Э. В. Вийк
В тяжелый 42-й
658-й авиаполк ночных бомбардировщиков, вооруженный самолетами Р-зет, обеспечивал боевые действия 2-й ударной армии, которая, прорвав фашистскую оборону в районе населенных пунктов Спасская Полисть-Мясной Бор, устремилась на северо-запад с целью срезать Любань-Киришский выступ противника и этим помочь освобождению Ленинграда от блокады. Полк базировался на временном полевом аэродроме.
С наступлением темноты экипажи вылетали в район попавшей в окружение армии, сбрасывая на бреющем полете продовольствие и боеприпасы, штурмовали вражеские войска. К середине ночи совместными усилиями наземных частей и авиации удавалось разрывать кольцо окружения, но противник вел ураганный огонь из всех видов оружия, стремясь во что бы то ни стало вновь замкнуть кольцо. Внизу буквально все кипело от взрывов снарядов, мин, пулеметных и автоматных очередей. В этом хаосе огня и дыма трудно было находить вражеские батареи и уничтожать их. Летный состав нес большие потери, но с поставленными задачами справлялся.
С наступлением весны взлетно-посадочная полоса стала быстро таять. Получив очередное боевое задание, я выруливал на старт и миганием бортовых огней просил разрешение на взлет. В ответ на мигание зеленого огня с командного пункта тяжело нагруженная машина начинала взлет. Лыжи самолета, попадая в проталины, тормозят движение, самолет кидает то в одну, то в другую сторону, скорость нарастает медленно, рули недостаточно эффективны и на мои энергичные движения реагируют слабо. Когда машина, набрав скорость, медленно оторвалась от земли, я с облегчением вздохнул и, набрав высоту, взял курс туда, где под непрерывным огнем, по пояс в воде и болотной грязи, промокшие, голодные, усталые, сражались наши пехотинцы.
Далеко впереди сначала слабо, а затем все ярче попыхивали взрывы снарядов и мин. Обозначенной линии фронта нет. Только по трассам огня можно было угадать и определить, где свои, где противник. На земле шли тяжелые ночные бои. Вместе со штурманом Лещей Федосовым засекли артиллерийские и минометные батареи врага и устремились к ним. Одну за другой сбрасывали фугасные и осколочные бомбы, а затем обстреляли огневые точки гитлеровцев из пулеметов. Зенитки фашистов открыли яростный огонь. Десятки разрывов и огненных трасс окружили нас, но задание надо выполнить - за нами прилетят другие экипажи полка. И так непрерывно, почти каждую ночь...
Февраль 1942 г. В маленькой низкой землянке вокруг жарко натопленной печурки мы сидим в ожидании боевого вылета. Тихо, каждый о чем-то думает. Один при слабом свете аккумуляторной лампочки пишет письмо в далекий тыл, другой изучает по карте район предстоящих полетов. Тишину прерывает внезапный звонок полевого телефона. Командир полка внимательно слушает, делает какую-то пометку на карте и, обращаясь ко мне, говорит:
- Надо взорвать бензохранилище немцев в одном километре северо-восточнее железнодорожной станции Любань. Цель сильно прикрыта зенитным огнем и прожекторами.
- Есть,- отвечаю,- взорвать бензохранилище. Со штурманом Алексеем Федосовым быстро прокладываем маршрут, рассчитываем курс, время полета и выбегаем к стоянке самолета. Механик Иван Прижимов уже ждет нас, помогает надеть парашюты. Оружейники Герман Катугин и Николай Ермаков заканчивают подвеску бомб. Мотор работает на малых оборотах. Вскакиваю на крыло, залезаю в кабину, привязываюсь ремнями, окидываю взглядом приборы и выруливаю на старт. Ловлю чуть заметное зеленое мигание карманного фонарика руководителя полетами - сигнал "Взлет разрешен", даю газ, машина набирает скорость и отрывается от земли. Делаю круг над аэродромом, встаю на боевой курс и отмечаю время.
Темная безлунная ночь. Вверху мерцают звезды, внизу вспыхивают разрывы снарядов и сигнальных ракет. В кого-то' несутся трассы пулеметных очередей, горят какие-то постройки, и зарево пожара тает высоко в небе. Мерно гудит мотор, и на слабо освещенной приборной доске вздрагивают стрелки приборов. Между темными лесистыми берегами Волхова появился еле заметный изгиб. Еще раз сличаем показания компасов, проверяем путевую скорость. Все правильно, скоро цель. Там дальше, впереди, в тревожной темноте лежит мой родной Ленинград. Голодный, холодный, истекающий кровью, сжатый железным кольцом блокады, он стоит, изумляя мир своей стойкостью, мужеством, непоколебимой верой в победу.
