Последний полет
Самолет падал, и Алексей слышал, как сквозь пробоины истошно свистит ветер. [133]
Да, надо прыгать. Каждая секунда промедления может стать роковой: пушки "мессера", видно, перебили управление - что Алексей ни предпринимал, не помогало. Истребитель стремительно несся к земле, Алексея бросало из стороны в сторону.
Надо сбросить фонарь кабины. Поднять руку и потянуть рычаг замка. Потом перевалиться через борт, на внешнюю сторону, как учил инструктор. Надо спешить!
Алексей поднял руку и вскрикнул от боли.
- Ты чего это? - толкнул его в бок сосед по нарам лейтенант Петрик.
- Сон страшный приснился. - Алексей тряхнул головой...
- Вижу. - усмехнулся Петрик. - Зачем ты казнишь себя? Кому нужно твое рыцарство? Вылечись, а потом летай сколько угодно.
- Я не больной.
- А корсет для стройности фигуры носишь? Или боишься - на тебя войны не хватит? Фашисты вон сколько сил сосредоточили под Курском! Реванш за Сталинград хотят взять.
- За Сталинград у меня с ними особый счет.
- Много от тебя проку с твоей засупоненной спиной.
- Ну это еще посмотрим.
- И смотреть нечего. Утром доложу командиру. Хватит голову морочить: "Я чувствую себя отлично!" А ночью от боли зубами скрипит.
Заворочался еще один летчик, и Петрик замолчал. Его решительный тон обеспокоил Алексея. Петрик давно грозился доложить командиру, что по ночам он не спит - болят раны. Но раньше Петрик просто припугивал, а теперь предупреждал серьезно.
- Командир и без тебя отправляет в госпиталь на комиссию, - примирительно шепнул Алексей. - Сегодня - последний полет.
- Не сегодня, а вчера был, - отозвался Петрик.
- Послушай, Петря. Ты понимаешь - последний? Может быть, навсегда. Нашим эскулапам была б причина...
Петрик молчал.
- И потом - все, лечиться, - заверил Алексей. - Согласен?
Петрик не ответил. Значит, все в порядке. [134] Алексей сделал вид, что засыпает. А спина по-прежнему ныла. Да, больше ему летать не дадут. Командир полка подполковник Стародубов относился к Алексею с особой симпатией и вниманием, но и он, видно, догадывался о его недуге. Да и как не догадаться - Алексей на скелет стал похож. Вчера Стародубов предупредил, что в последний раз берет его на боевое задание.
Последний полет. Если бы командир знал, что значат эти полеты для Алексея! Если бы не летать, Алексей, наверное, не поднялся бы с постели. Только там, в небе, он забывал о боли.
После полетов Алексей иногда доставал кисти и краски и рисовал.
Ему часто вспоминался отец, высокий, широкоплечий, бесстрашный. Мать, провожая его в полеты, не раз говорила:
- Ты у меня самый сильный, самый лучший.
Лишь однажды она промолчала, провожая его в длительную командировку. Она долго смотрела в глаза отца, и лицо ее было печально. Поцеловала мужа долгим прощальным поцелуем и подозвала Алексея. Отец старался быть веселым, но в глазах его тоже таилась грусть. Он хлопнул Алексея по плечу и сказал серьезно:
- Вернусь я, наверное, нескоро. Ты уже взрослый и будь умницей. Слушайся мать, учись старательно. Занимайся спортом.
Алексей и предположить не мог, что ото был их последний разговор. Разве мог он подумать, что его отца может кто-то победить в небе. На воздушном параде в Москве он крутил такие фигуры высшего пилотажа, которые не всем даже опытным летчикам были по плечу. Алексей во всем хотел быть похожим на отца.
В то памятное утро он встал после двухнедельного приступа малярии. Чувствовал себя лучше и взялся за краски. В изостудии был объявлен конкурс. Алексей решил написать картину уборки урожая. Недалеко от гарнизона, в соседнем селе, колхозники косили рожь. Алексей ходил в поле и делал наброски.
До открытия выставки оставалось пять дней. Соперники у Алексея были опытные, но руководитель изостудии Петр Ионыч хорошо отзывался о его картине.
Алексей заканчивал картину, когда в прихожей прозвучал звонок. Мать открыла дверь. Вошел военный. [135] Алексей знал всех летчиков из части, где служил отец, но этого раньше не видел.
Лицо матери сразу изменилось. Военный посматривал то на нее, то на Алексея, теребил в руках пилотку. Наконец мать немного успокоилась и предложила ему стул. Летчик сел. Не торопясь он стал рассказывать, что был вместе с отцом Алексея, Андреем Вербой, в последней командировке.
