А. Ф. Шаров
Если нас сбивали...
12 февраля 1944 г. была освобождена Луга. Немецкие войска, прикрываемые истребителями и зенитной артиллерией, отступали к Пскову. Наш 703-й штурмовой полк 281-й авиадивизии вел напряженные боевые действия. Мы стояли тогда восточное Новгорода. 15 февраля задолго до рассвета нас, летчиков, подняла команда "Подъем!". Быстро доехали до командного пункта на аэродроме. Командир полка майор Георгий Дмитриевич Самойлов объявил состав трех групп по шесть самолетов. Для всех цель - отступающие немецкие войска на автодороге Луга - Псков, каждой группе - свой участок дороги. Я замыкающим в шестерке, где ведущим штурман полка старший лейтенант Новиков. Наш участок между Николаевом и Комарином - самый дальний, около 50 километров. Ведущие дали указания каждому летчику и воздушному стрелку. В нашей группе было два одноместных самолета, на них летели Юрий Соколов и Алексей Шмагин. Я получил приказание наблюдать за Шмагиным и создавать возможность своему воздушному стрелку отбивать атаки истребителей не только от своего самолета, но и от его.
Погода пока не позволяла вылететь - аэродром был закрыт туманом. Мы еще раз уточнили маршруты и проверили самолеты. Мой воздушный стрелок сержант Петр Андреевич Матвеев, как и всегда исполнительный, к полету готовился тщательно. Он был на два года моложе меня, хотя и мне шел только двадцать первый. Вместе с ним я летал уже пятый месяц, но лишь вчера в клубе случайно увидел и услышал, как он хорошо играет на баяне.
Туман стал постепенно редеть. Поступила команда:
"По самолетам!" Взлетели. "Это мой десятый боевой вылет",- подумалось мне. Небо ясное, но видимость по горизонту небольшая: дымка сливалась со снегом, в лучах солнца ориентироваться было трудно к нам пристроились два истребителя для сопровождения. Линию фронта перелетели на высоте 800 метров. Ведущий предупредил о появлении истребителей противника выше нас, приказал сомкнуться. Я увидел истребители и ниже нас, сказал об этом воздушному стрелку. Тот ответил, что наши истребители уже ведут бой и что видит 8 немецких самолетов.
Радиопередатчика у меня не было, я ничего не мог передать группе, лишь слышал тревожные команды. Оглянувшись, определил: сзади над нами шел бой, истребители и наши, и противника крутились, как в карусели. Обстановка усложнилась, а до нашей цели еще далеко. На одной высоте вместе с нами стали рваться зенитные снаряды. Передо мной летит Алексей Шмагин, временами он отстает от группы, из-за него и я вынужден отставать,- иначе его могут сбить.
Летим справа от дороги, приближаемся к цели. Заходим к дороге под небольшим углом. На автостраде полно техники. Команда ведущего: "Атакуем!" Мы вводим самолеты в пикирование, сбрасываем бомбы, стреляем реактивными снарядами, из пушек, пулеметов по автомашинам, повозкам, людям, танкам. Враг отвечает огнем.
Высота быстро теряется. Шмагин отстает от группы, отстаю и я. Выхожу из пикирования, отворачиваю влево, вправо. Стрелок ведет огонь. И в этот момент снизу сноп длинной трассы проходит через мой самолет. Резко отворачиваю. Поздно. Справа вверх, в сторону солнца, отошел "мессер". Высота до земли метров 50. В кабине дым, в крыльях пробоины. Добавляю газ. Температура мотора поднимается, а лететь до линии фронта еще далеко. Тяга двигателя уменьшается. Отстаю... В наушниках тревожные команды. В группе еще за кем-то тянется дым.
- Заходят, атакуют! - передает стрелок. Длинная трасса прошла справа от меня, снаряды рвались впереди. "Мессер" отошел вправо.
- Атакует! - снова кричит стрелок, продолжая отстреливаться.
Я мог сделать только скольжение,- самолет еле держался на малой скорости, мотор дымил. И вот длинная трасса полоснула машину сзади, страшные удары били по бронеспинке. Стрелок замолк. Я увидел, как слева, рядом с крылом моего самолета, появился кок винта, Мелькнула мысль - свои истребители пришли меня выручать! Но на фюзеляже крест. Головой прижался к задней стенке, к броне. Вблизи прошли трассы: кольнуло левую руку, треснуло бронестекло. Из-под ног в кабину повалил дым.
Самолет снижается. Земля. Удар! Вверх летит снег. Открываю кабину и с трудом вылезаю на крыло. Что-то блеснуло на солнце. Это снова заходят истребители противника. Падаю под мотор, прижимаюсь к горячей броне, слышу удары по самолету. Надо мной проскакивает истребитель противника. Еще заход. Удары сотрясают самолет, пронзило левое бедро. Фашисты надо мной на небольшой высоте, я лежу под мотором в снегу, в ушах оглушающий гул.
