на плоскость и, остановившись у задней кабины, не глядя на комдива, сказал: "Товарищ полковник, разрешите получить замечания?" - я не ждал ничего другого, кроме жестокого разноса.
Но, к моему удивлению, полковник улыбнулся и дружески похвалил: "Хорошо, Ладыгин, умеешь летать. Не самолет тобой управляет, а ты им. Молодец! А теперь пришли мне следующего".
Сделав еще с семью летчиками по одному полету, комдив собрал всех нас в землянке и устроил разбор полетов. Когда все уселись, он встал. Лицо его было сосредоточенным. Было видно, что он чем-то расстроен. В чем же дело? Вроде все летавшие выполнили свои полеты нормально!
- Плохо, товарищи летчики, очень плохо,- резко сказал полковник. - Для чего вам конструкторы сделали триммер?
Ребята сидели, опустив глаза, а комдив продолжал:
- Чтобы облегчить вам управление самолетом. Сбросили вы бомбы, "эрэсы", использовали боекомплект пушек и пулеметов, наконец, в полете вырабатывается горючее - все это меняет центровку самолета. И если вы не будете использовать возможностей, которые вам дает триммер - снимать нагрузки с руля высоты - вы будете физически перенапрягаться, уставать, а отсюда и внимание и работоспособность ваши упадут, а значит, противнику будет легче сбить вас. А это нам с вами совсем ни к чему. Нельзя врагу в бою давать такого козыря. А потом подумайте о том, что с вами будет, если придется делать в день не один вылет, а два, три и больше? А такие дни настанут, и они не за горами. Вот, товарищи летчики, казалось бы, маленький вопрос-всего лишь триммер, а сколько за ним стоит неприятностей. Из восьми человек, с которыми я летал, только трое грамотно использовали данную им технику. Чтобы они не зазнавались,-полковник улыбнулся,- я их называть не буду: они сами знают, о ком я говорю.
Комдив еще долго делился с нами своими мыслями и опытом, переводя разговор в дружескую беседу. После того дня он часто бывал у нас на аэродроме, и уже никто его "не боялся", а наоборот, видели в нем чуткого к умного старшего товарища.
Вскоре прилетели ребята, перегнали новые самолеты с завода. Через некоторое время дивизия начала боевую работу. Поскольку фронт был стабильным и вылетов было сравнительно немного, командование не спешило с вводом молодежи в бой. Участие молодого летчика в боевом вылете отмечалось, как праздник. Прошедшего боевое крещение поздравляли не только товарищи из его эскадрильи, но и летчики всего полка. Одним из первых среди нас, новичков, кому доверили сделать свой первый боевой вылет, был Костя Шуравин. Очевидно, не только его летное мастерство, но и представительная внешность соответствующим образом действовала на начальство.
Вылет прошел успешно. Мы все от души радовались за Костю. От всего сердца поздравляли с началом и желали дальнейших боевых успехов, удачи. Костю поздравил и сам командир полка. А вечером за ужином Костя законно выпил свои первые боевые сто граммов, и "старики" полка окончательно приняли его в свою дружную семью. Мы, молодежь, по-хорошему завидовали своему собрату.
Наконец настал день, когда и за мной закрепили личную машину, Родилась новая боевая единица - наш экипаж. Кроме меня, к нем теперь были стрелок, механик самолета, моторист и вооруженец.
Впервые в жизни я предстал перед этими людьми как командир. До этой минуты мне тоже докладывали механики, что самолет к полету готов, и стрелки, что они готовы к вылету, но это были не "мои" механики и не "мои" стрелки, а для них я был просто летчиком. А теперь это был мой экипаж, и я для них был командиром. Теперь только эти люди будут готовить наш самолет к полету, и как никто будут ждать нашего со стрелком благополучного приземления.
Не знаю, какие мысли и чувства были у них, но я почему-то очень волновался в момент нашего знакомства, хотя в общем-то издали мы уже видели друг друга, но не знали, что будем одним экипажем. Безусловно, что и они обсуждали между собой мое появление в их экипаже. Прежний их командир погиб.
Ведь среди техсостава каждый летчик котируется по разному. Мерка эта суровая, но чаще всего справедливая. В первую очередь берется в расчет летное мастерство пилота, а уж потом человеческие качества. Так что можешь "заигрывать" с ними, сколько хочешь, но уважения к тебе все равно не будет, если ты плохо владеешь самолетом и его вооружением, если ты недостаточно храбр в бою и тактически малограмотен.
Раньше я как-то не задумывался над этим, летал себе и летал. А теперь надо было не просто летать, а воевать, да так, чтобы те, кто оставался на земле и считался моим экипажем, не стыдились бы за меня перед своими товарищами.
Когда я первый раз подошел к своему самолету, весь экипаж выстроился у левого крыла, и механик, подав команду "смирно", шагнул мне навстречу и доложил:
"Товарищ младший лейтенант, самолет к полету готов! Экипаж построен и ждет ваших указаний".
А дальше все пошло совсем не "по уставу" и вовсе не потому, что я хотел как-то расположить к себе этих людей. Нет. Просто все они уже давно были на фронте, да и по возрасту гораздо старше меня, и мне было неловко заставлять их по принуждению тянуться передо мной. Поэтому я подал команду "вольно, разойтись". И подойдя к каждому отдельно, запросто, по-товарищески, пожал их натруженные рабочие руки. Руки, которые в самые лютые морозы имели дело с металлом, бензином и маслом. Все неполадки в машине устраняли эти огрубелые руки. Без них далеко не улетишь! А потом сказал:
- Сейчас перед нами стоит одна, по-моему, самая главная задача - стать друзьями. Это необходимо потому, что теперь нам придется всем вместе воевать на одном, вот этом самолете. Ну а остальное вам все ясно и без меня. Конечно, я не открыл вам Америку: вы и до меня воевали, но мне надо открыть эту Америку для себя, ведь у меня не было еще ни своего самолета, ни нашего экипажа.
Они стояли полукольцом около меня и слушали не перебивая. Только стрелок Вася Виниченко следил за мной внимательным изучающим взглядом. Это было и понятно: теперь нам вместе плечом к плечу ходить в атаки.
- Поскольку мы сегодня знакомимся,- продолжал я,- может быть, у вас есть ко мне вопросы?
Я выдержал паузу и хотел уже перейти к дальнейшему разговору, как механик, старший сержант Веденеев, переминаясь с ноги на ногу от неловкости, спросил:
- Товарищ младший лейтенант, а с какого вы года?
- Мне девятнадцать лет... недавно исполнилось. Не Женат.- Все заулыбались.- Еще что вас интересует?
- Какую школу вы кончили? - настороженно спросил Виниченко.
- Молотовскую авиационную школу пилотов-штурмовикоп,- ответил я, сделав ударение на последнем слове. И чтобы хоть как-то успокоить его, добавил: - С отличием.
- Ну, если больше вопросов сейчас нет, давайте знакомиться с нашим "Илюшей",- сказал я и вместе с механиком начал осматривать самолет.
Как бы ни делали одинаково самолеты, все равно в полете каждый из них имел свои особенности. Поэтому, прежде чем подняться в воздух, надо было познакомиться с ним на земле, если есть такая возможность. А у нас оно была. За механиком закрепили этот самолет уже недели две назад, так что он уже успел его хорошо изучить. И сейчас показывал мне все: и планер, и шасси, И мотор, делая соответствующие пояснения о ресурсах и выработанных часах.
Самолет ним достался не новый, но мы все его очень полюбили и считали, что лучше пашой машины нет. Для этого, правда, были некоторые основания. Уже больше года заводы выпускали "илы" с фанерными плоскостями. А наш, хотя был и старый, но зато с металлическими крыльями, а поэтому, как утверждали техники, он был легче. Для самолета это тоже немаловажное качество.
Наше первое знакомство прервал командир эскадрильи капитан Царев, который сообщил, что командир полка разрешил полетать сегодня по кругу для знакомства с матчастью. Я обрадовался такой возможности. Мне не терпелось узнать, как ведет себя в воздухе мой "новый" самолет, и потом я уже несколько дней не поднимался в небо. Как бы между прочим взглянул на стрелка, и мне показалось, что глаза его расширились, а лицо слегка тронула бледность. "Переживает",- догадался я и, положив ему руку на плечо, негромко сказал:
- Давай, Вася, наш черед.
И вот мотор уже опробован - все в порядке. Механик убрал колодки и показал, что путь свободен.
Но прежде чем дать газ, я переключил СПУ на кабину стрелка и спросил:
- Вася, как слышишь меня?
В наушниках раздалось какое-то нечленораздельное урчание. Тогда я сказал:
- Вася, ты не торопись и говори четче, а то я плохо понял, что ты сказал. Если готов к полету, то я выруливаю.
На этот раз было все понятно:
- Слышу хорошо, к полету готов...
Вырулив в самый конец просеки, я попросил старт. Самолет легко поднял хвост и быстро оторвался от земли. В воздухе он оказался послушным - чутко реагировал на малейшее отклонение рулей. После нескольких полетов я окончательно убедился, что самолет нам достался хороший. Когда я заруливал на стоянку, то встретил потеплевший взгляд своего механика. Несомненно, весь техперсонал наблюдал за нашими полетами. С аэродрома мы шли с Васей вместе. Он был разговорчив и весел. Рождение нового экипажа состоялось. Через неделю мы перелетели на новый аэродром.