Враг хитер и коварен. Он слышит приближение самолета. Его многочисленные зенитные и прожекторные установки повернулись в нашу сторону и ждут. Изменяю курс и начинаю обход, медленно снижаю обороты мотора, закрываю водомаслорадиаторы, плавно разворачиваюсь на обратный курс и неслышно планирую к цели. Высота все меньше и меньше. До боли в глазах всматриваюсь вперед. Вот чуть заметная полоска железной дороги и характерная опушка леса. Теперь уже штурман дает команды: "Влево!", "Вправо!", "Так держать!" Стараюсь точно выдержать боевой курс. Высота 400, 300, 250 метров. Самолет вздрагивает, и тяжелые бомбы устремляются вниз. Проходят очень длинные 8-10 секунд, и внизу ярко вспыхивает огромный изрыв. Фашисты в панике выбегают из землянок, бросаются к орудиям и прожекторам. Советский самолет пришел, конечно, оттуда, с востока, и ушел на запад, решают они. Дрожащие лучи прожекторов безумно мечутся по темному небу, стремясь во что бы то ни стало поймать нас в свои щупальца. Зенитки наугад открывают бешеную стрельбу, а звукоулавливатели, раскрыв свои огромные уши, стараются в этом хаосе уловить звук мотора. Но наш самолет с приглушенным двигателем продолжает неслышно планировать в противоположную сторону. Высота все ниже и ниже, скоро земля. Даю газ, и самолет с ревом выходит в горизонтальный полет.
И сразу лучи прожекторов, описав по небу стремительную дугу, направляются туда, где я маневрирую между верхушками освещенных деревьев, уходя на восток. Гитлеровцы переносят огонь в направлении лучей прожекторов, но уже поздно. Прожекторы один за другим гаснут, стрельба прекращается.
А сзади все выше и выше над пораженной целью в ночное небо поднимается яркое красное пламя пожара. Ровно гудит мотор. Радостно и счастливо бьется сердце.
Июнь 1942 г. Уже третью ночь мы не можем выполнить приказ - разрушить переправу противника через реку Волхов, по которой гитлеровцы усиленно перебрасывали на Киришский плацдарм резервы. Переправа тщательно замаскирована, разведчики обнаружили ее под разрушенными фермами киришского моста, который охраняется большим количеством зенитных средств. При появлении наших самолетов немцы открывают ураганный огонь.
Мы с командиром 2-й эскадрильи капитаном Николаем Паршиковым через сутки руководили ночными полетами на старте, а после дежурства в следующую ночь выполняли боевые задания вместе с другими летчиками. В эту ночь я с беспокойством выпускал самолеты в воздух и с тревогой встречал подчас сильно поврежденные зенитным огнем машины. Сообщений о разрушении переправы все не было.
Вот произвел посадку очередной самолет, быстро зарулил на стоянку и часто замигал бортовыми огнями - сигнал вызова машины "скорой помощи". Тяжелое ранение получил штурман Василий Егошин. Бегу на командный пункт, докладываю командиру полка майору Михееву о случившемся, потом выкладываю свой план:
я вылетаю, иду в район цели и отвлекаю на себя зенитный огонь противника. В это время четыре других экипажа подходят к цели на приглушенных моторах и с малой высоты в кильватерной колонне сбрасывают бомбы по переправе. Командир полка молчит, затем делает несколько шагов по землянке и спрашивает:
- Ты знаешь, что это значит?
- Знаю,- отвечаю я. - В каждом полете риск. Разрешите выполнять?
Он смотрит на часы. Уже вторая половина ночи, скоро рассветет, и переправа противника опять будет работать.
- Хорошо, выполняйте задание! - приказывает Михеев.
Впереди, в 15 минутах полета, река Волхов и переправа врага. По горизонту всполохи разрывов, озаряющие темный небосклон. Если идти на большой высоте, то гитлеровцы могут моим самолетом не заинтересоваться, и тогда полет теряет смысл, если на малой высоте, то, по всей вероятности, меня быстро собьют. Выбираю высоту 1400-1500 метров и на полных оборотах мотора подлетаю к переправе.
Земля вдруг вспыхивает сотнями огней, и веера светящихся трасс устремляются ко мне, пролетают мимо, но несутся новые огненные линии и шарики, освещая своим разноцветным светом мой самолет. С грохотом рвутся снаряды крупнокалиберных зениток. Ввожу самолет в вираж и кружусь в этом огне. Наиболее опасны первые выстрелы, затем наводчики орудий ослепляются вспышками, и стрельба становится не столь точной. Продолжаю кружить, то увеличивая, то уменьшая радиус виража, выбираю одну из зенитных батарей, и штурман Федосов сбрасывает на нее бомбу. Затем разворачиваюсь в другую сторону, и еще две бомбы падают на батареи гитлеровцев. Ввожу самолет в пикирование и обстреливаю зенитки из пулемета, затем перекладываю машину в "спираль", и штурман Федосов поливает огневые точки из пулемета. На высоте 1000 метров вывожу самолет в горизонтальный полет, и в этот момент раздается удар. В слабо освещенном выхлопами мотора верхнем правом крыле вижу дыру и большой кусок болтающейся перкали, сорванной с поверхности крыла. Вновь выбираю в створе две батареи, и штурман сбрасывает оставшиеся бомбы.