- Что с Андреем? - охрипшим голосом спросила мать.
Военный опустил глаза:
- Погиб Андрей.
Мать не заплакала, не схватилась за сердце или за голову, как делают многие в подобных случаях, она словно окаменела, сидела неподвижно, отрешенно глядя на человека, принесшего в дом тяжелое известие.
- Он был настоящим летчиком, - после небольшой паузы сказал военный. - Герой. Нас было трое. А их около тринадцати. Четырех мы сбили. Двух из них Андрей. Потом загорелся его самолет. Он выпрыгнул. Внизу были фашисты. Андрей отстреливался до последнего патрона. Живым в руки не дался. Об этом мы узнали от республиканцев и от пленного фашистского офицера.
Летчик рассказывал еще что-то, но Алексей понимал плохо. "Так вот куда уехал отец, - думал он. - Он сражался в Испании, а мы ничего не знали".
Когда летчик смолк, мать встала и пошла, шатаясь, в свою комнату. Лицо ее, молодое и красивое, осунулось в один миг.
Военный поднялся, достал из кармана гимнастерки конверт и протянул Алексею.
- Возьми. Это от отца.
Алексей разорвал конверт: там лежали фотографии матери и его и орден Красного Знамени.
Алексею казалось, что он видит страшный сон - незнакомого летчика, разом постаревшую мать, фотокарточки, орден... Разве так бывает в жизни?! Но орден был твердым и холодным, пальцы отчетливо ощущали его. Явь. Страшная, жестокая явь. Нет больше отца, самого любимого, самого дорогого человека...
Военный ушел. Мать лежала, уткнувшись лицом в подушку, не подавая признаков жизни. И Алексею стало жутко. Он стоял посередине комнаты, не зная, что делать. [136] Мать застонала. Алексей подошел к ней и обхватил за плечи.
- Не надо, мама, - попросил он умоляюще. - Никто даже не видел, как папа погиб...
Мать подняла голову, в ее глазах было такое отчаяние, что Алексей чуть но разрыдался.
- Не надо, мама. Мы им отомстим. Я стану летчиком...
Мать покачала головой.
- Нет, - сказала она тихо, но непоколебимо. - Никогда!
И Алексей даже не подумал возразить.
Картину он в тот же день положил в чулан. Он злился на себя: не нашел ничего лучшего - рожь, лошадки, синее небо. А там, в этом синем небе, шла битва не на жизнь, а на смерть. Отец уехал в Испанию добровольно. Поехал бороться за свободу и счастье людей. Вот тема...
На другой день он снова взялся за кисти. Сюжет был продуман: в мутном от жары и гари небе кипит воздушный бой между краснозвездными и фашистскими самолетами. А на земле, приподняв голову и устремив взгляд в небо, лежал истекающий кровью русский летчик.
Алексей покажет летчика крупным планом, чтобы видны были потрескавшиеся от жажды губы, опаленное огнем лицо. Но главное глаза. В них люди должны прочитать и любовь к небу, и ненависть к врагам, и жажду победы...
...Поясница ныла нестерпимо, временами Алексей чуть ли не терял сознание. Он старался заглушить боль воспоминаниями.
...Небо еще не очистилось от звезд. Алексей, поеживаясь от утренней прохлады, стоит на дороге, поджидая автомашину. До аэроклубовского аэродрома более двадцати километров, и курсантов возят туда на машине. Обратно - сегодня Алексей летит первым и рано закончит полеты - он рассчитывает уехать на попутной. Надо готовиться к экзаменам. Последний год учебы и в художественном училище и в аэроклубе. Мать не знает, что он занялся этим рискованным делом. Зачем тревожить ее напрасно.
...Воскресенье. Улицы пустынны и тихи. Люди спят, сегодня им некуда торопиться. Подходит машина с крытым [137] кузовом. Доносятся веселые голоса. Алексея подхватывают несколько сильных рук. Курсанты шутят и смеются, не зная, какое горькое известие ожидает их на аэродроме.
Полеты в тот день не состоялись, хотя машины были расчехлены, моторы опробованы. Командир первого отряда капитан Сиволоб, низкорослый крепыш, построил весь летный и технический состав и отдал рапорт начальнику аэроклуба майору Ивашкину.
Товарищи, - глухо заговорил майор, - сегодня на рассвете на нашу страну напала Германия...
Война.
