Улеглись волнения выпускных экзаменов. В предвыходной день курсанты нашей учебной эскадрильи с особым нетерпением ждали рассвета. Наступило тихое и ясное утро. По команде "Подъем" вчерашние ученики, что называется, одним махом вскочили со своих постелей. Они быстро побрились и умылись, надели непривычную парадную форму, до зеркального блеска начистили сапоги, а когда подали команду строиться, без промедления встали в строи. Начался церемониал произведения курсантов в лейтенанты.

Торжественно-строгую тишину нарушила отрывистая команда:

- Смир-р-но!

Грянул оркестр. Чеканным шагом к строю приближается начальник училища генерал-майор авиации Степан Акимович Красовский. Чувствуется, что настроение у него такое же праздничное, как у нас.

- Здравствуйте, товарищи!-обращается он к нам, вчерашним курсантам.

Набрав полные легкие воздуха, громкой скороговоркой отвечаем:

- Здраст!

Красовский тепло поздравил нас с успешным окончанием училища и по-отечески дал напутствие перед трудной дорогой в небо.

Торжественная обстановка, ободряющие слова начальника училища, преподавателей и летчиков-инструкторов заставляли нас по-новому осознать свою самостоятельность в жизни. Они как-то возвышали каждого в собственных глазах. Хотелось сделать что-то особенное. Я подумал: вот мы и штурманы. Видимо, с этого начинали свою летную жизнь все воздушные богатыри, даже Валерий Чкалов. Огромная ответственность ложилась на наши плечи.

Отзвучала музыка выпускного вечера, открутились в прощальном вальсе молодые пары. Прощай, училище! Прощай, полюбившийся нам Краснодар! Новые штурманы - лейтенанты разъезжались в разные концы страны. Впереди лежала дорога в новое, еще неизведанное, дорога, избранная нами на всю жизнь...

И вот мы в поезде. Он мчит нас к месту назначения. В вагоне обычная дорожная обстановка: разговоры, шутки, горячие споры. А за окнами, непрерывно сменяясь, проплывают картины родной русской природы: раздольные луга и поля, манящие свежестью леса, начинающие уже желтеть, утопающие в садах села. Заметная желтизна в кронах некоторых деревьев, созревающие яблоки и груши говорят о приближении осени. Однообразный перестук колес навевает грусть о чем-то навсегда уходящем.

Вспомнился родной Севастополь с его белоснежными домами. Будто наяву вижу бегущие по улицам открытые трамвайчики. Они доставляли пассажиров из центра города к вокзалу или на Корабельную сторону по узкому, но довольно крутому карнизу у кромки Южной бухты. Перед мысленным взором встают Приморский и Исторический бульвары - символы боевой славы русских моряков, беззаветно защищавших Севастополь от иноземных захватчиков в 1854-1855 годах, знаменитая Севастопольская панорама, памятник Корнилову, воздвигнутый на вершине Малахова кургана.

Две стихии - вода и солнце - олицетворяют в моей памяти Севастополь. Но прежде всего он неотделим от моря. Скалистые берега живописных бухт с давних времен стали пристанищем торговых и военных кораблей. Отсюда уходили они в близкие и дальние странствия, здесь не раз наши военные моряки храбро и стойко отражали набеги чужеземных захватчиков. Как напоминание новым поколениям звучат слова, высеченные у подножия памятника адмиралу Корнилову: "Отстаивайте Севастополь..."

С морем, с флотом была связана жизнь многих тысяч моих земляков. Казалось, и мне судьба с детства уготовила тельняшку и флотскую службу. Но меня рано увлекло и покорило небо. А началось все так. В детстве все мы стремились забраться куда-нибудь повыше и заглянуть подальше за горизонт. Это было вполне естественным: хотелось получше узнать пока еще мало изведанный мир. Однажды в пионерском походе нам довелось подняться на утес Байдарских ворот. Перед нами открылась безграничная даль синего моря. Кружившие в небе и над волнами чайки как бы звали нас к себе. Все это и заронило в душу первую мечту о полетах.

Позже во время летних каникул мне не раз приходилось бывать у родственников, живших недалеко от Севастополя, в Каче, где находилась старейшая школа летчиков. Забравшись на самый высокий пригорок, я мог часами наблюдать за полетами. Самолеты, будто огромные птицы, взмывали с зеленого ковра аэродрома, с нарастающим гулом уходили в небо и, удаляясь, постепенно превращались в едва заметные точки. Всякий раз мы с огромным волнением и нетерпением ждали их возвращения и посадки. Наше детское воображение поистине поражало то, как самолеты быстро и уверенно набирали высоту и, пролетев большое расстояние, снова появлялись над аэродромом, делали большой круг и опускались точно у белого полотнища, мелко вздрагивающего от ветра. Еще большее восхищение вызывали летчики. Стройные, одетые в блестящие кожаные регланы, они казались нам сказочными властелинами огромных крылатых машин.

- Эх, елки-палки! Вот бы прокатиться по воздуху, - вслух мечтал каждый из нас, глядя, как волновалась и будто от урагана ложилась трава позади рулящих самолетов...

Увлечение авиацией не прошло и позднее, когда я уже учился в Севастопольском строительном техникуме. Бывало, идет лекция, а меня мечты уносят то в небо, то на шумные аэродромы. Не замечая того, воображал себя сидящим за штурвалом самолета, парящего в бездонной Синеве. В такие минуты карандаш или ручка, повинуясь моим "заоблачным" настроениям, непроизвольно начинали выводить силуэты красивых и изящных крылатых машин, фигуры летчиков, облака...

Мечта сбылась: я стал курсантом Краснодарского училища штурманов. Выданная нам форма очень понравилась. На левом рукаве гимнастерки красовался знак, вышитый серебристо-золотой канителью: летящая птица, над ней - звездочка в центре скрещенных мечей. Кто из молодых парней не завидовал и не мечтал об этом отличии, указывающем на принадлежность к летному составу Военно-Воздушных Сил Красной Армии.

А разве забудешь первый полет! Самолет Р-5 плавно оторвался от зеленого ковра, оставляя внизу уменьшающиеся аэродромные строения, дороги, ленту реки, дома. С высоты казалось, что паришь над огромной картой, выполненной умелой рукой художника, на которую он не пожалел самых сочных красок своей палитры. Насколько хватало глаз, просматривалась светлая зелень полей и темные полосы лесов, блестели зеркальные овалы озер, серебристой змейкой извивалась река Кубань. В бесконечную даль уходили дороги, линии электропередач, далеко на горизонте в струящейся дымке, похожие на островерхие серебристые шатры, сливались с небом Кавказские горы. Даже теперь, когда окончено училище, все ото осталось в памяти, как увлекательная, только что прочитанная книга.

Мысли вновь уносят меня в родной Севастополь, где, как мне кажется, больше всех ждет моего отпуска Надя Яненко. Мы учились в одном техникуме. Как-то неожиданно она привлекла мое внимание на одном из вечеров самодеятельности. Раньше я почему-то не обращал внимания на эту подвижную девушку небольшого роста, со светлыми пушистыми волосами цвета зрелой пшеницы, с большими голубыми глазами. А тут, на вечере, Надя посмотрела на меня так, что от ее взгляда все будто вспыхнуло и затрепетало в моей душе. В тот вечер я проводил Надю. Знакомство переросло в большую дружбу, а затем и в крепкую любовь. Мы помогали друг другу в учебе, а в свободные вечера бродили по скверам или набережным, строили планы на будущее. Училище на время разъединило нас, но не прервало дружбу. Мы жили надеждой, что в скором времени встретимся, и теперь уже навсегда. В первый же отпуск вернусь в часть с молодой женой...

Поезд приближается к столице Латвии - Риге. Мы, молодые штурманы, испытывали волнение и любопытство. Еще совсем недавно мы внимательно следили за развитием событий в Прибалтике. Почти год назад полчища фашистской Германии вторглись в Польшу. Трагическая судьба этой страны вызвала глубокую тревогу у трудящихся Латвии, Литвы и Эстонии. Они поняли: гитлеровская военная машина стоит у порога их мирного дома, фашистская агрессия может произойти в любой день.

Мы знали, что народы Прибалтики обязаны своей независимостью Великому Октябрю. Они тяготели к Советскому Союзу, от которого были отторгнуты контрреволюцией в первые годы Советской власти, видели в нашей стране надежного и единственного друга, способного оградить их от гитлеровской агрессии.

Учитывая жизненные интересы и стремления народов Прибалтики, Советское правительство в конце сентября - начале октября 1939 года заключило с правительствами Литвы, Латвии и Эстонии договоры о взаимной помощи. На основе этих договоров в Прибалтике разместились некоторые части Красной Армии. Одной из них был 7-й дальнебомбардировочный полк, в который ехали служить мы - несколько выпускников Краснодарского училища штурманов.

В последние месяцы в прибалтийских буржуазных государствах резко обострились экономические и политические противоречия. Антинародная политика их профашистских правительств вызывала все большее возмущение народов этих стран. По всей Прибалтике нарастала революционная борьба трудящихся, руководимых коммунистическими партиями. В июне 1940 года фашистская диктатура была свергнута во всех трех странах. Власть перешла в руки народа, а через месяц вновь избранные сеймы Латвии и Литвы, а также дума Эстонии вынесли решения о вхождении своих республик в состав Советского Союза. Верховный Совет СССР удовлетворил их просьбу.

И вот теперь нам предстояло жить и нести службу среди людей, которые буквально считанные дни назад стали советскими гражданами. Мы родились и выросли при Советской власти, для нас она самая близкая и дорогая. Они же, по существу, еще вчера жили в чуждом нам буржуазном мире.

На вокзале в Риге нас встретил заместитель командира полка по политической части батальонный комиссар Николай Васильевич Очнев. Теперь надо было ехать в Елгаву, где находится полк. Очнев не терял времени и в дороге заводил беседы с молодыми штурманами. И всякий раз он напоминал нам, насколько важно поддерживать дружеские отношения с местными жителями, с представителями власти, только что утверждающейся в Советской Латвии. Ведь о советских людях, о нашей стране здесь судят по ее представителям - воинам Красной Армии. На всех нас батальонный комиссар произвел очень хорошее впечатление. Уже в первой беседе мы почувствовали его неподдельный интерес и внимание к людям, партийную заботу об общем деле.

В тот же день познакомились с другими командирами и начальниками. Нас приняли командир полка - опытный боевой летчик, уже тогда имевший правительственные награды, - подполковник Шалва Алексеевич Дзамашвили, начальник штаба подполковник Константин Никифорович Шевчук, штурман полка майор Григорий Иосифович Читайшвили. С гордостью рассказывают об истории полка. Он сформирован всего два с половиной года назад, но личный состав уже открыл первые страницы боевой летописи. За героизм, проявленный в боях с белофиннами, многие летчики, штурманы, радисты награждены орденами и медалями. В ходе боевой учебы экипажи летают на боевое применение днем в сложных метеорологических условиях, а командиры эскадрилий и звеньев осваивают полеты ночью.

