Трудности первых месяцев войны, эвакуация промышленных предприятий на восток, боевые потери - все это привело к сокращению самолетного парка дальнебомбардировочных частей. Некоторые полки насчитывали всего по нескольку боевых машин, и частенько разнотипных.

Для повышения ударной силы ВВС на главных направлениях действий наземных войск, а также для нанесения ударов по объектам в глубоком тылу противника возникла необходимость создать самостоятельную организацию дальнебомбардировочных частей, которые бы действовали под единым руководством в интересах Ставки Верховного Главнокомандования.

В этих целях на основе постановления Государственного Комитета Обороны весной 1942 года была создана авиация дальнего действия (АДД). Она представляла мощную силу, которую Верховное Главнокомандование использовало для неожиданных ударов по врагу на любом участке обширного фронта от Баренцева до Черного моря. Авиация дальнего действия потом принимала участие во всех крупных операциях. Редко меняя районы своего базирования, дальние бомбардировщики были способны, например, сегодня наносить удары на юге, а через день-два - на севере, затем неожиданно совершать налеты на объекты, расположенные в тылу гитлеровской Германии и ее сателлитов. И это были уже не эпизодические, а четко организованные действия, подчиненные единому замыслу и руководству.

Создание авиации дальнего действия неразрывно связано с именем первого ее командующего Александра Евгеньевича Голованова, ставшего впоследствии главным маршалом авиации. Имя этого человека очень быстро стало популярным среди личного состава авиачастей. Это был опытный, знающий дело коммунист-руководитель. Мы узнали, что родом он из Горького, в Красную Армию вступил добровольно пятнадцатилетним юношей. С 1932 года работал в Гражданском воздушном флоте, прошел путь от рядового пилота до начальника Восточно-Сибирского территориального управления ГВФ. С 1938 года стал шеф-пилотом Аэрофлота.

Во время боев на Халхин-Голе, а затем в боях с белофиннами Голованов выполнял ряд особо важных заданий, связанных с полетами в глубокий тыл противника. За это был награжден орденами Ленина и Красного Знамени. В феврале 1941 года подполковник Голованов стал командиром 212-го отдельного дальнебомбардировочного авиационного полка, базировавшегося в Смоленске. Уже в самом начале войны экипажи этой части успешно наносили ночью удары по объектам в глубоком тылу врага и обеспечивали Ставку Верховного Главнокомандования ценными разведданными. В августе 1941 года А. Е. Голованов вступил в командование 81-й дальнебомбардировочной авиационной дивизией, подчиненной Ставке Верховного Главнокомандования, а через полгода возглавил авиацию дальнего действия.

Как руководитель Александр Евгеньевич обладал не только большим опытом летной работы, но и всесторонними знаниями по авиации. Его неутомимая энергия, жизненный опыт, а главное - внимание к людям быстро создали ему высокий авторитет среди личного состава авиачастей. Человек действия, новатор по натуре, генерал Голованов почти все время находился или в полках и дивизиях, или на командных пунктах армий и фронтов. Можно с уверенностью сказать, что командующего знали в лицо большинство летчиков, штурманов, инженеров и техников. Его близость к людям, доступность никогда не были показными.

В числе других соединений дальних бомбардировщиков активные боевые действия вела 17-я авиадивизия, которой командовал полковник Евгений Федорович Логинов, ставший впоследствии генерал-полковником авиации, а затем маршалом авиации - министром Гражданского воздушного флота. В один из полков этой дивизии - в 750-й - я и прибыл, закончив лечение в госпитале. Часть была сформирована сравнительно недавно. Ядром ее явилась известная в то время среди авиаторов оперативная группа подполковника Бориса Владимировича Бицкого. Это был опытный командир, прослуживший в авиации около двадцати лет. Он поднялся в небо еще на "фармане", а потом летал на самых различных типах самолетов - на разведчиках, истребителях, транспортных.

Борис Владимирович немало сделал и для гражданской авиации. Он первым проложил воздушную трассу Москва - Харьков, водил самолеты из Москвы во Владивосток. Упорный и настойчивый человек, он и сам в совершенстве овладел искусством слепого полета в ночных условиях и обучил этому мастерству десятки пилотов.

Во время боев с белофиннами Борис Владимирович совершил на бомбардировщике двадцать два боевых вылета. За мужество, отвагу и смелость его наградили орденом Красного Знамени.

В Великую Отечественную войну Бицкий стал сначала командиром подразделения, затем полка и соединения. Здесь-то и раскрылись во всей полноте его командирские и летные качества.

В ноябре 1941 года в группу Бицкого влились экипажи нашего 7-го полка, запорожского и ржевского авиасоединений дальнебомбардировочной авиации (ДБА), а также гражданской авиации. В декабре того же года группе официально присвоили номер, и с тех пор она стала называться 750-м дальнебомбардировочным авиаполком.

Летный состав полка был обучен полетам в облаках и ночью. Он вел интенсивную боевую деятельность по срыву железнодорожных перевозок, уничтожению авиации противника на аэродромах и не раз отмечался командованием.

Под стать командиру был батальонный комиссар Василий Иванович Морозов. С командиром его накрепко сроднила не только любовь к авиации, но и общность многих черт характеров, а также таких качеств, как смелость, решительность, воля, постоянное чувство локтя. Ветераны полка не раз видели, как в самые трудные моменты их комиссар показывал пример мужества, настойчивости и самообладания. Летчики знали: если с ними летит Василий Иванович - победа обеспечена. Они уважали его за то, что он воевал наравне с рядовыми летчиками и увлекал их на подвиги, ценили в нем также преданность своему делу, принципиальность и человечность.

Во время одного из боевых вылетов бомбардировщик Морозова попал под сильный обстрел вражеских зениток. А подоспевшие истребители противника попытались зажать его в клещи. Однако экипаж комиссара сумел пробиться к цели и уничтожить ее. В его возвратившемся с задания самолете техники и механики насчитали девяносто пять пробоин. Через несколько дней, как только машина была отремонтирована, Морозов снова вылетел громить врага.

Личного участия в боях комиссар требовал и от других политработников полка.

- Чтобы лучше вести партийно-политическую работу в авиачасти, надо самому до тонкостей знать особенности ратного труда летчиков и штурманов, - сказал он однажды секретарю партийного бюро политруку Анатолию Кусильевичу Кубланову и секретарю комсомольской организации младшему политруку Владимиру Ивановичу Дашкову. - Так что готовьтесь к боевому вылету, хорошенько изучайте обязанности воздушных стрелков.

Через несколько дней они вылетели с комиссаром на задание.

В боевых вылетах участвовали также начальник штаба майор Александр Сергеевич Крючков, который одновременно являлся штурманом группы, начальник связи лейтенант Григорий Иванович Трофимов, периодически летавший бортовым радистом.

В январе 1942 года подполковник Б. В. Бицкий был назначен командиром соседней дивизии. Командование полком принял подполковник Алексей Иванович Щербаков. Мне и предстояло представиться ему по возвращении из госпиталя. С волнением шел я к командиру.

При встрече с Алексеем Ивановичем на меня сразу же нахлынули воспоминания. С этим высоким, худощавым человеком я познакомился на Каче, куда приезжал во время школьных летних каникул погостить у своих старших сестер: их мужья были авиационными техниками.

В моей памяти на всю жизнь запечатлелись просторное летное поле у самого Черного моря, ровные ряды крылатых машин, несмолкающий гул моторов на земле и в небе.

Мы, мальчишки, тайком пробирались на аэродром и, укрывшись в траве, с восхищением следили за всем происходящим. Вот к группе курсантов подошел высокий подтянутый летчик в блестящем черном реглане, в шлеме с очками, с планшетом, перекинутым через плечо. Походка у него уверенная, шаг крупный, он слегка раскачивается, как моряк, только что покинувший палубу корабля.

Мальчишки его прекрасно знают: это инструктор Щербаков. Завидев своего наставника, курсанты быстро встают в строй. Какое-то время Щербаков беседует с ними, что-то объясняет. Потом он легко поднимается в кабину самолета Р-1. Слышатся команды летчика и четкие ответы моториста:

- К запуску!.. От винта!.. Контакт!

- Есть контакт!

Оглушительно взревел мотор. Взвихренная пропеллером, упругая струя воздуха проносится над землей, низко прижимая траву. Самолет, слегка подпрыгивая, устремляется вперед, отрывается от взлетно-посадочной полосы и взлетает в небо.

Через некоторое время я увидел Щербакова на веранде столовой, в кругу других летчиков-инструкторов. Они о чем-то оживленно беседовали. Чаще других говорил Алексей Иванович. Товарищи с интересом его слушали. Любопытство взяло верх, и я решил подойти поближе. До меня доносились обрывки непонятных фраз:

"...утром... техник без разрешения... мотор... самостоятельно поднялся в воздух... сел...". Почему-то упомянули имя начальника школы Р. К. Ратауша.

Я толком не разобрался, о чем шел разговор, догадался лишь, что техник сделал что-то недозволенное. И искренне жалел его. От мужей сестер мне не раз доводилось слышать о том, что начальник школы был очень суровым человеком. Видимо, не зря ему дали кличку Рашпиль: продерет так продерет.

Только возвратившись домой, я узнал, что именно произошло утром на аэродроме. До слез расстроенная сестра упрекала мужа - техника звена Афанасия Герасимчука:

- Как это тебе пришло в голову? Ведь ты же мог разбиться! Теперь только и разговоров о твоем полете...

- Ксана! Всю жизнь мечтал самостоятельно подняться в воздух, готовился к этому. Был уверен, что и взлечу и сяду. И вот, как видишь, взлетел и благополучно сел. Живой и невредимый...

- Вижу, что живой и невредимый. А сколько разговоров теперь будет. Попадет тебе, ой как попадет!..

- Меня уже вызывал Ратауш. Шуму будет много. Но я стою на своем - пусть хоть судят, а я хочу летать.

Возможно, не миновать бы мужу моей сестры больших неприятностей, если бы не вмешался Алексей Иванович Щербаков. Он доказывал командованию авиашколы, что нельзя строго наказывать человека за его горячее стремление стать летчиком, что у Афанасия Герасимчука незаурядные способности. И все же техник был наказан.

Много лет спустя, после окончания авиаучилища, я встретился с Алексеем Ивановичем в Прибалтике. Щербаков уже стал заместителем командира полка по летной подготовке. Под его командованием я и начал воевать. Он, конечно, не знал о нашем давнем знакомстве, потому и разговариваем мы теперь как недавние сослуживцы.

- Летчики у нас орлы, - не без гордости говорит мне командир полка, - летают безупречно, любят летать, боевого задора хоть отбавляй. Живут дружно, дорожат честью полка, достойно продолжают добрые традиции. Вот только "безлошадные" не дают покоя. Каждый день спрашивают: когда получим самолеты, когда пойдем в бой? А машин пока маловато. Ну, да это временное явление.

Действительно, летный состав полка, как и всей 17-й дивизии, в состав которой он входил, уже не раз отличался в боях. Ему хорошо были знакомы схватки с фашистами еще по опыту первого, самого грозного года войны. С 1942 года экипажи соединения полностью перешли на ночные действия. Полки были вооружены самолетами Ил-4, машин старых типов уже не стало.

Алексей Иванович Щербаков хотя и недавно принял командование полком, но уже успел завоевать авторитет и уважение. Большой мастер своего дела, простой и заботливый, он был из тех людей, с которыми приятно находиться рядом, подражать им во всем. Каждый летчик, штурман, техник, механик, стрелок знал, что к командиру можно обратиться по любому вопросу, он всегда внимательно выслушает, даст добрый совет. Если что пообещал - слово свое сдержит, за усердие вознаградит, а за провинность - не взыщи - никому спуску не даст.

Неизвестно, кто это придумал, но авиаторы в шутку называли свой полк сечью, себя - авиаказаками, а командира - батькой. И когда приходилось выпивать предусмотренные тогда фронтовым пайком сто граммов, неизменно произносили тост: "Да здравствует красное казачество дальних набегов войска батьки Щербакова!"

Начальник штаба подполковник Константин Никифорович Шевчук был по возрасту самым старшим в полку, и между собой авиаторы называли его дядей Костей. Впервые я встретился с ним также в Прибалтике, перед самой войной. Тогда он был начальником штаба 7-го дальнебомбардировочного полка. Своей комплекцией Шевчук чем-то напоминал гоголевского Тараса Бульбу: широк в плечах, крупные черты лица и неизменная трубка во рту. Строгость его и требовательность всегда сочетались с душевностью, теплотой и заботой о людях. Молодые любили дядю Костю, и он относился к ним, как к сыновьям.

Среди однополчан было много людей, которыми можно гордиться. Взять, к примеру, командира первой эскадрильи Евгения Петровича Федорова. За бесстрашие и мужество в боях с белофиннами он стал Героем Советского Союза. Его Золотая Звезда имела номер "28". Стройный, всегда подтянутый, общительный, Федоров быстро сходился с людьми. В полку все любили его за храбрость и дерзость при выполнении боевых заданий. Евгений беззаветно любил свое дело, пилотировал самолет безукоризненно. Потом мне не раз приходилось летать с ним на боевые задания, и я не мог не заметить, что каждый полет доставлял ему такое удовлетворение, которое испытывает человек, навсегда нашедший свое призвание. Вполне заслуженно Е. П. Федоров был удостоен звания дважды Героя Советского Союза.

Старым воздушным волком считали в полку штурмана эскадрильи Федора Степановича Пономарева. Широкоплечий, коренастый, крепко и ладно скроенный, он обладал незаурядной физической силой и храбростью. А его подвижности, наблюдательности, умению быстро реагировать на изменения воздушной обстановки можно было только позавидовать.

Четверкой отважных по достоинству называли дружный, сплоченный экипаж командира нашей второй эскадрильи - Героя Советского Союза майора П. П. Глазкова. Павел Петрович был человеком деятельным, постоянно ищущим, иногда резковатым, но справедливым, по-человечески душевным. Он обладал настоящим боевым умением, быстро отыскивал цели, а штурман метко поражал их, как правило, с первого захода. И в то же время его знали как веселого, неунывающего парня, он слыл в полку лучшим баянистом.