Как-то вечером после полетов капитан Царев собрал летный состав и сказал, что командование объявляет конкурс на лучшую эмблему полка (тогда во многих частях на фюзеляжах самолетов рисовали эмблемы). В 826-м полку, например, на фюзеляжах красовались львы. А у нас не было ничего. Вот и решено было провести конкурс. Шуму по этому поводу было много. Каждый предлагал, кричал, доказывал. Капитан слушал, слушал, а потом ему надоело, и он сказал:
- Митинг по этому поводу закрываю, потому что толку от этого "ора" никакого не будет. Вы лучше нарисуйте, а там посмотрим.
Это было разумное решение. Споры тотчас улеглись, и уже каждый стал обдумывать свой вариант эмблемы про себя.
Мы с Костей тоже уединились. Правда, я рисовать не умел совсем. А вот Костя оказался хорошим художником. Мы обсуждали различные варианты, и Костя их тут же "воплощал". Уже была целая кипа рисунков, но ему все это почему-то не нравилось.
Утром Костя вручил капитану рисунок. На нем был изображен круг, в котором во весь диаметр распростер гнои могучие крылья орел, в лапах у него извивалась змея.
За два дня было подано много различных рисунков, но командование полка утвердило Костин. Он стал эмблемой нашего 639-го полка. Костя нарисовал эту эмблему на фюзеляже своего самолета, затем на машине комэска и по дружбе - на моей. Потом, чтобы облегчить трудоемкость операции, он целый день выпиливал из фанеры трафарет. И вскоре на всех самолетах полка расправили свои крылья Костины орлы.
К этому времени мой друг сделал уже четыре боевых вылета, а я еще ни одного. Капитан Царев успокаивал меня:
- Не волнуйся, Ладыгин. Когда эскадрилья получит задание полегче, полетишь и ты. Следующая очередь твоя.
Почти все молодые летчики, с которыми я приехал, уже прошли боевое крещение, а мне все не везло.
Наконец настал день, когда комэск сказал:
- Ладыгин, где твой планшет?
- В самолете, товарищ капитан.
- Возьми и сейчас же на КН.
- Что? Сегодня, товарищ капитан?
- Да. Сейчас. Скажи, чтобы машину готовили к полету.
Все это капитан произнес так буднично, словно я должен был выполнить полет по кругу в районе аэродрома.
Я как-то даже опешил. Столько я ждал этого момента! А он взял и все приземлил. Может быть, так и надо?
Все ровно я был рад и не смог скрыть своего волнения, когда говорил механику, чтобы он готовил машину к боевому вылету. Веденеев сам слазил в кабину и, достав мой планшет, протянул его мне: "Держите, товарищ младший лейтенант". В его голосе и глазах было какое-то неизвестное мне доселе особое дружелюбие. Поблагодарив его, я было бросился на КП, но потом, умерив свой пыл, пошел нормальным шагом. И хорошо сделал, так как у КП меня встретил комэск. Он посмотрел на меня озабоченным взглядом и каким-то чужим голосом сказал:
- Ладыгин, тебе сегодня не придется лететь. Поторопился я.
У меня чуть ноги не подкосились.
- Товарищ капитан!..- взмолился я. Но он, не слушая, продолжал:
- Поторопился я. Нам изменили задание. Вместо вылета по автоколонне поставлена задача разведать боем целые три железнодорожные станции.
- Ну и что же, товарищ капитан! Надо же и мне когда-то начинать. Все уже слетали. Один я... А потом я уже и экипажу сказал... Как же я теперь в глаза им буду смотреть? Товарищ капитан! - я умоляюще смотрел на него.
Он отвел свой взгляд и опустил голову.
- Да! - сказал он после паузы неопределенно и вздохнул.- Понимаешь, Ладыгин, что получается...
- Да не волнуйтесь вы, товарищ капитан,- еще раз как можно бодрее заверил я.
- Ладно уж, назад отрабатывать не будем,- капитан положил свою руку мне на плечо.- В авиации заднего хода нет.
- Спасибо, товарищ капитан!
- Чего там спасибо. Если бы я сам тебе не обещал, ни за что бы не разрешил. Ты вот что,- капитан взял мой планшет.- Видишь озеро? - Он показал на карту.- Это будет для тебя ориентир линии фронта. Как будешь подлетать к озеру, закрой бронешторки радиатора и увеличь дистанцию и интервал, так как при перелете линии фронта фрицевские зенитки почти всегда встречают нас. Как обстрел кончится, открой немного, а когда будешь подлетать к первой станции, опять полностью закрой и можешь не открывать до последней атаки на третьей станции. Ну, а когда зенитки перестанут бить, не забудь открыть радиаторы.
- Хорошо, товарищ капитан.
- И еще: в случае чего домой курс держи 85 градусов. Выскочишь на свою территорию в районе озера, ты его издалека увидишь. А от озера 50 градусов, и через 15 минут будешь в районе аэродрома... Ну а остальное оговорите на предполетной подготовке с командиром группы - моим заместителем и остальными участниками вылета. Идем.
Мы спустились в землянку КП полка. Землянка была разделена на две комнаты. В одной был собственно КП с картами, машинками, телефонами. В другой комнате был большой дощатый стол со скамьями вдоль стен и стола. В ней проводились совещания, занятия, разборы, собрания. Когда мы вошли, замкомэск уточнял с участниками вылета линию фронта. Он посмотрел на меня, на комэска, потом опять на меня. Ничего не сказав, он стал дольше перечислять населенные пункты и приметные места на карте, через которые проходила линия фронта. Мы подошли к столу и сели. Комэск помог мне нанести линию фронта и свернуть карту так, чтобы был виден весь маршрут нашего полета.
Когда с маршрутом все было закончено, заместитель командира эскадрильи сказал:
- Порядок построения будет следующий: первый я, за мной...- он посмотрел на меня и после паузы произнес,- Ладыгин, за ним - командир звена старший лейтенант Пивоваров со своим напарником. Идем левым "пеленгом". Прикрывают нас две пары истребителей. Особенно не растягивайтесь. Помните, что недалеко от третьей станции немецкий аэродром.
- Вопросы есть?
- Есть, - сказал Пивоваров. - Как используем бомбовую нагрузку. Ведь первая станция может быть пуста. Стоит ли там сбрасывал.. бомбы?
Замкомэск посмотрел на командира и сказал:
- Может статься, что ни на второй, ни на третьей станции ничего нет. На то мы и делаем разведку боем. В общем, так: если на первой ничего нет, бомбы на станционные постройки сбрасываю я, если и на второй ничего пет - сбрасывает Ладыгин. На третьей сбрасывает вторая пара. Ясно? Ну а в случае чего - слушайте команду по рации.
- Ясно, товарищ капитан,- ответил Пивоваров.
- Товарищ капитан,- вмешался комэск,- я думаю, будет лучше, если первым сбросит бомбы Ладыгин, а вы, по вашему плану, вместо него - на второй станции.
- Слушаюсь, товарищ капитан,- ответил замкомэск.
- Какие будут еще указания?
- Больше никаких.
- Тогда по самолетам.- Командир группы посмотрел на часы.-Через семнадцать минут выруливаем. Проверьте настройку раций. Всем по местам.
Я оглянулся на комэска. Он кивнул мне просто, без улыбки, по-мужски. Я вышел из землянки и направился к своему "илу". Бежать, прыгать, как бывало на тренировочных полетах, мне уже не хотелось. Сейчас, осознав всю сложность предстоящего задания, когда мы минимум пять раз должны будем побывать под обстрелом вражеских зениток, а возможно, и атакованы "мессерами", я понял наконец, на какое трудное дело мы идем и что опасения капитана по моему поводу не были такими уж напрасными, как мне поначалу казалось... А может быть, я зря напросился лететь именно сегодня?.. Нет... Нет, я нисколько не сожалею об этом. Ну тогда что же? Что это за чувство? А может быть, не один я испытываю его?.. Может быть, подобные чувства испытывают все участники предстоящего боевого вылета? Этого я не знал. Во всяком случае, для меня такое чувство было новым.
Когда я подошел к самолету, механик, приложив руку к ушанке, доложил:
- Товарищ младший лейтенант, самолет к боевому вылету готов. Мотор работает исправно, горючее заправлено полностью. Подвешено четыре бомбы по 50 килограммов (на первые вылеты подвешивали 200 килограммов вместо 500), взрыватели мгновенного действия. Боекомплект пушек, PC и пулеметов полный. Докладывает механик самолета старший сержант Веденеев.
По мере того как я слушал четкий доклад моего механика, смотря в его серьезные серые глаза, щемящее, противное чувство куда-то исчезало. Веденеев помог мне надеть парашют.
- Хорошо, спасибо - сказал я.- А где Виниченко?
- В кабине со своим пулеметом занимается.
Я нырнул под плоскость и увидел стрелка. Фонарь его кабины был открыт, и он действительно возился с пулеметом, что-то протирал, прилаживал ленту, раскатывал турель.
Увидев меня, он бросил свое занятие и повернулся ко мне, очевидно, желая разглядеть мое настроение.
Мне нужно было что-то сказать ему, а я не знал что именно. Поднявшись на плоскость, я спросил его:
- Ну как, Вася, настроение?
- В норме,- в унисон мне ответил он. Я не знал, какие в подобных случаях надо задавать "опросы.
- Значит так, Вася, если заметишь самолеты противника, дашь в их направлении красную ракету, чтобы заметили все. Мы идем вторыми. Ну а остальное ты сам все знаешь.