Рассказывая обо всем этом, они внимательно присматривались к нам, изучали нас со всех сторон и в первую очередь интересовались нашей подготовкой. Из бесед и разговоров каждый из нас твердо уяснял главное: на нас, молодых штурманов, возлагают большие надежды. Это радовало и одновременно заставляло серьезно задуматься об ответственности за порученное дело. С нас будут спрашивать без скидки.

Начался ответственный, а потому и нелегкий период нашей летной жизни. Надо было знаниями и первым накопленным опытом подтвердить право занять достойное место в строю однополчан. Каждый новый день был насыщен различными занятиями, тренировками и работой на материальной части. Руководителями таких занятий были, как правило, командиры и штурманы звеньев. Спрашивали за все строго, замечали даже малейшие оплошности. Штурману дальнего бомбардировщика нужны большие знания, собранность, четкость мышления, быстрая реакция, предельная аккуратность в работе.

Так, к предстоящей проверке знаний района полетов в радиусе 500 километров с нас требовали не только вычертить по памяти схему его базирования с характерными изгибами рек, очертаниями береговой линии моря, конфигурацией крупных населенных пунктов, но и безошибочно назвать курс и расстояние до любого из них туда и обратно. Штурман эскадрильи капитан Мустафин, несмотря на свою строгость, зачетом остался доволен.

По-своему требовательными были и метеорологи, учившие нас читать синоптические карты, оценивать метеообстановку, учитывать климатические особенности района полетов.

Наконец сданы обязательные предполетные зачеты и проведены ознакомительные полеты в районе аэродрома. Опытные командиры помогают нам, молодым штурманам, овладевать новым для нас оборудованием и вооружением дальнего бомбардировщика ДБ-ЗА - цельнометаллического моноплана конструкции С. В. Ильюшина. Эту машину летчики почему-то назвали ласковым именем "Аннушка", которое приобрело потом всеобщую известность. Одновременно штурманы звеньев учили молодежь быстро и безошибочно отыскивать цели на полигонах и метко поражать их учебными бомбами. Одним словом, закрепляя знания, полученные в училище, мы обретали навыки самостоятельной работы. Все, кому довелось преодолеть этот рубеж, хорошо представляют, сколько у нас было радостей и огорчений.

Нельзя сказать, что вся паша учеба проходила гладко. У каждого в молодости бывают промахи, которые потом остаются уроком на долгие годы. Так случилось и со мной. Как-то во время очередных занятий вызывает меня старший штурман полка майор Григорий Читайшвили и с заметным южным акцентом говорит:

- Товарищ лейтенант, вы не знаете наставления по штурманской службе...

Эти слова ошеломили меня.

- Товарищ майор, - попытался оправдаться я, - по знанию этого наставления у меня высокая оценка, раньше ко мне никто претензий не предъявлял.

- Повторяю, вы не знаете НШС, - категорически отверг мои доводы майор.

Конечно, мне было обидно выслушивать такой упрек, и я стал перебирать в памяти, где и какой просчет допустил. А тем временем майор с невозмутимым спокойствием продолжал:

- Перепишите наставление так, чтобы на одной стороне листа был вопрос, а на другой - краткий ответ. Срок - двадцать четыре часа...

Мне оставалось только ответить "есть!", повернуться кругом и выйти.

Пришел в общежитие и сразу же приступил к работе. Конечно, занятие было малоприятным, тем более что надо мной подтрунивали друзья. Время шло, а мне удалось к указанному сроку выполнить немногим более половины задания. Пришлось доложить майору. Выслушав меня внимательно, он, как мне показалось, уже более дружелюбно сказал:

- Ничего, товарищ лейтенант, не волнуйтесь. Даю вам еще сутки, работайте... '

Наконец задание выполнено. Докладываю об этом майору. Читайшвили внимательно перелистал объемистый "труд" и, явно оставшись довольным, сказал:

- Вот теперь я уверен, что вы знаете НШС. Вы хорошо поняли, кто такой штурман? - опять озадачил он меня вопросом, ответ на который, как мне казалось, я мог дать без запинки. Но Читайшвили сделал это сам: - Штурман - это впередсмотрящий воздушного корабля. Его рабочее место впереди, в остекленной со всех сторон кабине Ф-1, или, как вы ее шутя называете, "моссельпроме". Штурман-это навигатор, бомбардир и воздушный стрелок. Он осуществляет самолетовождение, производит бомбометание, а в случае нападения врага на самолет отражает его атаки огнем из пулемета. В полете он учитывает и путевую скорость самолета, и ветер по высотам, и рельеф местности, и многие другие факторы. И все это он должен делать в считанные секунды. А НШС - это основа штурманской службы на всю жизнь...

Да, майор был прав. Потом много раз я вспоминал его добрым словом.

Пришло долгожданное время самостоятельных полетов в составе штатного экипажа. Моим первым командиром корабля стал сержант Володя Петрищев. Его светящееся доброй улыбкой лицо, юношеская фигура, звонкий тенорок и большая подвижность как-то не вязались с привычным представлением о героической профессии летчика.

До нашей встречи с Петрищевым будущий командир корабля рисовался в моем воображении этаким суровым богатырем с чеканным профилем лица. И в самом деле, командиры кораблей ТБ-3 , как правило, были людьми сильными и рослыми. Открытая пилотская кабина, где летом нестерпимо пекло, а зимой белели нос и щеки от мороза, значительные нагрузки при пилотировании, сильный шум от работающих моторов в многочасовом полете требовали большой физической выносливости.

Но "нетипичный" вид Володи не мешал ему твердо и уверенно командовать экипажем, смело и грамотно пилотировать самолет. Летал он без напряжения, можно сказать даже легко и ловко. Движения штурвала и те у него были по-своему красивыми и хорошо скоординированными. С Петрищевым мы быстро сдружились, всегда хорошо понимали друг друга.

Наш комсомольский экипаж выполнял летные упражнения днем на отработку элементов боевого применения, в зону, по маршрутам с. бомбометанием и без него, на больших и малых высотах, производил воздушные стрельбы по конусам и по наземным мишеням.

Только в ноябре экипажу предоставили отпуск. Сразу поспешил в родной Севастополь. Вернулся в полк не один, а с молодой женой Надей. В гарнизоне нас встретили приветливо. Дали комнату, в кругу друзей мы отпраздновали скромную, но веселую свадьбу.

И снова полетели дни напряженной боевой учебы. В конце декабря для инспектирования полка прибыл командир бомбардировочного авиакорпуса генерал-майор авиации В. И. Изотов. Четыре эскадрильи при проверке показали неплохие результаты. Старалась не отстать и наша комсомольско-молодежная эскадрилья. Но вот сработал "закон подлости". При рулении у самолета младшего лейтенанта Криштопа отказали тормоза, и он винтом рубанул по плоскости наш самолет, находившийся на стоянке. Повреждение было незначительное, но этого было достаточно, чтобы полеты были прекращены.

- Раз вы еще не научились рулить по аэродрому, проведем тренаж на земле "пеший по-летному", - обращаясь к нам, сказал генерал.

- А что это такое? - спросил я в недоумении командира звена старшего лейтенанта Диденко.

- Это когда на земле выполняется то, что должно делаться в воздухе.

На летном поле были выложены стартовые знаки. Место стартера занял сам командир корпуса. В зимнем обмундировании летный состав полка выстроился в колонну эскадрилий, эскадрильи по звеньям, а звенья поэкипажно. Впереди экипажа штурман, за ним летчик и стрелок-радист, то есть так, как они находились бы в самолете. Каждый экипаж поочередно подходил к стартовой черте и по взмаху флажка генерала мелкой рысцой делал "коробочку" по заснеженному аэродрому, с расчетом выхода на посадочный знак "Т". Плохо приходилось тем, кто пытался срезать круг. Их ожидал выложенный из полотнища "крест" - знак, запрещающий посадку, а это означало, что необходимо немедленно заходить на второй круг. К вечеру мы до того "налетались", что едва волочили ноги. Видя это, генерал объявил перерыв.

Пока летчики ужинали, аэродромная команда готовила ночной старт из плошек. У командира корабля "выруливающего" экипажа теперь в руках светились фонари "летучая мышь" - зеленый и красный. Но к нашему общему ликованию "ночные полеты" продолжались недолго. Младший лейтенант Михаил Головко, получив разрешение на очередной "взлет", двинулся вдоль направляющих огней и скрылся за дамбой, предохранявшей аэродром от разлива реки Лиелупе.

Генерал Изотов видел, как скрылись огни стартовавшего экипажа, и немедленно поехал на автомашине к месту "происшествия". А в это время экипаж Головко, удобно расположившись на противоположной стороне дамбы, устроил перекур. Заметив командира корпуса, летчик погасил папиросу, пошел ему навстречу и четко доложил:

- Товарищ генерал! Экипаж младшего лейтенанта Головко произвел вынужденную посадку из-за отказа мотора!

Трудно сказать о настроении комкора в те минуты, но, вероятно, ему пришлась по душе находчивость и дерзкая выходка летчика. Вернувшись к летному составу, он громко и, как нам показалось, шутливым тоном сказал:

- Даже на тренировке не можете обойтись без происшествий. Командир полка, отбой. Экипажам предоставить отдых...

На первый взгляд тренировки "пеший по-летному" казались нам смешными и нелепыми, но они приносили свою пользу, особенно при организации полетов в плотных строях. Так было и при подготовке к майскому параду над Ригой в сорок первом году. Прежде чем начать полеты, на земле были проведены тренировки эскадрилий. Для этого на летном поле расставляли на нужных интервалах и дистанциях самолеты. Командиры и штурманы кораблей смотрели из своих кабин под разными углами, визировали и запоминали видимые детали соседних машин такими, какими они будут выглядеть в воздухе. Только после таких занятий на земле приступали к тренировкам в воздухе.

Отшумел над прибалтийскими республиками первый советский Первомай. А вскоре после праздника мы получили приказ: полк перебазируется в Едрово. Наскоро попрощались с семьями, с полюбившейся нам Елгавой, с аэродромом, к которому успели привыкнуть. Наше место на нем заняли истребители и скоростные бомбардировщики СБ.

В Едрово безо всякого перерыва включились в боевую учебу. В короткие сроки летному и техническому составу предстояло освоить новый дальний бомбардировщик ДБ-ЗФ (Ил-4). Созданный конструкторским бюро под руководством С. В. Ильюшина, этот самолет вполне отвечал требованиям времени. С гордостью и удовлетворением узнали мы основные тактико-технические данные машины, которой было суждено стать основным типом самолетов в частях дальней авиации в Великую Отечественную войну. Два мощных мотора воздушного охлаждения, скорость около 450 километров в час, потолок приближался к 7000 метров, дальность полета - к 4000 километров. Бомбовая нагрузка тоже солидная - до 2500 килограммов. Самолет обладал и мощным стрелково-пушечным вооружением.

