В ТЫЛУ ВРАГА
Пригодились трофейные истребители весьма даже скоро.
Когда наши наземные войска начали подготовку к штурму Севастопольского укрепрайона, куда немцы стянули остатки дислоцировавшейся в Крыму 17-й армии, 3-й истребительный авиакорпус получил помимо обычных боевых задач еще одну: вести воздушную разведку во вражеском тылу. Дело в общем-то не новое, если бы не масштаб и специфические условия, которые на тот момент сложились. Противник, стремясь удержать Севастополь, создал здесь разветвленную, глубокоэшелонированную оборону, включавшую в себя множество дотов, минных полей и проволочных заграждений, а также свезенное со всего Крыма огромное количество артиллерии, в том числе и зенитной. А воздушную разведку, чтобы она была эффективной, приходилось вести визуально и на малой высоте. В подобных обстоятельствах не спасал летчиков ни фронтовой опыт, ни летное мастерство - потери с каждым днем росли.
Тут-то Савицкому и пришла в голову мысль: использовать для разведывательных полетов в тыл противника его же собственную боевую технику - один из трех обнаруженных на аэродроме Веселое трофейных истребителей. По "мессеру", решил он, немецкие зенитчики стрелять не станут, подумают - летит свой.
- Но ведь, кроме вас, на "мессершмиттах" никто из летчиков корпуса не летает,- запротестовал Ананьев, с первых же слов сообразивший, куда клонит Савицкий.- Нельзя же командиру корпуса рисковать жизнью в качестве рядового летчика!
- На фронте все рискуют,- стоял на своем Савицкий.- Пуля не разбирает, у кого сколько звездочек на погонах. А вот мы должны разбираться, где и что у противника в тылу. От нас разведданные требуют.
Но Ананьев на этот раз не желал соглашаться ни с какими доводами: слишком уж велик риск! Не поддержал замысел командира корпуса и начштаба Баранов. Конечно, Савицкий мог обойтись и без их поддержки, но без согласия командующего 8-й воздушной армии, в оперативное подчинение которой входил 3-й истребительный авиакорпус, обойтись нельзя. И он отправился на КП армии, к генералу Т. Т. Хрюкину.
Командарм внимательно все выслушал и возражать не стал. Поинтересовался только:
- Самолет-то надежный? Проверили? А то, может, немцы барахло отслужившее на аэродроме бросили.
- По формуляру налетал всего шестьдесят часов,- ответил Савицкий.- Убежден, что полеты будут и результативными, и безопасными.
- Безопасно будет на территории противника и крайне опасно на нашей,- уточнил Хрюкин.- Впрочем, игра стоит свеч. Летчика подобрали?
- Так точно, товарищ командующий! - голос Савицкого прозвучал неестественно бодро. Он отлично понимал, что наступил кульминационный момент беседы.
- Кто же он?
- Кроме меня, лететь на "Ме-109Е" некому. И тут Хрюкин взорвался. Чего-чего, а подобного ответа он никак не ждал.
- Выходит, перевелись толковые летчики в корпусе? Один только генерал Савицкий летать не разучился?
- Хороших летчиков много, товарищ командующий. Не хуже меня знаете. Но беда в том, что никто из них прежде на немецких истребителях не летал. А переучивать - минимум неделя понадобится.
Довод был из тех, от которого так просто не отмахнешься. Вопрос таким образом поставлен ребром: или - или. Если лететь, то непременно Савицкому. А если не Савицкому - тогда некому. И все дело, естественно, срывается.
Командарм задумался. Наконец, приняв, видимо, нелегкое для себя решение, подчеркнуто лишенным какого-либо выражения голосом произнес:
- Неугомонный Вы человек, Евгений Яковлевич! Право слово, неугомонный.
Савицкий молчал, не зная, что сказать в ответ. Не скажешь же на такое: "Так точно, товарищ командующий!"
Но ответа от него, по счастью, никто и не требовал. Хрюкин лишь счел необходимым внести в разговор полную ясность:
- Возвращайтесь к себе в штаб и разработайте подробный план полета. Не полетов, как вы недавно выразились, а именно полета! У меня пока все. Окончательный ответ получите сегодня вечером.
