АВИАБИБЛИОТЕКА: ЧЕРНЫХ И.В. "НОЧНЫЕ БОМБАРДИРОВЩИКИ"

Шевретовые перчатки

Подполковник Кедров составлял плановую таблицу предстоящих полетов. В это время в кабинет вошел лейтенант Виноградский и доложил, что прибыл в его распоряжение для дальнейшего прохождения службы. Комэск отложил [150] таблицу и пристальным взглядом окинул с ног до головы своего нового второго пилота.

Лейтенант стоял навытяжку, высокий и тонкий, с худощавым, бледным лицом; костюм без единой морщинки, на руках шевретовые перчатки.

Кедров недовольно поморщился и мысленно ругнул себя за ту минутную слабость, когда согласился взять в экипаж этого белоручку. Сам он был широкоплеч и кряжист, несмотря на свои сорок пять лет, крутил на турнике "солнце", занимался рыбалкой, собирал грибы, охотился и отпуск зачастую проводил в походах. И людей он любил сильных и здоровых. А перед ним стоял бледнолицый голубоглазый пижон в перчатках да еще с длинной гривой.

- Значит, ко мне в экипаж. - Подполковник помолчал. - Что ж, полетаем. Только в эскадрилье у меня военные летчики и порядок военный. - Он снова помолчал. - Прошу привести себя в надлежащий вид. Без всяких этих... средневековых причесок. Ясно?

Лицо лейтенанта вспыхнуло, он потупил взгляд и глухо выдавил:

- Разрешите идти?

- Идите.

Впервые лейтенанта Виноградского Кедров увидел год назад во второй эскадрилье, куда подполковник пришел потренироваться на тренажере. В кабине сидел вот этот лейтенант, включал и выключал тумблеры. На руках у него были перчатки.

- Что это? - спросил Кедров у майора Петрова, командира второй, в экипаж которого попал вначале Виноградский.

- А ну его, - махнул рукой Петров. - Нежность кожи бережет.

- А ты возьми его с нами в поход, - посоветовал Кедров. - "Шелуха" быстро с него слетит.

В первый же выходной Петров пригласил Виноградского в дальний поход. Лейтенант, не подозревая подвоха, сразу согласился.

Они вышли втроем на рассвете. Воздух за ночь почти не остыл, было душно и парило, как перед грозой. Петров нагрузил своего помощника тяжелым рюкзаком, а сам шел налегке, перекладывая с плеча на плечо двустволку. Виноградский быстро вспотел, на тонкой длинной шее учащенно запульсировала напрягшаяся вена... [151]

Потом Петров таскал за собой Впноградского повсюду: и на охоту, и на рыбалку. Но, как командиры ни старались, "шелуха" сидела в подчиненном крепко: Виноградский не расставался с перчатками, всегда носил в рюкзаке белоснежное полотенце, мыло и перед едой долго и тщательно мыл руки.

На последней рыбалке он просто поразил всех. Петров поймал большого сазана, так заглотившего крючок, что отцепить его пальцами было почти невозможно. Петров, не долго думая, достал нож и, засунув его в рот рыбе, располосовал жабры до самого крючка. Густая кровь, обильно хлынула по его руке и брюху рыбины. Виноградский вдруг побледнел и сказал с надрывом:

- Ну зачем же вы так! - Бросил удочки и пошел вдоль берега.

Петров вначале опешил, а потом сунул сазана в садок и сказал уверенно:

- Не выйдет из него военного летчика. На землю надо переводить, на КП как раз штурман требуется.

А спустя час, когда Кедров, набрав валежника для костра, вернулся к Петрову и Виноградскому, сразу понял: майор объявил лейтенанту о своем решении. Виноградский сидел сгорбленный, будто его чем-то придавило.

- Ты что, заболел? - спросил Кедров. Виноградский поднял на подполковника голубые затуманенные слезами глаза, и Кедров чуть не вздрогнул - такими знакомыми они показались ему в этот миг...

В мае сорок четвертого, когда наши войска готовились к освобождению Белоруссии, в одном из боевых вылетов бомбардировщик Кедрова был подбит. Летчик вел горящую машину к линии фронта сколько мог, пока не загорелась на нем одежда. Штурман и стрелок-радист выпрыгнули раньше, теперь настала его очередь. Приземлился Кедров в лесу и, когда освободился от лямок зависшего на дереве парашюта, при падении сломал ногу. Вначале у него хватало еще сил идти, потом он полз, а на другой день не мог даже пошевелиться: нога распухла и при малейшем движении причиняла страшную боль. Три дня пролежал он под деревом, теряя сознание и приходя в себя. На четвертый, потеряв всякую надежду на избавление от мук, он достал пистолет. И чудо свершилось: его окликнул звонкий мальчишеский голос. Это был Василек, партизанский разведчик.