Во время боев под Москвой наиболее подготовленным экипажам была поставлена задача - разрушить на Волге, в районе Калинина, понтонную переправу, по которой переправлялись вражеские войска. Она прикрывалась плотным огнем зенитной артиллерии, над ней на различных высотах патрулировали неприятельские истребители. Поразить такую точечную цель было делом весьма трудным. Переправу бомбили уже не раз, но она по-прежнему оставалась невредимой. Тогда Глазков предложил свой план: основные силы бомбардировщиков подходят к цели на большой высоте с различных направлений и отвлекают на себя огонь зенитных средств противника. А одно звено во главе с комэском наносит в это время удар с малой высоты.

Предложение было принято, и группа бомбардировщиков взяла курс на цель. При подходе ее к переправе противник, как и ожидалось, открыл сильный огонь. Воспользовавшись этим, ударное звено прорвалось к цели на малой высоте и сбросило серию бомб. Одна из них точно угодила в переправу. Взбудораженная вода закрутила ее обломки. Секция понтонов, накренившись, поплыла по течению.

Большую роль в успешном выполнении поставленной задачи сыграл штурман Семен Порфирьевич Чугуев - отличный навигатор и бомбардир. В воздухе он, как всегда, показал образец выдержки, собранности и уверенности. Не зря Чугуеву поручали самые ответственные задания. В любых метеоусловиях он точно выводил бомбардировщик на цель. Молодые летчики и штурманы нередко обращались к нему за помощью, прислушивались к его советам. Многим из нас он помог обрести крепкие крылья.

Достойным членом экипажа Глазкова был стрелок-радист Александр Федорович Абраменко. Молчаливый старшина, впоследствии ставший майором, начальником связи авиасоединения, успешно выполнял нелегкие обязанности начальника связи эскадрильи и в совершенстве знал воздушно-стрелковое дело. Его считали асом эфира. Среди хаоса шумов он каким-то особым чутьем быстро "нащупывал" нужного корреспондента, и экипаж в любых условиях имел надежную и устойчивую связь в полете. Недаром на груди Александра Абраменко уже в 1942 году красовался орден Красного Знамени.

Старшина умело шефствовал над стрелком Никитой Курочкиным, молодым расторопным пареньком.

- В полете гляди в оба, зри в три, - поучал Абраменко своего подопечного.- Голова у нашего брата должна вертеться как на шарнирах, чтобы быстро замечать вражеские истребители, откуда бы они ни появились - справа, слева, сзади. Только тогда пилот своевременным маневром уклонится от огня, а штурман и радист успеют приготовиться к отражению атаки.

И, надо признать, Никита Курочкин надежно обеспечивал безопасность экипажа. Под руководством Абраменко он упорно осваивал специальность радиста и через год стал успешно летать в составе нашего экипажа.

По общему признанию, боевая работа экипажа командира эскадрильи отличалась высокой результативностью. О славных делах этой отважной четверки знали далеко за пределами полка.

По-своему заметным человеком был командир третьей эскадрильи майор Александр Яковлевич Вавилов - рослый, спокойный, неторопливый в суждениях о людях и в боевой обстановке. В общении с подчиненными он никогда не повышал голоса, говорил, как многие волжане, немного "окая", всегда внимательно слушал собеседника. Открытое волевое лицо с высоким лбом делало его похожим больше на ученого. Но интеллигентность Александра Яковлевича не мешала ему быть прекрасным волевым командиром. Ему все оказывалось по плечу. В характере его удачно сочетались доброта, отвага и удаль.

Война застала Вавилова на Дальнем Востоке на должности командира звена дальнебомбардировочного полка. 23 июня их эскадрилью направили на восток, чтобы получить и перегнать на запад новые самолеты ДБ-3Ф. Но нелетная погода и другие обстоятельства надолго задержали вылет. В действующую авиацию эскадрилья прибыла только в конце августа 1941 года, когда Верховное Главнокомандование принимало все меры к тому, чтобы сорвать наступление 2-й немецкой танковой армии на юге. Экипажи дальних бомбардировщиков непрерывно тогда наносили удары по танковым колоннам врага в районе Унеча, Стародуб, Трубчевск, Новгород-Северский.

Августовским днем звено капитана Вавилова шло ведомым в правом пеленге девятки, которую вел заместитель командира эскадрильи. Экипажам предстояло нанести удар по скоплению моторизованных войск противника у переправы через Десну в районе Новгород-Северского. Наплывавшая облачность затрудняла поиск цели. Ведущий экипаж, пройдя несколько западнее ее, стал беспорядочно менять курсы. Штурман экипажа Вавилова Александр Антонов, внимательно наблюдавший за обстановкой, доложил командиру, что флагманский штурман "блуданул", поэтому необходимо немедленно принять самостоятельное решение.

Командир корабля капитан Вавилов тут же прибавил обороты моторам, уверенно вышел вперед и условным знаком - покачиванием с крыла на крыло - приказал экипажам следовать за ним. Команда была принята, и экипажи быстро выполнили перестроение. Перед самым заходом на цель звено заместителя командира эскадрильи почему-то отвернуло от группы. Расплата за такую оплошность не заставила себя долго ждать. На звено, потерявшее плотный строй, набросились вражеские истребители. Два бомбардировщика из трех были сбиты. Заместитель командира эскадрильи на сильно поврежденном самолете чудом дотянул до линии фронта и произвел посадку. А шесть экипажей группы Вавилова прицельно отбомбились по скоплению танков у переправы и без потерь вернулись на свой аэродром.

После того боевого вылета звену Вавилова стали поручать наиболее сложные задания, и оно выполняло их, несмотря ни на какие трудности. В середине октября 1941 года, когда уже чувствовалось дыхание ранней зимы, группа дальних бомбардировщиков получила приказ совершить дневной полет в район Вязьмы, где вела тяжелые бои большая группировка наших окруженных войск. Звено во главе с капитаном Вавиловым оказалось единственным, которому удалось прорваться через заслон истребителей врага, выйти к цели и сбросить окруженным мешки с боеприпасами, продовольствием и медикаментами.

Но на обратном пути на три наших бомбардировщика навалились две пары "мессершмиттов". Как назло, небо оказалось безоблачным и укрыться от врага было негде. Завязался неравный воздушный бой. С первого захода вражеским истребителям удалось разбить правый мотор машины ведущего. А через несколько минут от новых попаданий снарядов она загорелась. Никакой возможности спасти ее не было. Оставалось одно - покинуть самолет. Первыми это сделали по приказу командира стрелок сержант Дубино и радист старшина Пикалев. С наседавшими вражескими истребителями продолжал вести бой штурман Антонов. Его пулемет жадно пожирал последние патроны, когда Саша почувствовал "клевки" самолета. Это Вавилов дублировал команду "Покинуть машину". Антонов прекратил огонь, обернулся. На приборной доске, уже окутанной дымом, тревожно мигал сигнал бедствия, пламя все ближе подбиралось к кабине пилота. Дотянувшись до люка, Саша открыл его и вывалился. Вавилов покинул самолет последним, когда до земли оставалось не более 150 метров.

Экипаж в полном составе приземлился западнее Малоярославца, недалеко от переднего края нашей обороны. Наши пехотинцы хорошо видели, как авиаторы покидали охваченную пламенем машину, и сделали все для того, чтобы помочь боевым товарищам быстрее добраться до штаба, а потом до своей части.

Очень важное и ответственное задание экипажу капитана Вавилова пришлось выполнять 14 декабря 1941 года. Надлежало нанести удар по железнодорожному вокзалу в Варшаве и разбросать над оккупированной территорией листовки с выступлениями И. В. Сталина 6 и 7 ноября. Расстояние до цели превышало тысячу километров.

Весь экипаж готовился к полету, как к серьезному испытанию. В его составе в качестве контролера результатов бомбометания летел заместитель начальника политотдела майор Илья Иосифович Срывков. Штурману Александру Антонову накануне нездоровилось, у него поднялась температура. Но он никому об этом не сказал. Таким уж он был человеком: если экипажу приказано выполнить очень сложное задание, значит, штурману не пристало искать замену, его место только с боевыми товарищами.

В заданное время бомбардировщик Вавилова достиг цели. Штурман хорошо видел, как одна из бомб попала в угол вокзала и срезала его сверху донизу. Здание охватило пламя. Но на обратном пути, при подходе к линии фронта, вражеским истребителям удалось перехватить наш бомбардировщик. Когда машина загорелась, у Вавилова осталось только два выхода: или приказать экипажу немедленно покинуть самолет, или в сгущавшихся сумерках попытаться посадить его на незнакомой местности. Каждый из этих вариантов имел свои положительные и отрицательные стороны: в случае благополучного приземления экипаж при необходимости мог дать бой врагу. Но посадка была сопряжена с большой опасностью для штурмана, находящегося в носовой части самолета. И тогда Вавилов приказал Антонову и Срывкову:

- Прыгайте!

- Будем садиться всем экипажем, - решительно возразил Антонов.

И Вавилов повел бомбардировщик на заснеженное поле, упиравшееся в опушку леса. Посадка прошла удачно. Теперь надо было побыстрее уйти от машины, пока не взорвались бензобаки. Антонов и Срывков успели прихватить автомат и гранаты, которые всегда брал штурман в полет, остальные приготовили к бою пистолеты. Отбежав метров на пятьсот, авиаторы залегли. Рядом высилась стена таинственно притихшего леса, впереди огромным костром пылал бомбардировщик, озаряя снег багровыми отсветами. Вскоре неподалеку появилась группа немцев. Осматриваясь вокруг, они о чем-то переговаривались. Видимо, гадали вслух, что произошло с экипажем: то ли он остался там, в бушующем пламени, то ли успел уйти. Хорошо, что погода выручила наших летчиков: с неба сыпался мелкий снег, мела поземка, быстро темнело. Постояв еще несколько минут, немцы ушли от догорающего самолета.

- Пусть считают нас погибшими, - заключил Вавилов. - В путь...

Всю ночь советские авиаторы пробирались по лесу на восток. На рассвете заметили занесенную снегом проселочную дорогу. Она вывела к небольшой деревушке. Кто там - свои или чужие? В разведку пошел Александр Антонов. Соблюдая все меры предосторожности, он незаметно пробрался к крайнему дому. К счастью, в деревне находились одиннадцать наших бойцов во главе с лейтенантом. Это было последнее подразделение отошедшей советской воинской части. Вместе с ними экипаж Вавилова добрался до ближайшего железнодорожного разъезда, а спустя несколько дней снова встретился с боевыми друзьями...

Такими были лучшие экипажи полка. Они задавали тон остальным, на них мы всегда равнялись, у них учились бить врага.

ПО ТРУДНЫМ МАРШРУТАМ

Временное поселение летчиков находилось на опушке соснового бора. В одном из деревянных бараков разместился летный состав нашего полка, в другом - соседнего, в третьем - штабы, столовая. Штаб дивизии располагался в километре от нашего зеленого городка, в бывшем монастыре. Неподалеку от него на берегу Оки оборудовали аэродром.

В одной из комнат деревянного барака поселились я и мои товарищи по госпиталю - Сергей Кондрин, Владимир Савельев. Изъявил желание жить вместе с нами штурман звена Александр Антонов.

Едва успел я положить на скамью скромные фронтовые пожитки, как ко мне подошел небольшого роста, белобрысый старший лейтенант. Он взял меня под руку и решительно повел к группе авиаторов, стоявшей у крыльца барака.

- Царек!.. Вот кто твой штурман.

Царьком оказался старший лейтенант Василий Борисов, мой новый командир экипажа. Он первый подал мне руку. Знакомимся, внимательно смотрим друг на друга, не решаясь начать разговор. Василий выше среднего роста, стройный, с красивой шевелюрой, с приветливой улыбкой на лице. Глаза у него живые, умные, в них светится неподдельный молодой задор, улыбка мягкая, располагающая к простоте и откровению. Старший лейтенант неторопливо осмотрел меня голубыми, с лукавым прищуром глазами и, слегка заикаясь, проговорил:

- Рад. Теперь экипаж сформирован. Надеюсь, после госпиталя ты уже пришел в форму?

- Чувствую себя хорошо, - отвечаю, - к полетам готов. Осталось только получить летное обмундирование.

- Вот и хорошо. Сегодня же полетим. Самолет у нас, слава богу, есть. А остальное зависит от нас. Слетаемся.

- Ну что, познакомились?- поинтересовался все тот же подвижный старший лейтенант, которого все добродушно называли Малышом. - Теперь и мы будем знакомы- Вячеслав Опалев, - с улыбкой протянул он мне руку. Я крепко пожал ее и тоже невольно улыбнулся.

Есть же такие люди, которые сразу располагают к себе. Именно такими оказались Василий Борисов и Вячеслав Опалев. Кстати, простым и очень душевным был также штурман звена капитан Александр Васильевич Антонов. О его боевых делах я уже говорил выше. Теперь коротко расскажу о его довольно интересном жизненном пути. Родился Александр в деревне Фофоново Тульской области, потом жил в Кашире. Со школьной скамьи мечтал стать командиром Красной Армии. И осуществил эту мечту: окончил Кремлевскую школу ВЦИК. В тридцатые годы, когда начался бурный рост наших Военно-Воздушных Сил, Антонова потянуло в авиацию. Он добился, чтобы его направили в Харьковское авиационное училище, и в 1938 году успешно окончил его. Службу в авиации Антонов начал на Дальнем Востоке. Сперва был штурманом бомбардировщика, а в 1939 году стал штурманом звена Александра Яковлевича Вавилова. Все считали, что у Саши Антонова есть профессиональный талант. Он быстро и уверенно ориентировался в любых условиях, действовал хладнокровно и решительно в самой сложной обстановке.

Антонов рассказывал нам, как, будучи курсантом школы имени ВЦИК, не раз выполнял особо почетное задание по охране поста ? 1 - Мавзолея Владимира Ильича Ленина, о встречах с Михаилом Ивановичем Калининым и другими руководителями Коммунистической партии и Советского государства. С нескрываемой гордостью наш боевой товарищ вспоминал о том, что М. И. Калинин, вручая ему орден Красного Знамени, узнал в нем бывшего кремлевского курсанта. Михаил Иванович расспросил Сашу о службе, дал ему немало добрых советов.

Забегая вперед, скажу, что, когда майора Вавилова назначили командиром 18-го гвардейского авиационного полка, штурманом у него стал майор Александр Антонов. Многие десятки раз ходили эти отважные люди на ответственные задания и всегда возвращались с победой. Но двухсотый боевой вылет, выполнявшийся ночью 9 августа 1943 года, оказался для Саши последним. Когда экипаж командира полка уходил от цели, его неожиданно атаковал вражеский истребитель. Штурман полка майор Александр Васильевич Антонов был убит в кабине. На его место назначили майора Николая Алексеевича Алексеева, ставшего впоследствии Героем Советского Союза.