На разработку плана Савицкому много времени не понадобилось: он продумал его заранее. Уточнили лишь с Барановым отдельные детали: число истребителей сопровождения до выходных ворот возле города Саки, маршрут до вражеского аэродрома на мысе Херсонес, а также место входных ворот, где вернувшийся после разведки самолет должны поджидать наши истребители, чтобы сопровождать до аэродрома посадки.
Вечер наступил, а ответа от Хрюкина все не было. Чтобы не терять даром времени, Савицкий решил, что неплохо сделать тренировочный вылет. Однако тренировка закончилась совсем не так, как он себе представлял. Сперва все складывалось отлично. "Мессер", естественно, сопровождали "яки" - без них появляться над батареями наших зенитчиков было бы просто опасно. После полета они же довели Савицкого до аэродрома.
Но когда он сел и зарулил самолет на стоянку, едва не приключился скверный по возможным последствиям анекдот. К нему подбежали два автоматчика.
- Хенде хох! - тоном, не терпящим возражения, приказали они.
- Да вы что, ребята! - попытался объяснить ситуацию Савицкий.- Я же свой. Неужто не видите?
- Насобачился по-нашему говорить! - не опуская автомата, отрезал один из охранников.- Шагай, фриц! Там разберутся
Так и пришлось Савицкому шагать по аэродрому с поднятыми вверх руками, пока ему не повстречался хорошо знавший его заместитель командующего 52-й армии генерал В. Н. Разуваев, случайно оказавшийся здесь.
- Выходит, своего в плен взяли! - посмеялся Разуваев.- А что бы Вы хотели? На наши аэродромы безнаказанно на "мессерах" летать?
"Раз свои не узнали, немцы тоже ошибутся,- сделал для себя вывод из случившегося Савицкий.- Значит, все правильно. И дело теперь лишь за разрешением".
Разрешения между тем не было. Прошел вечер, прошли сутки, а от Хрюкина ни звука. Из очередного разведывательного полета не вернулся капитан Абдашитов Родом он был из здешних мест и отлично знал тот район, куда утром вылетел на разведку.
Наконец раздался долгожданный звонок с КП командующего 8-й воздушной армии.
- Только что получил разрешение. Вопрос решался на самом верху, оттого и задержка,- сообщил командарм. И видимо, так и не сумев до конца смириться с противоестественной ситуацией, добавил: - Странно все же получается: комкор в роли разведчика! Не находите?
Вопрос этот, как и множество других вопросов, возникавших из-за никем не предусмотренных неожиданностей и противоречий военного времени, остался без ответа. Да и что на него можно было ответить? Савицкий в подобных запутанных случаях предпочитал отвечать не словами, а действиями. Их ощутимая конкретность если и не могла стать ответом, то вполне заменяла его весомостью достигнутых результатов.
О том, чтобы наверняка их получить, Савицкий позаботился заранее.
За четверть часа до вылета один из его ведомых, капитан Самойлов, проверил обстановку в воздухе. "Вижу самолеты противника, - доложил он по рации. - Есть среди них и "мессеры".
Теперь - пора! Одним из "мессершмиттов", которых обнаружил в воздухе Самойлов, вполне мог стать и тот, что собрался взлететь с нашего аэродрома.
До Сак - выходных ворот - Савицкий долетел в обществе четверки "яков". Качнул на прощанье крыльями и отвернул в море на бреющем. Шестьдесят километров от берега до обусловленной по плану точки поворота для истребителя не расстояние. Отсюда надо ложиться на курс, конечная цель которого - вражеский аэродром на мысе Херсонес.
Еще несколько минут полета - опять же на бреющем и опять над морем, но теперь уже назад, к берегу. А вот наконец и Херсонес. Начиная с этого момента, надо смотреть в оба и запоминать. Иногда, в особо важных случаях, можно делать пометки в наколенном планшете.