С возрастающим интересом, с каким-то особым душевным подъемом овладевали мы новой машиной. Казалось, нас не утомляют даже интенсивные полеты и тщательные разборы каждого успеха и промаха.

А тем временем в Европе продолжало полыхать пламя второй мировой войны. Все с большей тревогой и озабоченностью следили мы за сообщениями печати и радио. Особенно много дискуссий и разговоров среди летного и технического состава вызвало опубликованное 14 июня сообщение ТАСС, в котором утверждалось, что слухи о намерении Германии порвать пакт и предпринять нападение на Советский Союз лишены всякой почвы. Но доходившие до нас тревожные сообщения о провокационных нарушениях нашего воздушного пространства немецкой авиацией все чаще рождали предчувствие приближающейся грозы...

ТРЕВОГА БЕЗ ОТБОЯ

В четыре часа утра памятного июньского воскресенья сорок первого года надрывный вой сирены поднял полк по боевой тревоге. Они бывали и раньше, но на этот раз сердца подсказывали нам: это не просто учебная тревога. Прихватив все необходимое, быстро выбегаем из общежития. Потом поэкипажно выстраиваемся у самолетов. Встречаемся взглядами, будто надеемся в глазах товарища, соседа по строю прочитать ответ на вопрос: что это, война?..

Вскоре командир полка получил первое сообщение: рано на рассвете сотни немецких самолетов неожиданно, без объявления войны, нарушили воздушное пространство Советского Союза и бомбили ряд наших городов. По всей границе завязались бои. И как наглядное подтверждение этой суровой вести - попытка вражеских самолетов бомбить наш аэродром.

Летчики, штурманы, техники сосредоточенно и сноровисто делают свое дело - готовят самолеты к боевому вылету. Залито горючее, подвешены бомбы, заряжены пулеметы, проверены приборы. В любую минуту нам может быть поставлена боевая задача. Командир полка и штаб поддерживают постоянную связь с вышестоящим командованием. Никаких конкретных распоряжений от него пока нет.

Но вот поступил приказ: немедленно перелететь на полевой аэродром. Эскадрильи одна за другой уходят в утреннее небо. Новое место базирования - ровная луговина около маленькой деревушки, что недалеко от Старой Руссы. На зеленом поле самолеты с серебристой обшивкой явно демаскируют себя, и через несколько минут после приземления мы начинаем на участке, покрытом мелколесьем, сооружать капониры. Чуть поодаль будет наше первое фронтовое жилье - шалаши из веток и свежей травы,

В .двенадцать часов громкоговоритель разнес над аэродромом суровые и гневные слова заявления Советского правительства:

- Сегодня, в четыре часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны, германские войска напали на нашу страну...

"Значит, началось всерьез", - мелькает в сознании. То, чего ждали и не ждали. К чему готовились и все же не особенно верили, что оно начнется так скоро и так неожиданно. В одно мгновение мысль уносит меня на самую границу, и кажется, что репродуктор вместе со словами заявления правительства доносит и отзвуки далекой канонады. Кажется, слышишь удары собственного сердца, в котором все сильнее стучит тревога за родную страну, за ее народ, за все, что бесконечно дорого нам. И рядом со всем этим - жена, оставшаяся в Елгаве. Так вот случилось, что она вместе с семьями наших летчиков, штурманов и техников оказалась у самого фронта, а мы от него за сотни километров...

- Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами, - доносится из репродуктора.

Да, мы верим в победу, верим в то, что она будет завоевана. Только никто из нас не знал тогда, что прозвучавшая на рассвете боевая тревога будет самой долгой, что от новых мирных дней нас отделяют 1418 огненных дней и ночей, что путь на Берлин нам придется начинать не от Перемышля и Бреста, а от Москвы и Сталинграда, что многим из нас не суждено дожить до победы...

Едва смолк голос В. М. Молотова, как на аэродроме начался митинг. Летчики, штурманы, техники, младшие авиационные специалисты твердо и гневно заявляли о своей решимости сражаться- с коварным врагом до полного его разгрома, заверяли Родину, партию, народ, боевых товарищей, что во имя свободы и независимости Отечества не пожалеют ни сил, ни жизни...

Четыре десятки бомбардировщиков вылетели на выполнение первой боевой задачи. Им предстоит нанести удар по военно-промышленным объектам ближнего тыла фашистской Германии - в Восточной Пруссии. Наш экипаж остался на аэродроме - обнаружена серьезная неисправность в одном из двигателей. С завистью и тревогой смотрим, как в глубине ясного летнего неба уменьшаются и тают серебристые ДБ-3Ф. Их экипажи предупреждены, что выполнять задание придется без прикрытия истребителей. Мы поняли: от внезапного удара вражеских бомбардировщиков по нашим приграничным аэродромам истребительная авиация понесла серьезные потери.

Стрелки часов будто притормаживают, и время идет медленно и томительно. Мы, оставшиеся на аэродроме, то всматриваемся в даль, то прислушиваемся, ожидая возвращения товарищей. Вот на горизонте показались первые точки. Они приближаются, слышнее становится знакомый и привычный гул моторов.

Свободные от бомбовой нагрузки самолеты легко приземляются на зеленый ковер поля. Умолкают моторы, и мы спешим к стоянкам, чтобы сейчас же, немедленно увидеть и услышать тех, кто уже побывал в пекле начавшейся войны, был над территорией врага, получил крещение огнем. Что это так, нам сразу становится ясно: самолеты изрядно посечены пулями и осколками зенитных снарядов.

Кажется, что экипажи выбираются из машин нарочито медленно. Штурманы, летчики, стрелки-радисты и стрелки смотрят на нас то ли с радостью, то ли с удивлением. Из их немногословных рассказов узнаем: несколько экипажей погибли над целью от огня вражеских истребителей и зенитной артиллерии, некоторые на поврежденных машинах произвели вынужденную посадку.

Экипажи полка совершали боевые вылеты и в последующие дни. Нам было известно, что обстановка на фронте становилась все более тяжелой. Вражеские танковые и моторизованные соединения рвались в глубь территории нашей страны. Чтобы сдержать, остановить их, нужны были немалые силы. А их явно не хватало. Фронтовая авиация в первый же день войны понесла крупные потери. Сухопутные войска испытывали острый недостаток в танках и артиллерии.

В этих условиях для нанесения ударов по переправам, по танковым и моторизованным группировкам гитлеровских войск наше командование было вынуждено использовать и дальние бомбардировщики. Их удары причиняли врагу чувствительный ущерб. Но наши самолеты уходили к целям без сопровождения своих истребителей и непременно сталкивались с вражескими, имевшими превосходство над бомбардировщиками в маневре, скорости, стрелково-пушечном вооружении. Это приводило к серьезным потерям. Почти с каждого боевого задания не возвращалось несколько экипажей.

А вскоре вражеская авиация навестила и наш аэродром. Утром, когда почти все экипажи ушли на выполнение очередного боевого задания, недалеко от нас, на железнодорожном разъезде, остановился эшелон. Мы с Володей Петрищевым, пребывающие из-за ремонта самолета во "фронтовом безделье", поспешили к поезду с надеждой: а вдруг он идет из Риги и мы хоть что-нибудь узнаем о наших семьях. Когда подошли к вагонам, увидели, что в них много детей.

Вдруг до нас донесся вой сирены - сигнал воздушной тревоги. К аэродрому на небольшой высоте приближались две шестерки "юнкерсов". Но, заметив, что он пуст, фашисты начали разворачиваться над эшелоном. Дети и сопровождавшие их женщины выскакивали из вагонов и бежали в поле в надежде найти укрытие. Они не осознавали, что на ровной, открытой местности становятся еще более беззащитными. Предвидя беду, мы изо всей мочи стали кричать:

- Ложись! Ложись!

То ли гул моторов заглушал наши голоса, то ли от страха и сознания своей беспомощности, но женщины и дети продолжали бежать. Послышался свист бомб.

- Ложись! Ложись! - снова закричали мы. Земля вздрогнула. Над ней взметнулись черные фонтаны. Одна бомба разорвалась настолько близко, что по нас стеганула горячая упругая волна и над головой с шипеньем пронеслись осколки. Бомбы рвались и вблизи аэродрома, и в прилегающей к нему деревне. Потом в воздухе застучали очереди крупнокалиберных пулеметов: вражеские летчики открыли огонь по эшелону и рассыпавшимся по полю людям.

Когда фашистские самолеты улетели и дым немного рассеялся, мы увидели жуткую картину: горели разбитые вагоны, полыхала в огне деревня. В наступившей тишине со всех сторон доносились крики о помощи. Они леденили душу. Пострадал и наш аэродром, поскольку никаких средств противовоздушной обороны у нас не было. Чтобы положить конец безнаказанным действиям вражеской авиации, командир решил привлечь для ПВО все имеющееся у нас оружие, в том числе пулеметы, снятые с поврежденных самолетов.

...26 июня 1941 года. Этот день стал первым в моей боевой биографии. Едва забрезжил рассвет, как меня разбудил адъютант эскадрильи:

- Вставай! Сегодня летишь штурманом в экипаже старшего политрука Дубовского.

Быстро оделся, взял планшет, шлем и тихо вышел, чтоб не разбудить других. Спешу в штаб, а на душе тревожно и радостно. Наконец-то дождался настоящего дела. Первый боевой вылет, первое испытание. Выдержу ли его? Не придется ли потом краснеть перед друзьями, многие из которых уже не раз окунались в огненную купель?

Командир полка подполковник Шалва Алексеевич Дзамашвили знакомит вылетающие экипажи с обстановкой на фронте. Слушаем его внимательно, делаем необходимые пометки в полетной карте и бортовом журнале. Положение наших наземных войск тяжелое: в первый день войны танковые колонны врага (то был корпус Манштейна) продвинулись в глубь советской территории на несколько километров. Однако на второй день его части были остановлены в районе Кедайняй. Теперь корпус топтался на месте. Нашей эскадрилье было приказано нанести бомбовый удар по вражеским танкам, задержать их наступление на Двинск.

В установленное время наш бомбардировщик поднялся в воздух. Осматриваясь вокруг, невольно любуюсь красотой раннего июньского утра. Разноцветный ковер полей и лугов, темнеющие массивы лесов, будто красноватые зеркала, поблескивают реки и озера. Все радует глаз и бередит сердце: на эти мирные просторы рвется заклятый враг.

На половине пути попали в полосу низкой облачности. Видимость резко ухудшилась. Ведущий группы капитан Черноволенко покачиванием крыльев (командной радиосвязи между самолетами тогда не было) дал сигнал: разомкнуться и пробивать облака самостоятельно. Для экипажей начинался одиночный полет вне видимости земли. Такая команда меня озадачила: как-никак первый боевой вылет. Одно дело идти за опытным флагманским экипажем, когда нужно только строго выдерживать параметры полета, другое - принимать решения и действовать самостоятельно.