Самолет начинает трясти, накреняю его и разворачиваю в сторону поврежденного крыла, и внезапно кусок болтающейся обшивки отрывается и исчезает в темноте. Даю рули в обратном направлении крена и в этот момент вижу у переправы длинную серию темно-красных взрывов. Зенитный огонь противника переносится в направлении моста, в сторону улетающих самолетов, но он уже не страшен.
С трудом удерживая равновесие, разворачиваю самолет на свою территорию. С тревогой наблюдаю за поврежденным крылом и думаю: лишь бы не сорвало ос-1авшуюся часть обтяжки крыла, если сорвет, то перевернется мой Р-зет и пойдет вниз. Веду его со снижением. Вот и Волхов. Меня провожают отдельные трассы и разрывы зенитных снарядов, но я не обращаю на них внимания. Осторожно захожу на посадку, и моя израненная серебристая машина влетает в луч прожектора и неслышно касается взлетно-посадочной полосы.
Через полчаса в предрассветной тишине выстраивается личный состав полка. Слышится команда "Смирно!". Майор Михеев зачитывает телеграмму командующего ВВС Волховского фронта об объявлении благодарности летному составу за отличное выполнение сложного боевого задания по уничтожению фашистской переправы через Волхов в районе Киришей. Затем он выбывает меня из строя. Строевым шагом подхожу к командиру. Он делает два шага в мою сторону, крепко обнимает и целует. Чувствую, как бьется сердце, с трудом выговариваю: "Служу Советскому Союзу!" - и, повернувшись кругом, возвращаюсь в строй.
Июль 1942 г. Они стояли готовые к выполнению особо важного боевого задания, эти две девушки, ленинградские студентки. Приказ был кратким: доставить и сбросить с самолета в квадрат N двух разведчиц и получить подтверждение о благополучном их приземлении. Предстояло выполнить сложный полет ночью в глубь территории, захваченной фашистами. Разные были до этого полеты, но никогда не было на душе так тревожно и тяжело, как сейчас, при виде этих серьезных, без улыбки, отважных женщин, летящих в логово врага для выполнения особого задания.
Тщательно осмотрен самолет, опробован мотор. Вася Бугаев, механик моего самолета, докладывает: "Все в порядке". Механики по вооружению Анатолий Павлюченко и Герман Катугин помогают девушкам надеть парашюты, прикрепляют к лямкам рацию, автоматы и вещевые мешки, когда одна ложится на правое, вторая - на левое крыло, привязывают их к стойкам и выводят трос сбрасывания к замку бомбодержателя. Все готово. Осторожно выруливаю на старт. Прошу разрешения на взлет и, получив подтверждение, плавно взлетаю. Ночь темная. Земли не видно, неба тоже, оно закрыто облаками.
Впиваюсь глазами в экран авиагоризонта, стараюсь возможно точнее держать изображение силуэта самолета в перекрестке прибора и стрелку компаса на заданном курсе. Эти две девушки, омываемые пронизывающим вс1речным ветром на крыльях самолета, верят в меня. И впереди, на маленькой полянке среди ленинградских болот и лесов, их ждут и тоже верят.
Приближается линия фронта. Фашисты открывают огонь. Вверх несутся разноцветные трассы пуль и снарядов. Наверное, только у матерей, несущих через опасность своих детей, такое чувство, как сейчас у меня. Маневрирую между трассами, изменяю курс, высоту, скорость. Некоторые трассы проходят так близко, что освещают своим светом самолет и бесценный груз на крыльях. Наконец линия -фронта остается сзади, стрельба ослабевает, и только отдельные светящиеся линии проходят в стороне.
Прошел уже час полета. Приближаемся к заданному квадрату. Перегнув голову через борт кабины, до боли в глазах всматриваюсь в ночную тьму и вдруг вижу далеко внизу на черном фоне земли еле заметный световой сигнал. Миганием бортовых огней запрашиваю пароль и, получив ответ: "Земля готова к приему", покачиваю крыльями самолета - даю этим сигнал "приготовиться", В ответ вижу на обоих крыльях мигание зеленых огней карманных фонариков - это девушки докладывают о готовности к прыжку. Встаю на боевой курс, уменьшаю скорость. Штурман Леша Федосов, припав к прицелу, уточняет направление полета. Еще несколько секунд, и вот с крыльев одновременно соскальзывают наши девушки и на черном фоне вспыхивают купола белых парашютов. Делаю круг за кругом, гляжу вниз и молюсь всем богам мира, лишь бы приземление произошло благополучно.