Наконец стервятники ушли. Я поднялся, отстегнул парашют, вынул пистолет. Левая рука в крови, острая боль в левом бедре. Осмотрелся: рядом - мелкие кусты, в километре - лес. Людей не видно. Подошел к кабине стрелка - страшная картина. Вместо головы у него - кровавое месиво. С трудом правой рукой вынул его простреленный комсомольский билет, из-под своего сиденья взял металлическую банку с бортпайком, открыл ее, пять плиток шоколада и горсть печенья положил за пазуху, забрал планшет с картой и, еле передвигая левую ногу, шагнул от самолета. Но снег провалился, и я оказался по пояс в воде. С неимоверными усилиями, ползком по снегу и воде я медленно стал продвигаться к кустам. Вода хлюпала в унтах, вынимаю одну ногу, вторая проваливается в воду.
Кустарник стал гуще, появились мелкие деревья; начался редкий лес. Отойдя с километр, я остановился, осмотрелся, раскрыл карту - территория, занимаемая немцами. До линии фронта километров 30. А надо мной летели и летели самолеты и группами, и в одиночку:
истребители, бомбардировщики, штурмовики. Боль во всем теле такая, что трудно разгибаться. Расстегнув комбинезон, я обнажил левую ногу - она была вся в крови. Выше колена рана, а в ней чернел осколок сантиметра три длиной. Я вынул его и сразу почувствовал - себя слабее. В глазах помутилось. Прилег у дерева, и силы покинули меня. Сколько времени был без сознания, не знаю, не помню, что привело меня в чувство,- холод или звук...
Я увидел прямо перед собой, в двух-трех шагах, за деревьями оскаленную пасть огромной собаки. Обожгла мысль: это немецкая овчарка. Отмахнулся рукой, но собака злобно оскалила зубы. В соседних кустах двигались какие-то тени. Я ничего не слышал, в ушах был сплошной гул. Подумал: сейчас набросятся на меня, и плен... Но нет! Перезарядил пистолет, осмотрелся. Тихо. Солнце скатывалось к горизонту. Я не чувствовал ног, комбинезон до пояса обледенел.
Между деревьями заметил двигающиеся тени. Двое, один за другим, медленно приближались ко мне. Вынул пистолет. Впереди маленькая фигура, сзади высокая. Оба идут на лыжах. Вот они уже близко, метрах в 50. Прикладывают руки ко рту, наверное что-то кричат, по я ничего не слышу. Впереди паренек лет тринадцати, сзади старик с бородой. Свои! Мы обнялись, расцеловались. Слезы текли у мальчика и старика,
- Там немцы,- сказал старик, указывая в сторону, куда бы я, имея больше сил, наверное, пришел бы.
Он предложил мне лыжи, но я отказался. Меня поддерживали, и мы спешно пошли обратно, к самолету, но я передвигался с большим трудом.
У самолета были люди, они молча встретили нас. Поздоровались. Убитого стрелка и парашюты уже унесли. Я посмотрел на самолет: избит, как решето, сплошные пробоины, от рулей одни лохмотья. Все тронулись в сторону, противоположную лесу, куда - я не спрашивал, Наконец, мы пришли в соседний лес. Я заметил между деревьями большое скопление народа, человек 30. Люди стояли молча, неподвижно и смотрели на меня. Тут же на соломе лежали Матвеев, мой мертвый воздушный стрелок, я два парашюта. Женщина и дети тихо плакали.
Меня пригласили в землянку. Пахнул тяжелый, спертый воздух. С трудом пролез в дверцу и ужаснулся: тесно, рядом друг с другом сидели старики и старухи, а посреди землянки на лохмотьях копошились дети. Всего было человек 20, и все смотрели на меня. После тяжелой паузы послышались робкие вопросы. Спрашивали в основном об одном: когда, скоро ли придут наши?
В землянку набилось много народу. Ловили каждое слово. Это были наши, советские люди, за линией фронта они ждали нас, Красную Армию - освободительницу, очень ждали. Я отдал детям шоколад и печенье. Как жаль было малышей, как трогательно их несмелые, дрожащие ручонки тянулись ко мне. В каких тяжелых условиях они находились!..
Мне перевязали раны. Еле стянули с меня мокрые унты, дали вместо портянок два полотенца. Люди суетились, все хотели мне помочь. Угостили картошкой с мясом. Появились партизаны в белых халатах. Они сказали, что видели, как три "мессершмитта" добивали меня в воздухе и на земле, что сейчас надо ехать с ними, они отвезут меня в партизанский штаб в Малую Уторгош К землянке подали две подводы, в первые сани сели двое партизан и девушка, на вторые положили тело стрелка, парашюты, сели молодой партизан и я.