На высоте пять тысяч метров мы пробили мутную толщу облаков и внезапно выскочили на голубой простор. Кабину озарил яркий солнечный свет. Внизу расстилались белесые облака, и казалось, самолет плывет над сказочной снежной равниной, изредка срезая крыльями верхушки высоких сугробов.

Едва успел осмотреться, как заметил группу "мессеров". Они шли в стороне, но могли легко обнаружить нас. А встреча с ними не предвещала нам ничего хорошего. Пришлось снова нырять в облака. Надо сказать, что облачность служила для авиаторов, особенно в первый год войны, надежной маскировкой, иногда единственным спасительным убежищем. Но слепые полеты требовали от экипажей специальной и исключительно хорошей подготовки...

Минут за десять до подхода к цели мы со снижением пробили облака. Ориентиры просматривались лишь со стометровой высоты, а под фюзеляжами наших самолетов были подвешены стокилограммовые бомбы. Сбрасывать их разрешалось с высот не менее 300-400 метров.

Лопасти винтов врезаются в мутную пелену. Сквозь нее различаю черную ленту шоссе, по которому движется длинная колонна танков, автомашин с артиллерийскими прицепами и пехотой. Может быть, это наши войска? Сразу распознать не удается: дорога моментально исчезает из поля зрения. Самолет взмывает в облака для повторного захода. И вот мы снова над шоссе. Теперь уже хорошо видны черно-белые кресты на танках. Ошибки не будет. В подтверждение колонна огрызнулась беспорядочным огнем. Чувствуется, что противник не ожидал нашего появления. Вскоре движение на шоссе застопорилось. Фашисты в панике выпрыгивали из машин и рассыпались по придорожным кюветам. Докладываю командиру:

- Придется бомбить с набором высоты и уходом в облака.

- Так и сделаем, - соглашается старший политрук Павел Андреевич Дубовский.

Разворот, и бомбардировщик на малой высоте несется вдоль шоссе. Прицеливаюсь и плавно нажимаю на кнопку бомбосбрасывателя. С такой высоты промахнуться не должен. Освободившись от бомб, самолет слегка вспухает, затем резко вздрагивает от догнавшей его взрывной волны.

Во время контрольного захода убеждаюсь, что мы неплохо сделали свое дело. Все, что находилось на шоссе, окуталось густым дымом. Но и сквозь него отчетливо различались языки пламени и фонтаны взрывов. Это горели и рвались вражеские танки и автомашины. В поле, возле дороги, метались уцелевшие фашисты.

Самолет легко набирает высоту. Пробиваем облака, и над нами снова заголубело небо. Словно приветствуя нас, ослепительно ярко светило солнце.

Как только самолет приземлился, я вышел из кабины и сразу же оказался в крепких объятиях друзей. Они поздравляли меня с боевым крещением и первой победой. Старший политрук Дубовский тоже пожал мне руку. Но он тут же указал и на ошибки, допущенные мною в полете, пожурил за то, что пришлось сделать лишний заход на цель, за пренебрежение к зенитному огню противника.

- Счастливо отделались, - заметил он, указывая на рваные дыры и пулевые пробоины в фюзеляже.

Не скрою, меня очень смутили эти справедливые упреки. А когда узнал, что не вернулись три экипажа с боевого задания, радостное ощущение победы испарилось бесследно. Вот так и запечатлелся в моей памяти первый боевой вылет.

К середине июля наши войска вынуждены были оставить территорию Латвии, Литвы, большую часть Белоруссии и Украины. На земле и в воздухе шли упорные бои.

Быстрый отход наших войск вынуждал авиационные полки часто перебазироваться. Из-под Старой Руссы мы перелетели в новый район. Как и прежде, продолжаем трудную боевую работу. Сегодня ночью нам предстоит нанести бомбовый удар с целью уничтожения самолетов на аэродроме Елгава, где еще недавно базировался наш полк. На этот раз меня назначили штурманом в экипаж старшего лейтенанта Семенова.

Ночной полет дальнего бомбардировщика во время войны требовал высокой выучки как от летчика, так и от штурмана. Ведь специального радионавигационного оборудования у нас тогда не было, мы довольствовались лишь визуальным способом самолетовождения. Требовались мастерство и опыт, чтобы с высоты 2000-3000 метров опознать в кромешной тьме опорные наземные ориентиры.

Остекленная штурманская кабина самолета ДБ-ЗФ была весьма удобной для обзора и по своему оборудованию чем-то напоминала лабораторию. Но одно дело работать в ней днем, когда хорошо виден каждый прибор, тумблер, рукоятка, и совсем другое - ночью, когда подобно звездочкам высвечиваются десятки фосфоресцирующих точек. Штурману нужно было на память знать расположение всей аппаратуры, до автоматизма отработать навыки использования имеющегося у него оборудования. Такой выучки в первые недели войны у большинства молодых навигаторов еще не было. Однако тщательная предполетная подготовка, кропотливое изучение района предстоящих действий и целей, советы более опытных товарищей помогали нам справляться с различными трудностями. Многому приходилось учиться в ходе выполнения боевых заданий. Мне, как и другим молодым штурманам, большую помощь оказывал командир корабля - опытный летчик, заместитель командира полка по ночной подготовке старший лейтенант Семенов.

...Душная летняя ночь. Взлетаем в полной темноте. Внизу - окутанная непроницаемым покрывалом земля,. сверху - черное небо. В первые минуты до рези в глазах всматриваюсь в окружившую самолет темень, но ничего не вижу. Только некоторое время спустя, немного освоившись с непривычными условиями, начинаю различать едва заметные пятна полей. Те, что темнее их, - лесные массивы, и совсем черные ломаные линии - железные дороги. Различимее становятся также озера и реки. Едва мерцающие под крылом огоньки кажутся далекими и таинственными.

Приближаемся к линии фронта и сразу замечаем иллюминацию тревожной фронтовой ночи: разноцветные строчки трассирующих пуль, вспышки ракет, взрывы мин и снарядов. Большими кострами полыхают деревни.

Вскоре вся эта жуткая картина остается позади. Земля снова погружается в темноту. Теперь уже недалеко до Елгавы. Для надежного выхода на цель беру курс на хорошо видимую береговую черту Рижского залива. Далее, ориентируясь по реке Лиелупе, направляемся к вражескому аэродрому. Но наше появление не застало противника врасплох. Еще издали мы заметили, как в небо врезались ослепительные лучи прожекторов. Они шарят по небу, стараясь нащупать бомбардировщики. Рвутся зенитные снаряды, оставляя после вспышек темные дымки. Редкие, словно огромные одуванчики, облака подсвечиваются багровыми сполохами рвущихся бомб, которые уже успела сбросить первая группа наших бомбардировщиков. Подходим к цели и мы. Нервное напряжение нарастает. Веду наблюдение и за целью и за воздухом. Впереди вижу темные силуэты своих самолетов, вокруг которых мелькают вспышки разрывов зенитных снарядов.

Высота более двух тысяч метров. Ложимся на боевой курс. Командир корабля с большой точностью выдерживает заданные параметры: высоту, скорость, курс. Внезапно перед нами встает огненная стена: рвутся снаряды, разбрасывая вокруг тысячи осколков. А каждому из нас достаточно и одного. Трудно не замечать смертельной опасности, если она рядом, но маневрировать на боевом курсе уже нельзя - бомбы пойдут мимо цели. Точку прицеливания выбираю без особого труда: там, на земле, уже пылают самолеты и аэродромные сооружения.

Как-то неожиданно колючий ярко-желтый сноп света вырвался из темноты и вонзился в самолет, ударив по глазам. Скользнув в сторону, он снова вернулся и остановился как вкопанный, словно щупальцами вцепившись в нашу машину. А еще через мгновение вокруг нас скрестилось несколько ослепительно голубых мечей прожекторов. Мы в светящемся поле. Самолет судорожно вздрагивает от близких разрывов. Семенов ведет машину сквозь зенитный огонь, я не отрываю взгляда от сетки прицела и в нужный момент сбрасываю два РРАБа. Это продолговатые металлические, самооткрывающиеся на высоте кассеты, начиненные мелкими бомбами. Они подвешивались снаружи между стойками шасси. Для врага такой сюрприз малоприятен.

Освободившаяся от наружной подвески машина стала более послушной, заметно прибавила скорость. Ведь не зря летчики не любили брать тупоносые РРАБы: от большого лобового сопротивления самолет недобирал скорость, становился вялым в управлении, трудно взлетал, плохо набирал высоту. По законам справедливости в полку был установлен строгий порядок: молодым, малоопытным экипажам РРАБы не подвешивать, остальным приходилось брать их обязательно в порядке очередности.

Маневрируя, уходим из зоны зенитного обстрела, вырываемся из цепких лап прожекторов. Заходим на цель вторично, чтобы сбросить бомбы внутренней подвески. От фугасок и зажигалок на аэродроме вспыхнул пожар, успеваем заметить сильный взрыв. Теперь цель напоминает гигантский костер.

Не успели отвернуть от аэродрома, как нашу машину прошила пулеметная очередь. Неужели немцы вызвали истребителей? А может, это с земли бьют зенитные пулеметы? На левом моторе появилось пламя. Семенов резким движением рулей бросил бомбардировщик с разворотом вниз, чтобы оторваться от противника. Пламя удалось сбить, но самолет с неработающим мотором начал терять высоту и скорость.

С большим трудом на израненной машине мы все же дотянули до своего аэродрома.

- Так держать" Иван! Для первого ночного вылета хорошо, - сказал Семенов, крепко пожимая мне руку.

По данным воздушной разведки, на аэродроме было уничтожено свыше 30 самолетов. За успешное выполнение этого задания все участвовавшие в налете экипажи получили благодарность Верховного Главнокомандующего.

После этой памятной ночи я был включен в постоянный боевой расчет. Моим командиром стал Михаил Тимошин - смуглый, среднего роста капитан, считавшийся в полку опытным летчиком. Аккуратный и подтянутый стрелок-радист старший сержант Петр Литвиненко тоже уже имел фронтовую закалку. Оба участвовали в боях с белофиннами. В нашем полку они уже совершили более десяти боевых вылетов, имели даже несколько побед в схватках с вражескими истребителями. Воздушный стрелок Саша Смирнов обладал завидным здоровьем, хорошей боевой выучкой.

До недавнего времени штурманом в экипаже Тимошина был мой однокашник по Краснодарскому училищу лейтенант Семен Спивак. Он показал себя смелым и знающим специалистом. Однако в последнем боевом вылете с ним случилась беда. Самолет Тимошина был подбит. Спивак покинул горящую машину, но в воздухе его прошила пулеметная очередь, выпущенная фашистским истребителем. С перебитыми ногами Спивак приземлился в стане врага. Через несколько дней нам стало известно, что истекающий кровью штурман забаррикадировался в подвале. Ему ничего не оставалось, как отдать жизнь подороже. Меткими выстрелами из пистолета он уложил трех фашистов. Но силы были неравные. Видя, что советского летчика живым не взять, немцы забросали убежище гранатами.