Фонтаны разрывов, пожары, люди с перекошенными от страха лицами, затянутое дымом небо, пикирующие самолеты с крестами на крыльях... "Год 1941". Так назвал он свою первую картину о войне.
...Аэродром. Чистое небо. Замерли в строю курсанты. Перед ними - высокий человек в темно-синей гимнастерке и таких же бриджах. Курсанты повторяют за командиром слова клятвы. "Клятва на верность Родине."
...Черное небо, иссеченное лучами прожекторов. В перекрестии - силуэт самолета и рядом разрывы. "Конец стервятника".
...Широкая река с длинной лентой понтонного моста, по которому, как черные жуки, ползут машины, танки, самоходки с крестами. А над ними - два краснозвездных самолета в крутом пике. Еще миг - и участь фашистов решена. "По переправе".
...Багряное небо. Один за другим, будто стая ворон перед ненастьем, кружатся самолеты. Желтые трассы тянутся от одного к другому. Один крестоносец уже закончил бой и с черным шлейфом несется к земле.
"Схватка"...
Картины, картины, картины. Все, что Алексею доводилось видеть, он запечатлевал на полотне. Небо, самолеты. Самолеты, небо. Где бы Алексей ни был, он не расставался с кистью, рисовал и рисовал. Рисовал, когда после окончания аэроклуба вместе с товарищами учился в военном летном училище. Рисовал, когда летом 1942 года попал на фронт под Сталинград. Трудное было это время. Армады фашистских стервятников днем и ночью бомбили город, передний край наших войск. Советским истребителям приходилось делать по пять-шесть боевых вылетов в сутки. [138]
Молодых летчиков на задания пока не посылали, обучали их искусству боя над своим аэродромом. Алексей выкраивал свободные минуты и рисовал. Его картины висели в столовой, в штабе, в землянках. Командир полка майор Стародубов, служивший ранее под началом отца Алексея, благоволил к сыну командира, юному и застенчивому сержанту, способному художнику. Он создавал ему благоприятные условия для творчества и старался как можно меньше загружать служебными, кроме полетов, делами. А когда настало время лететь на боевое задание молодым, майор включил Алексея в резерв. Алексей запротестовал.
- Сержант Верба, в армии приказ командира не обсуждают, - отрезал майор.
- Но я в настоящее время военный летчик, а не художник. И в таком случае с сегодняшнего дня не возьму кисть в руки.
Стародубов понял, что характер у этого юноши отцовский. И он изменил тактику.
- Пойми, мне нужны резервные летчики. Успеешь, навоюешься еще.
- Что толку рисовать картины воздушных боев, надо самому участвовать в боях! - не сдавался Алексей.
Майор промолчал.
- Хорошо. Я сам проверю, чему ты научился в небе, и тогда приму решение...
Первым взлетел Алексей. Набрал высоту над аэродромом и увидел, как начал разбег самолет командира. Алексею была дана полная инициатива атаковать из любого положения и на любом этапе, даже на взлете. Но сержант не пошел на это, решил драться на равных. С земли за ними наблюдали все, кто находился на аэродроме, и желание победить еще больше овладело Алексеем. Он выждал, когда истребитель командира достиг равной с ним высоты и пошел в атаку, в лобовую. Но Стародубов энергичным маневром уклонился и боевым разворотом продолжал набирать высоту. Алексей погнался за ним. Небольшой доворот, и хвост истребителя командира показался в прицеле. Но не успел Алексей поймать его в перекрестие, как самолет, сверкнув на солнце, перевернулся. И камнем понесся вниз. Алексей был готов и к этому - он знал, что командир мастер на неожиданные маневры, и неотрывно следил за его самолетом.
Они носились друг за другом, то выписывая петли и [139] полупетли, то переходя на виражи и боевые развороты. От перегрузки у Алексея потемнело в глазах, но он еще настойчивее бросался в атаки, от которых Стародубов каждый раз уходил и атаковал сам. И тоже безуспешно.
Затем командир покачал крыльями. Бой закончен. Алексей еле сдерживал радость, когда шел получать замечания.
Лицо Стародубова было суровым, но блеск глаз выдавал, что он доволен.
- В общем, ничего. Готовься к заданию. Полетишь моим ведомым...
Они взлетели на рассвете двумя нарами - Стародубов с Алексеем и командир первой эскадрильи капитан Пронюшкин с лейтенантом Тенадзе. Все, кроме Алексея, опытные фронтовые летчики, имеющие боевой счет. Алексею было и страшно, и любопытно. Каким будет этот его первый, а может, и последний бой? Майор Стародубов любивший пошутить перед вылетом, в то утро был хмур и молчалив. Лишь перед тем, как сесть в кабину истребителя, подошел к Алексею и сказал с улыбкой:
- Ну вот, летим... за сюжетами для картин. Смотри, не отрывайся от меня.