- Ясно, товарищ командир.
- Бронещиток себе положил? - спросил я.
- Положил, товарищ командир,- ответил он.
- Надо, чтобы Веденеев закрепил его как следует. Прилетим, пусть сделает.
Этот полукруглый бронещиток от мотора механик приволок откуда-то два дня назад. Вообще кабина стрелки на "иле" не была бронирована ни снизу, ни с боков. Чтобы как-то обезопасить стрелков, на пол кабины механики клали бронещитки, если они были. Вот Веденеев где-то и раздобыл, а где, никому не говорил, и просил Вообще никому ни слова об этом. Это была первая тайна нашего экипажа.
Я подошел к своей кабине и тут заметил, что недалеко от самолета стоят ребята - Костя, Леша, Миша и другие. Костя поднял руку и помахал мне. Я молча кивнул им и залез в кабину.
Усевшись как следует па сиденье, попробовал рули. Все было в порядке. Механик и вооруженец склонились над кабиной. Они помогли мне застегнуть привязные ремни. Механик, -подсоединив колодку шлемофона, начал готовить мотор к запуску. Вооруженец, покрутив - ЭСБР (электрический бомбосбрасыватель) доложил, что бомбы будут сбрасываться по две.
- На всякий случай продублируешь механическим сбрасывателем,- напомнил он.
Я обещал ему продублировать.
Каждый из них напоминал мне, что и когда надо делить: как закрывать бронещитки радиатора, как открывать предохранительные колпачки кнопок бомбосбрасывателя и "эрэсов", как снять с предохранителей пушки и пулеметы.
Я едва успевал отвечать и кивать головой.
В этой предполетной суматохе я и вовсе забыл про свои переживания.
Тут подали сигнал к запуску. Механик помог мне запустить мотор и спрыгнул на землю.
Опробовав двигатель, я стал подстраивать рацию. Слышимость оставляла желать много лучшего. Выжав из приемника все, на что он был способен, я переключил СПУ на стрелка и спросил, готов ли он. Услышав утвердительный ответ, я начал выруливать, ибо ведущий уже порулил на старт. Я должен был взлетать вторым.
Когда все четыре самолета встали на старте друг за другом в порядке очередности, ведущий по радио спросил: "Все готовы?"
Я поднял руку над кабиной, так как передатчика на моей машине не было.
- Взлетаем!-услышал я в наушниках. Снежная пыль скрыла от меня самолет ведущего.
И вот настала очередь взлетать нам. Я переключил СПУ и крикнул:
- Вася, держись - поехали!
Белая полоса аэродрома осталась позади внизу. Самолет ведущего делал первый разворот. Чтобы скорее догнать его, я срезал угол и после второго разворота пристроился к нему. Сделав небольшой круг над аэродромом, наша четверка взяла курс к линии фронта. Вскоре четыре Як-7 с соседнего аэродрома догнали нашу группу и пошли выше нас справа. А вот и озеро показалось. За ним - враги.
Ненависть к фашистам вытеснила сейчас все остальные чувства. Мысль работала ясно и четко. Пора закрывать бронещитки на радиаторах, увеличить интервал и перевести винт на малый шаг.
Озеро осталось позади. Уже летим над вражеской территорией, а вернее - и над нашей территорией, захваченной врагом.
Вот уже несколько дымчатых трасс прошили небо между нашими самолетами. "Ил" ведущего пошел вверх и вправо. Я тоже слегка потянул ручку на себя и, не давая крена, двинул правую педаль. Самолет юзом пошел вправо. Огненные трассы летели то слева, то справа, то спереди. То там, то здесь вспыхивали клубки зенитных разрывов, а на их месте оставались белые, безобидные с виду облачка, очень похожие на большие одуванчики. А мы шли вперед и вперед... Но вот обстрел кончился. Я тут же вспомнил, что надо приоткрыть шторки радиаторов.
Потом, переключив СПУ, спросил у стрелка: "Ну как, Вася?"
- Ничего, нормально,-услышал в ответ. Значит, все в порядке.
- Посмотри, нет ли пробоин?
Через несколько секунд Виниченко ответил: - Не видно. Все хорошо.
- Ну и отлично! С первым перекрестным огнем! - пошутил я.
- Вас также, товарищ командир,- ответил Вася.
Живой голос друга, прорывающийся сквозь рев мотора, невольно вселил еще большую уверенность и бодрость духа.
Пора было готовиться к штурмовке: скоро станция. Петь ли эшелон на ней, или нет,- мне все равно бросать Дом бы здесь.
Снимаю с предохранителей все боевые системы, закрываю радиатор, оглядываюсь. Наши истребители идут высоко справа. Целое поле "одуванчиков" неожиданно вырастает вокруг нас. Трассы переплетаются в причудливые строчки. Мы маневрируем в кольце огня. Хотя видно, что станционные пути пусты, немецкие зенитчики неистовствуют. Им непременно хочется сбить нас, и они ведут ожесточенный огонь. Они ловят в свои прицелы наши самолеты, выпускают тысячи снарядов, а мы в них- ни одной пульки.
Но вот ведущий разворачивается вправо и начинает мощный обстрел станции. Я разворачиваю свой самолет следом за ним и пикирую. Через прицел ловлю здание станции.
Поле "одуванчиков" перемещается вслед за нами. Но сейчас маневрировать нельзя: надо точно прицелиться, чтобы бомбы попали по назначению. Нажимаю гашетки пушек и пулеметов, и трассы от моих плоскостей тянутся к зданию станции, исчезая в нем. Чуть-чуть тяну ручку на себя и быстро нажимаю два раза на кнопку с буквой "Б". Освободившись от бомб, самолет, словно подпрыгнув от радости, легко вышел из пике. Начинаю маневрировать, кидая машину из стороны в сторону. Наконец зенитки прекратили обстрел. Теперь надо догнать ведущего. Добавляю еще газу и начинаю приближаться к нему.
Набираем высоту. Идем вдоль железной дороги ко второй станции. На высотомере около полутора тысяч метров.
Уже видны станционные постройки. И опять - шквал зенитного огня встречает нас с яростной силой. Просто странно, как среди этих тысяч разрывов мы летим. Ведь достаточно одного! Но мы энергично вслед за ведущим маневрируем, и это помогает.
Ведущий начал пикировать, и мне пора за ним. Смотрю, на путях стоит коротенький состав из нескольких крытых товарных вагонов без паровоза. Доворачиваю и тоже перевожу самолет в пикирование. Ловлю в перекрестие прицела полоску вагонов и открываю огонь из пушек и пулеметов. Бомб у меня уже нет. Но есть еще "эрэсы" - реактивные снаряды. Нажимаю кнопку, и с плоскостей срываются две огненные полосы. Они быстро удаляются от самолета, превращаясь в два светящихся клубочка, несущихся к вагонам. Вывожу самолет из пике, и только тут замечаю, что вокруг все рвутся и рвутся вражеские снаряды. Опять кидаю самолет из стороны в сторону. Он то взмывает, то ныряет, как дельфин, благополучно минуя смертоносные трассы и разрывы. Но вот и этому урагану настал конец. Непроизвольно перевожу дыхание, как будто пробежал два-три круга с барьерами. Оглядываю приборы - все нормально: и вода тоже сто градусов, а допускается до ста десяти.
Опять набираем высоту. Не успеваю еще догнать ведущего, как снова начинается обстрел. На этот раз рядом со строчками трасс и белыми "одуванчиками" появились большие зловеще черные шапки разрывов. "Крупнокалиберные зенитки",- догадался я. Вдали виднелся город. Наверное, оттуда и бьют. Наши самолеты вновь стали то взмывать вверх, то проваливаться вниз. Резко маневрировать было нельзя: сейчас мы шли хоть и рассредоточенным, но строем. Надо обязательно видеть впереди идущий самолет.
Вот и станция, на ней ничего нет, пути пусты. Иду за ведущим в атаку. Открываю огонь по станционным постройкам из пушек и пулеметов. Нажимаю на кнопку "эрэсов", и опять две огненные полосы, сорвавшись из-под плоскостей, уходят к земле.
Ведущий вышел из пике и заложил резкий правый разворот. Вывожу и я. Внизу слева городок, где-то там фашистский аэродром...
Ведущий быстро удаляется. Разворачиваюсь за ним, иду ниже, чтобы не потерять его из виду. Уже не до маневра: надо быстро догонять командира.
Вот и обстрел кончился. Теперь совсем хорошо. Но что такое, как я ни стараюсь, мой самолет нисколько не приближается к ведущему. Почему, что случилось? Смотрю на скорость - нормально, а самолет ведущего все удаляется!
Почему он не подождет? Ведь если поднялись "мессеры" с аэродрома, то нашу растянувшуюся группу им очень хорошо будет сшибать по одному, и "яки" здесь но помогут. Что же он делает?
Хочу еще прибавить обороты, но все - сектор дан до упора. Форсаж давать не стоит: он еще может пригодиться в случае атаки вражеских истребителей.
Как-то там мой Вася? Надо его предупредить, чтобы смотрел в оба.
- Вася, как ты там?
В наушниках молчание. Что такое?..
- Вася, ты меня слышишь? Отвечай!
Опять ничего. "Может быть, он ранен?" - проносится мысль. Насколько возможно, оглядываю самолет. Вроде никаких пробоин, в плоскостях нет, но что там делается сзади, мне не видно. Опять вызываю стрелка:
- Вася, почему молчишь? Отвечай! Опять ничего. Может быть, СПУ отказало? Да это я сам от волнения забыл переключить его. Поворачиваю рычажок и вызываю:
- Вася, как ты там?