Так, предпочтя честную смерть позорному плену, геройски закончил свою недолгую жизнь отважный штурман лейтенант Семен Спивак. Теперь мне предстояло занять место товарища и друга. Это обязывало ко многому.

В ТЯЖКУЮ ПОРУ

Враг продвигается все дальше на восток. С особенным упорством он рвется к столице нашей Родины - Москве. Ожесточенные бои на земле и в воздухе развернулись под Смоленском, на подступах к Ленинграду и Киеву. На осадном положении объявлены Одесса и Севастополь.

Наш полк дальних бомбардировщиков оказывает постоянную помощь сухопутным войскам, наносит врагу значительные потери в живой силе и технике. Но и нам каждый боевой вылет обходится дорого. Редеют экипажи, не хватает самолетов. Многие машины простаивают на ремонте. Готовность вынести любые испытания, даже пожертвовать собой, стада обычной нормой поведения моих боевых товарищей. Все дела и поступки у нас теперь принято измерять только одной мерой - стремлением защищать Родину до последнего дыхания.

...Только что поставлена задача: ночью нанести удар по скоплению вражеских танков, сосредоточившихся в одном из населенных пунктов севернее Новгорода. Для ее выполнения сформирована девятка из экипажей, летающих ночью. С наступлением темноты она должна собраться в боевой порядок "клин звеньев" и в таком строю следовать на цель.

Чтобы лучше справиться с поставленной задачей, экипажам пришлось потренироваться на земле. Методом "пеший по-летному" провели розыгрыш полета. Особое внимание обратили на сбор группы ночью, четко определили, кто к кому должен пристраиваться.

Наступила ночь, погожая, звездная. Один за другим самолеты с включенными бортовыми огнями взмывают в небо. На кругу около часа ушло на то, чтобы каждый с помощью самолетной фары разыскал нужный ему хвостовой номер другой машины. Наконец Михаил Тимошин пристроился к паре ДБ-ЗФ не своего, а ведущего звена, от которого мы уже не отрывались. Это звено вел опытный и отважный летчик капитан Кононенко.

К цели идем на малой высоте - всего 500 метров. На земле и в воздухе - ни огонька, глазу зацепиться не за что. Интервалы и дистанции в строю выдерживаем по-зрячему. До боли в глазах напрягаем зрение, чтобы не оторваться от ведущего. Наверстать время, потерянное при сборе эскадрильи, нам не удалось, однако флагманский штурман группы майор Мацепрас хотя и с опозданием, но точно вывел группу к озеру Ильмень.

Подходим к Новгороду. Небо над ним расцвечено лучами прожекторов и всплесками рвущихся зенитных снарядов. У городской черты ведущий экипаж выпустил парольную ракету и включил аэронавигационные огни. Ведь нам известно, что город находится еще в руках советских войск. Зенитный огонь сразу прекратился, прожекторы выключились, за исключением одного, который направил луч в сторону, где находились вражеские танки. В таком положение ослепительная полоска висела над землей до тех пор, пока наши бомбардировщики не прошли район Новгорода. И, как только мы вышли за его пределы, зенитчики и прожектористы, прикрывающие город, снова включились в работу.

Звено бомбардировщиков со снижением вышло на шоссе Новгород - Кречевицы. Начался поиск цели. Задача эта оказалась нелегкой, поскольку у нас не было осветительных бомб.

С неослабным вниманием слежу за действиями флагмана, чтобы не упустить момент сброса им бомбового груза. Время тянется томительно. Но вот от самолета ведущего, словно огромная капля, отделилась первая бомба. Не мешкая, нажимаю и я на кнопку бомбосбрасывателя. Почти одновременный взрыв нескольких десятков фугасок взметнул в небо гигантское зарево, которое на мгновение, казалось, осветило всю землю.

На свой аэродром возвращались на рассвете. Звезды в небе уже начали гаснуть.

Майор Мацепрас похвально отозвался о действиях экипажей. В трудном ночном полете нам удалось и четко выдержать боевой порядок, и нанести точный удар. В тот же день стало известно, что командующий войсками Северо-Западного направления Маршал Советского Союза К. Е. Ворошилов объявил нашей группе благодарность.

Но похвалы мало радовали нас. Радио и газеты каждый день сообщали все более тревожные вести. Вражеская авиация продолжала усиленно бомбить Киев, Севастополь, другие промышленные и административные центры страны. Начались воздушные налеты и на Москву.

В те дни Ставка Верховного Главнокомандования приняла решение нанести ответный удар по столице фашистской Германии - Берлину. В ночь на 8 августа 1-й минно-торпедный авиационный полк ВВС Краснознаменного Балтийского флота под командованием полковника Евгения Николаевича Преображенского, вылетев с острова Эзель (Саарема), успешно осуществил первый налет на Берлин. С радостью и гордостью прочитали мы в газетах короткое сообщение об этом.

Вскоре нашему экипажу выделили новый самолет ДБ-ЗФ для перелета на остров Эзель (Саарема), с которого, как мы потом узнали, планировались вылеты на бомбардировку промышленных и административных объектов Германии. Но нас постигла неудача. На взлете загорелся мотор, полет был прекращен, и Тимошину с трудом удалось посадить машину. Время было упущено, а запасного двигателя не нашлось. К большему огорчению, нам не пришлось участвовать в этих важных полетах.

Для усиления ударов по Берлину на остров Эзель вскоре перелетели две группы дальних бомбардировщиков ДБ-ЗФ (Ил-4) под командованием майора Василия Ивановича Щелкунова и капитана Василия Гавриловича Тихонова. Удар летчиков ВВС по объектам Берлина был произведен в ночь на 11 августа. Это был четвертый по счету налет на столицу фашистской Германии. В нем участвовали и мощные четырехмоторные бомбардировщики ПЕ-8 под командованием Героя Советского Союза Михаила Васильевича Водопьянова.

22 августа 1941 года Совинформбюро опубликовало сообщение об итогах войны за два месяца. В нем говорилось о том, что на бомбежку мирного населения Москвы советская авиация ответила систематическими налетами на военные и промышленные объекты Берлина и других городов Германии. Так будет и впредь. Жертвы, понесенные трудящимися Москвы, не останутся без возмездия.

Надо ли говорить, с каким чувством мы восприняли это сообщение. В те тяжелые дни оно укрепляло у нас, у всех советских людей веру в победу над врагом, показывало всему миру, что наша авиация существует, что миф о всемогуществе гитлеровских ВВС, о котором неоднократно заявлял Геринг, остается только мифом.

Советское правительство высоко оценило подвиг авиаторов. Всех участников ударов по Берлину оно удостоило правительственных наград, а наиболее отличившимся присвоило звание Героя Советского Союза. Среди них были летчики дальнебомбардировочной авиации майор Василий Иванович Щелкунов, капитан Василий Гаврилович Тихонов, капитан Николай Васильевич Крюков, штурманы майор Василий Иванович Малыгин и лейтенант Вениамин Иванович Лахонин и другие.

Боевое задание получил наконец и наш экипаж. Хотя ДБ-3Ф с неисправным мотором все еще ремонтировали, нам выделили старенький ДБ-3А - "Аннушку" и включили в спецгруппу майора Сурова. В ее составе были опытные экипажи Каримова, Кибардина, Рыцарева, Шапошникова, Пожидаева, Нестерцева, Сахно, Полякова, Богданова и других.

Мы перелетели на аэродром Старый Оскол, на бетонной полосе которого заканчивались строительные работы, начатые перед войной. Отрулив к опушке леса, замаскировали машину. Около полудня произвел посадку наш "летающий склад" - самолет ТБ-3. Фюзеляж этой четырехмоторной громадины до отказа был набит запасными частями, материалами первой необходимости, разнообразным имуществом.

Наша спецгруппа оказалась в центре стремительно развивающихся событий. Это были дни, когда гитлеровское командование повернуло значительную часть сил (2-ю армию и 2-ю танковую группу) с Западного направления на Юго-Западное. При поддержке основных сил авиации 2-го воздушного флота эта сильная группировка должна была нанести фланговый удар по нашему Юго-Западному фронту, оказать помощь группе армий "Юг", действовавшей против киевской группировки советских войск, и ликвидировать угрозу со стороны последней правому крылу группы армий "Центр".

Переброской крупных сил с Западного направления на юг противник резко изменил соотношение сил в свою пользу. В междуречье Днепра и Десны развернулось крупнейшее сражение, продолжавшееся до конца сентября.

Экипажи дальних бомбардировщиков действовали с предельной нагрузкой. Техники и механики едва успевали заправлять машины горючим и подвешивать бомбы. В эти дни наши экипажи, летая в составе шестерок и девяток, отыскивали на дорогах и уничтожали танковые колонны врага. Ударам с воздуха подвергались также железнодорожные узлы и перегоны, штабы противника и его аэродромы. Фашисты имели численный перевес в авиации. Особенно трудно было летать днем. Почти в каждом полете приходилось отбивать яростные атаки вражеских истребителей. Что ни вылет, то неравный и всегда упорный воздушный бой.

Однажды, когда мы после успешного налета на железнодорожный узел взяли курс на свой аэродром, к плотному строю нашей пятерки, которую вел капитан Михаил Тимошин, пристроилась группа немецких истребителей. Их было одиннадцать. Но фашистские летчики, по всей вероятности, приняли наши самолеты за свои. Их ведущий выпустил шасси, подавая сигнал "Я свой". Штурманы и воздушные радисты моментально воспользовались оплошностью врага и обрушили на него шквал пулеметного огня. Вот трассы пуль пришили фюзеляж одного из "мессеров", и он, перевернувшись вверх брюхом, врезался в землю. Второй "мессершмитт" взорвался в воздухе.

Фашисты поняли свою ошибку. Командир их группы поспешно убрал шасси и покачиванием с крыла на крыло подал команду "Атаковать". Завертелись, закружились вокруг нас "мессеры". Ясное голубое небо вспарывали пулеметные очереди. Истребители взмывали вверх, пикировали с переворота, устремляясь в атаку. Все перемешалось в вихревой карусели. Необычно долгой казалась каждая минута этого трудного, неравного боя. Вот от перекрестного огня наших бомбардировщиков загорелся еще один вражеский истребитель. Остальные стали выходить из боя. Их атака была сорвана. Правильно говорят в народе: дружные чайки и ястреба заклюют. Наши бомбардировщики сбили три "мессершмитта".

Понесли потери и мы. Экипаж младшего лейтенанта Ивана Ивановича Сахно, сбив скольжением пламя с самолета, произвел вынужденную посадку в поле, к счастью, в расположении своих войск. Два человека были убиты, трое тяжело ранены.

...Тихое осеннее утро. По небу безмятежно плывут легкие облака. Наши бомбардировщики стоят в обвалованных землей укрытиях. Неподалеку - стога сена, от которых доносится неповторимый аромат разнотравья.