В партизанском отряде Кедров пробыл около двух месяцев, [152] и, как только смог ходить, Василек повел его через линию фронта.

Худенький, с веснушками около задиристо вздернутого носа, паренек оказался исключительно смышленым и смелым. Он вел по ночам Кедрова тропинками и дорогами с такой уверенностью, будто ежедневно совершал здесь прогулки, а его голубые глаза пронзали темноту, как локаторы, и видели далеко окрест. Днем, когда Кедров отлеживался в кустах, Василек уходил в разведку и приносил яз сел сведения о фашистах и что-нибудь поесть. Потом начинал донимать летчика вопросами о самолетах, о воздушных боях и обо всем, что касалось полетов.

Кедров понимал любопытство мальчика и не раз говорил ему:

- Подожди, вот кончится война, подрастешь и тоже станешь летчиком. А теперь - спать.

Мальчик закрывал глаза и засыпал с мечтательной улыбкой на пухлых, совсем еще детских губах.

К исходу третьей ночи они преодолели последний самый трудный и самый опасный рубеж - неширокую речушку, простреливаемую с обеих сторон немецкими и нашими войсками. Вода была холодная, и у Кедрова сразу же застучали зубы. А Василек легко и бесшумно преодолевал быстрое течение, не обращая внимания на холод. Когда вспыхивали осветительные ракеты, они ныряли и были под водой, пока хватало сил.

Наконец достигли противоположного берега и залегли в глубокой воронке. У Кедрова от холода зуб на зуб не попадал.

- Надо ползти, согреемся, - шепнул он Васильку.

- Нельзя, - так же шепотом ответил Василек. - Тут мины. Скоро начнет светать...

Эти минуты показались Кедрову вечностью. Больную ногу сводила судорога, и он скрипел от боли зубами.

Изредка то с нашей, то с немецкой стороны раздавались выстрелы. Огненные пунктиры прочерчивали над рекой дуги.

Звезды поблекли. Василек дернул Кедрова за рукав и пополз вперед. Берег был некрутой, но высокий, и они ползли долго. Когда добрались до кустарника, небо совсем посветлело.

- Теперь мы у своих, - сказал Василек и поднялся, с трудом распрямляя затекшие ноги.

Где-то негромко, точно щелкнул кнут пастуха, раздался [153] одиночный выстрел. Василек схватился за грудь и стал оседать. Кедров машинально подхватил его, не желая верить в случившееся. Василек смотрел на него удивленными широко раскрытыми голубыми глазами, которые быстро застилал туман. Вдруг длинные ресницы вздрогнули и закрылись. Светлая слеза все же просочилась сквозь них и покатилась по бледной худой щеке.

Кедров увидел рану: кровавое пятно на груди быстро расплывалось по рубашке. Летчик опустил мальчика на землю, достал мокрый бинт и торопливо стал перевязывать рану. Василек не подавал признаков жизни. Кедров поднял его и, не думая ни о минах, ни о фашистском снайпере, понес в глубь кустов. Он сделал сотню шагов, его окрикнул властный голос:

- Стой, кто идет?!

Это были свои.

Василька сразу же отправили в лазарет. Потом, когда Кедров вернулся в часть и попытался справиться о здоровье Василька, из лазарета ему сообщили, что мальчика отправили в тыл, в госпиталь. В какой именно, не сказали, и куда потом Кедров не писал, отовсюду приходил неутешительный ответ, мальчик четырнадцати лет, по имени Вася (фамилию Кедров не знал) в госпитале на излечении не находится. Видимо, он умер в дороге.

Воспоминание о Васильке разбередило душу Кедрова, и когда Виноградский снова поднял на него взгляд и тихо, умоляюще попросил взять к себе в экипаж (он знал, что правый летчик Кедрова уехал на учебу), подполковник сказал: "Хорошо".

Теперь Кедров раскаивался в своем решении. Он - командир эскадрильи, его экипаж должен быть примером для других, слаженным, как часы, сильным. Второй летчик... Ведь он в экипаже - заместитель командира, его правая рука. При необходимости он должен взять управление самолетом и экипажем на себя. А какой из Виноградского заместитель, летчик, когда он от рыбьей крови побледнел. Нет, видно, прав Петров, не каждому дано быть орлом: ведь дело вовсе не в умении пилотировать. Все дело в характере: какова в тебе военная закваска, сила воли?