- Нормально, товарищ командир, все в порядке, - слышу в ответ.
Тьфу, черт побери, сам себя перепугал! Чувствую, как несказанная радость переполняет меня.
- Слушай, Вася, где там задняя пара?
- Отстала далеко, еле видно, и истребители наши около них.
- Понятно. Вася, ты внимательно наблюдай, чтобы "мессеры" не подобрались неожиданно. Особенно гляди снизу сзади. Я буду иногда отворачивать, что тебе был виден весь задний сектор.
- Ясно. товарищ командир,- ответил стрелок.
Впереди внизу уже виднелась ровная снежная гладь озера, окаймленная темным кружевом леса. Несколько трасс и разрывов как бы нехотя пустили нам в до-гонку вражеские зенитчики, и вот мы уже летим над своей территорией. Далеко впереди еле заметной точкой маячит ведущий. На компасе 50 градусов. Значит, еще 15 минут - и будем на аэродроме.
Только тут я почувствовал, что со лба, из-под шлемофона текут по лицу струйки пота, во рту все пересохло. Язык как будто не мой. Утерев ладонью пот с лица, я открыл обе форточки на фонаре. Холодный воздух, приятно лаская, освежал лицо. Дышать стало легко. Поскольку была зима, мотор с закрытыми шторками не очень грелся, но все равно я приоткрыл их-пусть и он вздохнет свободнее.
Надо и обороты сбросить, чего теперь догонять? Положив планшет на колено, стал сличать местность с проложенным на карте маршрутом. Все правильно. Скоро будет аэродром. На душе было радостно, хотелось петь. И я запел, хотя мой голос заглушался шумом мотора:
Броня крепка, и "илы" наши быстры,
А наши люди мужества полны.
В строю стоят советские пилоты,
Своей любимой Родины сыны.
Гремя огнем, сверкая блеском стали.
Пойдут машины в яростный полет.
Когда нас в бой пошлет товарищ Сталин
И замкомэска в бой нас поведет!
Слова любимой песни сами переделывались на летный лад.
"А было ли мне страшно?" - поневоле подумал я. И не мог себе ответить на этот вопрос.- "Наверное, нет. Некогда было пугаться: надо было все время что-то делать, действовать, маневрировать, управлять самолетом, стрелять, бомбить и опять стрелять, маневрировать, управлять... Наверное, человек пугается, когда ему нечего делать!"
Вот и аэродром. Значит, несмотря ни на что, вылет прошел успешно. Осталось только благополучно посадить самолет. Выпускаю шасси, щитки и сажусь, как и положено, на три точки.
Подруливаю к стоянке. Ребята издали приветливо машут мне руками. Но они явно чем-то встревожены. Лишь только выключил мотор, как на плоскости появляются Костя и Веденеев.
- А где вторая пара? - в один голос спросили они. Ах вот в чем дело, они-то не знают, что Пивоваров с напарником отстали.
- Должна вот-вот прилететь.
Не успел я объяснить им все до конца, как в небе появились "илы". Сразу у всех отлегло от сердца.
Костя кинулся ко мне и стал поздравлять, тиская меня в своих объятиях. Я вылез из кабины и обнял своего механика Веденеева, который, поздравляя меня, все спрашивал, как работал мотор и другие системы?
- Хорошо, мой друг, хорошо. Всегда бы так работал и лучше не надо! - успокоил я его. Из своей кабины вылез Виниченко. Я обнял его, мы не удержались на покатом центроплане, и вместе скатились на землю. Падая, Виниченко ушиб себе колено. Но, несмотря на боль, он улыбался, лицо его светилось радостью.
- Извини, Вася,-я хлопнул его по плечу.-Пусть это будет самое большое ранение в нашем экипаже.
- Комэск!- шепнул мне Василий. Я обернулся. Рядом стоял Царев. Я хотел было доложить, как положено, но он крепко пожал мне руку:
- Поздравляю с настоящим боевым крещением, Ладыгин!
Окинув взглядом самолет, он заметил:
- И пробоин вроде нет.
- Вроде нет, товарищ капитан,-поневоле улыбнулся я.
- Почему отстала вторая пара?-строго спросил комэск, глядя мне прямо в глаза. Я почувствовал себя очень неловко. Как будто я был виноват в том, что они отстали. .
- Наверное... не смогли догнать,- ответил я.
- А ты?-он все еще смотрел мне в глаза. Слова застряли у меня в горле.
- И я,- мне едва удалось выдавить из себя эти два коротеньких звука.
- Молодец, что не врешь!
35
Я почувствовал, как лицо мое заливает краска. А комэск продолжал:
- Наша первая заповедь - быть честными друг перед другом. Это помогает нам избежать многих бед. Лучше покраснеть перед своими товарищами, чем лишиться их. Через двадцать минут в нашей землянке будет разбор полета. Тебе, Ладыгин, надо быть со своим стрелком.
- Ясно, товарищ капитан.
Комэск пошел к заруливающему Пивоварову, а ребята из наземного состава стали горячо поздравлять нас с Васей.
В землянке произошел суровый и честный разговор, тем более, как оказалось, ведомый Пивоварова был подбит: два "эрликоновских" снаряда попали в его самолет. Были повреждены левый элерон и плоскость. Пивоваров не бросил своего ведомого. И, связавшись с нашими истребителями, попросил, чтобы они прикрыли подбитого товарища. Так вместе с истребителями он довел ведомого домой.
Заместителю командира эскадрильи пришлось изрядно покраснеть. Комэск и Пивоваров убедительно показали, что ведущий, поспешив с возвращением, подверг серьезной опасности и себя, и своих товарищей.
В этот вечер мы с Виниченко были именинниками. Наконец летный состав полка принял окончательно и нас в свою боевую семью.
Еще одно немаловажное обстоятельство было для меня в этом вылете: я приобрел в глазах своего экипажа полное доверие.
Весна 1944 года вступала в свои права. Наша боевая работа начала постепенно активизироваться. Чаще стала звучать команда "по самолетам".
После полетов, когда особенно хочется пить, механики угощали нас прохладным, чуть сладковатым весенним даром русского леса - березовым соком. Разгоряченные, мы с наслаждением припадали к большим банкам из-под тушенки, и эта чудодейственная влага не только прекрасно утоляла жажду, но и поднимала настроение, словно вливала в нас силу родной земли.
Неожиданно пришел приказ, что наш 639 шап Должен перейти в другую воздушную армию и перебазироваться на Украину. Нескольких летчиков с экипажами и самолетами оставляли в 335-й дивизии, распределив по остающимся полкам. Костю Шуравина перевели в 826-й полк, а я должен был лететь с 639 шап. Мне очень не хотелось расставаться с моими друзьями: Костей, Володей и Федей. Пошли к командиру дивизии с "челобитной". Встретил он нас радушно, по-отечески. Полковник, оказывается, хорошо помнил нас по контрольным полетам и охотно удовлетворил нашу просьбу. Так я к великой моей радости, оказался в 826-м полку, в первой эскадрилье, с моими друзьями Шуравиным, Сухачевым и Садчиковым.
639-й полк с Костиными орлами на фюзеляжах "илов" улетел, а на наших самолетах появились львы. Приняли , нас в новом полку хорошо. Собственно, он не был для нас новым. Все время наши полки стояли вместе, и все летчики знали друг друга, ежедневно встречались на аэродроме, в столовой, на общих дивизионных занятиях, а в свободное время - ив клубе. К тому же мы попали в эскадрилью к нашим давним друзьям. Поэтому переход в другой полк прошел для нас совершенно безболезненно.
Через меня Костя накрепко подружился с Володей и. с Федей. Ко времени нашего перехода оба они были уже лейтенантами. Федя командиром звена, а Володя- старшим летчиком. Командиром эскадрильи был недавно прибывший в полк капитан Попов.
В начале мая дивизия перебазировалась на аэродром близ небольшого местечка. С этого аэродрома мы начали летать на боевые задания в витебско-полоцком направлении. :
Однажды Федя Садчиков повел четверку на штурмовку железнодорожной станции Ловша. С ним улетел и Костя Шуравин. Мы, оставшиеся на земле, как всегда с волнением ждали возвращения своих товарищей. Как-то они там? Всем ли суждено вернуться? Когда летишь сам, то времени не замечаешь. А здесь, на земле, оно тянется мучительно медленно.
По времени наши должны уже возвратиться. То и дело, как бы между прочим, оглядываемся в ту сторону, откуда должны появиться наши самолеты. Но почему-то их все нет и нет.
Вдруг совсем с другой стороны из-за леса появляется "ил" и, не делая круга над аэродромом, прямо идет на посадку. Не успели его колеса коснуться земли, как винт остановился. Еще на пробеге по хвостовому номеру мы определили, что это самолет Кости Шуравина.
Закончив пробег, "ил" замер на полосе. Мы со всех ног бросились к нему. Подбегаем и видим: задняя часть фюзеляжа и хвостовое оперение все в масле. Значит, пробит масляный радиатор, все масло вытекло и мотор заклинило, к счастью, над самым аэродромом.
Костя сидел в кабине и счастливо улыбался.