Внизу показалась Волга, а за ней - затянутый дымом Сталинград. Издали он походил на извергающийся вулкан: то там, то здесь тянулись к небу клубы дыма с языками пламени и долго не гаснущими искрами. На высоте дым растекался и, перемешиваясь, образовывал грязные облака. Город горел, обстреливаемый и бомбардируемый днем и ночью.
Едва перелетели реку, Алексей заметил над облаками самолеты. Стародубов качнул крыльями и, продолжая набирать высоту, повел четверку к заходящим на бомбежку "юнкерсам". Их было много, около сотни. Шли плотным строем. Вокруг них вспыхивали шапки разрывов, по самолеты продолжали идти ровно, как на параде. и разрывы снарядов не причиняли им никакого вреда.
Расстояние между четверкой истребителей и "юнкерсами" быстро сокращалось. Алексей чувствовал, как напряглись нервы и замерло сердце.
Фашисты открыли огонь по истребителям. Но то ли было уже поздно, то ли Стародубов умело выбрал маневр, ни одна трасса не угодила в цель.
Вот уже отчетливо видны желтые концы крыльев вражеских самолетов, головы стрелков и летчиков. Стародубов [110] нацелился на ведущего группы. Алексей решил атаковать его правого ведомого и поймал силуэт в перекрестие. Уже можно было открывать огонь, но пулеметы командира молчали, и Алексей, держа палец на гашетке, ждал сигнала. Вдруг откуда-то сверху ударила очередь. Алексей мгновенно метнул туда взгляд и увидел несущегося наперерез командиру "мессершмитта". Он рванул на себя ручку управления, истребитель круто взмыл вверх. "Мессершмитт" шарахнулся в сторону. Но мимо Алексея пронесся второй фашист, и Алексей бросился за ним, чтобы не дать ему возможности атаковать командира.
Ведущий "юнкере" уже горел, а Стародубов боевым разворотом заходил на повторную атаку. "Мессершмитт" не отставал, выжидая удачного момента. Надо было помешать ему. Алексей поймал силуэт в перекрестие прицела. В это мгновение справа и слева сверкнули трассы. Сзади враг. Ручка управления от себя - и истребитель выйдет из-под удара. Но тогда впереди летящий "мессершмитт" откроет огонь по командиру. И Алексей нажал на гашетку. Он видел, как кучно и точно пошли трассы его пулеметов, но что стало с фашистом, досмотреть не успел. Спину и ногу обожгло, в глазах поплыли желтые круги. Истребитель падал, переворачиваясь с крыла на крыло, будто ввинчиваясь в грязные облака, набегающие слой за слоем. Мотор работал с перебоями, то захлебываясь, то завывая от натуги.
Алексей отклонил ручку управления и педали против вращения. Истребитель стал медленно выравниваться. Мотор заработал ритмичнее. "Курс девяносто градусов, - словно сквозь сон неслись мысли. - Строго на восток. Перетянуть через Волгу, а там свои".
Мотор снова поперхнулся. Чтобы не потерять пространственное положение, Алексей стал пилотировать по приборам и только тут обнаружил, что многие из них не работают.
Грязные облака оборвались, и Алексей увидел внизу поле, вспаханное снарядами и бомбами. Город остался в стороне. Надо довернуть вправо. Каждое движение причиняло нестерпимую боль, сознание туманилось, глаза застилала темная пелена. Мотор окончательно заглох, и истребитель понесся к земле. В траншеях виднелись люди.
Свои или фашисты? Правый берег Волги пока еще наш...
Если бы заработал мотор. [141]
Но мотор молчал. Свистели лопасти, раскручиваемые встречным потоком, будто самолет испускал последнее дыхание. Силы у Алексея таяли, он отчетливо сознавал это. Хватит ли их, чтобы посадить самолет? Не потерять бы сознание. Надо сесть во что бы то ни стало. Впереди виднеется Волга. Тут должны быть наши. Только не расслабляться. Вот она, земля. Выключить зажигание, чтобы не вспыхнул самолет от удара. Ручку на себя. Еще, еще чуть-чуть. Конец...
Алексей не чувствовал и не слышал, как ударился истребитель о землю, как, разрезая винтом стерню и ломая крылья о брошенные отступившими войсками разбитые орудия, зарылся носом в бруствер разрушенной траншеи.