Смотришь на эту мирную картину, вдыхаешь запах полей и лугов и на какое-то время забываешь о войне, о том, что, может, всего через несколько минут будет дан приказ на боевой вылет. С командиром экипажа Михаилом Тимошиным мы сидим у стога. Наполовину сбросили комбинезоны, отпустили ремни, сняли сапоги. Молча любуемся красотами ранней осени, слушаем непривычную тишину.

Но вот резкий свист прорезал воздух. Зеленый искрящийся шар с треском рассыпался над стартом. Это сигнал на взлет первой девятке. Ее поведет майор Нестерцев. Нам взлетать минут через пятнадцать. Быстро натягиваем сапоги и комбинезоны, спешим к стоянке. Настроение у пас приподнятое: впервые над одним из прифронтовых аэродромов эскадрилью встретят истребители и будут сопровождать до цели.

В назначенное время подходим к указанному пункту. Хорошо видно, как к нам приближаются истребители И-16, которых на фронте прозвали "ишачками". Их всего два, но в трудную минуту наши боевые друзья не дадут нас в обиду.

Уверенно набираем высоту, встаем на заданный курс. Наш скромный эскорт идет сзади и чуть выше нас. Воздушные стрелки зорко следят за воздухом и информируют экипажи об обстановке. Все идет хорошо. Но что за оказия: чувствую, как под комбинезоном кто-то назойливо царапает спину. Терпеть просто невмоготу. Освобождаюсь от "упряжи" парашюта, снимаю комбинезон. И - о ужас! - раскрылся парашют. Успеваю заметить, как из комбинезона выпрыгнули... два мышонка. Забрались в комбинезон, когда мы сидели у стога. Командир экипажа Михаил Тимошин видел, как раскрылся ранец моего парашюта, и предложил немедленно вернуться на аэродром. Ведь случись что-то с самолетом, и я обречен на гибель. Из-за каких-то паршивых мышат.

- Ничего страшного, - уверяю командира. - Думаю, что парашют не подведет.

Осторожно опускаюсь на сиденье, чтобы не раскручивался купол парашюта. С ним теперь надо быть очень осторожным. Молча наблюдаю за землей, безмолвствует и Михаил. Далеко впереди на дороге, что ведет к реке, замечаю клубы пыли и маленькие черные коробочки. Это, конечно, немецкие танки. По ним и должны мы нанести удар. Едва приблизились к цели, как невесть откуда вынырнула стая "мессеров". Навстречу им смело ринулись два наших истребителя. Завязался неравный воздушный бой. А наша девятка, не меняя курса, не нарушая строя, продолжала пробиваться к цели. Видим, как вокруг проносятся трассы пулеметных очередей. Верткие "ишачки" искусно маневрируют, дерзко атакуют врага, не позволяя ему использовать превосходство в скорости и вооружении.

- Есть один! - кричу командиру, заметив, как объятый пламенем "мессершмитт" устремился к земле.

Но следом за ним вспыхнул и наш истребитель. Еще несколько долгих секунд, и второй краснозвездный "ястребок", быстро теряя высоту, вышел из боя. Теперь у "мессеров", что называется, развязаны руки, и они набросились на нас. Придерживая парашют, берусь за пулемет. Словно в лихорадке трясется ШКАС. Кабина наполнилась едким запахом пороха. Девятка бомбардировщиков держится плотным строем, дружным огнем отражает атаки врага. Нам надо обязательно пробиться к цели, чего бы это ни стоило. Танковая колонна немцев не должна дойти до фронта. Пусть мы не уничтожим ее полностью, но непременно нанесем чувствительные потери, а главное - сорвем замысел противника.

Отбиваясь от наседающих истребителей, делаем заход на цель. Темные коробки танков видны отчетливо. Они напоминают больших тараканов. От бомбардировщиков отделяются десятки блестящих капель. Обгоняя друг друга, они устремляются к земле. Там вздымаются клубы взрывов, а затем в разных местах вспыхивают костры подожженных танков.

- Здорово накрыли цель, - слышу голос Литвиненко. Но сейчас нам не до похвал и восторгов. Вражеские истребители наседают все наглее. Заходят то справа, то слева, непрерывно поливая нас пулеметно-пушечным огнем. Один "мессер" зашел в хвост нашей машине, но несколькими пулеметными очередями мы заставили его отвернуть. Вдруг по корпусу самолета пробежала короткая дрожь, я почувствовал сильный удар. Стрелка указателя масла сразу поползла вниз. Смотрю на Тимошина. Он уверенно продолжает вести машину. К счастью, она еще слушается рулей, но теряет высоту и скорость. Один мотор заглох. Теперь мы не в состоянии не только вести группу, но и держаться в строю. Михаил Тимошин передает командование заместителю. Нашему же экипажу остается одно: во что бы то ни стало дотянуть до спасительной линии фронта. А фашисты продолжают атаковать пашу одинокую подбитую машину. Выручает стрелок Литвиненко. Меткой пулеметной очередью он прошил одного "мессера", и тот, показав желтое брюхо, стал разваливаться в воздухе. Но следующая атака вражеских истребителей достигла цели. В самолете раздался треск, его сильно качнуло. Начался пожар. Пламя обжигает лицо, руки, едкий дым затрудняет дыхание. Вот машина перешла в беспорядочное падение. Чувствую, как тело, словно налитое свинцом, вдавилось в чашу сиденья, перед глазами поплыли желтые круги. По переговорному устройству Михаил Тимошин успел крикнуть: "Прыгай!"

В это короткое, как вспышка молнии, мгновение я вспомнил о своем полуоткрывшемся парашюте. По телу прошел озноб: спасет или откажет? Успеваю заметить, как командир прячет в воротник лицо от подбирающегося к нему пламени. С большим трудом открываю люк и, придерживая обеими руками ранец парашюта, вываливаюсь из самолета. Навстречу с головокружительной быстротой приближается земля. Резко выдернул кольцо. Еще несколько долгих, мучительных секунд - и последовало основательное встряхивание. Упругая подушка воздуха замедлила мое падение. Спасен! Опускаюсь с парашютом, но в каком положении: нога запуталась в стропах, и я нахожусь почти вниз головой, купол наполовину смят. Что делать? Жадно глотаю воздух. Отчаянными усилиями мне все же удается принять нормальное положение. Только после этого полностью раскрылась белая ромашка парашюта. Теперь тревожит другое: где приземлюсь - в расположении своих или вражеских войск?

Ноги коснулись земли. Парашют тащит меня по кочкам. Погасив купол, избавляюсь от лямок. Только теперь слышу взрывы снарядов, мин, свист разлетающихся осколков. С тревогой и болью смотрю вслед удаляющейся группе наших бомбардировщиков. Ее продолжают преследовать вражеские истребители, и не исключено, что нашу участь разделят еще некоторые экипажи.

Тороплюсь свернуть парашют, чтобы быстрее осмотреться, найти покинувших горящую машину боевых товарищей. Как запоздалый отзвук только что пережитого меня охватывает страх. Мины и снаряды рвутся неподалеку, но удастся ли добраться до своих, встретиться с остальными членами экипажа?

Наконец мы собрались. Несмотря на обстрел, все вместе подошли к обломкам самолета, попрощались с ним, как прощается казак с павшим в бою конем. Встретившиеся красноармейцы рассказали, что неподалеку совершил посадку еще один горящий самолет. Экипаж подобран и отправлен в полковой лазарет.

Вечером мы навестили раненых однополчан. Обо всем, что произошло, рассказал штурман экипажа лейтенант Евгений Ларин. Огнем вражеских истребителей бомбардировщик был сильно поврежден. Из пробитых баков потек бензин. Штурман и стрелок-радист Александр Зотов были ранены, стрелок убит. Жизнь экипажа и машины зависела теперь от мужества и мастерства командира корабля лейтенанта Алексея Пожидаева. Он повел самолет на вынужденную посадку с убранными шасси, дотянул до расположения своих войск. Приземлившись, бомбардировщик прополз несколько метров по земле и загорелся. Несмотря на пожар, Пожидаев сделал все, чтобы спасти боевых товарищей. Стрелка-радиста удалось вытащить быстро. Хуже было со штурманом: его кабина при ударе деформировалась, и Ларина с большим трудом удалось вытащить. Едва отнес его в сторону, как взорвался бензобак. У Пожидаева загорелось обмундирование. Он получил тяжелые ожоги лица и рук. Хорошо, что глаза были защищены очками.

Сейчас Алексей Пожидаев находился в тяжелом состоянии, но врач все же разрешил нам подойти к его койке. Мы давно знали этого высокого, стройного и красивого лейтенанта. Какие бы ни встречались трудности, Алексей всегда оставался бодрым, собранным, заражал других своей жизнерадостностью. За плечами у него был немалый боевой опыт. Он и стрелок-радист экипажа Александр Зотов участвовали еще в боях с белофиннами и не раз делились с нами своим опытом.

Теперь Алексей лежит забинтованный с ног до головы. Придя в себя, он слабым, едва слышным голосом спросил:

- Как чувствуют себя штурман и радист?.. Он думал не о себе, а о тех, кого спас от верной смерти. В тот же вечер Лешу Пожидаева эвакуировали в тыловой госпиталь. А мы с большим трудом добрались до своего аэродрома. Нам, "безлошадникам", наверно, долго придется ждать, пока дадут новую машину.

ЗАЩИЩАЯ СТОЛИЦУ

Конец сентября. Фронт приближался к Москве. На подмосковные аэродромы перебазировались крупные группы истребительной, штурмовой и бомбардировочной авиации. Для их прикрытия была создана мощная система противовоздушной обороны, хорошо было налажено и материально-техническое обеспечение авиачастей.

С каждым днем усиливались налеты на Москву. По ночам небо над столицей полосовали многочисленные лучи прожекторов, оно расцвечивалось бесчисленным множеством разрывов зенитных снарядов. Враг посылал на советскую столицу целые армады бомбардировщиков, но лишь немногим из них удавалось пробиться через мощный огневой заслон.

Горячие дни и ночи наступили и у экипажей дальней бомбардировочной авиации. Окруженная под Вязьмой большая группа советских войск продолжала упорные бои, отражая непрерывные атаки превосходящих сил противника. Мы не раз наносили удары по врагу в этом районе, сбрасывали различные грузы окруженным войскам, сообщали командованию важные данные о движении наших и вражеских частей...

Стало известно, что на аэродроме под Смоленском немцы сосредоточили крупные силы авиации и готовят массированные удары по советским войскам, по коммуникациям и тыловым объектам в районе Москвы. Наш полк получил приказ сорвать замыслы врага. Холодным ветреным утром, когда над аэродромом висели низкие облака, мы вылетели на выполнение этой ответственной задачи. К цели шли в строю "кильватер". Высота облачности не превышала 300 метров, мы летели под ее нижней кромкой, чтобы скрытно подойти к противнику и нанести внезапный удар.