А вот и остальные три самолета появились над аэродромом. Надо срочно освобождать посадочную полосу. Ждать, пока приползет трактор, не стали. Народу у Костиного "ила" было много, и мы, дружно навалившись, покатили его с посадочной к лесу. Костя, сидя в кабине, помогал нам с помощью тормозов разворачивать самолет в нужном направлении. Едва мы успели оттащить с посадочной Костин "ил", как сел уже другой и, не останавливаясь, порулил к землянке, где помещался медпункт. Как оказалось, был ранен осколком снаряда стрелок. За 50 минут полета он потерял много крови. Его тут же на санитарной машине отправили в санчасть. Там несколько раз ему сделали переливание крови и спасли жизнь.
Как-то вечером, когда последний самолет уже вернулся с задания, мы лежали под плоскостью "ила". Ребята в ожидании ужина "забивали бабки". Потом мы с Володей Сухачевым для "антракта" на два голоса затянули "Солнце нызенько". А оно действительно уже висело над самыми верхушками дальнего леса. Ребята начали подпевать нам. Такая мирная идиллия.
Вдруг кто-то из ребят, что лежал на спине, заложив под голову руки, лениво так говорит:
- Вон какие-то заблудились, в гости к нам пожаловали.
Смотрим: десять одномоторных самолетов на высоте около 2000 метров приближаются к нашему аэродрому.
Наше пение резко заглушил грохот аэродромных зениток. Вскакиваем и видим: от головного самолета отделяется что-то темное и, пролетев вниз метров сто, разрывается. Фрицы бомбят наш аэродром!
- "Фоккеры"! - крикнул кто-то.
Мы все кинулись по землянкам, что были неподалеку. Только успели заскочить, как начали рваться мелкие бомбы, рассеянные ротативной бомбой. Впечатление такое, будто сухой горох сыплют из мешка на противень. Почти все мы столпились у окна, выходящего к аэродрому. Вдруг несколько мощных взрывов потрясли землянку, песок струями посыпался с потолка. А с аэродрома. доносились ухания наших зениток, частая дробь пушек -и пулеметов "фоккеров", разрывы мелких бомб, рев моторов взмывающих ввысь самолетов врага.
Определив по удаляющемуся звуку, что атака закончена, мы кинулись к выходу, чтобы посмотреть, что с нашими самолетами, что с аэродромом? Но инженер эскадрильи предупредил нас, чтобы мы были осторожны и смотрели под ноги, так как фашисты могли сбросить "лягушек" (маленькое взрывное устройство). Если задеть ее, она подпрыгивает и разрывается, поражая осколками большую площадь. Инженер оказался прав. Пока мы, осматривая каждый дюйм, дошли до границы аэродрома, что была в пятидесяти метрах от землянки, мы обнаружили четыре "лягушки".
Прежде всего мы установили, что наши самолеты целы, и на аэродроме ни один самолет не горит. Значит, врагу не удалось реализовать свой коварный замысел. Правда, на взлетно-посадочной полосе образовалось несколько "кратеров". Это "фоккеры" сбросили двухсотпятидесятикилограммовые бомбы, рассчитывая надолго вывести из строя аэродром. Но расчеты их не оправдались. Об этом позаботились ремонтные группы БАО. А два самолета, которые были все же повреждены осколками, ремонтники ПАРМ за ночь тоже восстановили. Единственной жертвой налета фашистских самолетов оказался сапожник БАО, который, выскочив из дома, пустился бежать, и шальной осколок настиг его.
Поскольку аэродром Городок был хорошо известен врагу, командование решило из него сделать ложный, а нашу дивизию перебросило на лесной аэродром Кальцы. Он был немного дальше от линии фронта, но зато фрицы его не знали, и мы могли спокойно работать. С этого аэродрома наша дивизия сделала много эффективных боевых вылетов. Несколько экипажей наших друзей мы потеряли в этих боях. Не раз самолеты возвращались, изрешеченные вражескими зенитками.
Однажды Садчиков привел и посадил самолет с пробоинами от прямых попаданий "эрликонов" и МЗА. В другой раз Сухачев долетел до аэродрома, но самолет был настолько изрешечен, что не выпускались ни шасси, ни щитки, и ему пришлось посадить его на "живот". Но через несколько дней благодаря усилиям техсостава его самолет уже опять был в строю.
Однажды, после обеда, к своему изумлению, мы обнаружили в нашей эскадрильной землянке незнакомого пожилого человека в солдатской, хлопчатобумажной старой гимнастерке и таких же галифе. Он спал на нижних нарах, прямо на голых досках, подложив под голову свернутую шинель. Несмотря на шум, с которым мы ввалились в землянку, незнакомец продолжал храпеть, как "соловей-разбойник". От этих сверхъестественных, нечеловеческих звуков мы все как-то присмирели. А когда храповый раскат достигал своего "апогея", тo с потолка землянки даже струйками сыпался песок. Ребята заспорили и не заметили, как подошел капитан Попов. Нашему командиру было года 42-43. Волосы его, тронутые сединой, почему-то подстрижены под машинку. И вся его угловатая фигура была сугубо гражданского "покроя". Если бы не военная форма и капитанские погоны, его можно было бы принять за добродушного сельского учителя. Разговаривал он со всеми, как с равными, тихим голосом, с мягкими, даже застенчивыми, интонациями. Поняв, чем мы встревожены, комэск спокойно сообщил:
- К нам в эскадрилью прислали нового летчика. Судьба у этого человека сложная. Отнестись к нему надо нам по-братски, товарищи. По званию был майор, а вот сейчас будет у нас рядовым летчиком.
- А за что же его разжаловали, товарищ капитан? - спросил Сухачев.
- Об этом мне ничего не известно. Да, я думаю, и у него самого не стоит об этом допытываться. Нечеловечно это - бередить душу майору - все равно, что на больную мозоль наступать. Может быть, он сам когда-нибудь расскажет. Ну а если нет, так значит, слишком тяжело ему об этом вспоминать.
Мы молча слушали своего командира.
- Товарищ капитан, а как же нам его называть? - нарушил молчание Садчиков.
- Мне пока приказано называть его товарищ Бадейников. А дальше видно будет. Может быть, ему еще звание вернут.
Вскоре Бадейников начал летать с нами на боевые задания.
В самом начале июня, четверка "илов" из нашей эскадрильи уходила на боевое задание. Уже взлетели Садчиков и Сухачев, начал взлетать Бадейников. Едва самолет оторвался от земли, как мотор отказал и ему пришлось садиться на пеньки, оставшиеся после валки леса при сооружении аэродрома. Бадейников не растерялся. Несмотря на малую высоту, он успел убрать шасси, выпустить щитки и перекрыть пожарный кран. Самолет врезался в частокол толстенных пней. Плоскости, хвостовое оперение - все отлетело. Остался один фюзеляж. Хорошо, что Бадейников был крепко пристегнут привязными ремнями, а то бы раскроил себе голову о приборную доску.
Как ни фантастично, но ни одна бомба при этом не взорвалась. А то бы не спасли и привязные ремни...
Через несколько минут после взлета Бадейников со своим стрелком пешком возвратились с другого конца аэродрома.
После этого случая все наши летчики стали пристегиваться привязными ремнями еще тщательнее.
Месяца через два-три ему вернули майорские погоны и ордена. Он занял у нас должность заместителя командира эскадрильи. А к концу войны ушел на работу в дивизию.
Хотя новый аэродром был всего в нескольких минутах полета от старого, фашистская авиация не беспокоила нас ни разу. Единственно, что нам портило жизнь на этом лесисто-болотистом аэродроме - это комары. Они тучами висели над аэродромом, нашими землянками и кусались, как собаки. Вдобавок, уже несколько человек из нашего полка лежали в лазарете БАО с приступами малярии. Не повезло и мне. В один из дней меня увезли в этот лазарет с температурой свыше 40 градусов. Больше двух недель я провалялся в постели. Хорошо, что Костя и Володя иногда наведывались ко мне.
Наконец 21 июня меня отпустили домой - в свою эскадрилью.
Эта "лихоманка" так вымотала меня, что летать мне, конечно, пока не разрешили: дали освобождение на десять дней.
На следующее утро всех ребят подняли в три часа. Бледно-сиреневый рассвет занимался над белорусской землей. В небе еще мерцали последние звезды, но на аэродроме уже никто не спал. Не спали в эту ночь не только на нашем аэродроме. Солдаты армий, расположенных на белорусской земле, готовились к решительному наступлению, чтобы изгнать фашистских извергов с нашей земли.
Все мои просьбы и "заклинания" идти вместе с боевыми друзьями на задание были начальством отклонены. В это утро я встал, умылся и почувствовал, что храбрился зря: от слабости качало из стороны в сторону. Добрался до леса и, придерживаясь за тонкие стволы березок и осин, стал бродить по чаще, чтобы хоть как-то рассеять свое настроение. На душе было скверно.
Послышался нарастающий гул самолетов: это ребята возвращаются с задания. Возвращаются оттуда, где огонь, оглушительные взрывы, смерть...
Все ли ребята прилетели?
На задание мы летали или четверками, или шестерками. Поэтому, когда возвращалось четное количество самолетов, то вероятнее всего, наши возвращались без потерь. Правда, бывало и так, что улетали две четверки, а возвращалась шестерка. Улетала шестерка, а возвращалась четверка. На этот раз, кажется, было все в порядке: шестерка "илов" ровным строем подходила к аэродрому. Вот они один за другим стали отваливать от строя, заходя поочередно на посадку. Последним сел Костя. Откуда взялись силы: почти бегом мчусь к посадочной полосе.