"Ну что ж, - успокоил себя Кедров, - слетаю разок, другой, а там видно будет. Повод списать всегда найдется".

Виноградский вернулся через полчаса и доложил, что [154] приказание выполнил. Когда он снял фуражку, Кедров пожалел об отданном сгоряча приказании: вместо красивей волнистой прически на голове лейтенанта торчал короткий ежик, будто прошлогодняя стерня, отчего лицо казалось еще более худым и печальным.

- Хорошо, - сухо сказал подполковник. - Завтра пойдем по маршруту. Подготовьте карту. Задание штурман объяснит.

...Утро было погожее, чистое голубое небо. Лишь у горизонта, где собиралось взойти солнце, выстроились пурпурные облака. "Предвестники грозы, - отметил Кедров. - Болтанка будет". И ему снова, в который уже раз за это утро, вспомнился Виноградский. Его голубые глаза будто преследовали Кедрова, а испорченная прическа была укором совести.

Недалеко от командного пункта Кедрова нагнал майор Петров.

- Привет старой гвардии, - поздоровался он. - "Чем опечален, друг мой верный? Открой терзания свои", - продекламировал он и, не дожидаясь ответа, весело рассмеялся.

Кедров ничего не ответил и прибавил шаг.

На стоянке работа шла полным ходом. Самолеты были расчехлены, заправлены топливом. Виноградский помогал технику протирать стекла кабины. Увидев командира, он бросил тряпку и, приложив лихо руку к фуражке, отдал рапорт. В глаза Кедрову бросились не снятые с рук шевретовые перчатки. "А я еще пожалел его, - снова мысленно ругнул себя Кедров. - Нет, не та нынче молодежь пошла. Боится руки запачкать". И злость на себя еще больше взвинтила ему нервы, но он сдержался, дал команду "Вольно" и спросил строго:

- Осмотрели самолет?

- Так точно! Все в порядке, за исключением того, что в кабине лишний предмет. Что еще за предмет?

- Кислородный баллон.

- А-а, - вспомнил Кедров. Два дня назад он этот баллон взял на соседнем аэродроме со списанного самолета для акваланга. - Пусть лежит, после полета заберу. - И полез в кабину.

Виноградский пилотировал в перчатках, и они мозолили глаза Кедрову, не давая сосредоточить мысли на другом. [155]

- Вы бы сняли перчатки, - не выдержал Кедров, стараясь говорить как можно спокойнее. - Штурвал будете чувствовать лучше.

- Ничего, - ответил лейтенант. - Я привык. Ведь так по инструкции положено.

- Ну, ну, - усмехнулся Кедров и подумал: "Ко всему он еще и буквоед. Когда эта инструкция написана. Теперь ни один летчик не надевает перчаток: в кабине тепло и уютно - комфорт".

Вокруг самолета заклубились серые облака, и его стало бросать, как на ухабах. Началась болтанка. Кедров глянул на лейтенанта. Лицо Виноградского сосредоточилось, руки вцепились в штурвал так, что перчатки натянулись, как на барабане. Ему было нелегко, в облаках он почти не летал, но Кедров не взял штурвала: "Пусть учится, попыхтит, на то он и военный летчик".

Вскоре облака расступились, и бомбардировщик пошел между ними, как в ущелье, залитом солнцем. Слева они стояли белоснежной высокой стеной, а справа вздымались гигантскими башнями с круглыми, как церковные купола, вершинами. Кедров зачарованно смотрел на такую редкостную красоту: сколько не летай - но привыкнуть к ней невозможно.

- Командир, справа гроза, - доложил штурман. Кедров посмотрел на Виноградского. Лицо летчика показалось ему побледневшим, глаза поблескивали. "Да, пожалуй не из храброго десятка, - подумал подполковник. - И такой летчик у командира эскадрильи. А если завтра в бой?"

- Командир, гроза по курсу, - прервал мысли Кедрова штурман. - Дальность пятьдесят.

Кедров нажал на кнопку микрофона.

- "Волна", я сто третий, разрешите набрать высоту, болтает сильно.

- Сто третий, запрещаю менять эшелон, - ответив земля. - Выше вас идут самолеты.

Кедров думал. Возвращаться, не выполнив задание ему не хотелось. Но не лезть же в грозовое облако! Он ждал, наблюдая за лицом Виноградского. О чем думает лейтенант, хватит ли у него выдержки, чтобы не попросить разрешения развернуться обратно?.. Вот так держали курс летчики во время войны, когда впереди громыхали разрывы снарядов. Кедрову тогда было двадцать, как [156] теперь Виноградскому. А Васильку четырнадцать. Теперь бы ему было за тридцать...