К вражескому аэродрому под Смоленском подошли в расчетное время. По оживлению, царившему там, нетрудно было догадаться, что немецкие летчики готовятся к вылету. Наши бомбардировщики один за другим пошли в атаку. На самолетных стоянках взметнулись столбы огня и дыма. Взрывной волной нашу машину даже слегка подбросило. Опять нам пришлось пойти на риск - сбрасывать бомбы с малой высоты. Но рисковали мы не напрасно: на аэродроме возникло несколько очагов пожара, горели не только самолеты, но и ангары. Основательно перепахали мы бомбами и взлетно-посадочную полосу. Врагу понадобится немалое время, чтобы привести ее в порядок...

Не менее чувствительные удары дальние бомбардировщики нанесли и по другим аэроузлам противника, где базировались фашистские самолеты, предназначенные для налетов на Москву.

Зима в Подмосковье наступила уже в ноябре. Но, несмотря на снег и мороз, бои на подступах к столице не ослабевали. Сила сопротивления наших войск нарастала.

Круглые сутки кипела работа и на нашем аэродроме. Острую нехватку самолетов приходилось восполнять увеличением нагрузки на личный состав. Боевые вылеты следовали один за другим непрерывно. Моторы бомбардировщиков едва успевали остывать...

С тревогой и волнением встречаем 24-ю годовщину Великого Октября. Вечером 6 ноября после очередного боевого вылета собрались в штабе полка. С нетерпением ждем сообщений из Москвы. Всех волнует одно: состоятся ли в такой суровой и напряженной обстановке традиционные торжества, посвященные дню рождения Советского государства?

Стрелки часов приближаются к шести. Из динамика радиоприемника доносятся хорошо знакомые каждому позывные, а затем звучит голос диктора:

- Говорит Москва. Начинаем трансляцию торжественного заседания Московского Совета депутатов трудящихся совместно о представителями партийных и общественных организаций столицы и доблестной Красной Армии.

Уже само начало этого сообщения как-то сразу приободряет нас, прибавляет света в глазах. С напряженным вниманием, стараясь не пропустить ни единого слова, слушаем знакомый глуховатый голос Верховного Главнокомандующего И. В. Сталина. Со всей прямотой говорит он о больших жертвах, понесенных страной за четыре месяца войны, о временных военных неудачах Красной Армии. Твердо и уверенно звучат его слова о провале гитлеровского плана "молниеносной войны", обстоятельно и доходчиво обосновывает он ход событий.

Верховный Главнокомандующий закончил свою речь. Из репродуктора полилась музыка. Ее суровая торжественность почему-то не доходит до нашего сознания. С минуту мы сидим молча, не решаясь пошевельнуться, обмолвиться словом. Мысли полностью сосредоточены на том, что сейчас услышали. Значит, Москва стоит, борется, партия и правительство верят в победу...

А утром мне и моим однополчанам довелось слушать трансляцию традиционного парада на Красной площади, на котором также выступил Верховный Главнокомандующий. Почему-то всем нам особенно запали в душу слова, обращенные к каждому из нас: "На вас смотрит весь мир как на силу, способную уничтожить грабительские полчища немецких захватчиков. На вас смотрят порабощенные народы Европы, подпавшие под иго немецких захватчиков, как на своих освободителей. Великая освободительная миссия выпала на вашу долю. Будьте же достойными этой миссии! Война, которую вы ведете, есть война освободительная, война священная!.." И мы будто чувствовали на себе эти взгляды, полные страданий, горя и святой надежды. Взоры отцов, матерей, жен, любимых, детей, всех советских людей. Тех, кто был рядом, в прифронтовой полосе, трудился в глубоком тылу, остался на территории, занятой врагом. Они верили в нашу стойкость, в наше мужество, волю к победе. Надо ли говорить, какой могучий моральный заряд получили мы, слушая эти выступления.

На следующее утро экипажи подняли по тревоге. Успеваю заметить, как в крохотное оконце нашей землянки бьет метель. Нелегко расставаться с нарами, на которых, прижавшись друг к другу, коротали еще одну фронтовую ночь. В предрассветной темноте, преодолевая снежные заносы, спешим к штабной землянке. Командир полка ставит задачу: нанести удар по фашистским танкам, пытающимся прорваться к Яхроме. Это уже совсем недалеко от Москвы.

Несмотря на метель, готовимся к вылету. Уже запущены моторы, экипаж на своем месте. Чтобы лучше ориентироваться в снежной круговерти и помочь командиру корабля вырулить машину на старт, высовываюсь по пояс из астролюка.

Не успели набрать нужную высоту, как окунулись в серое месиво облаков. Кое-где через просветы просматривается земля. Вот и район цели. Вражеские истребители не появляются, зато навстречу бомбардировщикам стремительно приближаются огненные пунктиры "сосисок" - так неизвестно кто назвал трассы снарядов немецких малокалиберных зениток. Земля затянута белесой дымкой, но на фоне снега нам довольно легко обнаружить танки. Сколько их - сказать трудно: сначала замечаем до десятка, потом еще и еще. Наши "сотки" ложатся в центр скопления вражеской техники. Теперь она дальше не пойдет. Пусть не вся, но значительная часть ее все же выведена из строя.

Возвращаемся на аэродром. Садимся на заснеженную полосу, окаймленную еловыми ветками. От притихшего на стоянке самолета тянет теплом и запахом горелого масла. А мы, спустившись на землю, накоротке обсуждаем результаты боевого вылета. Пока механики подвешивают бомбы, спешим в штаб полка. Надо срочно доложить о том, что сделано, получить новое боевое задание,

Подготовка самолета подходит к концу. Укрывшись от ветра в ангаре, мы в оставшиеся свободные минуты слушаем Михаила Тимошина. Веселый и остроумный, он не дает скучать летчикам и штурманам и теперь вот мастерски рассказывает очередную историю. Знает он их множество, и мы смеемся от души.

Вдруг все насторожились. Сквозь завывание ветра отчетливо пробивался нарастающий гул мотора. Над нашим аэродромом пронесся немецкий самолет, и тут же послышался характерный свист бомб. Над нашими головами прокатился грохот. Пробив крышу ангара, полутонная бомба упала на бетон. Через несколько секунд может грянуть страшный взрыв. Эта ужасная мысль словно обожгла сознание. Но инстинкт самосохранения берет верх, и мы как по команде падаем на цементный пол, пытаясь как можно плотнее прижаться к нему и не шевелиться.

Но что за чудо! Проходят две, пять, десять секунд - а взрыва нет. По-пластунски отползаем к выходу, выскакиваем из ангара и, пригнувшись, бежим в безопасное место. А неразорвавшаяся тяжелая чушка так и осталась в ангаре. Не разорвались и другие бомбы, упавшие поблизости от стоянки.

На другой день наши пиротехники осмотрели и сразу же обезвредили эти бомбы. Впрочем, в последнем они даже не нуждались: вместо взрывчатки в них обнаружили речной песок. Сам по себе редкий и не столь уж значительный факт дал нам понять, что у советского народа есть друзья и в тылу гитлеровской Германии. Это они сделали так, чтобы хоть несколько бомб не взорвались, не принесли нам ущерба. Как не сказать спасибо безвестным товарищам, спасшим нам жизнь!

Однако обо всем этом мы узнали на следующий день. А когда спешили к самолету, нас ни на секунду не покидало неприятное чувство. Даже заняв места в кабинах, настороженно посматривали на злополучный ангар. Вдруг там шарахнет взрыв - и все взлетит на воздух...

Выбрасывая клубы сизого дыма, заработал сначала левый, затем правый мотор. Метель немного утихла, но метеоусловия по-прежнему остаются сложными. Маскируясь облаками, выходим в заданный район. Ударили зенитные орудия. Забурлило, заклокотало небо. Михаил Тимошин делает все возможное, чтобы не свернуть с боевого курса. Наконец бомбы сброшены. Землю заволокло черным дымом. То здесь, то там вспыхивают яркие костры. От близких разрывов снарядов машина вздрагивает словно в ознобе.

Неожиданно в лицо мне хлестнул раскаленный воздух. Треск и сильный удар раздались одновременно. Самолет заволокло дымом. Меня вдавило в сиденье. Стало нестерпимо жарко. Перед глазами поплыл розовый туман. В то же мгновенье мелькнула мысль: "Все, отвоевался!" Чувствую, как гулко застучало в висках, а на лбу выступила испарина. Резко заломило голову, туго стянутую шлемофоном. Словно каленым железом жжет ногу. По лицу потекла теплая струйка. Это кровь. Морщась от боли, ощупал онемевшую ногу. В унте мокро и тепло. Носовую часть передней кабины срезало вместе с пулеметом. Теперь на месте турели зияет дыра. Ледяной воздушный поток обжигает лицо, режет глаза. Брови и ресницы покрылись инеем. Очки разбиты.

Выполнив маневр, уходим от цели. Михаил спокоен, - значит, с машиной случилось не самое страшное. Она слушается рулей, двигатели пока тянут. Но вот левый мотор начал давать перебои, потом совсем заглох. Бомбардировщик начал терять высоту и скорость. Лицо горит от обжигающего ледяного воздуха. На руках следы крови. Их посекло осколками разрушенного остекления кабины. Острая боль в ноге и голове все усиливается, но снять унт или шлемофон в воздухе не решаюсь. Телефонная связь оборвалась. Переговариваюсь с командиром жестами, а с бортовым радистом по пневмопочте. По радиополукомпасу пытаюсь настроиться на приводную станцию аэродрома.

Наконец в наушниках послышались знакомые позывные, а вскоре в туманной дали показался аэродром.

Короток зимний день. На посадку зашли, когда уже начали сгущаться сумерки. Самолет, коснувшись колесами полосы, пробежал несколько метров, как-то странно накренился, уперся консолью крыла в землю и завертелся волчком, поднимая клубы снежной пыли.

При выключении мотора от выхлопа вспыхнул вытекавший на глушитель бензин. Небольшое вначале пламя быстро разрасталось. Но к нам уже со всех сторон спешили друзья. Общими усилиями им удалось ликвидировать пожар. Однако самолет нуждался в серьезном ремонте. Мы не отчаивались только потому, что были уверены: воентехник 3 ранга Иван Прокофьевич Козликин вместе с механиками и мотористами сумеет в кратчайший срок вернуть машину в строй.

Когда пришли в землянку, я наконец решился снять унт. Обожженная нога заметно распухла, при малейшем движении я ощущал сильную боль. На голове у меня образовался ком из сгустков крови и волос. Всю ночь не мог сомкнуть глаз. Поднялась температура, двигаться без посторонней помощи я уже не мог. На следующее утро меня отправили в Серпухов.