...Мой первый вылет с Борисовым совпал со знаменательной датой - 22 апреля. Каждому из нас хотелось ознаменовать годовщину со дня рождения В. И. Ленина достойными боевыми делами. Нам в ту ночь предстояло нанести бомбовый удар по железнодорожному узлу Брянск. Эта цель у авиаторов, как говорится, сидела в печенках. Для немцев Брянск стал фронтовой базой снабжения. Поэтому наша авиация дальнего действия систематически наносила по нему массированные удары. Полкам обычно указывались различные объекты в районе городской черты: одним - товарная или пассажирская железнодорожная станция, другим - аэродром и т. д.

Для большей эффективности в бомбардировках одновременно участвовали все действующие авиачасти. Полет от аэродрома к цели и обратно, как правило, отнимал около трех часов. Поэтому за ночь экипажи успевали произвести два вылета: первый начинался в вечерних сумерках, последний заканчивался на рассвете.

- А вот и наша "ласточка"! - весело сказал Борисов, кивнув в сторону самолета с голубой двойкой на киле. В его словах сразу проступило любовное отношение к своему кораблю. Около машины, как всегда перед вылетом, хлопотали наши верные друзья - механики, мотористы и оружейники. Они не поднимались с нами в воздух, но в успехе общего дела была немалая доля их труда.

Из штурманской кабины по стремянке спустился жилистый и крепкий техник-лейтенант в зимней технической куртке и сдвинутой на затылок шапке. Задумчивые глаза и румяные щеки придавали его лицу добродушный вид. Техник подошел к командиру экипажа, коротко доложил о готовности самолета. В его речи я сразу уловил украинский акцент.

- Ну, тезка, - обратился Борисов к технику,- знакомься, это наш штурман Иван Киньдюшев.

Техник протянул мне жесткую сильную руку и отрекомендовался:

- Василий Марченко.

- Он у нас до разговоров не охотник, но дело знает отлично. Настоящий специалист, - охарактеризовал техника Василий Борисов.

Потом я не раз убеждался в справедливости его слов. С рассвета до заката Василий Марченко следил за самолетом, как заботливая мать за ребенком. Он провожал нас в боевой полет, встречал на земле, добивался как только мог, чтобы бесперебойно работали моторы, чтобы машина всегда была заправлена бензином и маслом.

...День угасал. Багровое солнце опускалось за горизонт. Синие сумерки предвещали тихую ночь. Я поднимаюсь по стремянке в кабину, надеваю парашют, подключаю ларингофоны. Высунувшись в астролюк. смотрю, как Ил-4 подрулил к "Т". Борисов просит старт. Еще несколько секунд, и бомбардировщик, стремительно разбежавшись, отрывается от земли и уходит в ночь. Ровно гудят двигатели, машина уверенно набирает скорость, отмеряя новые километры. Идем к цели с набором высоты.

Над линией фронта вижу знакомую картину: ползут ввысь и гаснут, не достигая нас, трассирующие пули, вспыхивают ракеты. Где-то под нами, на далекой земле, пляшут отблески орудийных выстрелов.

Подходим к Брянску. В небе над ним шарят десятки прожекторных лучей, которые будто облизывают идущие впереди самолеты. В середине светового купола висят десятки светящихся бомб. Вокруг них вспыхивают и гаснут, словно бенгальские огни, разрывы сотен желтых и красных огоньков. На нашей высоте скрестились пунктиры малинового и зеленого цветов, протянувшиеся от вражеских истребителей, и ответные, посланные нами.

А внизу дружно рвутся зажигательные и фугасные бомбы. Подобно сполохам мелькают их короткие огневые всплески. Над железнодорожной станцией повисает огромная шапка багрового дыма, сквозь которую отчетливо проступают, плещутся языки пламени. Не столько красивое, сколько жуткое зрелище.

Расположение объекта, по которому нам предстоит нанести удар, определяем, ориентируясь по излучине реки, чуть поблескивающей в ночи, и по черным переплетениям железных и шоссейных дорог. Делаем первый заход. Когда перекрестие прицела ложится на цель, я нажимаю кнопку электросбрасывателя. Проходит несколько секунд, и внизу на земле вырастают кровавые фонтаны взрывов. По небу лихорадочно мечутся ослепительные стрелы прожекторных лучей. Вот они приблизились к нашему самолету и скрестились на нем подобно гигантским мечам. Разрывы зенитных снарядов становятся все ближе. Их звуки уже слышны даже сквозь рев моторов. Хорошо отработанным маневром Борисов выводит бомбардировщик из опасной зоны. А я быстро наношу на заранее вычерченную схему новые цели и места разрывов бомб. Производим маневр для повторного захода. На этот раз мы атакуем не одни. Одновременно с нами к цели устремляются еще несколько бомбардировщиков. Но вот один из них попадает в скрещение прожекторных щупальцев, и вражеские зенитки сосредоточивают на нем весь свой огонь. Мы, что называется, на "плечах" товарища быстро проскочили вперед и послали очередную, более щедрую серию бомб. Внизу, озаренная светящими авиабомбами и пожарами, содрогалась от взрывов земля. В центре железнодорожного узла вырастают фонтаны огня. Это горят эшелоны. Ночное небо над Брянском стало багрово-красным.

Над целями полк нес незначительные потери. Самые большие неприятности подстерегали нас на обратном пути. Экипажи, ослабившие бдительность, становились жертвами атак ночных истребителей-бомбардировщиков типа МЕ-110 или специально переоборудованных бомбардировщиков Ю-88.

Помнится, в одну из майских ночей после хорошей трепки, полученной над целью, наш экипаж возвращался на аэродром. Мы рассчитывали сделать еще один боевой вылет. Шли со снижением, далеко впереди виднелась серпуховская "вертушка" - световой маяк для входа в Московскую зону. Сравнительно недалеко от него в низине, на берегу Оки, располагался наш аэродром. Весной из поймы реки и с озер в низину частенько наплывал туман, закрывавший аэродром и подходы к нему. Очередной фортель выкинула погода и на этот раз: густая туманная пелена быстро закрывала взлетно-посадочную полосу. Мы торопились приземлиться.

- В районе аэродрома истребитель противника!- вдруг доложил радист.

- Смотреть за воздухом! - приказал Борисов. - Будем садиться.

Да, в такой обстановке нужны и острый глаз, и постоянная готовность вступить в схватку с врагом. Мы прекрасно сознавали и другое: в случае посадки на чужом аэродроме отдохнуть нам не придется. С рассветом надо успеть перелететь на свою точку, а вечером - снова в бой.

Впереди показалась тонкая расплывчатая цепочка стартовых огней. Не делая "коробочки", решили садиться с ходу. Включили фару, и по наклонной прямой Ил-4 заскользил вниз.

- Шасси выпущены, - докладываю я.

Взгляд командира корабля Василия Борисова устремлен через стекло кабины вперед, на приближающуюся полосу.

- Высота - пятьдесят метров. Скорость - сто восемьдесят! - продолжаю докладывать, а сам зорко слежу за воздухом и приборами.

- Щитки выпущены полностью! - слышен голос радиста.

- Высота - тридцать. Скорость - сто шестьдесят. В ту же секунду чуть выше правого мотора мелькнули огненные трассы. Одновременно заработал крупнокалиберный пулемет нашего стрелка-радиста Бориса Кулешевича.

Свет посадочных прожекторов с трудом пробивается через слой тумана. Огни полосы исчезли. Борисов не отрывает взгляд от приближающегося поля. Левая рука на секторах управления моторами, правая - на штурвале.

- Высота - десять. Пять...

Наконец наш Ил-4 плавно коснулся колесами грунта. На пробеге из кабины хорошо было видно, как над аэродромом, словно ленты серпантина, скрестились красно-зеленые мечи. Это стрелки били из всех пулеметов. Аэродром встретил врага шквалом огня. Замечаю, как в пелене тумана перед самолетом взметнулись четыре фонтана разрывов. Немецкий летчик после неудачной попытки атаковать нас в воздухе решил на посадке накрыть самолет серией бомб. К счастью, все они упали впереди и справа, ни один осколок нас не задел.

О втором вылете в эту ночь не могло быть и речи. Туман все уплотнялся и через некоторое время совершенно закрыл аэродром.

На другой день мы вторично встретились с вражеским охотником. Было это так. Основной аэродром снова закрыло туманом. Бомбардировщик, чуть не касаясь макушек сосен, взял курс на запасной. Вдруг видим: прямо на нас мчится "Мессершмитт-110". Я припал к пулемету, но было уже поздно. На встречном курсе он вихрем пронесся мимо буквально в нескольких десятках метров. На борту пирата хорошо был виден черно-белый крест, а под фюзеляжем я успел заметить створки бомболюков. Огонь радиста из верхней турельной установки тоже оказался запоздалым.

И все же вражеский охотник не вернулся в тот день домой. Атаковав один из наших самолетов, он ранил радиста, но тот, превозмогая боль, длинной пулеметной очередью сразил врага. Немецкий истребитель-бомбардировщик упал прямо на аэродром. Летчиком оказался матерый фашистский ас. В его планшете была найдена карта, а на ней отмечены города, которые он подвергал бомбардировкам. На груди у фашиста висел Железный крест...

Каждую ночь экипажи по нескольку раз ходили на выполнение боевых заданий. В полном объеме трудились и мы. Четыре-пять часов отдыха - и снова в полет. Только в июне наш экипаж совершил 24 боевых вылета, причем пять из них с бомбовой нагрузкой в 2500 килограммов.

Душой экипажа был командир Василий Александрович Борисов. Его часто называли рыцарем неба, а штурман эскадрильи Семен Чугуев дал ему меткое прозвище Царь Борис. Ибо небо для Василия было родной стихией, его царством.

Родился Борисов в Калязине. В 1930 году семнадцатилетнего строителя-арматурщика Ногинский райком комсомола направил на учебу в 3-й Московский авиатехникум ГВФ. В двадцать лет Василий поступил в Тамбовскую летную школу ГВФ, по окончании которой в 1935 году был направлен на Дальний Восток. С тех пор он не расставался с небом. Он водил воздушные корабли и над Камчаткой и над Чукоткой. Летать приходилось много, днем и ночью, в любых метеорологических условиях. В его летной книжке было записано, что он без аварий налетал миллион километров и может пилотировать любой тип самолета.

Через пять лет Василий Борисов уже командовал учебно-тренировочным отрядом Дальневосточного управления ГВФ. А как только началась война, он добровольно ушел командиром отряда по перегонке самолетов Ил-4 с Дальнего Востока на фронт. В январе 1942-го Василий "дезертировал" в наш полк. Здесь после выполнения одного контрольного полета инспектор по технике пилотирования майор Н. Ф. Борткевич сказал ему:

- Можешь лететь самостоятельно на бомбардировку железнодорожного узла Вязьма.

Так Борисов уверенно вошел в боевой строй. Он обладал не только летным талантом, но и имел свой почерк, свойственный пилотам высокого класса. В небе он чувствовал себя как птица.

Борисов стремился как можно полнее использовать тактико-технические данные вверенной ему крылатой машины. Он первым в нашем полку поднял в воздух десять стокилограммовых бомб и три пятисотки. Узнав об этом, на аэродром прибыл конструктор Ил-4 Сергей Владимирович Ильюшин. Он долго осматривал машину, ее узлы и, одобрительно отозвавшись о новаторстве летчика, уехал. Командование наградило Василия трофейным мотоциклом. Опыт Борисова стали перенимать и использовать другие летчики полка. Особенно он пригодился им в боях за Сталинград.

Наш командир был парторгом эскадрильи, влиял на окружающих и сослуживцев не только словом, но и личным примером в бою. Он хорошо знал характеры людей, всячески развивал у них чувства дружбы и взаимопомощи. А на войне, в условиях постоянной опасности, это очень и очень важно.

Говорят, что у добрых вестей легкие крылья. Так и весть о боевых делах Василия Борисова вскоре разнеслась по всему соединению и даже выплеснулась за его пределы.

Нам приятно было всем составом экипажа читать газету "Красный сокол" за 1 мая 1942 года. В опубликованной там заметке говорилось:

"Таких, кто бы не знал Борисова, найти в подразделении трудно, его знают все. Восхищаются его смелостью, мастерством пилотирования вслепую, в облаках и ночью. Инициативный, решительный, готовый на любую трудность, на риск - таков Василий Александрович Борисов. В нем хорошо сочетаются качества товарища, командира, воспитателя. Борисов избран секретарем низовой партийной организации. Он идет всегда впереди..."

Гордостью нашего экипажа стал и стрелок-радист старшина Борис Кулешевич. Не случайно на его выгоревшей гимнастерке красуются два ордена. Это настоящий работяга неба. Своей сложной специальностью он владеет в совершенстве, с радиоаппаратурой работает в воздухе виртуозно. Когда в эфире царит многоголосая какофония, он безошибочно находит позывные своего аэродрома. Среди писка бешено мечущихся на волне точек и тире он улавливает нужного корреспондента и быстро записывает кодированный текст. Прочитав его, немедленно докладывает командиру. Как и каждому квалифицированному радисту, Кулешевичу свойственна своя манера работы на ключе. В каких бы условиях ни находился самолет, какую бы задачу экипаж ни выполнял, Борис ни разу не терял связи с землей. Маневрируя частотами, он умеет отстроиться от радиопомех, вовремя передать необходимое донесение или принять распоряжение. Стрелок он тоже отменный. На его счету три сбитых истребителя врага...

Боевые будни авиаторов полны забот, тревог и опасностей. Но какой бы трудной ни складывалась обстановка, какими бы напряженными ни были полеты, всегда в нашей среде жили и шутка, и острое слово.

Помнится, надолго прижилось у нас слово, обозначающее старинный головной убор, "картуз". Говорили, что своим возрождением и популярностью оно обязано штурману Семену Чугуеву, любившему съязвить, а потом, распространившись среди летчиков и штурманов, стало даже нарицательным.

Причина тут вот в чем: в начале войны летчики и штурманы стали носить только пилотки. Этот головной убор был весьма удобным: его можно положить в планшет, в бортовой ящик, даже засунуть за голенище сапога или унта. Другое дело фуражка - картуз. В полет ее не возьмешь, и она подолгу лежала на стоянке на попечении техника. Постепенно изменилась категория людей, которые носили фуражки. В них ходили не летчики и штурманы, а те, кто не принимал непосредственного участия в боевых вылетах.