Сознание вернулось к нему спустя три часа, когда к истребителю, приземлившемуся на ничейной, простреливаемой с обеих сторон полосе, подошли наши танки. Усатый танкист открыл с трудом ломиком фонарь кабины, приложил к потрескавшимся губам Алексея флягу.
Алексей открыл глаза и долго не мог понять, где он и что с ним.
- Живой! - радостно крикнул усатый, и это слово дошло до сознания Алексея. Ему вспомнился тонкий силуэт "мессершмитта", желтые сверкнувшие как молнии трассы. Все стало ясно. "Живой!" Он хотел подняться, выйти из кабины, но не мог пошевелиться; не чувствовал ни рук, ни ног. Их словно не было.
Танкист отстегнул привязные ремни, лямки парашюта и поднял его. В глазах у Алексея все закачалось и поплыло, унося его в черную бездну.
Очнулся Алексей в полевом госпитале. Рядом стонал тяжело раненный солдат. Слышалась канонада. Поблизости гремел бой. Между кроватями сновала молодая девушка в белом халате.
- Пить, - попросил Алексей и не узнал своего голоса. Девушка подошла к нему.
- Ну вот, - сказала она ласково, - все хорошо.
Она приподняла голову Алексея и влила в рот из чайной ложечки какую-то ароматную жидкость. И вновь затишье.
Алексея разбудили негромкие знакомые голоса.
- Да, да, это он, Алеша Верба, мой замечательный мальчик, - взволнованно говорил Стародубов. - Живой. [142] А я-то посчитал... Когда утром позвонили, не поверил, что жив. Ну как он?
- Раны тяжелые, - ответила медицинская сестра. - Задет позвоночник, раздроблена кость ноги.
- Надо немедленно отправить его в тыл. - Стародубов вдруг увидел, что Алексей открыл глаза, и рванулся к нему:
- Алеша!
- Я предупреждала вас, - медсестра подошла к майору. - Ему нельзя разговаривать.
- Хорошо, хорошо. Только два слова, - упрашивал Стародубов. - Поправляйся, Алеша!
Сестра бесцеремонно взяла майора за руку и повела к выходу.
- Сегодня же надо отправить его в тыл! - сказал Стародубов.
Ночью раненых, в том числе и Алексея, доставили на баржу. Небольшой буксир потянул баржу к левому берегу. Ночь была по-осеннему прохладная и темная, небо густо усеяно звездами.
Баржа была уже на середине реки, когда послышался гул самолета. Раненые, уложенные плотно друг к другу, заволновались, а те, кто мог двигаться, подняли головы.
Алексей провел рукой по груди и наткнулся на гипс, обручем сковывающий тело. Правая нога тоже была в гипсе. Поверху бинт. Запеленован, как новорожденный.
Гул самолета приближался. А когда загорелась светящая бомба, раненые поползли к бортам. На месте остались лишь те, кто не мог двигаться.
С берега и с кораблей ударили зенитки. Светящая бомба висела над самой баржей.
Первый фонтан воды вздыбился правее баржи, обдав раненых градом брызг и осколков. Несколько человек, находившихся у борта, свалились в пучину.
Алексей скатился со своей постели в воду и уцепился за какое-то бревно руками. В ушах гудело. Рев самолета, разрывы бомб, стрельба зениток, крики утопающих все слилось в один адский, сводящий с ума гул.
...Утром его подобрали на берегу бойцы. Судьба уготовила ему жестокое испытание. Алексей почти полгода пролежал неподвижно в госпитальной палате. Врачи сделали все возможное, чтобы поднять его на ноги. Вначале он ходил на костылях, затем с палочкой, а потом забросил и ее. Правда, поясницу теперь вместо гипса стягивал [143] корсет. Но он надеялся, что вскоре избавится и от него Алексей просил быстрее выписать его из госпиталя. Врачи же после тщательного осмотра направили его на курортно-санаторное лечение в Пятигорск.
...Весеннее солнце, воздух напоен лопающимися почками тополей.
Он пробыл у матери два дня. Эти дни остались у него в памяти навсегда.
Мать отпросилась с завода и ни на час не оставляла его. Они бродили по улицам города, смотрели кино. Алексей видел, с какой пристальностью мать наблюдает за ним, как по ночам прислушивается к его дыханию. Он делал вид, что чувствует себя отлично, спит спокойно, хотя рана в пояснице давала о себе знать, особенно по ночам.
Но как ни старались они оттянуть разговор, избежать его было невозможно, и на третий день, когда мать должна была идти на работу, Алексей сказал:
- Я должен уехать, мама.