Разгоряченный мой друг вылез из кабины и возбужденно стал рассказывать о впечатлениях боя.
- Ты себе не представляешь, Ленька, что творится,- горячился Костя.- Все деревушки и населенные пункты в огне. Над всей линией фронта висит прямо-таки дымовая завеса от пожаров. Фрицы драпают. Сейчас летали по автоколонне, так машины чуть не сплошной лентой километров на десять растянулись! И мы как начали с головы колонны, так до хвоста прочесали! Скоро еще, наверное, полетим! Надо успеть позавтракать. Ты ел уже?
- Нет.
- Ну так пошли вместе.
Остальных ребят мы встретили в столовой. Все они, как и Костя, были возбуждены и с азартом, перебивая друг друга, делились своими впечатлениями.
Вскоре прилетела четверка, которую водил Федя Садчиков. Все парни были так же возбуждены и даже веселы. У каждого из них была какая-то скрытая, внутренняя гордость от сознания причастности к этой великой и священной битве, которая происходила там, на передовой.
Непрерывно улетали и прилетали группы из других эскадрилий. На аэродроме шла напряженная работа. Такого мы еще не видели за все время пребывания на фронте.
Вскоре улетела и четверка Садчикова. Из летчиков нашей эскадрильи на земле остался один я. Мой замаскированный самолет, как журавль, отставший от своей стаи, одиноко стоял на опустевшей стоянке, устремив вверх свой красный кок.
Механики, мотористы, вооруженцы кучками сидели, курили, отдыхая, пока самолеты были в полете. Как только они вернутся, им придется тут же готовить их к следующему вылету; заправлять, проверять и устранять дефекты, подвешивать бомбы и "эрэсы", пополнять боекомплект пушек и пулеметов. В общем, работы им сегодня было предостаточно. Они тоже, как и летный состав, были в возбужденном, приподнятом настроении: ведь все, что было и еще будет сделано их руками, помогает громить проклятых фашистов. Без их труда не взлетел бы ни один самолет.
Я подошел к ним, закурил, но тут подъехала до отказа нагруженная автомашина и старший техник позвал всех разгружать боеприпасы. Я было тоже хотел помочь им, но старший техник, хотя и дружелюбно, попросил не мешать им, добавив, что поскольку разгружаются боеприпасы, а не арбузы, посторонним здесь находиться не следует, потому как мало ли что...
Тоже мне, нашел постороннего. Боеприпасы! Да они же незаряженные - без взрывателей. Когда же эти бомбы и "эрэсы" со взрывателями висят рядом со мной в бомболюках и под плоскостями, а кругом рвутся снаряды вражеских зениток, и достаточно одного осколка, чтобы взорвался весь самолет,-тогда, выходит, я не .посторонний?!
Как ни обидно, но спорить было бесполезно. Пришлось покинуть стоянку. Я направился в нашу землянку. В ней было душно и мрачно. Через единственное окно пробивался слабый свет. Раскрыв дверь настежь, я залез на верхние нары и улегся на свой комбинезон... Цигейка на комбинезоне давно свалялась, и лежать на нем было жестко, особенно после лазаретной нормальной кровати с сеткой и матрацем.
В полумраке землянки над самым ухом противно пищали комары. Наконец я не выдержал и, схватив полотенце, вступил в войну с этими кровопийцами. Но сколько я их ни бил, через окно и раскрытую дверь летели все новые и новые полчища крылатых паразитов. Поистине "сизифов труд". Убедившись в тщетности своих усилий, я бросил полотенце и покинул ноле бесславной брани.
Солнце приближалось к полудню. Над аэродромом вновь загудели пришедшие с задания самолеты. Один за другим сели все шесть "илов". Ожила стоянка. Техники встречали свои самолеты и тут же начинали готовить их к следующему вылету. Летчики и стрелки, возбужденные, делились своими впечатлениями с механиками и вооруженцами. Все они были объединены общим делом. А я как бы выпал из общей боевой жизни и остался в стороне. Никто меня ни о чем не спрашивал. Мне стало до того не по себе, что я стеснялся подойти к своим товарищам, чтобы расспросить, как прошел боевой вылет, и только издали ловил обрывки их рассказов.
После обеда, когда ребята стали собираться на третий боевой вылет, я не выдержал и подошел к капитану Попову.
- Разрешите мне, товарищ капитан, слетать с вами хоть один разочек?
- У тебя же медицинское освобождение, вот и иди отдыхай. Без тебя есть кому сейчас летать.
- Ну товарищ капитан, разрешите! - взмолился я.- Все летают, а я как прокаженный один сижу здесь. Мне даже перед ребятами стыдно,-честно признался я ему.
Он пристально и долго смотрел на меня.
- А сможешь? - спросил комэск, видимо, поняв мое состояние.
- Конечно, смогу! Если бы не мог, я бы и не просил. Только один вылет, товарищ капитан,- продолжал уговаривать я, боясь, как бы он не раздумал.
- А если тебе в полете плохо станет, ты же погубишь не только себя, но и стрелка? Ты об этом подумал?
- Товарищ капитан, я чувствую себя хорошо. Можно сказать, даже нормально. И голова совсем не кружится. Вы не бойтесь, все будет хорошо!
Он еще раз посмотрел на меня, как бы стараясь оценить мое самочувствие и понять, не расходятся ли мои слова с действительным моим состоянием, а потом тихо сказал, без особого энтузиазма:
- Ну ладно, скажи, чтобы готовили твою машину к полету. Пойдешь со мной в паре.
- Спасибо, товарищ капитан! - я было сорвался с места, но он остановил меня.
- Возьмешь планшет и приходи на КП, сейчас будем получать задание.
Сразу мое пребывание на аэродроме приобрело смысл. Когда я сообщил механику Веденееву, что полечу на задание и необходимо подготовить самолет, глаза его, равнодушные до сих пор, сразу заискрились азартными огоньками. Вокруг моего самолета закипела работа.
Сделав необходимые распоряжения и взяв планшет, я отправился на КП. Меня догнал вооруженец.
- Товарищ младший лейтенант, будем снимать бомбы или пусть висят?
- Как снимать? Зачем? - не понял я.
- На самолете висят четыре стокилограммовые бомбы, которые мы подвесили еще до вашей болезни. Помните, вы тогда собирались лететь на железнодорожную станцию, а погода была плохая. Вылет тогда отменили, помните? Ну вот, а на следующий день вас увезли в лазарет. Так с тех пор эти сотки и висят.
- Значит, все это время никто не летал на моем самолете?
- Никто. Сейчас самолетов хватает-летчиков недостает. Так что, снимать сотки или нет?
- А для чего их снимать?
- Да старший техник велел мелкие бомбы в бомболюки загружать. Наверное, опять на штурмовку автоколонн пойдете? Я боюсь, что мы не успеем. Пока взрыватели вывернем да бомбы снимем, пока загрузим четыре люка. А вдруг вылет минут через пятнадцать-двадцать?
- Ладно, оставь все, как есть. Пусть будет фрицам для разнообразия: у ребят мелочь, а у меня сотки - тоже неплохо. Не только автомашины, но и дорогу можно повредить прилично, чтобы далеко не удирали.
- Хорошо, товарищ младший лейтенант,- отчеканил вооруженец и, удовлетворенный, побежал к самолету.
На КП сам начальник штаба полка диктовал нам только что полученную новую линию фронта. Мы с живым интересом наносили ее на свои карты. Наши войска продвинулись с утра на 10-15, а местами и до 20 километров! Были освобождены от фашистов десятки населенных пунктов. После нескольких месяцев стабильного фронта с жестокими боями, но местного значения, это было необычно и радостно. Значит, и наша работа с воздуха помогала наземным войскам продвигаться вперед! -Это рождало желание еще лучше, еще эффективнее громить врага.
Фашисты отступали, стараясь вывести свои войска из-под угрозы окружения и разгрома. Дороги от Витебска на Бешенковичи были забиты автомашинами, повозками и техникой врага. Перед 335-й дивизией поставили задачу-не дать фрицам возможности улизнуть. Наша шестерка получила задание штурмовать отступающие вражеские колонны. Минут через двадцать мы были уже в воздухе. Шесть "яков" прикрытия с соседнего аэродрома догнали нас, и мы пошли на задание. Облачность в 6-7 баллов пеленой висела на высоте 600- 700 метров. Капитан Попов решил идти на 50-100 метров ниже кромки облаков.
Одна пара истребителей держалась недалеко от нас в стороне, а четверка "яков" ушла на высоту за облака. Это было правильное решение, ибо вражеские истребители могли незаметно подкрасться за облаками, а потом неожиданно свалиться на нас, в чем им могли помочь
наземные станции наведения.
Вести самолеты за линию фронта на высоте 600 метров - дело рискованное, так как противник видит тебя издалека, а эффективность зениток (особенно "эрликонов") на такой высоте наибольшая. Уж лучше в таком случае идти на бреющем полете. Тут хоть помогает тебе элемент внезапности. Но комэск принял иное решение, и шестерка "илов" в правом "пеленге" приближалась к линии фронта.
Вот уже показалась сплошная сизая полоса дыма. Сверху казалось, что на полях жгут солому. Кругом, насколько охватывал глаз, были разбросаны эти горящие ярким красным пламенем костры, от которых тянулись длинными шлейфами разноцветные дымы, сливаясь в сплошную пелену. Это пылали наши деревни, наши поселки, подожженные отступающими фашистами. А слева, на самом горизонте, за этой сизой мглой висела огромная черная туча, за которой скрывалось солнце. Я догадался: это горел Витебск!