Госпитальная обстановка с непривычным покоем, запахами лекарств, сдержанными стонами раненых действует угнетающе. Но вскоре я стал передвигаться самостоятельно и лежать на койке уже не мог. В коридоре было лучше: туда выходят выздоравливающие и легко раненные. Можно услышать множество самых неожиданных историй - радостных и печальных. Многие говорят, что немцы опять продвинулись и теперь подошли к Москве. Слушаешь такое, и сердце невыносимо щемит. Неужели не устоит столица?

Но в последние дни упорно говорят о том, что в лесу недалеко от Серпухова сосредоточиваются советские танки. В морозные ночи мы чутко прислушиваемся, стараясь уловить знакомый гул танковых двигателей или лязг гусениц. Иногда эти звуки и в самом деле доносились до нас. Они звучали музыкой радости и надежды. Значит, есть сила у нашей страны, у нашей армии. Придет час, и враг почувствует это на собственной шкуре. Ведь об этом еще 6 ноября дал понять всем советским людям, всем нашим зарубежным друзьям Верховный Главнокомандующий И. В. Сталин.

В один из декабрьских дней в госпиталь неожиданно заявились Михаил Тимошин, Петр Литвиненко и Александр Смирнов. Они поочередно обняли меня, а потом командир корабля как-то торжественно и горделиво сказал:

- Смотри, Иван!

Да, этим действительно можно было восхищаться. У каждого моего товарища на гимнастерке сверкал орден Красного Знамени. От души поздравляю их, расспрашиваю о полковой жизни, о тех, с кем еще недавно делил опасности в огненном фронтовом небе. Особенно радует то, что в полк прибывают с авиационного завода самолеты ДБ-3Ф (Ил-4). Однополчане перебазируются на новый аэродром, расположенный северо-западнее Москвы. Все ждут больших и важных событий на фронте.

Радостной была короткая встреча с друзьями, грустным - расставание с ними.

- Скоро увидимся,- заверили они меня. Но случилось так, что распрощались мы навсегда. Через несколько дней до меня дошла страшная весть: экипаж Михаила Тимошина из очередного боевого вылета на аэродром не вернулся. Очевидцы утверждали, что подбитый бомбардировщик взорвался от собственных бомб и рассыпался в воздухе. Каждый из нас сознавал, что потери на войне неизбежны, но сердце никак не хотело мириться с этой утратой. Ведь не стало самых верных друзей, с которыми я сделал около 40 дневных и ночных боевых вылетов. С ними всего несколько дней назад я делил радость по случаю высоких правительственных наград.

В те горькие часы невольно подумалось о несправедливо трудной судьбе летчиков-фронтовиков. Если, к примеру, загорелся на поле боя танк, то все, кто уцелел, могут успеть выбраться из него на землю. Их вынесут из огня, перевяжут, спасут. А у экипажа подожженного самолета мало таких надежд. В воздухе им никто не сможет помочь. Боевым друзьям остается одно: проводить печальным взглядом устремившийся к земле факел...

Никогда не изгладится в моей памяти вечер, когда мы услышали сообщение о контрнаступлении Красной Армии под Москвой. Напрягая слух, старались уловить отзвуки далекой канонады, громыхавшей от Калинина до Тулы. И, вполне понятно, как к любимой музыке прислушивались к гулу моторов бомбардировщиков. Даже строили догадки, куда и с какой задачей летят они в эти суровый морозные ночи.

Трудно лежать в госпитальной палате, когда совсем недалеко разворачиваются такие волнующие события - на земле и в небе Подмосковья с невиданной до сих пор силой грохочут бои. И наступают уже не гитлеровские полчища, а советские воины. Мы, раненые, следим за этими боями, наши сердца вместе с теми, кто отбрасывает врага на запад. Собравшись по двое, по трое, летчики, штурманы как бы перелистывают страницы своих, пока не столь уж больших, фронтовых биографий, придирчиво всматриваются в каждую их строку, как строгие судьи разбирают причины каждой удачи, каждого промаха.

Приближалась весна. В профилактории, куда меня направили из госпиталя, я познакомился с заканчивающими лечение командиром звена старшим лейтенантом Сергеем Кондриным и его штурманом лейтенантом Владимиром Савельевым. Оба понравились мне с первой встречи. Сергей даже внешностью своей сразу располагал к себе. Светлые вьющиеся волосы, живые серые глаза, едва заметные ямочки на щеках придавали его лицу выражение доброты и искренности. В остром, проницательном, но всегда веселом взгляде летчика светились и недюжинный ум, и жизнерадостность, и задор, и открытая душа.

Владимир Савельев не отвечал привычным представлениям о боевом летчике: невысокого роста голубоглазый шатен, худощавый, даже щуплый на вид. В разговор вступает не сразу: то ли не желает мешать собеседникам, то ли не торопится высказать свое мнение по тому или иному вопросу. Но из рассказов Сергея Кондрина я узнал, что в бою Володя всегда действует уверенно, решительно. Его отменным знаниям, собранности, постоянной готовности достойно выполнить свой долг можно было только позавидовать. В любой обстановке он выводил бомбардировщик на цель, сброшенные им бомбы точно поражали врага.

Профилакторий располагался на живописном берегу Оки, в помещении бывшего дома отдыха. Река в этом месте делает небольшой изгиб и скрывается в синей дали заокских лесов. Из наших окон хорошо виден аэродром, и все свободное время мы с нескрываемой завистью наблюдаем за его напряженной фронтовой жизнью. Почти круглые сутки экипажи поднимают в небо воздушные корабли, часто на изрешеченных машинах возвращаются с боевых заданий. Как-то сами по себе возникают у нас дружеские беседы о недавно пережитом.

В один из вечеров, когда мы все вместе наблюдали за аэродромом, Сергей Кондрин рассказал о случае, который привел его в госпиталь.

- Потеря бдительности нас подвела, - начинает он прямо с вывода.- Экипаж выполнял ночью полет по треугольнику Серпухов - Тула - Рязань. Луна еще не взошла, в темном небе мерцали только звезды. Каждый из нас занят своим делом. Он, - Сергей кивает на Володю Савельева, - производит расчеты, я веду бомбардировщик, стараясь точно выдержать заданный курс. Светящиеся стрелки приборов показывают, что все системы самолета работают нормально...

Кондрин замолкает, потом неторопливо закуривает, будто раздумывая, как продолжить начатое повествование. Чувствуется, что недавно пережитое не улеглось в его душе и волнует с прежней силой.

- Конечно, над своей территорией, когда до фронта далеко, осмотрительность не та, что над занятой врагом. Вот за эту ошибку и пришлось поплатиться... Неожиданно раздался голос радиста. Он хотел предупредить экипаж об опасности, но не успел. Длинная пулеметная очередь оборвала его доклад. На какое-то мгновение я увидел вспышку, и тут же все кругом осветилось ярким светом, машина затряслась как в лихорадке. За хвостом бомбардировщика потянулся густой дым, пламя поползло по обшивке фюзеляжа, начало подбираться к кабине. Я сдвинул на лоб очки и закрыл лицо перчаткой. Высота и скорость быстро падали, машина стала неуправляемой. Приказал экипажу покинуть самолет. В ту же ночь мы оказались в госпитале...

- Страшная была ночь, - замечает Володя Савельев.- Слишком дорого обошлась нам неосмотрительность. А так надеялись, что после этого полета пойдем на выполнение важного боевого задания.

- Ничего, - заключает Кондрин, - суровый урок не забудем. Правда, Володя?

...Завтра мы покидаем профилакторий. Вечером после ужина пошли погулять. Остановились у березы и сели на свою любимую скамейку покурить и поговорить. Весна уже вступала в свои права. От леса и с Оки тянуло бодрящей и волнующей свежестью. Погода была пасмурная, поэтому стемнело раньше обычного. На аэродроме, что находился невдалеке, то и дело включался прожектор, освещая рассеянным светом взлетно-посадочную полосу.

С разноцветными огоньками на консолях крыльев над нами прошли бомбардировщики. Потом они один за другим начали снижаться и заходить на посадку. Один Ил-4 делал последний разворот как-то неуклюже и неуверенно.

- Случилось что-то неладное,- встревожился Кондрин.

И действительно, бомбардировщик вошел в луч посадочного прожектора, коснулся колесами земли, затем взмыл ввысь и исчез во мраке ночи. Вдогонку ему из темноты молниями метнулись трассы снарядов. А еще через несколько секунд до нас донеслись глухой удар и треск. Аэродром мгновенно погрузился в темноту. Самолеты, находящиеся в воздухе, погасили бортовые огни и ушли в зону ожидания. Стало темно и тихо. На берегу Оки вдруг вспыхнул яркий костер.

- Горит наш самолет! - крикнул Сергей. - Его срубил тот самый гад, который поджег и нас...

Не раздумывая, бежим к реке. Перед нами открылась страшная картина: у самого берега коробились в огне обломки самолета. Никто из экипажа не уцелел.

Остаток ночи стал для нас мучительно тягостным. С болью и горечью говорили мы о печальной истории, свидетелями которой оказались сегодня.

- Этот экипаж явился жертвой такой же неосмотрительности, которую допустили и мы с тобой, Володя! - сокрушался Сергей Кондрпн. - Каждая, даже малая ошибка в воздухе, а тем более в условиях войны, обходится слишком дорого. Ведь приходилось нам слышать, что немецкие истребители на хвосте наших самолетов незаметно приходили в район базирования и спокойно выбирали выгодный момент для атаки. А почему? Внимание экипажа сосредоточено на посадке, он меньше всего ждет нападения врага. Да и боеприпасов в такой момент у нас частенько не бывает. Вот и пользуются этим немецкие летчики. Они незаметно подходят вплотную к нашим бомбардировщикам и безнаказанно открывают огонь.

Позже мы узнали, что этот случай подробно разбирался. Оказывается, экипаж капитана Попеля, возвращавшийся с боевого задания, слишком поздно заметил вражеский истребитель. Имитацией ложной посадки он пытался уйти от преследования. Но на низкой высоте и при малой скорости самолет плохо управлялся, энергичный маневр исключался. Уклониться от огня истребителя командир экипажа не смог, и сбитый бомбардировщик врезался в берег реки.

Стало ясно и другое: немецкий ас, видимо, хорошо изучил район нашего базирования, оси маршрутов и в безоблачные ночи вылетал на преследование бомбардировщиков. Поиск наших самолетов упрощался еще тем, что опорным ночным ориентиром в районе базирования был мощный прожектор, работавший в режиме кругового вращения. Экипажи выходили на этот маяк, делали разворот и следовали на аэродром. Вот здесь-то и подстерегал их вражеский истребитель. Если атака в районе прожектора не удавалась, преследование продолжалось до самой посадки.

Летному составу были даны четкие указания о действиях в воздухе. Экипажи заблаговременно оповещались по радио об опасности и уходили в зоны ожидания или на запасные аэродромы. Категорически запрещалось заходить в хвост друг другу. В этом случае впереди идущий экипаж имел право открывать огонь без предупреждения.

Порядок и дисциплина в экипажах стали строже. Печальный случай, происшедший с капитаном Попелем, больше не повторился.