И вот с земли летят три разноцветные ракеты. Это сигнал: "Приземление благополучно, задание выполнено". Как легко сразу на душе! Беру обратный курс на аэродром и тихонько про себя напеваю: "Темная ночь..."
13 апреля 1942 г. Склонившись над столом, мой боевой товарищ Иван Мотненко писал:
"Здравствуй, Шурик! Твое последнее письмо получил, за которое очень благодарю и крепко, крепко целую тебя, нашу дочку Ларису и бабушку.
Шурик! Наша задача прямая и верная - бить гадов, забравшихся на нашу землю, уничтожать их и гнать прочь. Фашисты будут помнить и знать, что советский народ не раз бил всех врагов, посягнувших на его землю, и будет их бить. Это освободительная война нашего народа и всех свободолюбивых народов, порабощенных государств против немецкого фашизма, против рабства, за свободу.
Может быть, и придется отдать свою жизнь, то только за вас, во славу своей Родины, во славу своего народа. Так передай тогда всем своим и моим знакомым..."
За окном сгущались сумерки. Иван вынул кисет, набил трубку и закурил. О многом хотелось ему рассказать в письме домой жене, но скоро вылет, надо было идти в штаб. Он сложил лист бумаги и спрятал под подушку. "Завтра допишу",- решил он, надевая реглан и застегивая шлем. Взяв планшет, он вышел.
- Вот здесь, в районе Мясной Бор - Мостки, - сказал командир полка, указывая карандашом на карте, - o сосредоточились большие силы противника. Немцы хотят отрезать наши передовые части от основных сил. Надо нанести удар.
- Есть нанести удар! - ответил Мотненко. Со штурманом Юрием Тарасенко они, сделав расчеты на карте, заспешили на аэродром.
...Ночь подходила к концу, на востоке появилась чуть заметная розовая дымка. Иван и Юрий недавно вернулись с третьего боевого вылета. Глаза у них усталые и воспаленные. Подошел командир полка.
- Нужно сделать еще один вылет,- сказал он.
- Есть! - ответил Мотненко.
Техники быстро осмотрели и заправили машину, оружейники подвесили бомбы и заполнили патронные ящики. Экипаж сел в самолет и вновь поднялся в воздух. Там, на передовой, на мокром талом снегу уже несколько дней и ночей наши пехотинцы самоотверженно отбивал; яростные атаки врага, который бросал в бой все новые и новые силы.
Самолет подошел к линии фронта. Внизу кипели разрывы снарядов. Видны яркие вспышки немецких артиллерийских и минометных батарей. "Будем бить!" - сказал Мотненко. Через несколько секунд там, где стреляла вражеская батарея, взлетели вверх клубы темно-красного пламени, куски земли и железа. Немецкая батарея умолкла. Мотненко делает новый заход. Вот справа по нашим частям бьет минометная батарея. Самолет снова на боевом курсе. Краткие команды штурмана. Цель накрыта точно. Десятки огненных трасс устремляются к самолету. Иван убрал газ и бросил машину вниз. Пулеметные очереди летят туда, откуда бьет противник. Высота все ниже и ниже, трассы впиваются в крылья, в фюзеляж, в хвостовое оперение. Мотненко резким разворотом выводит машину из пике, кладет ее в вираж. Теперь Тарасенко из пулемета поливает мечущихся внизу врагов. Бьют автоматические пушки, пулеметы. Обожгло ногу и бедро Ивана Мотненко. "Домой!" - сказал он штурману и, развернув самолет, взял курс на восток.
Кровь наполняла сапоги, из разорванного голенища стекала на пол кабины. Самолет качнулся вниз, ударился о дерево левым крылом, затем мотором. Падали обломки плоскостей, отдельные куски, дерево, перкаль, сучья. Одна за другой на разбитый самолет склонились две сосны.
Весь личный состав полка глубоко переживал гибель своих боевых товарищей Ивана Мотненко и Юрия Тарасенко. Отдельные детали и моменты полета и трагической гибели экипажа стали известны из рассказов наблюдавших за полетом товарищей с передовой и танкистов, обнаруживших разбитый самолет и тела погибших летчиков, по письму И. Мотненко и записной книжки Ю. Тарасенко, в которой он записал: "ППС ? 804. Передать в N-ский авиаполк ночных бомбардировщиков.
Родился 26.2.1922 г., умер 16.4.42 г. - на третий день после гибели самолета. Позвоночник перебит, зубы выбиты, лоб и шея порезаны. Ноги и руки отморожены. Я воевал за Родину - 63 боевых вылета я совершил за ее освобождение. Бейте гитлеровскую сволочь! Смерть немецким оккупантам! Юрий Тарасенко".