Лицо ее побледнело. Она подошла к сыну и, как бывало в детстве, прислонилась губами ко лбу: - Ты ночью стонал...
- Сон приснился.
- А как... раны? - Она с трудом выдавила из себя это слово и замерла.
Алексей никогда не говорил матери неправды, а сейчас молчал, не зная, что ответить.
- А это, - мать прикоснулась рукой к корсету, - долго еще носить?
Он всячески скрывал от нее, а она, оказывается, знала.
- Надо лечиться, - сказал Алексей. - Мне дали направление в санаторий. Ты не расстраивайся, я чувствую себя хорошо.
Мать погладила его ежик и улыбнулась:
- Я не расстраиваюсь. Я рада, что ты поедешь лечиться.
Мать не плакала, провожая сына, смотрела ему в лицо с улыбкой, а глаза были грустные, как в тот день, когда провожала отца. Такой и запомнилась она ему - худенькой, уставшей от переживаний, седоволосой.
Пятигорск встретил Алексея жарким солнцем, благоухающими деревьями и все тем же специфическим запахом лекарств. Всюду на улицах были раненые. Одни ходили [144] на костылях, других возили на колясках, третьих носили на носилках. Алексей по сравнению с ними выглядел хорошо, и ему, молодому, было стыдно сидеть рядом с инвалидами. На третий день он пришел к лечащему врачу и попросил выписать его.
И вот он снова в своей родной части. Подполковник Стародубов - его повысили в звании - искренне обрадовался Алексею и обнял его громадными ручищами. Потом отстранил, осмотрел с ног до головы, пробасил удовлетворенно:
- Молодцом. Вовремя прибыл. Погоны эти сними, тебе присвоено офицерское звание. Младший лейтенант. А еще... Мы тут такие самолеты получаем!..
Полк переучивался на новые прекрасные истребители Ла-5, и Алексей вместе со всеми стал изучать конструкцию самолета, двигателя.
Не забывал Алексей и живопись. Летчики сохранили все его картины, краски, кисти, а Петя Петрик припас большие куски перкаля, которые Алексей использовал вместо холста. Он делал наброски, этюды. Но сесть за большое полотно мешала спина.
На фронте стояло затишье. Затишье перед грозой. Стародубов снова зачислил Алексея своим ведомым, однако, когда получил задачу разведать фашистский аэродром, сказал ему:
- Пока не получу на тебя документы, на боевое задание посылать не имею права.
- Не доверяете?
- Чепуху несешь, - рассердился Стародубов. - Ты что, порядка не знаешь?
- Я помню первый боевой вылет.
Командир помолчал.
- Хорошо, на разведку возьму. Только на разведку...
Они летели бреющим над зелеными, заросшими бурьяном и пыреем полями, над изумрудным лесом. Дорог и городов на пути встречалось мало - так был выбран маршрут, - и обстреливали их редко. Но там, где попадались Дороги и населенные пункты, виднелись колонны машин, танков, войска. Фашисты сосредоточивали на курском направлении свои силы. Нередко выше их на встречных курсах пролетали группы вражеских бомбардировщиков в сопровождении истребителей.
Через полчаса разведчики повернули на юг и стали набирать высоту. Прошло еще десять минут, Алексей поднял [145] планшет. Под ними должен быть аэродром. Но никаких признаков. Большое ровное поле, окаймленное с двух сторон лесом, а посередине - озеро. То там, то здесь виднеются прошлогодние стога. И ни единой души.
Алексей сличил карту с местностью. На карте никакого озера не значилось. Когда оно успело здесь появиться? Может быть, упустили топографы или озеро сооружено перед войной до съемки карт? Какое-то оно слишком голубое и спокойное. Небо тоже голубое и чистое. И все же озеро чем-то Алексею не нравилось.
Стародубов отвернул влево, затем вправо и со снижением пошел над опушкой леса. Но за густой листвой ничего не было видно.
- По всем данным должен быть здесь, - сказал он по радио.
- Озеро подозрительное, - ответил Алексей. Командир вдруг круто развернул истребитель и спикировал на озеро. Сверкнула трасса и потонула в зеркальной глади. И ни малейшего всплеска, ни единого белого бурунчика, словно командир стрелял холостыми.
- Ах, гады! - выругался Стародубов. - Здорово запрятали. Внимательнее просматривай лес.
Не успел он досказать, как ударили зенитки, и в небе густо повисли шапки разрывов. Подполковник, энергично маневрируя, повел Алексея вдоль опушки:
- Включай аппарат.