- Дальность тридцать, - напомнил штурман.

- Будем обходить? - спросил, не поворачивая головы, летчик, и его спокойный голос понравился Кедрову.

- Да, - твердо сказал подполковник. - Возьми влево. "Это тебе будет экзамен, - неожиданно к нему пришло решение, - Ты выбрал его сам".

Бомбардировщик окутался облаками, и его стало швырять, как щепку в бурном потоке.

Не лучше ли вернуться? - предложил штурман.

- Вернуться? - насмешливо переспросил Кедров. - А как думает мой помощник?

Виноградский пожал плечами.

- Слово нехорошее "вернуться".

- Слышишь, штурман? Лейтенанту не правится это слово. Я тоже не люблю его. Смотри внимательнее на индикатор. Фронт не сплошной.

Болтанка усиливалась с каждой секундой. Ослепительно-белые облака превратились в непроглядно-сизые, в кабине потемнело. Штурман часто давал новый курс, но болтанка не прекращалась.

- Командир, надо вернуться, - более категорично потребовал штурман. - Грозы впереди повсюду.

Кедров еще раз глянул на Виноградского. Бледности на лице лейтенанта он не заметил, глаза, правда, поблескивали, но не тревожно, как показалось ему раньше, а азартно, как у молодого охотника, которого впервые взяли на хищного зверя. Вот так загорались глаза Василька, когда Кедров начинал рассказывать ему о воздушных боях.

Кедров сознавал, что испытывать судьбу дальше небезопасно и приказал летчику возвращаться.

Справа полыхнула молния. В наушниках так треснуло, будто рядом разорвался снаряд. Кедров на секунду ослеп и оглох. Он не видел ни Виноградского, ни приборную доску. Руки инстинктивно схватились за штурвал.

Первое, что прорезалось из темноты, это отблески на Приборной доске. "Пожар!" - мелькнула мысль. Взгляд метнулся в форточку, к двигателям, и от сердца отлегло: Вспышки давали наэлектризованные концы крыльев, с которых то и дело срывались огненные хвосты. [157] Кедров увеличил крен самолета, стараясь быстрее выбраться из этого облака.

Новая вспышка была еще сильнее, и бомбардировщик провалился вниз. Сзади что-то загремело. Кедров обернулся и увидел кислородный баллон. Он катался по кабине сзади сидений, угрожая приборам гидросистемы. Командир дал знак летчику, и Виноградский, отстегнув привязные ремни, полез к баллону. Самолет снова швырнуло. Не ожидавший этого Виноградский ударился головой о бронеспинку и рухнул в проходе. И Кедров ничем не мог ему помочь: штурвал нельзя было выпускать из рук ни на секунду.

Командир решил вызвать штурмана. Но Виноградский приподнялся и, взяв баллон, пополз в конец кабины. Прикрепил его куском провода к кронштейну и вернулся на свое место. Кедров глянул на лейтенанта и увидел на его лице кровь.

- Чепуха, - сказал Виноградский, опережая вопрос командира.

Достал платочек и засунул под шлемофон, где была рана. Бомбардировщик наконец вырвался из облаков. В кабине сразу посветлело, болтанка уменьшилась.

Кедров сажал самолет с особой осторожностью. Колеса почти неслышно коснулись бетонки. Едва они зарулили на стоянку, Кедров достал из бортовой аптечки бинт и стал бережно перевязывать еще более побледневшее лицо лейтенанта. Виноградский пытался было возражать, по Кедров властно прикрикнул:

- Сиди!

Бинтовал он долго и неумело, потом разорвал бинт и неразмотанный кусок протянул Виноградскому:

- Подержи!

Лейтенант подставил руку, но увидел, что перчатка в крови, быстро стянул ее. Взгляд Кедрова застыл на ладони правого летчика. Кожа на ней была тонкая, как папиросная бумага, исполосованная розоватыми рубцами. Кедров знал, отчего бывает такая кожа. Сильный ожог. Ему стало все ясно. И только теперь он вспомнил, где видел это лицо. Три года назад в одной из газет был напечатан портрет курсанта и рассказ о мужестве будущего летчика, проявившего выдержку и находчивость в полет во время пожара в кабине самолета. Теперь только Кедров вспомнил: это был портрет Виноградского.

Кедров завязал узел и, опустившись на свое место, [158] стал смотреть вдаль, за аэродром, где начинался лес, о чем-то задумавшись. Потом повернулся к Виноградскому, сказал ласково:

- Василек ты мой, Василек!



Содержание - Дальше