Слово "картуз" относили и к тем людям, которые по своей подготовке могли бы летать на задания, но находили множество причин, чтобы держаться подальше от самолета. Таких особенно не любили в нашей боевой семье. Ведь они зачастую жили процентами с капитала прошлых заслуг. Попадешь в среду таких "вояк" и будто горькое лекарство проглотишь: обращаются друг к другу только по имени и отчеству, что не было принято в боевых экипажах, разговоры ведут в основном вокруг званий, наград, продвижения по службе. На войну смотрят сквозь призму донесений, отчетов, сводок.

Если тыловики или штабники делали что-либо не так, как надо, допускали просчеты, им чаще всего адресовалось обидное словечко "картузы". Иногда его отпускали и по адресу некоторых членов экипажей.

- Эх ты, картуз! - говорили нерадивому человеку.

Были и казусы с этим забавным словом. Вспоминаю трудное лето 1942 года. Как-то неожиданно для всех в полку появился черноволосый вихрастый лейтенант, немного припадающий на правую ногу. Невысокий рост, щупленький вид и не по годам серьезное лицо делали его каким-то болезненным. Все это, конечно, не внушало доверия опаленным войной воздушным волкам. Они представить себе не могли, что рукам лейтенанта может быть послушен тяжелый бомбардировщик.

А вот черные глаза новичка, искрящиеся умом и задором, говорили о другом - о душевной силе человека. По своей простоте и незнанию обычаев полка он носил авиационную фуражку с "капустой" и надевал ее как-то залихватски - набекрень.

- Что за картуз? - задавали мы друг другу один и тот же вопрос.

- Откуда прибыл, кто он? - недоумевали полковые "следопыты".

- Ишь какой лощеный! - то ли с иронией, то ли с восхищением отмечали некоторые.

- Ничего! Лоск слетит с него после первого же боевого вылета, - скептически предсказывали другие.

А тем временем "картуз" ходил дежурить по аэродрому, помогал имитировать летную работу "беспокойного хозяйства" - ложного аэродрома. В общем, пока стоял в стороне от настоящих боевых дел. Но вскоре лейтенант сменил фуражку на пилотку и приступил к выполнению полетов ночью. Дела у него сразу пошли хорошо.

Насмешники, да и все в полку вдруг заговорили о "картузе" с большим уважением. Лейтенант Иван Грудаков оказался парнем расторопным и смелым. Он уверенно водил дальний бомбардировщик и наносил удары по важным объектам в тылу врага, грамотно ориентировался в незнакомой обстановке. Оказалось, что до прибытия в наш полк он уже участвовал в боях и прославился как отважный пилот. В конце 1941 года в воздушном бою был ранен, но нашел в себе силы посадить поврежденный самолет. Долгое время ему пришлось лежать в госпитале. И вот теперь он снова оказался в боевой семье.

Неукротимое стремление совершенствовать свое мастерство стало нормой повседневной жизни для каждого члена экипажа Грудакова. Владимир Романов, например, был сначала стрелком-радистом. Однако он поставил перед собой задачу во что бы то ни стало овладеть специальностью штурмана и все свободное время отдавал изучению этой довольно сложной специальности. Стремление старшины Романова активно поддержал штурман эскадрильи капитан Александр Антонов. Повседневно помогая ему, он в конце концов сделал из него хорошего специалиста. Глубокие познания Романова в области радиотехника позволили ему в совершенстве овладеть одним из важнейших разделов штурманской подготовки - радионавигацией. Умелое использование радиосредств и теперь здорово помогали штурману лейтенанту Романову.

Иван и Владимир слетались довольно быстро. Часто они совершали за ночь по два, а то и по три вылета. И так из месяца в месяц. Одним словом, это были славные, неутомимые ребята. Прилетят, бывало, с задания, отдохнут чуток - и снова в воздух. Когда им предлагали передышку, они нередко даже обижались.

13 августа 1943 года над полтавским железнодорожным узлом бомбардировщик Ивана Грудакова был подожжен. Командир корабля, спасая экипаж, перетянул через линию фронта и приказал всем покинуть машину. Штурман, радист и стрелок спаслись на парашютах. Их самолет стремительно прочертил в воздухе загадочную кривую и вспыхнул на земле огромным факелом. Иван Грудаков погиб...

Штурман Владимир Романов сражался до конца войны, стал капитаном, Героем Советского Союза. Свой 279-й боевой вылет он совершил на Берлин.

После случая с Иваном Грудаковым в полку стали осторожнее бросаться словечком "картуз".

СВЕТ НАДЕЖДЫ

Вступала в свои права весна сорок второго года. Чутко, будто к ударам собственного сердца, прислушивались мы к ритму жизни родной страны, к известиям, поступающим с фронтов. Каждого из нас радовали, ободряли и вдохновляли даже самые небольшие успехи советских войск. Тревогой и болью отдавались в сердцах известия о неудачах.

Начались ожесточенные бои в Крыму. К 20 мая гитлеровские войска овладели Керчью. Потеря Керченского полуострова резко ухудшила положение защитников Севастополя, но черноморская твердыня еще держится. Каждое газетное сообщение оттуда перечитываю по нескольку раз. Ведь в Севастополе мои родители, жена и сын. Они делят все трудности вместе с героическими защитниками города. Стараюсь представить себе, какие испытания выпали на их долю, но чувствую, что моя фантазия но может воспроизвести истинной картины.

Большая неудача постигла наши войска под Харьковом. Вскоре развернулись упорные бои на Юго-Западном и Южном фронтах. К середине июля врагу удалось прорвать пашу оборону и выйти в большую излучину Дона.

В один из таких июльских дней летчики и штурманы нашего соединения собрались в сосновом бору и расположились за столами, наскоро сбитыми хозяйственниками. Опираясь на палку, слегка прихрамывая, к нам подходит командир дивизии генерал-майор авиации Евгений Федорович Логинов. Все мы с большим уважением относились к этому человеку за его простоту, внимание к людям, а самое главное - за организаторское умение, ум в талант авиационного командира.

В авиацию Логинов пришел в 1928 году по путевке Володарского райкома комсомола Ленинграда. Был командиром тяжелой бомбардировочной авиаэскадрильи на Дальнем Востоке. В первые месяцы войны авиационная дивизия под командованием полковника Логинова уничтожила десятки вражеских железнодорожных эшелонов, складов с боеприпасами и горючим, сотни автомашин с грузами.

Сейчас мы встречаем генерала по-уставному, но даже в нашем коротком приветствии чувствуется то едва уловимое звучание, которое говорит об особом уважении к человеку. Все мы не с любопытством, а с сочувствием посматриваем на палку, с помощью которой передвигается генерал. Всего несколько дней назад он попал в ситуацию, исход которой мог оказаться для него трагичным.

Дело было так. Когда в излучине Дона завязались ожесточенные бои, экипажи нашего соединения наносили бомбовые удары не только по объектам, расположенным в глубоком тылу врага, но и по скоплениям его войск, а также по переправам через Дон в районе Коротояка и через Тихую Сосну недалеко от Острогожска.

На контроль результатов бомбовых ударов по переправе в районе Коротояка вылетел в составе экипажа майора Урутина генерал Логинов. (В 1942 году ночного фотографирования не производилось.) На самолете вместе с фугасными и зажигательными бомбами были подвешены на наружные балки РРАБы, начиненные зажигательными шарами КС. Для безопасности транспортировки в РРАБах эти шары пересыпали песком. Но и теперь одного попадания в них пули или осколка снаряда было достаточно, чтобы они воспламенились. А это неминуемо влекло за собой пожар.

Надо сказать, что зажигательные шары были довольно сильным оружием, наводившим страх и ужас на врага. Когда они рассыпались в воздухе, под самолетом образовывалась быстро снижающаяся огненная лавина. При падении она накрывала большую площадь.

Ночью экипаж майора Урутина вышел на освещенную цель и на высоте 1400 метров стал на боевой курс. Фашисты встретили самолет шквалом огня. Трассы снарядов вспарывали небо вокруг бомбардировщика. Штурман майор Мацепрас сбросил наружную подвеску. Высоко к темному небу взметнулась широкая и длинная полоса красно-белого огня. Это раскрылись РРАБы, и их содержимое стремительно понеслось к земле. Урутин, искусно маневрируя, вывел машину из-под обстрела и сделал маневр для повторного захода. Генерал Логинов, прильнув к стеклу штурманской кабины, тщательно наблюдал за разрывами бомб, сброшенных другими экипажами, и наносил их на схему.

Охваченный боевым азартом, Урутин, по команде штурмана, со снижением подвел машину к самой цели. С малой высоты лучше вести наблюдение и можно более объективно оценить действия экипажей. Но в это время над ними, как огромные фонари, повисли светящие авиабомбы. С еще большим ожесточением вели огонь зенитки? Враг будто бы знал, что именно на борту этого самолета находился комдив. Майор Урутин, маневрируя, стал выводить воздушный корабль из опасной зоны. И вдруг самолет вздыбился, словно осаженный всадником конь, накренился и, беспорядочно падая, стал терять высоту. Кабина наполнилась дымом.

Горящий самолет устремился к земле. В наушниках генерал Логинов услышал тревожный голос командира корабля: "Ранен! Самолет неуправляем! Всем покинуть машину!" Мацепрас открыл нижний люк и указал комдиву рукой на землю. С большим трудом тот вывалился из самолета.

Приземлился Логинов на дне оврага, окаймленного молодым невысоким сосняком. Освобождаясь от парашютных лямок, вдруг почувствовал острую боль в ноге. Долго всматривался в темноту, надеясь увидеть хоть еще один белый купол, но напрасно. Забравшись в самую чащу, он провел там остаток ночи.

Горячо дышала уставшая за день земля. Мерцание звезд чем-то напоминало морзянку, посылавшую на землю космические сигналы. Напряженная ночь осталась позади. Но куда идти? Где свои войска? Днем внимательно осматривался, наблюдал за дорогой. Сомнения исчезли: вокруг были немцы. Дождавшись сумерек, медленно двинулся в путь, ориентируясь по отзвукам артиллерийской канонады, доносившейся с фронта.

Только на третий день Логинов добрался до Дона и благополучно его переплыл. Сразу же наткнулся на боевое охранение нашего стрелкового полка. На финише трудного и опасного пути слова красноармейца прозвучали для него гимном спасения и возвращения к жизни:

- Одурел фриц, прет прямо в руки.

- Не стрелять. Возьмем его живым.

- Товарищи! Я советский летчик, - поспешил отозваться Логинов.

- Ишь чего выдумал! Откуда ты здесь взялся?!

- Сбит над Коротояком.

Конечно, бойцам на передовой не часто приходилось встречать летчиков. Они с недоверием отнеслись к сообщению нежданного гостя. Держа оружие наготове, разрешили спуститься в окоп. Логинову пришлось отрекомендоваться, что он не просто летчик, а командир дивизии, генерал. Такое признание бойцы боевого охранения встретили с еще большим недоверием. Старший распорядился отправить генерала в штаб.

- Конвоир, - рассказывал потом Логинов, - доставил меня на полковой командный пункт. Выяснение личности продолжалось недолго. От командира полка я узнал, что он имеет указание оказать помощь экипажу самолета, сбитого недалеко от места их дислокации, и что да его борту находится генерал. Командир полка связался по телефону со штабом воздушной армии. Начальник штаба генерал Степанов выслал за мной самолет По-2. Выйдя из блиндажа, я поблагодарил и расцеловал бойца, потом снял с ремня кинжал с цветной плексигласовой ручкой и вручил его своему спасителю.

Майор Михаил Урутин, стрелок-радист Александр Гаранкин и воздушный стрелок Шариков, выпрыгнувшие с парашютами вслед за Логиновым, приземлились на территории, занятой противником. Они также сумели пробраться к своим. Урутин сообщил, что штурман Мацепрас покинул самолет последним. Но, вероятно, он раньше времени открыл парашют, зацепился стропами за хвостовое оперение самолета и погиб...

После такого краткого отступления возвращаюсь к сегодняшним фронтовым будням. Итак, мы сидим за сбитыми из досок столами и ожидаем постановки задачи. Перед нами, на стволах сосен, развешаны карты, схемы целей, таблицы с расчетами. Вся обстановка говорила о том, что нам предстоит выполнять важное и нелегкое задание.

Неторопливо и четко, словно взвешивая каждое слово, генерал Логинов читает приказ. Бомбардировочным частям авиации дальнего действия предписывается наносить массированные удары ночью по военно-промышленным объектам и коммуникациям противника, удаленным на предельный радиус полета самолета Ил-4.

Зачитав приказ, комдив обращается к нам с краткой речью:

- Товарищи командиры! Ударные группировки врага перешли в наступление на сталинградском и кавказском направлениях. Нам приказано в ночь на 19 июля совместно с другими соединениями произвести налет по объектам Кенигсберга. Вам предстоит покрыть не одну тысячу километров, принести на крыльях наших бомбардировщиков возмездие за поруганную фашистами советскую землю. Бомбардировка объектов Восточной Пруссии явится началом активных действий авиации по военно-промышленным объектам Германии и ее сателлитов. Полеты в глубокий тыл врага потребуют от вас умения исключительно бережно расходовать горючее. Каждый сэкономленный килограмм топлива может стать для вас решающим. В первый полет пойдут самые обстрелянные экипажи. Остальные будут накапливать опыт, совершая боевые вылеты в интересах наших войск, сражающихся на сталинградском направлении.

Логинов называет фамилии командиров лучших экипажей, способных выдержать самое большое напряжение. И тут же предупреждает: о предстоящем полете должны знать только командиры кораблей и штурманы.

Шумной ватагой выходим из "зеленого класса". Настроение тревожное и взволнованное. Вражеские танковые колонны прорвались к Дону. Удастся ли остановить их на этом водном рубеже? Сумеем ли мы помочь нашим войскам выстоять в таких тяжелых боях? Волнует нас и высокое доверие, оказанное нам: нанести удар по глубокому тылу врага. Правда, задача эта очень трудная. Кому-кому, а экипажам дальних бомбардировщиков прекрасно известно, что такое многочасовой полет в ночном небе в условиях, когда земля еле просматривается, когда из-за сплошной облачности теряется даже представление о направлении движения, когда весь мир сужается до размеров слабо освещенной кабины самолета. На пути к цели экипажам бомбардировщиков предстояло преодолеть мощные грозовые фронты с обледенением и болтанкой, прорваться через шквал огня вражеских зениток, пробиться сквозь слепящие поля прожекторов, а возможно, и выдержать неоднократные атаки ночных истребителей противника.