Они еще раз прошли над озером, фотографируя замаскированный аэродром, а когда взяли курс домой, Алексей увидел взлетающих "мессершмиттов". Фашисты решили, видимо, не дать им уйти с цепными сведениями.
- Командир, преследуют. Четыре.
- Жаль нет времени пригвоздить их, - весело ответил Стародубов. - Но ничего, мы еще встретимся.
Они взяли курс напрямую к линии фронта, и теперь им чаще попадались фашистские войска и техника, чаще и интенсивнее их обстреливали. Алексей делал пометки на карте, засекая все, что представляло интерес для командования.
Внезапно впереди показалась группа фашистских истребителей. Алексей насчитал восемь. "Мессершмитты" новой модификации. Видимо, их подняли с близлежащего аэродрома, чтобы не упустить разведчиков.
Восемь против двух. "Мессершмитты" имели преимущество по высоте. Их, по всей вероятности, наводили с [146] земли. Избежать боя было невозможно: фашисты уже рассредоточились и устремились в атаку.
- Не отрывайся от меня, - коротко приказал Стародубов и понесся "мессершмиттам" навстречу. Расстояние между самолетами стремительно сокращалось. Шли лоб в лоб.
Фашисты первыми открыли огонь, с большой дистанции, и трассы прошли мимо. Первая пара тут же сделала отворот, давая возможность атаковать второй. Фашистские летчики были не новички в бою, и Алексей понял, что отделаться от них будет не так-то просто.
Он не ошибся. На фюзеляже разворачивающегося "мессершмитта" он увидел измалеванного дракона. Эмблема, которую имели асы.
Алексей до отказа послал рычаг газа вперед, подтягиваясь к командиру, чтобы ударить вместе. Но истребитель Стародубова еще круче пошел в набор высоты. Теперь командир сам уклонялся от лобовой атаки со второй парой. Что он задумал? Алексей не ожидал этого, хотя был готов к любому неожиданному маневру командира. Тем более не ожидали такого трюка фашистские летчики.
Истребитель Стародубова задирал нос. Вот он лег на спину, Алексеи не отставал. Еще секунда, и "лавочкины", сделав полупереворот в верхней точке, оказались в хвосте у первой пары "мессершмиттов". Командир рванулся к ведущему. "Дракона" предупредили, и он скользнул вниз вправо. Алексей был тут как тут. Дробно застучали пушки. От "дракона" тут же пыхнул дымок, как от прикуренной папиросы, и "мессершмитт" рухнул на землю. Алексей не верил своим глазам: все произошло так просто.
- Сзади! - крикнул Стародубов, и Алексей среагировал мгновенно, резко послав рули управления влево. Рядом прочертила длинная бледно-желтая трасса.
Стародубов снова повел Алексея на вертикаль. Фашистские летчики явно проигрывали в этом маневре. Потеряв командира, они беспорядочно закружили. Лишь одна пара попыталась было преследовать "лавочкиных", но вскоре отстала и тоже перешла на горизонталь.
Теперь можно было уходить. Но Стародубов скомандовал: "Петля!" - и направил истребитель к ближайшей паре, которая преследовала их и находилась выше других и ближе. Защитить ее было некому. Фашисты поняли это, поспешили под защиту своих, но оказалось слишком поздно. [147]
Стародубов и Алексей нагнали их и ударили из всех пушек. Еще два факела потянулись к земле. Советские летчики вышли из атаки и взяли курс на восток. Больше их не преследовали.
На аэродроме Стародубов обнял Алексея.
- Молодец!
- А вы не хотели брать.
- Не хотел, - согласился подполковник и категорически подтвердил: - И больше не возьму. Поедешь в дивизию, на комиссию. Пусть врачи заключение дадут.
Но отправлять Алексея он по торопился, видимо, догадываясь, какой приговор вынесут врачи. Он понимал, что ото для летчика значит. Он уступил просьбам Алексея и во второй раз, и в третий. Правда, брал его на менее опасные задания.
Однажды они вылетели встречать командующего армией, направлявшегося к ним на аэродром на своем тихоходном По-2. Пристроились к нему и стали петлять и хвосте, гася скорость. Недалеко от аэродрома они увидели, как наш "лавочкин" отбивался от четырех "фокке-вульфов", размалеванных всевозможными устрашающими знаками. На хвосте одного был пиковый туз. Алексей уже слышал о них: это фашистские асы, переброшенные с Запада.
Стародубов и Алексей поспешили товарищу на помощь. Бой был скоротечен. Два "фокке-вульфа" вошли в пике и не вышли, два других пустились наутек.