От дыма было трудно дышать даже здесь, на высоте нескольких сот метров. В кабине пахло той горькой специфической гарью войны, с которой мы впервые познакомились еще в Бологом. Теперь мы своими глазами видели, откуда и как рождается этот смрад. Дым пожарищ перемешался со зловонием сотен тысяч взорвавшихся бомб, снарядов, мин, гранат, патронов, с выхлопными -газами танков, самолетов, тягачей, автомашин.
Было почти физически больно видеть эту трагедию нашей Родины, нашего народа. Одно только успокаивало, что в этом огне горит и лютый враг. Он разжег этот пожар, он в нем и сгорит дотла!
Несмотря на бои, которые шли на земле, вражеские зенитки встретили нас плотным огнем. Рассредоточившись и маневрируя, мы благополучно преодолели эту зону огня.
Дым пожарищ остался позади. Вдали блеснули параллельные полоски рельсов. Это дорога, идущая из Витебска на Полоцк. С десяток километров южнее идет шоссейка на Бешенковичи. Где-то здесь находится наша цель. Остается всего несколько минут полета.
Смотрю, справа вдали видна железнодорожная станция. Сличаю с картой - Оболь. Станция знакомая. Не один раз мне приходилось штурмовать ее. В районе станции четыре батареи, да в поселке, да у моста через речушку.
Но что это там, на путях?
Во всю длину путей - вагоны. Всего три пути, а стоят на них пять эшелонов с паровозами. Все забито вагонами от семафора до семафора. Вот это да! Ни разу не приходилось мне видеть такого. В лучшем случае - полтора состава, ну два. А тут сразу пять! Аж дух захватило. Нажимаю кнопку передатчика и говорю:
- Товарищ капитан, посмотрите, что творится на Оболи: фашисты или резервы подбрасывают, или эвакуируются!
Что сейчас предпримет командир? Если мы уничтожим десяток автомашин. На той дороге, куда нам следует лететь по заданию, ну даже два, хоть это и не плохо, но ведь в одном вагоне груза больше, чем в десяти автомашинах! А тут пять эшелонов, не менее двухсот вагонов!
Смотрю, он круто заложил свой самолет в правый разворот. .Я - за ним следом, еле поспеваю, держусь в строю. Не успели еще вывести свои самолеты из разворота, как на нас обрушился буквально шквал огня. Орудия били со станции, с эшелонов, из поселка, от моста. Казалось, что кроме трасс и разрывов ничего больше в мире не существует. На эшелоны немцы всегда ставили по одной-две "эрликоновские" установки в голове состава и в хвосте по два-четыре ствола каждая. Если предположить, что на этот раз было всего по одной установке на эшелон и только в два ствола, то уже десять лишних пушек скорострельностью в четыреста выстрелов в минуту вели сейчас стрельбу по нашим самолетам. Огромные черные шапки разрывов крупнокалиберок перемешались с белыми разрывами МЗА. До этого крупнокалиберной зенитной артиллерии на Оболи никогда не было.
Капитан Попов перевел свою машину в пике. Я последовал за ним. Только поймал в перекрестие прицела эшелоны, как смотрю впереди какой-то самолет взмыл вертикально вверх. Поначалу я думал, что это истребитель, потому что под таким углом "ил" кабрировать не может. Но бросив беглый взгляд на странный самолет, я понял, что это "ил" капитана Попова! Что с ним? Самолет продолжал все так же идти вертикально вверх. Он был уже гораздо выше меня. Но ведь не может "ил" так летать? Вот он завалился на спину и в перевернутом штопоре беспорядочно стал падать! Болью в сердце отдалась страшная мысль: "Капитана сбили!" А кругом бушевал огненный смерч. Зенитки, что били по самолету Попова, теперь стреляли по моему самолету. Но станция была уже рядом. Я кинул самолет в пике и, поймав эшелоны в прицел, нажал кнопку "эрэсов", гашетки пушек и пулеметов. Высоты оставалось метров 250. Пора! Быстро нажал четыре раза на кнопку бомбосбрасывателя и кинул самолет со скольжением вверх. Самолет буквально потонул в клубах разрывов. Было совершенно невероятно, что он еще летит. Ведь все пространство вокруг машины было прошито трассами и осколками снарядов. Бешено кидая свой "ил" в разные стороны, то убирая газ, то давая его до отказа, я успеваю заметить, как трассы скрещивались над кабиной, когда самолет падал вниз. И наоборот, разлетались веером из-под самолета в разные стороны, едва я успевал рвануть ручку на себя. Достаточно было задержать самолет в одном положении на какое-то мгновение - и снаряды разнесли бы его в клочья. Счастье мое, как ни парадоксально, было в том, что вражеские зенитчики стреляли довольно-таки точно.
Тут мелькнула у меня мысль, что поскольку капитана сбили, значит, теперь я оказался ведущим и надо уходить от станции вправо, чтобы затем выйти на свою территорию.
Я заложил самолет в правый разворот, но через мгновение дал обратный крен и трассы сплошной огненной стеной пронеслись справа. Тут же ввожу "ил" снова в правый разворот, и огненная стена летит слева. Смотрю в форточку и к своей радости вижу, что всю станцию заволокло дымом: не видно ни составов, ни строений!
Успеваю дать обратный крен, и разноцветные трассы проносятся опять справа. Едва самолет успевает начать левый разворот, как я опять перекладываю его в правый. Кто кого обманет! Приходит мысль, что если я сейчас опять переложу самолет из правого разворота в левый, то зенитчики могут перехитрить меня и поймать в свою смертоносную сеть. Ведь я уже дважды проделал, и успешно, этот одинаковый маневр. Значит, нельзя его повторять, а то они обязательно поймают нас. Я потянул ручку влево, самолет начал выходить из правого крена: вот он уже почти в горизонтальном полете, и тут я опять ввел его в резкий правый разворот. Мои расчеты оправдались: все трассы понеслись слева...
Но вот наконец последние трассы прочертили небо, последние шапки разрывов остались позади. Теперь надо подождать остальных. Я уменьшил скорость, чтобы меня могли догнать сзади идущие товарищи. Но сзади, сколько ни оглядывался, ни одного "ила!" Меня охватила тревога. Переключив СПУ, я спросил у Васи:
- Где остальные?
- Не знаю,- ответил он растерянно.
У меня на какую-то долю секунды потемнело в глазах от этого известия. Как сбили капитана Попова, я видел собственными глазами. Но что там было сзади, в этом кромешном аду, я не знаю. Неужели только нам с Васей удалось вырваться из этого страшного смертоносного урагана? А где остальные?.. Но ведь я сам видел, как всю станцию заволокло дымом. Значит, ребята отбомбились, и бомбы точно попали в цель. Но тогда где же они?
Все шесть истребителей идут рядом со мной. Не могли же они бросить четверку оставшихся "илов" и сопровождать только одного меня?
- Вася! Как там, не видать наших? -опять спросил я у стрелка.
- Нет ни одного,- отозвался он.
- А над Оболью ты видел их?
- Видел, как упал один "ил" за станцией, а потом началась такая кутерьма и болтанка, что я уже ничего не видел, кроме трасс и разрывов вокруг нас.
Кто же это упал? Попов или еще кого-то сбили? Да, бедному Васе досталось, когда я беспорядочно швырял самолет, наверное, все кишки ему вытрясло.
Впереди внизу пылают пожары и висит сизая пелена дыма. Значит, приближаемся к линии фронта. Надо маневрировать, чтобы зенитки не застали врасплох. Промелькнуло несколько трасс. После того огненного шквала, что был минут двадцать назад на станции Оболь, это показалось детскими игрушками, хотя каждая из "игрушек" несла в себе смерть.
Истребители сопроводили меня до аэродрома и, помахав на прощанье крыльями, пошли к себе домой. Выпустив шасси, я зашел на посадку.
Заруливая на стоянку, с радостью увидел, что два "ила", летавшие с нами, стоят на своих местах. Значит, все в порядке и ребята живы! Но как же они очутились
раньше нас дома? Ну да это теперь неважно. Главное, что они на месте.
Выключив мотор, я вылез из кабины и спрыгнул на землю. Веденеев помог мне снять парашют. И только тут я ощутил, что кружится голова (давала знать себя слабость после малярии). Я взял себя в руки и направился к товарищам.
- А где остальные? - спросил я, надеясь, что они знают больше меня.
- Не знаем,- они оба растерянно пожали плечами.
- А вы знаете... что сбили нашего комэска? - комок невольно подступил у меня к горлу.
- Как сбили? Где?
- Над Оболью.
- Да не может этого быть!
- Своими глазами видел.- И я рассказал им, как все это произошло.
- А вы разве не были над Оболью? - спросил я.
- Так мы ведь имели задание штурмовать автоколонну. Видели, как Попов отвернул на Оболь, но подумали, что он просто хочет разведать станцию...
Минут через десять появилась над аэродромом и другая наша пара. Они тоже не знали о гибели Попова и его воздушного стрелка Падальяна. Пришлось идти мне на 1<П и доложить о гибели командира.
Примерно через час вернулась четверка, которую водил Садчиков.