Попрощавшись, мы тронулись. Сзади, верхом на лошади, за нами ехал старик - тот, который нашел меня, а мальчик Вася остался на неровной дороге сани, казалось, вот-вот перевернутся. Молча проезжали по каким-то деревням, от которых остались лишь трубы. Старик Сергей Макарович Васильев пожелал нам счастливого пути и уехал в сторону
Ночь была тихая, морозная, а вверху слышались гул самолетов и где-то недалеко разрывы бомб, стрельба артиллерии. Подъехали к каким-то домам. Появились в белых халатах партизаны Они о чем-то переговорили с сопровождавшими меня. Мне помогли встать и провели в дом, я дрожал от холода в ледяном комбинезоне. В доме, видимо, были командиры. При свете коптилок они расспросили меня об обстоятельствах воздушного боя. Появился врач. Он осмотрел мои руку и ногу, обильно залил йодом и перевязал раны настоящими бинтами.
Мы поехали дальше. Объезжая завалы на дороге, отстали от первой подводы. Вдруг в ночи раздались выстрелы, крики. Я еще не успел разобраться в обстановке, как партизан, соскочив с саней, резко начал разворачивать подводу назад. Оглобли треснули. Сзади началась стрельба, засвистели пули.
Я понял, что первой подводы с нами уже нет. Ехали медленно, партизан вел лошадь. Впереди появилось зарево. Мы приближались к Малой Уторгоши. Ближе, ближе. Горело несколько домов. Никто огонь не тушил. Было светло. Появились в белых халатах партизаны. Мой сопровождающий что-то им сказал, и они указали, куда ехать. С трудом я дошел до крестьянской бани, видимо, здесь был командный пункт. На полу несколько партизан склонились над картой, а один свеч ил им лучиной. Через какое-то время один из партизан приподнялся и сказал мне. "Летчиков мы у себя не держим, но сейчас обстановка изменилась, переправить трудно, пока повоюешь с нами, а там видно будет".
В другом доме, где я оказался, были и штаб, госпиталь, и сборный пункт, народу - человек 50. Кто лежал, кто чистил оружие, набивал ленты патронами, кто-то играл на балалайке. Меня выслушал командир, аккуратно одетый, подтянутый. Узнав, что со мной два парашюта, он приказал рвать их на бинты.
Вдруг раздались какие-то тревожные команды, все - пришло в движение: люди одевались, щелкали затворами, выкрикивали фамилии, уходили. Я взял винтовку, и карманы положил патроны и вместе с партизанами вышел. Рассветало. Пробравшись через сугроб, мы залегли. Рядом со мной лежал пожилой партизан. Пальцы ног у него вылезли из разорванных валенок и упирались и снег. Он мне сказал, что на том берегу речки немцы, метрах в ста. Я пытался что-либо разглядеть впереди, а он в это время как-то странно уткнулся лицом в снег, и тут я увидел возле его головы кровь. Санитары унесли его. Гремели выстрелы, свистели пули, стали рваться мины. В этот момент по цепи передали: "Летчик, к командиру!" Мне указали, куда ползти.
За домом увидел запряженную в сани лошадь, она вздрагивала при каждом разрыве. Еле успел сесть, как лошадь рванула и понесла. Ехали мы в деревню Катино, что в четырех километрах на северо-запад от Малой Уторгоши. Когда приехали, увидели, что партизаны и старики уже рыли могилу около дома Марии Григорьевны Кирилловой, которая давала советы по похоронам. Рядом лежало тело моего воздушного стрелка. Положили мы его прямо на землю, прикрыли дверью, снятой в доме, Я снял с головы шлемофон и сказал, что отомщу за сержанта Матвеева. Но едва начали забрасывать могилу землей, послышалась стрельба: приближались немцы. Мне дали лыжи, и мы отошли в лес. Долго пробирались меж деревьев по глубокому снегу. Стала темнеть, когда несколько партизан привели меня к мирным жителям уже другого района, опять к землянкам, Вставало огромное зарево - горела деревня Кашино, та самая, где схоронили сержанта Матвеева. Но откуда-то взялась гитара с половиной струн, балалайка, и партизаны запели песню в память о погибшем воздушном стрелке, как мне сказали.
В чистом поле, а поле под ракитой,
Где ночами стелется туман,
Там лежит, в сырой земле зарытый,
Там схоронен красный партизан...