На аэродроме они узнали, что "фокке-вульфы" напали на пару "лавочкиных", возвращавшихся с задания, и "пиковый туз" сбил капитана Селезенкина, командира эскадрильи.
А на другой день "пиковый туз" подстерег лейтенанта Мишкина.
...Команда "Подъем". Летчики быстро соскакивали с нар, одевались и подшучивали друг над другом, словно собирались не в бой, а на свидание.
- Ну и как? - спросил у Алексея Петрик, испытующе заглядывая ему в глаза.
- Полный порядок, - Алексей для убедительности поднял большой палец.
- Ну-ну, - неопределенно заключил неприятный разговор Петрик. [148]
В столовую они шли вместе. Боль не утихала, и Алексей чувствовал себя разбитым и измученным. Голова была тяжелой, хотелось спать. А спина ныла и ныла. Скорее бы в небо!
Алексей насильно жевал котлету, чтобы не дать нового повода Петрику для душеспасительного разговора, глотал через силу и ждал с нетерпением вылета. Там, в небе, боль утихнет...
Их построили, едва на востоке обозначился рассвет.
- Товарищи! - сказал Стародубов сурово и торжественно. - Сегодня начинается еще одно крупнейшее сражение...
После построения Стародубов подозвал Алексея.
- Вид мне твой не нравится. Худеешь, будто не кормят. Не пора ль на медкомиссию?
- Еще один, товарищ подполковник, - умоляюще попросил Алексей. - Сегодня такой день!
- Ловлю на слове - еще один. Последний. Завтра - в госпиталь. Без напоминаний. Ясно?
- Так точно!
Первыми поднялись штурмовики. Им предстояло нанести удар по наступающим фашистским войскам. За ними - истребители. Для охранения. Два полка. А с соседнего аэродрома взлетели еще два. Алексей впервые видел столько своих самолетов в небе, и на душе у него стало легко и радостно, боль в пояснице унялась.
Чем ближе подлетали к фронту, тем теснее становилось в небе. На разных высотах шли на запад штурмовики и истребители, бомбардировщики и транспортные самолеты.
А земля казалась кишащим муравейником, и трудно было разобраться, где кончаются наши позиции и начинаются фашистские. Все двигалось, дымилось, рушилось...
В небе заполыхали разрывы. Штурмовики круто пошли вниз. Алексей посмотрел вперед и сквозь мутную пелену различил колонну танков. Разрывов бомб он не успел увидеть.
В наушниках шлемофона прозвучало:
- Приготовиться к атаке!
Навстречу им неслись тонкие куцехвостые "мессершмитты". Их тоже было много. Слева и справа, вверху и внизу. Одна группа "мессершмиттов" заметила штурмовиков и устремилась к ним. Стародубов бросился наперерез. А верхний клин стервятников уже пикировал на "лавочкиных". [149]
И закружились самолеты в смертельной карусели, гоняясь друг за другом, пронзая друг друга молниями очередей. Там задымил "мессершмитт", тут вспыхнул "ильюшин", там упал "юнкере", тут не вышел из пике "лавочкин". Небо гудело и стонало от взрывов, раскалывалось вдоль и поперек огненными молниями.
Алексей внимательно следил за машиной командира и отгонял огнем рвущихся к ней "мессершмиттов" и "фокке-вульфов". Стародубов атаковывал стремительно, неожиданными дерзкими приемами. Два стервятника уже догорали на курской земле от его метких очередей.
Алексей не торопился нажимать на гашетку, пока не убеждался, что прицелился точно, стрелял короткими очередями, экономя снаряды, и удивлялся своему спокойствию.
Бой закончился внезапно командой Стародубова: "Пристраивайтесь в правый пеленг!" Алексей посмотрел вокруг и не увидел ни одного "мессера". Лишь выше плотным красивым строем шли на запад двухмоторные двухкилевые "петляковы", сопровождаемые "Яковлевыми". А внизу, став в круг, собирались "ильюшины".
Под ними над землей стлался дым. Словно там зажжены тысячи костров. Горели танки, машины, штурмовые орудия...
Алексей смотрел широко открытыми глазами: сколько раз он бывал в подобных воздушных схватках, наблюдал нечто похожее, но совсем не такое. Особенно необычным было небо - суровым, величественным, наполнявшим все его существо силой и торжеством, боевым вдохновением. "Чтобы изобразить предмет во всей его прелести, надо познать его. Познать глубоко, основательно", - вспомнились слова старого учителя живописи Петра Ионыча. Да, учитель был прав. Вот она та картина, которую Алексей столько искал.