Как и предполагал Савицкий, немцы не обращали на него никакого внимания. Отметил, что на стоянках много трехмоторных транспортных "юнкерсов". К чему бы это? Надо взглянуть, что делается на другом аэродроме. Правда, расположен он практически в черте города, так и называется по-городскому - Трамвайная Остановка. Выяснилось, что и там тоже полно транспортников. Прошелся Савицкий пару раз и над самим Севастополем. Высоты всего ничего - сто метров! Поэтому видно все до последней мелочи. Город, как и его ближайшие окрестности, буквально перенасыщен всеми типами артиллерии: полевые и противотанковые орудия, гаубицы, минометы, зенитные батареи... Серьезно готовится противник.
Обратный путь показался короче. У входных ворот барражировали две пары "яков", чтобы довести до места посадки.
А на самом аэродроме Савицкого поджидал Гладков: именно он готовил истребитель к боевому вылету.
- Как аппарат, товарищ генерал?
- В полном порядке! - успокоил его Савицкий.- Немцы в авиации тоже кое-что понимают.
Когда Савицкий связался с Хрюкиным и рассказал о результатах разведки, тот уточнил некоторые подробности, а затем сказал:
- Рад, что все обошлось. Данные разведки, на мой взгляд, чрезвычайно ценные. Буду докладывать начальнику штаба фронта генералу С. С. Бирюзову. Ждите указаний.
Савицкий ждал сутки. Дел на КП корпуса хватало. Если немцы готовились к обороне, то наши войска - к наступлению. Готовились к нему, естественно, и летчики 3-го истребительного авиакорпуса.
Однако к вечеру следующего дня, когда с неотложными делами было покончено, Савицкий не выдержал и приказал подготовить трофейный истребитель к вылету. Будто в спину кто-то толкал...
Интуиция не подвела. Аэродром мыса Херсонес оказался переполненным самолетами. В воздухе толчея. Над летным полем скопилось множество боевых машин, дожидавшихся очереди на посадку. Пришлось для вида встать в круг и Савицкому. К нему тут же проявил повышенное внимание какой-то немец - подошел чуть ли не вплотную, того и гляди крылом зацепит. Савицкий на всякий случай выбрал пальцем свободный ход гашетки: целей в воздухе хоть отбавляй, начнешь стрельбу - не промахнешься. И одновременно - тоже на всякий случай - приветливо улыбается немцу: рад, дескать, познакомиться. А тот в свою очередь тоже - рот до ушей, и пальцем настойчиво вниз тычет: не видишь, мол, что ли, что тебе показывают! Савицкий поглядел: на фюзеляже масляной краской изображена пышнотелая блондинка в костюме Евы, с фужером вина в руке. Смешно, конечно. А не до смеха было бы, подумалось Савицкому, если б я сгоряча стволы разрядил! Недаром, видно, говорится, что разведчику прежде всего нужны крепкие нервы.
У Савицкого они крепкие. Дождался, когда немец отхохочется, помахал ему на прощание и - в сторону. Извини, мол, заболтались, а у меня дел по горло.
Дел и впрямь более чем достаточно. У немцев сегодня повсеместное оживление. И аэродромы битком забиты, и на земле столпотворение. На Сапун-горе кипят инженерно-саперные работы, пылят по дорогам танковые колонны, активно перемещается артиллерия... Савицкий делает в планшете последние пометки и решает, что пора домой.
На аэродроме, к удивлению Савицкого, его встретил не техник Гладков, а начштаба Баранов. Причем выглядел полковник явно неважно.
- Командарм три шкуры с меня успел спустить, пока вы в воздухе были,- объяснил он свое состояние.- Если, говорит, с Савицким что-нибудь случится, как начальник штаба вы первым будете отвечать. Приказал передать, чтобы немедленно связались с ним, как только вернетесь.
Савицкий, как и в первый раз, докладывал долго. Во-первых, было о чем. А во-вторых, рассчитывал смягчить богатыми новостями праведный гнев начальства.
Но Хрюкин не дал сбить себя с толку.