- Что-то непонятное творится на станции Оболь,- едва успев спрыгнуть на землю, возбужденно рассказывал Федя.- Какие-то взрывы следуют один за другим. Все горит, и вся станция окутана дымом! Наверное, наша дальнобойная артиллерия ведет обстрел. Только уж очень большие взрывы.
- Да это час назад наша шестерка туда летала. Там пять эшелонов стояло. Это мы отбомбились,- сказал я.
- Наверняка там эшелоны с боеприпасами и горючим! Огромные взрывы следуют один за другим, вот я и думал, что наша артиллерия бьет. И кругом все горит! Здорово вы штурманули! Такого еще в нашей дивизии не было! - восхищался Садчиков.
- Капитан Попов там погиб! - охладил я его пыл.
- Откуда ты взял, что он погиб? Может быть, его просто подбили, и он где-нибудь сел на "живот". А может быть, даже перетянул на свою территорию? - возразил мне Федя.
- К сожалению, его сбили. Буквально в пятидесяти метрах от меня. На моих глазах самолет перевернулся на спину и пошел вниз. А высота была меньше пятисот метров... Виниченко видел, как самолет врезался в землю за станцией.
Все примолкли. Радость небывало успешного штурмового удара была омрачена гибелью нашего командира и его стрелка.
Прошло еще около часа, когда над аэродромом появился весь избитый "ил". С земли были видны многочисленные пробоины, зиявшие на плоскостях и стабилизаторе самолета. Не верилось, что в таком состоянии машина может держаться в воздухе. Все, кто был на аэродроме, с тревогой следили за полетом искалеченного самолета. Как-то он развернется и сядет? Но опасения были напрасны. Израненная машина приземлилась довольно благополучно, и из нее вышел Коля Платонов, летчик из соседней эскадрильи.
Все обступили его, удивляясь и восхищаясь тем, что он сумел довести до аэродрома и посадить такую изрешеченную машину.
Поведав о своих злоключениях, о том, как его подбили, Платонов неожиданно для всех сказал:
- Братцы, что на станции Оболь творится, просто что-то неописуемое! Когда меня подбили,- продолжал он,- я отстал от группы и на бреющем полете напрямик решил тянуть на свою территорию. Еще километров за двадцать пять я увидел в районе станции Оболь огромный столб черного дыма, поднимавшийся высоко в небо. А уже когда пролетал мимо станции, километрах в шести от нее, я наблюдал взрывы огромной силы и сплошное море бушующего огня. А что там такое происходит, я так и не разобрал!
Когда же Платонов и Садчиков доложили о своих наблюдениях в штабе полка, то вскоре у штабной землянки появился плакат: "Следуйте примеру летчиков капитана Попова и мл. лейтенанта Ладыгина! Сегодня они уничтожили на ст. Оболь пять ж. д. эшелонов врага с горючим и боеприпасами!"
Всю ночь меня бил озноб и снилось, как переворачивается машина комэска, и он беспомощно хватает воздух руками, пытаясь найти ручку управления и выровнять самолет. Но вместо штурвала зияет огромная пробоина, и машина, беспорядочно кувыркаясь, продолжает падать. Кругом бушует море огня...
Я просыпался в холодном поту, старался отогнать от себя этот кошмар, но он мучил меня всю ночь, возвращаясь в разных вариантах во тьме землянки, чуть только я забывался.
Где-то подсознательно меня грызла мысль, что я был в какой-то степени виноват з гибели Попова. Ведь это я заметил эшелоны и сказал о них капитану. Возможно, что сам бы он их и не заметил, а значит, остался бы жив. Эта мысль не давала мне покоя. А тут еще на другой день, подходя к стоянке, я случайно услышал разговор механиков.
- Говорят, будто не Ладыгин эшелоны подорвал, а самолет капитана Попова, упав на эшелон, поджег их,- сказал один.
- А старший техник говорит, что такими мелкими бомбами нельзя подорвать эшелоны,- добавил другой.
- Чего там стартех выдумывает,- вмешался третий.- Сотки у него висели: сам я их подвешивал. Скажи другое: Ладыгину еще повезло, что взрыватели на этих сотках с замедлением в двадцать две секунды были. А если бы мгновенного действия, то как рванули бы вагоны с боеприпасами, там бы он и остался.
Механики заспорили, а мне стало как-то до того муторно на душе, что я ушел в лес. Никого мне не хотелось сейчас видеть, тем более у меня было освобождение от полетов. Ребята, участвовавшие в этом вылете, невольно избегали встречи со мной. А я в их присутствии чувствовал себя ужасно неловко, как будто я был перед ними в чем-то виноват.
В общем, жизнь моя нежданно-негаданно омрачилась.
На другой день была опять напряженная боевая работа. Все летчики полка сделали по нескольку вылетов на ту самую дорогу Витебск - Бешенковичи, куда вчера должны были лететь и мы с капитаном Поповым.
Здоровье мое улучшилось, и добиться разрешения па полет мне было уже просто. Я тоже сделал два боевых вылета. Летчики нашей дивизии, разбомбив голову и хвост колонны, запрудившей дорогу на добрый десяток километров, устроили фашистам побоище. Правда, несколько "илов" было подбито, но наши ребята столько разбомбили и сожгли вражеской техники, что когда наши танки прорвались на эту дорогу, то их продвижение было приостановлено. Много часов танкистам пришлось растаскивать в стороны этот металлолом с проезжей части.
Вечером после ужина ко мне подошел Костя.
- Ну ты чего, Ленька, ходишь как в воду опущенный?
Я ничего ему не ответил. Тропинка вела нас все глубже в лес.
- Плакат вон какой про тебя написали. Между прочим, я постарался. Так радовался за тебя...
- Не знал я, что это твоя работа. Спасибо тебе. Честно говоря, я мельком взглянул на него, даже не успел и разглядеть как следует. Как-то совестно было, неловко.
- А чего тут стесняться-то? Ты и на самом деле такое сотворил, что другому и за всю войну в общей сложности столько не сделать. А доложить как следует не смог. Промямлил что-то невразумительное. Ходишь, прячешься от всех, будто все было не так, будто что-то скрываешь...
- Ты пойми. Костя, если бы мы всей шестеркой зашли на станцию, тогда бы я от всей души радовался, что столько урону мы нанесли врагу! А то выходит, что все не пошли за командиром. Почему не пошли, не будем об этом говорить. Может, они и правы: ведь задание было другое. Начальство считает, что Попов зря зашел на Оболь. Я же думаю, что не зря, раз там был несоизмеримо более важный объект атаки. Попов понимал это, а его чуть ли не обвиняют в собственной гибели! Ведь если бы вернулся командир, он не поблагодарил бы тех, кто не пошел за ним. А я им не судья. Я просто без памяти обрадовался, увидев ребят здесь живых!
Мы вышли на небольшую поляну, усеянную ромашками.
- А ведь мне действительно здорово повезло, что взрыватели на бомбах были с замедлением, и вооруженец их не поменял на мгновенные, а то бы пришлось нам с Васей Виниченко остаться там, рядом с Поповым.
Костя молчал, задумчиво смотрел вдаль, где солнце золотило верхушки сосен.
- Да, веселого тут, конечно, мало. Я тебя понимаю... Но ты не унывай. Все перемелется - мука будет! - Костя хлопнул своей ручищей меня по плечу.- Я думаю, начальство разберется, представит тебя к награде и Попова, конечно. Посмертно. Все встанет на свои места! Пойдем домой, а то комары сожрут нас окончательно.
Дня через три-четыре Костя подошел ко мне, когда я лежал под крылом своего самолета и, присев на корточки, протянул мне газету.
- На, посмотри, что про тебя написали! Я с волнением взял из его рук изрядно помятый печатный листок. Костя указал на заметку под заголовком:
"Растет наступательный порыв". Бегло пробежал глазами по строчкам.
Один абзац был действительно обо мне. Там было сказано, что молодой летчик комсомолец младший лейтенант Ладыгин тоже хорошо выполняет задания... На днях он штурмовал железнодорожный эшелон на станции Оболь и не ушел от цели, пока не израсходовал весь боекомплект.
Дочитав статью до конца, я протянул газету Косте.
- Ну и как тебе это нравится? - спросил он. Я молча пожал плечами.
- Ни о пяти эшелонах, ни о мужестве капитана Попова, который, несмотря на бешеный огонь зениток, решил атаковать составы, ни о тебе! - возмущенно и горячо заговорил Костя. Он резко встал и ударился головой о крыло.
- Тьфу, черт! - выругался он.
- Ты осторожней, а то продырявишь плоскость- и летать мне не на чем будет! - пошутил я.- А газета тут ни при чем, ей дали такую информацию.
- Да, ты прав,- потирая ушибленный затылок, сказал Костя,- газета тут ни при чем. Но я никак не пойму,- он опять присел ко мне,- почему нет никаких подробностей по вашему вылету? Допустим, не поверили тебе. Но ведь то, что доложили Садчиков и Платонов, это же неоспоримо. Они видели все своими глазами. Не могли же они оба выдумать про Оболь, если там ничего подобного не было? В конце концов есть истребители, которые видели, как все это было...
56
- Все это, конечно, правильно, но давай, Костя, оставим этот разговор,- перебил я друга.- Дело сложное.- Просто кому-то что-то неясно. Если же эшелоны действительно уничтожены, то горючее, техника, боеприпасы, находившиеся в них, уже не обрушатся на головы наших бойцов,- а это главное, и моя солдатская совесть чиста, и капитан Попов погиб не зря!