...В помещении штаба воцарилась рабочая обстановка. Сюда заходят командир, комиссар, штурман полка. В беседах с нами они интересуются всем. Экипажи готовятся к боевому вылету сосредоточенно, вдумчиво. Они прекрасно сознают, что от их опыта, знаний, умения быстро принимать в воздухе грамотные решения в первую очередь зависит успех выполнения поставленной задачи. Вот почему летчики и штурманы так требовательны, даже придирчивы к себе. Точность расчетов и меткость бомбометания - главное, что требуется от каждого из нас.

Штурманы наносят на полетные карты средства ЗОС, тщательно подбирают контрольные, хорошо видимые с воздуха ориентиры, старательно обводят их кружками. Затем эти кружки соединяют жирной черной линией. Справа у каждого излома появляются надписи: расстояние, штилевое время, магнитный курс...

Особо выделяем районы вероятных встреч с ночными истребителями противника, зоны, насыщенные зенитным огнем и прожекторами. Ярко-красными пунктирными овалами наносим районы возможных действий партизан, на случай если придется покинуть самолет.

Долго и скрупулезно выполняются инженерно-штурманские расчеты. Бомбардировщик Ил-4 к тому времени значительно повысил свою живучесть: было улучшено бронирование кабин летчика и стрелков, течь топлива из поврежденных баков предохранялась протекторами. Для предотвращения взрыва при попадании снаряда в бензобаки они заполнялись углекислым газом. На всех самолетах нижние поверхности крыльев, фюзеляжа и хвостового оперения были покрашены черной матовой краской, не дающей отражения в лучах прожекторов. Все это было сделано. Но полеты на дальние расстояния по-прежнему оставались очень утомительными. Членам экипажа приходилось выдерживать колоссальные физические нагрузки. А кабины не обогревались, кислородные маски покрывались ледяным панцирем.

Для увеличения дальности полета приходилось пользоваться подвесными баками с горючим. Сделанные из прессованного картона, они были легкими, но, создавая дополнительное сопротивление, утяжеляли подъем и уменьшали скорость.

В общем, организация и осуществление полетов на предельную дальность оказалось делом весьма сложным. И не только по тем причинам, о которых я только что сказал. К лету нелегкого для нас 1942 года в распоряжении советского командования ближайшими к фронту аэродромами оставались те, которые располагались преимущественно в Московской зоне. Поэтому приходилось использовать площадки "подскока" в районе озера Селигер. Линия фронта здесь напоминала дугу, глубоко вклинивающуюся в территорию, занятую врагом. Но даже отсюда расстояние до тыловых объектов Германии намного превышало тысячу километров. Такая продолжительность полета при ограниченной заправке Ил-4 горючим ставила экипаж в жесткие условия, отклонение от маршрута или перерасход бензина не гарантировали ему возвращение на свою базу.

Оценив обстановку, командование АДД решило сделать так: взлететь засветло и выйти на группу озер южнее Торопца с таким расчетом, чтобы узкую горловину на траверзе Великих Лук пройти в сумерках. Над своей территорией выработать горючее из подвесных баков, сбросить их и набрать максимальную высоту. Далее следовать на заданную точку разворота в Балтийском море. Отсюда взять курс на Кенигсберг. Домой возвращаться по прямой на Московское море, обходя зону противовоздушной обороны столицы. Полет выполнять при наивыгоднейшем режиме работы моторов по высотам. Линию фронта в обратном направлении пересечь на рассвете.

Все было продумано и предусмотрено до мелочей, отработаны даже действия членов экипажей в различных аварийных ситуациях. И штурманы с облегчением вложили в планшеты сложенные гармошкой бортовые карты.

Подмосковный аэродром, словно огромным ковром, покрыт густой зеленой травой. Его поле позволяет производить взлет самолетов с максимальным весом. Бомбардировщики стоят в обвалованных землей подковообразных капонирах и покрыты сверху маскировочными сетями. Возле них по-хозяйски хлопочут техники, механики и мотористы. Ни одна мелочь не должна укрыться от их придирчивого взгляда, ни один прибор или агрегат не оставят они непроверенным.

На стоянке Борисов очень внимательно выслушал доклад Марченко о готовности бомбардировщика к вылету. Он, как и все мы, никогда не забывал о героическом труде техников, механиков и мотористов. Ведь без них ни один экипаж не поднялся бы в небо. Вот уж поистине верно говорится в песне: "И ничего бы не летало, когда бы не было меня". Вот и сегодня каждый из нас убежден, что машина не подведет.

Дружно заработали моторы. Самолет как бы ожил и рвется в воздух. Борисов поднимает руку - знак готовности к вылету. Затем выбрасывает обе руки в стороны, что означает - "убрать колодки из-под колес". Техник Василий Марченко вышел вперед, встал в поле зрения командира корабля и вскинул руку к пилотке: "можно рулить".

Качнувшись, бомбардировщик двинулся к взлетной полосе. Я высунулся по пояс в астролюк. Отсюда хорошо видно, как в длинную цепь выстраиваются самолеты. По цвету коков и хвостовым номерам можно сразу определить принадлежность бомбардировщиков к той или иной эскадрилье. Красные - это "федоровцы", голубые - "глазковцы", желтые - "вавиловцы".

А вот среди "ильюшиных" появилась желтая семерка. Это машина моего друга - Сергея Кондрина. Приветливо машу ему из кабины - дескать, над целью встретимся. Он отвечает кивком головы.

Старт дан. Словно напрягая мышцы для разбега, машина застыла. Царь Борис держит ее на тормозах, затем включает форсаж и дает полный газ. Бомбардировщик на разбеге, словно припав грудью к земле, с поднятым хвостом помчался по грунтовой полосе.

Наконец последний толчок, машина тяжело отрывается от земли и, на какое-то мгновение как бы зависнув в воздухе, вяло увеличивает скорость. Мигом убираются шасси, и кажется, что самолет не летит, а ползет животом по траве. Он буквально на метровой высоте проплыл над ближайшей рощицей. Чихни тут мотор и... не поминай лихом, заклепки не найдешь.

В наушниках слышу шутливый голос командира:

- Главное - взлетели, а сесть всегда сумеем...

Для экипажа понятен этот лирический тон. Пожалуй, предстоящая посадка будет не легче этого тяжелого взлета. Но я коротко отвечаю Василию:

- Все в ажуре! Ложимся на курс!

Мы поняли друг друга. Борисов привычным движением уменьшил обороты моторов и установил нужный шаг винтам. Высотомер показывает шестьсот метров. Включаются подвесные баки. Необходимо выработать прежде всего горючее, находящееся в них. А самолет, словно путник, взбирающийся в гору с тяжелой ношей, медленно набирает высоту.

Проходит час тридцать минут. Сбрасываем ставшие пустыми подвесные бачки. Почувствовав облегчение, самолет заметно увеличивает скорость. Стрелка высотомера поползла по окружности циферблата, отсчитывая метры. С высотой как бы замедляется бег земли.

- Командир, - докладывает Кулешевич, - связь с аэродромом установлена.

С этой минуты нам предстоит лететь в режиме радиомолчания. Радист будет находиться на дежурном приеме команд с КП авиасоединения, а с борта самолета нам предоставляется право вести передачу только в аварийном случае. Лишь после сброса бомб по цели он коротким сигналом доложит о выполнении задания.

Нам известно, что гитлеровское командование не раз заявляло об уничтожении советской авиации. Но наши многотонные воздушные корабли, покачиваясь, словно челны на легкой волне, идут туда, где видна еще светлая полоска угасающего дня. По мере продвижения на запад земля просматривается все хуже. Ориентиры постепенно сливаются вначале с ее серым, а затем со все более темнеющим фоном. А здесь, на высоте, такая красота, которую, пожалуй, не передать даже художнику: тонкая пелена серебристых облаков еще прощается с медленно угасающим солнцем. С каждой минутой они меняют окраску: из золотистых вдруг превратились в ярко-оранжевые, затем стали темнеть.

Не доходя до линии фронта, выключили бортовые огни. Бомбардировщики идут невидимой цепочкой. Их можно заметить только по трепещущим голубым выхлопам из патрубков, а при сближении - по мерцающему тусклому бледно-зеленому свету кабин.

- Командир, включить углекислый газ, - напоминаю Борисову. - Никита, подготовиться к сбросу листовок,- обращаюсь к стрелку. Ведь в этом полете кроме обычных обязанностей экипаж выполняет роль агитатора.

Через нижний люк, по моей команде, Никита пачку за пачкой выбрасывает листовки - наши "духовные боеприпасы". Они разлетаются в воздухе тысячами бумажных голубей и несут населению временно оккупированных немцами советских областей вести с Родины, ободряющее и призывное слово о том, что близится день освобождения, час победы над фашизмом.

Во время, полета штурману иногда можно немного помечтать. Вот и сейчас, склонившись в тусклом свете над навигационной картой, думаю об испытаниях, выпавших на долю советских людей. И сразу мысли уносят меня в родной Севастополь, оказавшийся теперь в руках врага...

...Небо, до сих пор радовавшее спокойствием, нахмурилось. Многоярусная облачность быстро закрыла землю, исчезли ориентиры, по которым можно было проконтролировать направление полета. Теперь все внимание - радионавигации. Настороженно прослушиваю широковещательные радиостанции Минска и Вильнюса. Вскоре вошли в зону сплошной облачности. С каждым пройденным километром пути растет белый слой льда. Им покрылась передняя кромка крыльев, образуется он и на лопастях винтов, с бешенством кромсающих промозглые тучи. Заиндевевшие стенки кабины сверкают и искрятся даже при тусклом свете. Бомбардировщик отяжелел. Это опасно, машина может потерять аэродинамические качества, и моторы не удержат ее в воздухе. Нам мешает и другая трудность: маневрирование высотой для выхода из зоны обледенения неизбежно приведет к излишнему расходу горючего, а значит, и к сокращению дальности полета. Временами на самолет обрушиваются лавины града. Дробь его ударов по обшивке фюзеляжа слышится даже сквозь надрывный гул моторов. В такие минуты порой кажется, что машина не выдержит яростной атаки разбушевавшейся стихии. Но привычный к трудностям "ильюшин", вибрируя всем "телом", с каждым поворотом винтов все ближе подходит к цели. Невольно вспоминаются немудреные стихи, воспевающие выносливость и надежность этой крылатой машины:

Молва ходила разная о нем:
И что дубовый он,
И что на взлете вправо тянет
И влево водит...

И что, мол, толком
Хвост поднять не может.
Каких тогда обидных слов ни говорили
Вдогонку работяге Ил-четыре...
И что бы там
Тогда ни говорили
О самолете Ил-четыре,

Но пороху понюхал он вполне,
Огня отведал вдоволь
И до Победы
Честно дожил...

Небо войны быстро и крепко сближало людей, в какой-то мере стирало и грани служебной официальности. На многоместных машинах, как нигде, ощущаешь плечо друга. В экипаже жизнь всех зависит от каждого, а судьба каждого решается умением и мужеством всех. Управление кораблем Ил-4 превращалось в искусство вождения самолета маленьким коллективом из четырех человек. Одним словом, экипаж - это боевые товарищи, воздушные братья. Чаще всего мы называли друг друга по имени или по должности: командир, штурман, радист, стрелок. Нигде так сильно, как на войне, не осознается и не оценивается закон товарищества и взаимопомощи. Нет ничего сильнее и крепче бескорыстной боевой солдатской дружбы.

Дальним бомбардировщикам приходилось преодолевать тысячи километров вслепую, полагаясь на точность расчетов штурмана. В условиях ночи, при ограниченных средствах самолетовождения экипажи порой испытывали трудности при выходе на контрольные ориентиры и заданные объекты. Штурманы по нескольку часов осуществляли полет вне видимости земли, ведя счисление пути по курсу и времени, уточняя свое местонахождение по радионавигационным приборам и, реже, замером светил. Но по-прежнему основным и надежным способом самолетовождения оставалась визуальная ориентировка.

...Судя по времени полета, до Кенигсберга было уже не так далеко. Погода улучшалась. Сквозь прозрачные стекла штурманской кабины хорошо просматривались кипенно-белые облака. В разрывах между ними временами появлялась береговая черта Балтики. Стараюсь как можно точнее рассчитать время прибытия на цель и произвести необходимые расчеты для бомбометания. Мои замеры показывают, что необходимо наверстать минуты, потерянные из-за встречного ветра.

Переключаю внутреннее переговорное устройство на радиста. Принятое им по радио приказание - обойти метеорологический фронт с севера - для нас уже не имело значения. В наушниках наряду с морзянкой слышатся помехи. Кулешевич, вращая ручку приемника, старается отстроиться от захлестнувших эфир шумов. Несмотря на сложность приема, ему все же удается периодически снимать пеленги, которые он сразу же докладывает мне. А Никита Курочкин замер у люкового пулемета, пристально наблюдает за воздухом, оберегая экипаж от внезапного нападения вражеских истребителей.

В дальних полетах летчику приходилось по многу часов вести воздушные корабли без помощи автопилота. От длительного напряжения затекали руки и ноги. Вот и сейчас, чтобы хоть немного помочь Борисову в пилотировании и дать ему возможность размяться, я вставляю ручку дублирующего управления, ставлю ноги на педали и веду самолет сам.

На борту все в порядке. Под крылом - города фашистской Германии. Моторы поют свою ноту ровно, без малейшей натуги. Но тишина здесь недобрая, она таит в себе ежесекундную опасность. Мы знаем, что ловушек по дороге к цели враг расставил больше чем достаточно, и каждый экипаж старается делать все, чтобы не угодить ни в одну из них. А Кенигсберг все ближе и ближе.

- Командир, - докладываю я, - курс... скорость... высота... Произвожу промер.

- Понял, - слышу голос Борисова.

Василий все делает спокойно, его унты на педалях почти неподвижны. Летчик властно удерживает самолет, стараясь избежать кренов и рысканья по курсу. Стрелки приборов, точно по команде, замирают на заданном режиме.

- Порядок! - кричу я.- Промер закончен. Впереди по курсу вижу освещенный город.