- Вам, Евгений Яковлевич, хоть кол на голове теши! Все равно норовите сделать по-своему,- сказал он в сердцах и, как бы удовлетворясь первой пробой голоса, перешел к делу уже всерьез: - Слушайте меня внимательно. За самовольный вылет ставлю вам на вид. При повторении подниму вопрос о снятии вас с должности командира корпуса. Повторите, как поняли!
- Понял вас правильно, товарищ командующий! - бодро отрапортовал Савицкий. И добавил на радостях, что легко отделался: - Как говорится, в первый и последний раз.
После некоторого молчания Хрюкин сухо сказал:
- Ну, положим, не в первый раз. До свидания. Савицкий отлично понимал командующего. Будь он на его месте, тоже бы разнос устроил. Может, даже и пожестче слова нашел. Но на своем месте видел все несколько в ином свете. Есть необходимость в разведданных, есть трофейный истребитель и есть, наконец, летчик, умеющий на нем летать. Ну а то, что летчиком этим является он, командир корпуса,- это уже детали. Главное, что больше-то лететь некому!
И он стал добиваться разрешения на новые вылеты.
- А если собьют? - пытались урезонить его.
- Не собьют,- не отступался Савицкий.
- Это почему же?
- Раз сразу не сбили, значит, и теперь не собьют. Логикой здесь, разумеется, и не пахло. Но логика логикой, а война войной. Разрешили. Летал снова в разведку, и не один раз - уж очень ценными оказались сведения, доставляемые после облета вражеских тылов среди бела дня, на малой скорости и на высотах от ста до ста пятидесяти метров.
И ведь действительно не сбили. Обошлось, как предсказывал Савицкий. Трофейный "мессер" неизменно вводил немцев в заблуждение.
Его сбили на "яке". Там же в Крыму. За день до окончательного освобождения Крымского полуострова от гитлеровских захватчиков. Сбили во второй и последний за всю войну раз. Причем оба раза не в прямой схватке с врагом, не в поединках с гитлеровскими истребителями, а пулеметной очередью воздушного стрелка да огнем фашистской зенитной батареи. А между тем и другим, как утверждают летчики, имеется существенная разница. В одном случае это поражение, в другом - случайность. От поражения могут в значительной степени застраховать летное мастерство и бойцовский характер, от случайности не застрахован никто.
Савицкий не оказался исключением.
Как известно, штурм последнего оборонительного рубежа на крымской земле начался в ночь на 12 мая 1944 года. До полного и окончательного освобождения Крыма оставались считанные часы. Но о таких вещах никому не дано знать наперед. Пока событие не свершилось, его можно лишь прогнозировать.
Савицкого интересовали не столько прогнозы, сколько реальное положение дел. Поэтому накануне, вечером 11 мая, он находился на КП корпуса, следя, чтобы работа летчиков по прикрытию наших наземных войск и блокировке последнего вражеского аэродрома шла, как говорится, без сучка, без задоринки. Примерно так и обстояло в действительности. Потерь среди летного состава не было. Еще один день войны подходил к концу, и Савицкий, считая, что на оставшиеся часы его вполне может заменить начальник штаба Баранов, поехал на аэродром, где и поднял в воздух четверку истребителей. Любой боевой вылет обычно доставлял ему глубокое, ни с чем не сравнимое удовлетворение. Он, конечно, хорошо понимал, что воюют не только те, у кого оружие в руках. И все же, когда представлялась возможность, охотнее пользовался не полевым биноклем или крупномасштабной картой, а именно оружием. Иными словами, поднимал в воздух боевую машину и искал в небе врага.
Пройдя над тылами противника, четверка освободилась над его позициями от бомб, не забыв заодно обработать пушечно-пулеметным огнем траншеи. Немцы не замедлили пустить в ход зенитные батареи. Появилась в небе и группа Me-109. Один из них попытался с ходу зацепить наш "як", но оказавшийся поблизости Самойлов сделать этого не позволил: он на какое-то мгновение опередил попытку немецкого летчика и задымил не наш, а вражеский истребитель. Савицкий в свою очередь, не теряя времени, зашел в хвост другому "мессеру" и стремился теперь сократить расстояние между собой и противником, чтобы бить наверняка. Но когда палец его уже лежал на гашетке и через секунду-другую можно было открывать огонь, "як" внезапно сильно тряхнуло, отбросив в сторону. Внизу, из густого кустарника, тянулись в небо трассы зенитной батареи. Одна из них и зацепила машину Савицкого.