От потери кроен, усталости, простуды я очень ослаб, поднялась температура. Несколько дней не мог встать. Меня куда-то везли, я лежал где-то в землянках, кто-то пытался со мной говорить. Придя в себя, понял, что нахожусь в расположении нашей окруженной воинской части. В высоком лесу собрались и воины, и партизаны, и местные жители. Ко мне подходили, расспрашивали, особо интересовались, видно ли их сверху. Некоторые старики и старухи говорили, что впервые в жизни видят живого летчика. Командир сказал, что мне необходимо взять справку о пребывании у партизан. Ее на измятом листке мнет тут же выписал начальник штаба, а командир подписал.
На следующий день с Большой земли прибыл посыльный с донесением. Мне разрешили вернуться с ним. Сплошной линии фронта в болотистой местности не было, и мы шли по снегу от куста к кусту, часто проваливаясь в воду: впереди посыльный, я за ним. Пот заливал глаза. Перебегали, ползли, лежали, сидели за кустами, совсем рядом слышали стрельбу. Шли часа три, и вдруг в нескольких метрах от нас поднялись люди с автоматами. Мой попутчик что-то сказал им. Наши! Дальше идем спокойнее. Выходим к деревне Ляды. Нам указывают командирский дом. Меня приняли хорошо;
выслушав, направили в полевой госпиталь. Там мне перевязали руку и ногу и определили в палатку, где раненые ожидали отправки, сказав, что скоро пойдет машина и меня отвезут в тыл. Я быстро заснул.
На дежурной автомашине приехали в госпиталь в деревню Медведь, а оттуда на попутке - дальше. Миновав Новгород, 22 февраля я добрался до своего аэродрома, но сразу определил, что самолеты здесь не вашего полка. Начальник штаба дозвонился в мой полк и сообщил обо мне. За мной прилетел По-2.
И вот я снова со своими боевыми товарищами, которые считали меня погибшим и теперь поздравляют с возвращением. Обо всем я доложил майору Г. А. Самойлову. Начальник штаба майор П. С. Свидельский подробно зависал весь мой рассказ. Я ему передал справку о своем пребывании у партизан. Заместитель командира палка по политической части майор С. А. Жгун, летавший 15 февраля в нашей группе, интересовался всеми подробностями моего пути. Ему я передал пробитый и залитый кровью комсомольский билет погибшего Петра, подробно рассказал о его похоронах, встречал за линией фронта с. мирными жителями. Оказалось, что в том вылете из шести самолетов да аэродром вернулись только три. Самолеты Соколова и Шмагина также были сбиты, но упали на нашей территории, и оба летчика были уже в полку.
Мои раны особой опасности не представляли, хотя я еще с месяц хромал, но по моей просьбе командир эскадрильи капитан Графов упросил полкового врача не отправлять меня в госпиталь. И вскоре я снова начал выполнять боевые задания.
Весной 1944 года полковой художник нарисовал большую картину, изобразив меня и мертвого Матвеева около самолета, лежащего на "пузе" со множеством пробоин. Приехавший корреспондент по моему рассказу написал очерк и вместе с комсомольским билетом погибшего Петра отправил картину в Москву на выставку "Комсомол в Великой Отечественной войне", которая была открыта летом 1944 г.
Много лет спустя, в 1958 г., читая "Комсомольскую правду", я узнал, что в новгородских селениях обо мне помнят люди, спасшие меня в суровые годы войны. Конечно, мне и до этого очень хотелось побывать там, где шли горячие бои, но все удерживали всегда неотложные дела. На этот раз я не мог не поехать. Встретился со своими спасителями, со стариком Сергеем Макаровичем Васильевым, побывал там, где был похоронен сержант Матвеев, где упал наш самолет. Были очень волнующие встречи с бывшими партизанами, с местными жителями.
О многом мы тогда вспомнили, но о мальчике Васе никто ничего не знал, а мне так хотелось его увидеть, Прошло еще немало лет, и вот в 1979 г. я все-таки встретился с Василием Ивановичем Федотовым жителем Ленинграда. Теперь уже вместе с ним мы побывали в незабываемых местах Новгородчины, вместе постояли на могиле деда Сергея Макаровича, в новгородском городском парке выступили перед молодежью с рассказами о мужестве и героизме советских воинов в Великой Отечественной войне, о зверствах фашистов на временно оккупированной новгородской земле.
Все дальше от нас время суровых испытаний и великого подвига советского народа. Наши недруги всех мастей всячески стараются преуменьшить роль Советского Союза в разгроме фашистских орд, но это им никогда не удастся. Обращаясь 1 января 1986 г. по телевидению к американскому народу, М. С. Горбачев напомнил, что в нашей стране нет ни одной семьи, нет ни одного дома, в которых не жила бы память о родных и близких, погибших в огне войны, он указал, что идея мира выстрадана нами, она вошла в нашу плоть и кровь вместе с болью незаживающих ран и горечью невосполнимых потерь.