Раньше, когда дальние бомбардировщики устремлялись к вражескому объекту, перед ними вставал мощный заслон зенитного огня, холодные щупальца прожекторов словно присасывались к самолетам, мешая штурманам прицельно сбрасывать бомбы. В небе, как голодные ястребы, рыскали ночные истребители, высматривая добычу.

Теперь, при подходе к Кенигсбергу, ничего подобного не наблюдалось. Лишь изредка в небе появлялись отдельные вспышки разрывов.

То слева, то справа из мрака ночи в золотистых отблесках светящих бомб всплывают силуэты наших бомбардировщиков. После первых же "гостинцев", преподнесенных советскими летчиками, освещение в городе погасло.

Устремился на цель и наш самолет.

- Василий,-напоминаю я, - обратный курс: восемьдесят пять!

- Отменно, - ответил Царек и повторил:- Восемьдесят пять!

- Боевой! Так держать!

Лежа на полу своей прозрачной кабины, смотрю сквозь сетку прицела на пожар. Потом, довернув самолет на заданный объект, сбрасываю бомбы с увеличенным зарядом взрывчатого вещества .

- Бомбы сброшены! Разворот!

Смертоносный груз пошел вниз. На земле взметнулись черно-красные столбы.

...Теперь летим на восток, навстречу солнцу. Подгоняемый попутным ветерком, Ил-4 все быстрее удаляется от оставшихся позади пожарищ. Одна за другой гаснут звезды. Горизонт на востоке уже обозначился светлой полоской, которая постепенно становится все шире и меняет свою окраску. Рассвет. Кажется, все должно быть хорошо видно, но на самом деле глаза, отвыкнув от темноты, еще не привыкли к свету.

Перелетев линию фронта, снизились. В ложбинах белым дымком стелется предутренний туман. Хорошо лететь в такое раннее утро - нет неприятной болтанки, через открытые боковые форточки в кабину врывается освежающий поток воздуха.

Я всегда любил бешеный бег самолета на бреющем полете. Казалось, не машина несет тебя, а ты сам, раскинув руки, мчишься над землей. С малой высоты хорошо просматриваются деревушки, поляны, рощи, озера. Не успеешь толком разглядеть их, как они уже пронеслись под крылом. По сторонам мелькают холмы, овраги, телеграфные столбы. В таком полете нужно смотреть в оба: препятствия впереди могут возникнуть внезапно, недолго до беды.

Наш "ил" возвращается на базу, не имея ни одной царапины. Сегодня он вел себя молодцом. Позади многие часы полета, нелегкий поиск цели, отличный бомбовый удар. Впереди - по-родному близкий аэродром, появления которого с таким нетерпением ждет экипаж. За внешне будничным, не вошедшим в легенду полетом - кропотливый и напряженный труд экипажа.

Но счастье встретиться на родном аэродроме выпало не всем. С боевого задания не вернулся экипаж моего друга старшего лейтенанта Михаила Михайловича Михалева. Молодой, всегда полный сил и энергии, Михаил пользовался всеобщим уважением. Летал он умело и уверенно в любую погоду. Сегодняшний боевой вылет стал для него последним...

Только спустя некоторое время нам стали известны подробности гибели этого экипажа. Отойдя от Кенигсберга, он в районе Тильзита попал под сильный зенитный огонь. Михаил отчаянно пытался довести поврежденный "ил" до своей территории и отклонился от маршрута. На рассвете в районе ржевского выступа его самолет был сбит огнем малокалиберной зенитной артиллерии...

После каждого вылета в глубокий тыл противника генерал Логинов проводил разборы. Особое внимание, летного состава он обращал на чрезвычайную сложность выполняемых задач, на необходимость тщательной подготовки экипажей и самолетов на земле, на грамотную эксплуатацию техники в воздухе. Командир ставил в пример наших лучших асов. Они не только успешно выполняли боевые задачи, но и добивались экономии горючего. Такими мастерами дальних маршрутов, на которых равнялся весь летный состав дивизии, были экипажи Сергея Балалова, Василия Борисова, Глеба Баженова, Александра Вавилова, Павла Глазкова, Сергея Кондрина, Ивана Курятника, Леонида Мотасова, Алексея Назарова, Вячеслава Опалева, Алексея Петушкова, Василия Решетникова, Павла Радчука, Дмитрия Тарасовича, Андрея Ткаченко, Бориса Тихомолова, Евгения Федорова.

Подобные разборы были полезны еще и потому, что к выполнению дальних полетов все больше и больше привлекались молодые экипажи, недавно пришедшие в соединение. Бывалые экипажи не кичились своими заслугами. Они с радостью и с полным уважением к молодежи передавали ей боевой опыт. А молодость с присущим ей комсомольским задором рвалась в бой, искала подвигов.

В ночь на 21 и 24 июля налеты на Кенигсберг были повторены. С большим интересом и гордостью мы читали сообщения газет о результатах воздушных налетов на объекты Восточной Пруссии.

В первой половине августа полк выполнял задачи в интересах командования Сталинградского фронта. И вот в ночь на 19 августа был получен приказ: нанести новые бомбовые удары по объектам на территории врага. Теперь нам предстояло более глубокое вторжение в тыл врага. На очереди встал Данциг с его военно-промышленными предприятиями и первоклассной военно-морской базой. Он представлял интерес и как крупный речной порт, как важный узел шоссейных и железных дорог.

...Грозный строй дальних бомбардировщиков приближается к цели. Сразу чувствуем, что Данциг плотно прикрыт от ударов с воздуха. Зенитная артиллерия открыла заградительный огонь не только из города, но и с морских кораблей, находящихся в порту. Она четко взаимодействовала с прожектористами. Перед нами разразился грозный фейерверк: рвались снаряды крупнокалиберных зениток, метались по небу ослепительные щупальца множества прожекторов.

Под этим огненным шатром гирляндами повисли десятки наших светящих бомб, освещая землю подобно лунному свету. К ним сразу потянулись огненные пунктиры трасс малокалиберной зенитной артиллерии противника. Но мы упорно продолжаем начатое дело: на земле рвутся все новые серии зажигательных и фугасных бомб. На месте их падения ввысь вздымаются ярко-оранжевые фонтаны.

- Карнавальная ночь, да и только, - замечает Борисов.- А противовоздушная оборона здесь не слабее, чем в Брянске, Орле или Вязьме...

В результате удара наших бомбардировщиков в городе возникло большое количество пожаров. Было отмечено несколько сильных взрывов. Советские летчики нанесли немалый урон военно-промышленным объектам врага. Прямыми попаданиями бомб они сильно повредили и линкор "Гнейзенау". Позже мы узнали, что об этом налете сообщили миру многие газеты и радиостанции. Например, радио Сан-Франциско 21 августа 1942 года передало, что "в результате интенсивной бомбардировки советскими самолетами Данцига разрушен ряд военных объектов. Пригород Данцига в огне - горели верфи".

Участник этих дальних полетов - командир четырехмоторного бомбардировщика Пе-8 подполковник Эндель Карлович Пусэп - во фронтовой газете писал:

"Я готов летать день и ночь, чтобы приблизить час нашей победы. Я никогда не был жестоким, злым человеком. Сейчас я зол как сто чертей. Таким сделали меня фашисты, и злость моя направлена против них. И когда после очередного полета в немецкий тыл я узнаю, что нам удалось разрушить вражеский аэродром, железнодорожную станцию или завод, я бываю счастлив. Я доволен".

Герой Советского Союза Эндель Карлович Пусэп выразил мысли каждого из тех, кто в тяжелую для нашей Родины пору участвовал в исторических налетах на объекты, расположенные в глубоком тылу врага.

В День Воздушного Флота - 18 августа - приказом Наркома обороны Союза ССР за отличные боевые действия, высокую дисциплину и организованность, за храбрость и мужество личного состава, проявленные в боях за Родину, 750-й авиационный полк был переименован в 3-й гвардейский дальнебомбардировочный. Эту весть с радостью и воодушевлением встретил каждый экипаж.

В один из дней, когда осень в Подмосковье уже вступила в свои права, на аэродроме установилась непривычная для нас торжественная тишина. Молчали моторы самолетов, молчали люди, занявшие место в строю подразделений полка. Рядом стояли авиаторы разных возрастов, званий, специальностей. Там были и ветераны, вступившие в смертельную схватку с врагом в памятный июньский день сорок первого года, и молодые, с честью продолжающие их победный путь. Всем нам страна присвоила высокое звание гвардейцев.

Тихо. Заревым багрянцем полыхает кумач шелкового гвардейского Знамени. На нем золотыми буквами написаны священные слова: "За нашу Советскую Родину!" Нет выше чести и нет почетнее долга, как стать под стяг, на котором шелком вышит портрет дорогого и близкого Владимира Ильича Ленина. За дело Ленина насмерть стояли наши деды и отцы. Образ вождя стал и для нас путеводной звездой на тернистой дороге к Победе.

Наступила торжественная минута. Член Военного совета авиации дальнего действия генерал Г. Г. Гурьянов зачитал приказ Наркома обороны и горячо поздравил личный состав с присвоением высокого звания. Приняв из его рук гвардейское Знамя, командир полка подполковник А. И. Щербаков встал на колено и поцеловал алое полотнище.

Застыли шеренги воинов. Командир полка от имени личного состава клянется с честью пронести гвардейское Знамя сквозь огонь войны, до полной победы над фашизмом. Словами клятвы: "Будем бить врага по-гвардейски! Смерть немецким оккупантам!" - он закончил свою речь. Уверенно и гордо звучат простые, идущие от сердца слова прославленных людей полка. Они заверяют командование в своей решимости отстоять честь, свободу и независимость Родины, громить врага, не щадя своей жизни.

Торжественный ритуал закончен. Святыню полка передают в руки знаменосца и его ассистентов - Героев Советского Союза Евгения Федорова, Павла Глазкова и Франца Минкевича. Печатая шаг, они несут знамя вдоль строя.

В тяжелой и напряженной работе прошли август и сентябрь. Центр боевых действий переместился на юг страны. Бронированные полчища врага рвались к Волге и на Кавказ. Газеты, радио все чаще приносят тяжелые вести. Они угнетают каждого, но не сломят нас, нет! Не сломят, пока бьются наши сердца.

Наша повседневная боевая жизнь измеряется сухим языком цифр: числом боевых вылетов, тоннажем сброшенных бомб, количеством уничтоженных или разведанных объектов. На голубых планках левых бортов самолетов появились красные силуэты бомбочек. На каждом их столько, сколько тот или иной экипаж совершил успешных налетов на объекты в глубоком вражеском тылу. Вместе взятые, они олицетворяют боевую славу полка.

НА БЕРЛИН!

На 27 августа назначен ночной налет на Берлин. Нашим дальним бомбардировщикам предстоит покрыть расстояние почти вдвое большее, чем в каждом из предшествующих полетов. Удары по Кенигсбергу и Данцигу были только прелюдией. Трудно описать состояние, в котором находились мы, готовясь стать участниками этого события. Кто из нас в то время не мечтал громить фашистов в их логове? Каждого волновал лишь один вопрос: как лучше выполнить не рядовой полет, а рейд "к самому черту в зубы"...

День вылета. Он обещает быть теплым и ясным. За окном колышется марево прогретого воздуха. На необъятных просторах голубого чистого неба еще не успели появиться паруса барашковых облаков.

Рано утром экипажам предстоит скрытно перелететь с подмосковного на оперативный аэродром "подскока" в район Андреаполя, а с наступлением сумерек осуществить боевой вылет. Название громкое - оперативный аэродром. На самом деле это обыкновенная прифронтовая площадка в форме буквы "Г". Ее грунтовая взлетная полоса шишковата и строго ограничена, посредине заужена, да еще со всех сторон окружена плотной стеной густого леса. С воздуха среди лесных массивов и болот она малоприметна. Тем не менее после посадки самолеты сразу же были упрятаны в тенистые ниши, сделанные на опушке леса. Летное поле также тщательно замаскировано. На нем - ложные копны сена, макеты пасущегося скота.

Генерал Логинов осмотрел аэродром с воздуха и остался доволен. Приземлившиеся здесь наши самолеты словно слились с окружающим лесным массивом. Это было очень важно. Мы недалеко от линии фронта; в небе, высматривая и вынюхивая районы базирования нашей авиации, нет-нет да и покружит всегда досаждающая нам "рама" (так за своеобразную форму прозвали на фронте двухфюзеляжный самолет "Фокке-Вульф-189").

Подготовка к вылету в полном разгаре. Каждый техник и младший специалист считает за большую честь готовить материальную часть к выполнению ответственного боевого задания. Эти неутомимые труженики проверили все до винтика, дозаправили самолеты горючим, маслом. Подвесные баки "под завязку" залиты бензином, в бомбы ввернуты взрыватели. На перьях стабилизаторов бомб оружейники делают давно придуманные надписи:

"Срочно. Берлин, Гитлеру!", "Кровопийцу Адольфу от гвардейцев!", "За слезы жен и матерей!" и другие.

Наступил теплый, душноватый, почти безветренный августовский вечер. Заходящее солнце будто укутывается в кронах деревьев стеной стоящего леса. Медленно опускаясь к горизонту, оно приближает время нашего взлета, Воздушные корабли и экипажи в полной боевой готовности. Вот с шипением взвилась сигнальная ракета, вычертив в воздухе крутую дымную петлю. Не успел погаснуть ее бледно-зеленый свет, как аэродром ожил. Затрещали короткие контрольные очереди пулеметов. Трассирующие пули светящимися звездочками летят и тают в голубизне неба. С самолетов сброшена маскировка. Воздух содрогается от гула работающих моторов.

Наши корабли загружены до предела. В бомбоотсеках фугаски и зажигалки, под фюзеляжем дополнительные баки с бензином. В кабину стрелка загружены сотни пачек листовок.

Командир полка подполковник Щербаков лично руководит вылетом. Он доволен, что каждый экипаж строго по графику выруливает свой самолет на старт.

Вздымая клубы пыли, убыстряя бег, бомбардировщики мчатся по полю и, тяжело отделившись от него, один за другим взмывают в сумеречную высь. Не делая традиционного круга, берут курс на запад.

Яснее обозначился на небе серп луны. Вот и линия фронта. Левее нас замелькали красные вспышки: кто-то напоролся на зенитный огонь.

- Им до наших городов близко. Нам же до Берлина далековато, но все равно доберемся, - замечает Борисов.

Вдалеке возвышаются громады облаков, похожие на таинственные горы. По мере приближения мрачные тучи обволакивают машину все более густой пеленой. Обойти эту преграду или пройти над ней невозможно. Мгновение, и наш "ил", врезавшись в клубящуюся массу, потонул в кромешной тьме. Стекла кабин покрываются изморозью. За бортом мороз, и к ледяному корпусу самолета неприятно притрагиваться. Василий включает лампы ультрафиолетового облучения (УФО). В кабине ярче засветились приборы. Свирепствует бескрайний пятый океан, будто стараясь напугать нас страшными бедами стихии. Самолет швыряет из стороны в сторону. Впечатление такое, что его трясут чьи-то сильные руки. Стоит заглохнуть трудягам моторам, и седая холодная пучина станет нашей могилой.

С каждой секундой гроза становится яростнее. По кромке крыльев, по пулеметам и антеннам пробегают голубые змейки электрических зарядов. Причудливые зигзаги молний рвут темноту. То исчезают, то вновь появляются струйки яркого зеленоватого света. Кажется, само небо корчится в электрических судорогах. Оборачиваюсь к командиру. Мне хорошо видно его сосредоточенное волевое лицо с зоркими, как у орла, глазами, устремленными на приборы, сильные руки, держащие штурвал. Поймав мой взгляд, Василий замечает:

- Вот он, горячий поцелуй неба. Попали в самое пекло, какое только могла приготовить безжалостная кухня погоды.

Мы понимали, что при полетах на полный радиус можно встретиться с самыми неожиданными капризами погоды, и были готовы ко всему. Но о таком не могли и думать.

В эфире все чаще слышатся тревожные сигналы морзянки. Это сообщения от экипажей, попавших в беду. Некоторые из них изменили маршрут и ушли на запасную цель.

Да, бывало и так, что из-за мощных фронтальных гроз, интенсивной болтанки и обледенения некоторые экипажи возвращались, не выполнив задания. Наши синоптические карты были "обрезаны" на западе по линии фронта, и метеорологическая обстановка за ней была для нас "темной". Все это затрудняло оценку погоды и составление достоверного прогноза по маршруту и в районе цели. Поэтому полеты в глубокий тыл проходили, как правило, в сложной и почти неизвестной метеорологической обстановке. Но я не помню случая, чтобы экипаж вернулся, не выполнив задания из-за того, что наткнулся на сильную противовоздушную оборону объекта. Это расценивалось бы как трусость. А вот из-за сложных метеоусловий разрешалось бомбить запасные цели или же прекращать выполнение задания. В этих случаях действия экипажа осуждению не подлежали.

Гроза не ослабевает. Сатанинская сила воздушного круговорота раскачивает бомбардировщик как на гигантских сказочных качелях. Скрипя всеми узлами, он то уходит вверх, то опять падает вниз. Меня тоже швыряет из стороны в сторону. Тело то становится невесомым, то будто наливается свинцом. Бомбардировщик на краю гибели. Спасительная мысль, словно удар тока, пронзила меня: "Бомбы! Сбросить бомбы! Тогда самолет облегчится на целую тонну!" Но эта мысль, как противоестественная, сразу же отбрасывается прочь. Можно ли впустую сбросить бомбы, предназначенные для врага?

Взгляд привычно метнулся на приборную доску. Вижу: стрелки приборов рассыпались во все стороны, как в лихорадочной пляске. Самолет неотвратимо терял драгоценные метры высоты. Через заиндевевшее остекление кабины уже смутно угадываю темные контуры земли. Высотомер показывает чуть больше трехсот метров. Наконец машина вяло, как бы нехотя, стала повиноваться воле пилота.

Теперь надо отыскать подходящую цель и сбросить бомбовый груз. Открыв форточки, всматриваюсь в темную, зловещую бездну. Вот через все небо полоснула белая молния, осветив железную дорогу. Такой линейный ориентир - самый верный компас. Цепляясь за него, стараюсь идти курсом на восток. Под нами - железнодорожная станция. Да это же Даугавпилс! Будто на фотобумаге, опущенной в проявитель, стали вырисовываться контуры узла, составы товарных вагонов, забившие все пути. Распахнулись люки, и бомбы, словно капли, одна за другой полетели вниз. В такую погоду трудно понять, отчего вздыбился самолет, то ли от взрывной волны, то ли по другим причинам, но машину тряхнуло изрядно. Теперь поскорей бы уйти из холодных объятий ненастной погоды.

Борьба со стихией - тоже своего рода сражение. Небо жестоко карает робких и неподготовленных. Пересекаем линию фронта. Погода, словно наигравшись с нами, утихомирилась. Благополучно приземляемся на своем аэродроме. Здесь тихо и спокойно, просто не верится, что совсем недавно находились в пасти у смерти. Борисов в этом полете лишний раз показал, что значит летное мастерство, помноженное на мужество.

И все же мы огорчены. Обидно, что экипаж впервые отбомбился не по основной цели.

На стоянке к нам подошел Вячеслав Опалев. Сегодня ему не до шуток. Он, видавший виды пилотяга, как и мы, проклинает погоду, рассказывает, как их самолет сыпался с высоты пять тысяч метров.

Капитан Светлов встретил нас сообщением, что многие экипажи возвращаются и производят посадку на ближайшие прифронтовые аэродромы. С Евгением Федоровым более часа нет связи. Экипажи, прилетевшие раньше нас, докладывали, что наблюдали огненный столб взрыва на своей территории недалеко от Великих Лук. Неужели самолет Федорова развалился в воздухе?

Но два наших экипажа настойчиво продолжали полет по маршруту. Лидировал опытный летчик капитан Борис Ермилович Тихомолов. И что самое приятное - упорно пробивался на запад молодой комсомольский экипаж сержанта Калистрата Марковича Недбайло.

- Сущие дьяволы! - восхищенно воскликнул Василий Борисов.

- Они станут героями, если даже не дойдут до основной цели,- заметил Опалев.

Через два дня мы стали снова готовиться к удару по Берлину. Достигнем ли цели на этот раз? Метеорологи дают подходящий прогноз погоды. Но одно тревожит нас - над аэродромом "подскока" сегодня несколько раз пролетал на малой высоте вражеский разведчик "Фокке-Вульф-189" - "рама". Наши опасения оправдались. Распоряжение на вылет поступило раньше назначенного времени. Командованию сообщили, что в направлении аэродрома движется большая группа бомбардировщиков Ю-88.

Наши тяжелые корабли один за другим уходят в воздух. Едва от взлетной полосы успел оторваться последний самолет, как на аэродром посыпались бомбы. Поздно! Наши бомбардировщики уже взяли курс на Берлин.

Беспределен небесный простор, но дальний путь экипажа строго рассчитан. Уже который час Ил-4 идет над плотным слоем облаков. Земные ориентиры можно угадывать, прибегая только к профессионально цепкой штурманской памяти. По телу разливается усталость, веки становятся свинцовыми, во рту сухо. Несколько глубоких вдохов освежающей струи кислорода и две горошины драже "Кола" придают немного бодрости, но длительный полет на большой высоте быстро сокращает и без того скудный запас этого живительного газа. Переходим на ограниченный режим его расходования.

Невидимые от быстрого вращения лопасти пропеллеров спокойно и ровно поют свою песню. Раскаленные выхлопные газы голубым пламенем хлещут из патрубков, освещая борта фюзеляжа. Погода пока сносная. Где-то далеко внизу сквозь разрывы облачности зачернели воды Балтийского моря. В стороне, слева, видно, как бомбят Данциг - запасную цель для тех, кто по какой-то причине не смог дойти до основной.

Считываю показания приборов. В руках ветрочет и штурманская логарифмическая линейка. Двигаю ее ползунок, определяю необходимые параметры пути, склоняюсь над картой. Вот правее остался остров Борнхольм. Скоро пункт разворота на последний участок пути.

Короткая команда - и разворот. Теперь курс прямо на Берлин. Настраиваю радиополукомпас на широковещательную радиостанцию вражеской столицы. До цели остается меньше часа путевого времени. Самолет словно зависает между небом и землей. Часы отсчитывают тревожные томительные минуты. Будто перед прыжком, сгибаю и выпрямляю затекшие ноги, чтобы дать им хоть немного отдохнуть. Все мы изрядно устали не только от долгого изнурительного пути, но и оттого, что стеснены в движениях толстым меховым комбинезоном, парашютными лямками, кислородной маской со шлангом и проводами переговорного устройства.

После небольшой разминки снова смотрю на приборы. Светящимися стрелками и лимбами они разговаривают со штурманом на своем, понятном ему языке. Вношу поправки в навигационные и бомбардировочные расчеты.

Прямо под нами проплывает ночной Одер. С большой высоты при тусклом свете луны он напоминает застывшую молнию. Хорошо видны массивы лесов, расчерченные тонкими нитями шоссейных и железных дорог. Все чаще появляются темноватые блюдца озер.

До цели остались считанные километры. Вот слева взмывает ввысь луч прожектора. Потом другой, третий. Синевато-белые полосы скрещиваются, и в ту же минуту небо расцвечивается разрывами зенитных снарядов. Правее тоже появились лучи прожекторов и вспышки зенитного огня. Теперь они видны по всему горизонту, враг лихорадочно ищет наши самолеты. Стараемся обойти районы, особенно плотно насыщенные зенитными средствами.

Сейчас для нас воздушный корабль - частица нашей Родины. И здесь, в самолете, она с нами, в неслышном биении наших четырех сердец. Мы не говорим этих возвышенных слов, они в глубине души каждого из нас. Мы заняты работой - трудной, напряженной, рассчитанной до секунд.

Чтобы лучше вести ориентировку, ложусь на пол кабины. Сейчас наша главная задача - как можно точнее поразить объект.

Заплясали, забесновались, словно огромные сверкающие ножницы, лучи прожекторов. Яркими голубыми мечами резанули тревожное ночное небо, словно острый нож буханку черного хлеба. Вот они нащупали и схватили в свои холодные объятия наш корабль. Но что это? Справа воздух распорол огненный след трассирующих очередей.

- Внимание, истребители! - предупреждает Борисов. Но прожектора вдруг отпустили нас и стали шарить по небу правее.

- Что произошло? - спрашиваем друг друга. Разгадка пришла позже, на земле. Эти трассы выпустил экипаж Федорова как дерзкий вызов противнику. Чтобы помочь нам, он открыл демаскирующий огонь и увел прожекторы за собой. Как мы были благодарны ему за такую поддержку! Да, великое дело - взаимная выручка! Она всегда сопутствовала авиаторам в бою.

Впереди внизу огромным черным пауком распластался город с его предместьями. В воздухе повисли первые светящие бомбы, сброшенные нашими головными самолетами. Эти гигантские пиротехнические фонари, медленно опускаясь, озарили округу ярким голубоватым сиянием. Над целью стало светло. Теперь хорошо просматриваются мосты, вокзалы и основные магистрали города. Все важнейшие объекты Берлина мы досконально проштудировали по картам и схемам при предварительной подготовке.

Одна за другой соседние боевые машины освобождаются от бомбового груза. Внизу возникают огненные кусты взрывов. Они растут, сливаясь в море огня. Черный дым столбом поднимается в желто-голубое небо.

- Теперь им есть где прикурить! - озорно кричит Борисов.

Но мне даже в эту минуту не до шуток. Самолет находится на самом коротком, но самом тяжелом и ответственном участке маршрута. Теперь - ни градуса в сторону, только идеальная прямая. Стрелки приборов будто застыли. Только одна из них, тонкая, светящаяся, вздрагивая, бежит по циферблату секундомера. Кажется, она отсчитывает удары моего сердца. Наступили мгновения, ради которых экипаж пролетел многие сотни километров над вражеской территорией. Теперь исход полета в руках штурмана, в моих руках. В наушниках слышен только мой голос, только мои команды.

Враг пытается помешать нам прицельно сбросить бомбы. Разрывы зенитных снарядов становятся все гуще. Длинные мечи прожекторов вонзились в черную мякоть неба, образуя огромное световое поле.

- Разворошили осиное гнездо,- слышен голос Василия.

- Спокойно! Будь внимательней, действуй расчетливей! - говорю громко, но больше для своего успокоения.

Вот самый подходящий момент! Цель вписалась в перекрестие прицела. Теперь - пора.

"Сброс!"-приказываю сам себе и большим пальцем правой руки утапливаю кнопку бомбосбрасывателя.

Черные стокилограммовые "поросята" с усиленным фугасным зарядом со свистом понеслись на фашистское логово. Знакомое ощущение их отрыва от самолета наполнило сердце радостью.

- Экипаж! Приказ Родины выполнен! - докладываю я.

В радиотишину, бережно хранимую экипажем, ворвался писк морзянки. Борис, быстро отстроившись от помех, находит единственно необходимую станцию и посылает в эфир сначала позывные экипажа, а затем кодированное донесение о выполнении боевой задачи. Точка, тире, тире...

Сеанс связи проводится четко. Радиомост, возведенный умелыми руками связистов, соединяет нас с Родиной. Мы знаем: на земле дежурные "слухачи" у приемников ловят от экипажей каждый сигнал. Ведь там, на далеком для нас аэродроме, командование следит за нами и докладывает о ходе выполнения боевой задачи непосредственно Ставке Верховного Главнокомандования. А вот и ответ из Москвы: "Ваша телеграмма принята. Желаем благополучного возвращения".

Нет предела нашей радости от сознания того, что наступил час возмездия. Так вот же вам; фашистские изверги, получите сполна за наши разрушенные города, за гибель невинных советских людей и за мой родной Севастополь!

- Столица рейха в огне и дыму! - слышу голос Василия.

Вражеские зенитки снова усилили огонь.

- Поздно спохватились, фашистские гады! Ваше тявканье уже не страшно,- подал голос Никита.

Может, и рановато нам радоваться. Мы еще в опасном пути. Огонь с земли ежеминутно грозит нам смертью. Но главное сделано - задание выполнено. Самолет со снижением энергично выходит из огненного кольца разрывов. Больше терять высоту нельзя - можно угодить в стальные тросы плавающих в воздухе аэростатов заграждения.

Берем курс в родные края. Мечущиеся щупальца прожекторов, разрывы зенитных снарядов, вспышки рвущихся бомб и бушующее пламя пожаров - все остается позади. Чувствую полное облегчение, будто камень свалился с плеч.

Снова ведем борьбу за каждый метр высоты, чтобы полнее использовать господствующее направление ветров которые в этих географических широтах дуют с северо-запада на юго-восток, то есть в хвост нашему Ил-4. Плохо лишь то, что летние ночи коротки, а нам к рассвету необходимо выйти на свою территорию.

Только сейчас, когда все самое трудное преодолено, дает о себе знать усталость. Как-то незаметно она вошла в каждую клетку организма, разлилась по всему телу. Но расслабляться нельзя. Каждый член экипажа должен быть готов к любой неожиданности. Все время надо видеть землю, знать точно, где летишь. Нарвись самолет на один из вражеских объектов - и на нас обрушится шквал огня. Все сильнее и сильнее тревожит холод, оп проникает под комбинезон, леденит ноги.

Настраиваюсь на мощный радиомаяк - "Пчелку". В наушниках знакомые позывные и нежные мелодии музыки: это выполняются заявки участников полета. Сама собой приходит на ум песенка "Пеленг", сочиненная нашими радистами:

Два мира в эфире боролись
Сквозь грохот, и бурю, и свист
Услышал серебряный голос
В наушниках юный радист

Поймав позывной Украины
Над крышами горестных сел,
Пилот утомленный машину
По небу, как лебедя, вел

Пришли самолеты на базу,
Родные найдя берега
И песня, пожалуй, ни разу
Им так не была дорога.

Высота пять тысяч метров. Мы уже близки к завершению большого пути. Горючего в баках остается, что называется, в обрез. Перешли на снижение. Самолет словно покатился с горы. Первые лучи восходящего солнца упали на плотные свинцовые облака, которые то наплывают на нас, то отступают. Солнце отражается радостными бликами на стеклах приборов. Взгляд Василия Борисова скользит по равнодушным стрелкам, показывающим обороты моторов, давление масла и температуру головок цилиндров. Под особым его вниманием находится маленькая, голубоватая от фосфора стрелка бензочасов. Сейчас она вздрагивает у самого нуля. Бензин кончается.

Сигналы радиомаяка подтверждают, что летим в нужном направлении. В низинах медленно рассеивается туман, безоблачное небо засияло голубизной, и в кабину ворвался чистый утренний воздух.

Заходим на посадку. Это финал нашего полета на полную дальность. Несмотря на страшную усталость, Царь Борис, верный себе, приземлил бомбардировщик очень мягко. Спускаю телескопическую лесенку, вылезаю из кабины. Подбегает Марченко и осматривает самолет. На лице у техника удивление. Мы взглянули на правую плоскость и не поверили своим глазам: нижняя обшивка иссечена и разодрана.

- Ну и живуча наша машина! - восхищается Борисов.- Я слышал в воздухе свист, но никак не мог понять его происхождения.

Экипажи приземляются сегодня не очень дружно. Неторопливо отруливают машины в свои гнезда-капониры.

Подполковник Щербаков встречает каждый экипаж, выслушивает доклады командиров, а затем, деловито осматривая машины, расспрашивает о работе материальной части, расходе горючего. И тут же приказывает техникам замерить остаток топлива.

Мы обратили внимание на то, что блестящий реглан Щербакова иссечен осколками.

- Это досталось мне, когда фрицы накрыли аэродром. Не успел спрятаться в щель,- с улыбкой поясняет подполковник.- А вот ночью было похуже. Комары не давали покоя, злющие, как гестаповцы.

Аэродром был изрыт воронками. Специалисты батальона аэродромного обслуживания работали всю ночь, чтобы привести его в порядок. Они и сейчас продолжали засыпку ям и укатку летного поля.

Как хорошо - долгий и нелегкий путь уже позади! Экипаж пробыл в воздухе около десяти полных напряжения и опасностей часов. Особенно досталось Василию Борисову. Только на земле он смог по-настоящему размяться. Остальным членам экипажа можно было хоть немного двигаться, как-то менять положение тела, а он был лишен даже этого.

После длительного полета особенно приятно полной грудью вдохнуть свежий утренний воздух, затянуться табачным дымком, пройтись по сочной траве зеленого летного поля. Сдвинув шлемы на затылки, распустив "молнии" на меховых комбинезонах, летчики и штурманы направились на КП. Идут неторопливо, лишь изредка перебрасываются короткими фразами. Ведь такой продолжительный и сложный полет потребовал от каждого огромного напряжения сил.

Начальник оперативного отдела майор Светлов сердечно поздравляет всех с успешным выполнением задачи и благополучным возвращением. А мы первым делом смотрим на стену, где на черной доске, разграфленной на прямоугольники, написаны мелом хвостовые номера самолетов и фамилии их командиров. По этим данным сразу видно, кто еще не вернулся с задания. После сегодняшнего вылета на доске осталась не стертой только одна фамилия - Героя Советского Союза майора Глазкова. Все опрошенные экипажи подтвердили, что над целью не наблюдали падения сбитых самолетов. Тогда в чем же дело? Может быть, Глазков сел на другом аэродроме? Нарастала тревога. Не верили, что сбит такой опытный экипаж. Но на войне все может случиться. Присутствующие терялись в догадках. Неожиданно тишину нарушил Вячеслав Опалев:

- Не вернулись с боевого задания - это еще не значит, что погибли...

Да, при полетах в глубокий тыл врага моральные силы авиаторов подвергались очень серьезным испытаниям. Они находились за сотни километров не только от места базирования, но и от расположения своих войск, терпеливо отыскивали бреши в системе противовоздушной обороны, решительно прорывались, сквозь ее заслоны к сильно охраняемым объектам. Авиаторы прекрасно понимали, что в случае вынужденного оставления самолета над оккупированной территорией или, хуже того, над землей гитлеровской Германии, их ожидали плен или смерть. И если кому-то и выпадала такая горькая участь, то советские летчики до конца оставались верными Родине. Они всеми силами стремились вернуться в строй, вступить в новые схватки с врагом.

В лучшем положении оказывались экипажи, которым удавалось покинуть самолет над районами действия партизан. У летчиков авиации дальнего действия связь с партизанами Брянщины, Смоленщины и Белоруссии была налажена особенно хорошо. И если уж случалось, что к ним попадали летчики, то они оказывали им должное гостеприимство и всячески содействовали быстрейшему возвращению на Большую землю.

Но партизаны были не только хлебосольными хозяевами, которые делились с летчиками последним, что имели. Они нередко привлекали членов экипажей к выполнению боевых заданий. Многие из авиаторов активно участвовали в различных партизанских рейдах и боях и, надо сказать, дрались с фашистами на земле не хуже, чем они это делали в воздухе. Особенно долго пришлось партизанить нашему летчику капитану Леониду Мотасову и его штурману капитану Ивану Васькину. Может быть, к партизанам попадет и командир эскадрильи майор Глазков? Ответ на этот вопрос даст только время...

В столовой нас ждал роскошный завтрак. Для каждого экипажа торт. Это уже настоящий праздник. Да и как не торжествовать нам, если боевой вылет на такую цель, как Берлин, совершен успешно. Вот если бы и Глазков был среди нас...

От встречи с друзьями, от необычного шума немного кружилась голова. После завтрака по всему телу разлилась приятная теплота. Все, что совсем недавно было пережито в полете, теперь казалось тяжелым сном.

Возвратившись в общежитие, быстро раздеваюсь. Хочется закрыть глаза и крепко-крепко уснуть...

Отдых на войне - понятие относительное. Вновь готовимся в дальний путь. В те дни Ставка Верховного Главнокомандования требовала усилить удары по фашистскому логову. И мы снова преодолеваем огромные расстояния, пробиваемся через очаги беснующихся гроз, встающих на пути бомбардировщиков. Опять надрывно ревут моторы обледеневшего самолета.

В ночь на второе сентября наш экипаж вылетел на бомбардировку Варшавы. В то время она была одной из важных баз снабжения гитлеровской армии, плацдармом для сосредоточения и развертывания армий, переформирования воинских частей. Это был и узел шести железнодорожных направлений, через который шли на Восточный фронт эшелоны с живой силой, техникой, боеприпасами и продовольствием. Сюда же на отдых прибывали фашистские солдаты и офицеры.

Большое удаление Варшавы от линии фронта успокаивало немцев. Они считали ее недосягаемой для нашей авиации и потому не уделяли должного внимания прикрытию города с воздуха.

Поставленная нам задача требовала высокой точности бомбометания; надо было поразить только заданные объекты, всячески оберегая от поражения жилые кварталы.

И вот мы над целью. Видим освещенные улицы, движение городского транспорта. Слабая и к тому же неподготовленная к отражению нашего внезапного налета противовоздушная оборона Варшавы не смогла оказать нам серьезного сопротивления. После бомбардировки железнодорожный узел стал похож на гигантский разбросанный костер. На его территории вспыхивали новые и новые пожары. Быстро распространяясь, они как бы очертили огненные контуры узла, в середине которого рвались эшелоны с боеприпасами и горючим. Волны черного дыма поднимались вверх, сливаясь в неподвижное черное облако.

Много лет спустя, изучая архивы военных лет, я прочел письмо немецкого офицера, оказавшегося свидетелем этого налета. Вот что он писал своему товарищу на фронт:

"Ты уже, наверное, слышал, что русские нанесли нам визит. Мы забрались в глубокое убежище, но и там были слышны разрывы бомб.

После удара мы осмотрели работу русских летчиков. Это ужасно! Ты должен помнить семиэтажную гостиницу против Центрального вокзала. В ней проживали наши офицеры не только из местного гарнизона, но и приезжие. Прямым попаданием бомбы гостиница разрушена. Многие находившиеся там погибли. Среди погибших полковник генерального штаба, прибывший накануне из Берлина. Разрушены казармы СС. Несколько бомб попали в форт. Сильно пострадали несколько военных предприятий и Западный вокзал. Все, что натворили русские, не перечесть. До сих пор нам здесь жилось уютно и спокойно. Каждый радовался, что находится в глубоком тылу, и считал себя в полной безопасности. Русские разрушили эту идиллию" .

Полеты в глубокий тыл врага умножали наш опыт, укрепляли у нас уверенность в успехе. Мы были готовы нанести бомбовые удары по любым объектам. И все же иногда сталкивались с неожиданностями. Помнится, 5 сентября мы подготовились провести очередной налет на Берлин. Экипажи заняли места в самолетах, запустили моторы. Самолеты уже рулили на старт. Вдруг к головному бомбардировщику подъехала легковая машина, из которой с картой в руках выскочил штурман дивизии подполковник Читайшвили. Он взобрался на плоскость и что-то стал объяснять.

- Наверное, опять немецкие бомбардировщики идут,- высказал догадку Василий Борисов.

И вот по цепочке от самолета к самолету полетела команда:

- Лететь на среднее "Б"!

Среднее "Б" - это Будапешт. Но почему? Мы же готовились лететь на Берлин...

Пока шло перенацеливание на среднее "Б", самолеты были уже в воздухе. Наш экипаж получил радиограмму: "Вылет на Берлин отменяется по метеоусловиям. Бомбардировать объекты Будапешта..."

Мы знали, что в столице Венгрии сконцентрирована почти вся крупная промышленность страны, в том числе и военная. Город являлся базой снабжения немецко-фашистских войск техникой и вооружением. Вот почему было принято решение подвергнуть военные объекты Будапешта ударам с воздуха.

Впереди по курсу довольно высокие Карпатские горы, похожие на гигантские паруса, выше их вздыбились мощные грозовые облака, идут ливневые дожди. Путь экипажам прегражден. Строго ограниченный запас горючего не позволяет искать проходы в тучах, поэтому к цели пробились немногие. Тем не менее удар был удачным. При подходе к городу экипажи не встретили сильного противодействия.

Бомбардировка началась в полночь по освещенным объектам. Фашисты настолько растерялись, что в течение сорока минут не смогли выключить уличное освещение.

Через несколько дней последовал повторный налет на Будапешт. К этому времени военные власти успели предпринять кое-какие меры к созданию противовоздушной обороны города. Теперь его прикрывали зенитная артиллерия и до сорока прожекторов. И все же наш удар был значительно эффективней первого. О его результатах мы судили не только по собственным наблюдениям, но и по сообщениям "Правды", "Известий" и других центральных газет, опубликовавших короткие информации по материалам иностранной печати. Например, 19 сентября газета "Санди экспресс", ссылаясь на сообщение своего корреспондента из Стамбула, писала: "Особенно серьезные повреждения нанесены Будапешту. Сильно поврежден железнодорожный вокзал... После первых налетов театры города стали прекращать работу в 21.30. Населению предложено не загружать телефоны в течение 12 часов после каждого налета, так как телефонная связь нужна для постов санитарной службы и других официальных переговоров". Анкарский корреспондент газеты "Нью-Йорк Тайме" утверждал, что в Будапеште был разрушен большой химический завод и сильно повреждена железнодорожная станция.

Меняются маршруты наших боевых вылетов, меняются дели, по которым мы наносим все более чувствительные удары. 10 сентября экипажи полка в третий раз в этом году вылетели на бомбардировку Берлина. Полет был исключительно трудным. Над Прибалтикой, казалось, непреодолимой стеной встал мощный циклон. Тяжело груженные бомбардировщики швыряло в воздухе, как детские самолетики, заряжало электричеством, совсем рядом вспыхивали молнии. И все же наши "илы" пробились к цели. Враг встретил нас всей силой противовоздушной обороны. Но и это не смогло остановить советских летчиков. Они нанесли удары гораздо более мощные, чем во время второго налета, совершенного 30 августа.

14 сентября. Новый удар по военным объектам Бухареста. Слабая противовоздушная оборона города не смогла стать серьезной помехой для выполнения поставленной нам задачи: мы бомбили цели с высоты 1500-2000 метров.

Наши удары по военно-промышленным объектам и административно-политическим центрам фашистской Германии и ее сателлитов наносили врагу не только большой материальный ущерб. Они оказывали сильное моральное воздействие на население этих стран, разоблачали крикливые заявления вражеской пропаганды о том, что "скорее падут столицы всех стран мира, нежели падет Берлин", что "ни один камень не содрогнется в Берлине от постороннего взрыва". А Геринг когда-то клялся Гитлеру покончить с собой, если хоть одна бомба противника упадет на Берлин.

Только после неоднократных наших ударов радио и печать врага были вынуждены сообщить о налетах советских бомбардировщиков на объекты Германии и ее союзников. Близость возмездия стала для гитлеровского руководства не отвлеченным понятием, а реальным фактом.