Мотор отказал практически сразу. С парашютом ,^е выпрыгнешь, внизу немцы. Под крылом, немного oПравее и впереди - реденький перелесок. Савицкий решил садиться на вынужденную. Дотянул кое-как до опушки и, не выпуская шасси, приземлился на фюзеляж. Под травой, как выяснилось, скрывалась старая, полузасыпанная землей воронка от бомб, и самолет скапотировал. Бронеспинка, когда "як" перевернулся, оторвалась и ударила летчика сзади по пояснице. От нестерпимой боли в позвоночнике потемнело в глазах, но сознание, по счастью, Савицкий не потерял. С трудом выбрался наружу, но стоять не мог - ноги не слушались. Врачи позже поставили диагноз: компрессионный перелом трех позвонков.
Однако у машины оставаться было нельзя. Савицкий хорошо понимал, что вот-вот должны появиться немцы. Выход один: заползти в кустарник и, если все-таки обнаружат, отстреливаться. Но перед этим надо было сжечь самолет. После нескольких неудачных попыток ему все же удалось поджечь искалеченную машину. Преодолевая боль, он пополз по траве к кустам. Спину сводило судорогами и в моменты приступов жгучей боли он несколько раз ненадолго терял сознание. И снова полз. Добравшись до кустарника, услышал шум мотора и голоса немцев. Сквозь ветви увидел легковую "татру" и четверых автоматчиков. Стал шарить рукой свой "ТТ" - а вместо кобуры с пистолетом обрывок ремня. Понял, что оборвал ремень, когда выкарабкивался из самолета. Хорошо хоть в голенище сапога трофейный браунинг остался, он всегда летал с двумя пистолетами. В обойме семь патронов: шесть для фашистов, последний для себя...
Немецкие автоматчики совсем рядом. Савицкий ясно видел, как они обошли вокруг догоравшего "яка", один из них нагнулся, поднял из травы оброненный "ТТ", крикнул кому-то: "Капут!" - ив ответ другой голос подтвердил: "Капут, капут!" Немцы сели в "татру" и уехали.
До наступления темноты Савицкий пролежал в кустарнике. Боль в спине к тому времени немного отпустила, стала ноющей и тупой. Попробовал встать на ноги, не получается. Пришлось выбираться к своим ползком. По цвету трассирующих очередей - у немцев они огненно-голубые, у нас красные - определил направление и двинулся в нужную сторону по-пластунски.
Пока полз, искусал в кровь все губы, чтобы не застонать ненароком - позвоночник от движений разбередило и боль вновь накатывалась жгучими волнами.
Сколько времени полз, Савицкий сказать бы не смог. Помнил одно: долго. Глаза застилало какой-то темной пеленой и под конец он уже мало что различал. И вдруг над самой головой послышался резкий окрик:
- Хенде хох!
"Опять та же дурацкая ситуация! - подумалось ему.- Опять меня за немца приняли"...
- Да свой я, свой! - приподнявшись с земли, сказал он как мог громко.- Летчик... После вынужденной посадки...
Не поверили. Обсуждают что-то скороговоркой между собой.
И тут Савицкий сообразил, что к своим выбрался скорее всего на участке передовой, занятом частями корпуса генерала Кошевого.
Окликнул автоматчиков:
- Генерала Кошевого знаете? Или его начальника штаба генерала Шаврова?
В общем, разобрались. На голоса подошел старший лейтенант, оказавшийся командиром роты, и Савицкого отправили на "виллисе" в штаб 3-го истребительного авиакорпуса.
В штабе выяснилось, что полковник Баранов успел сообщить в штаб 8-й воздушной армии о том, что самолет командира корпуса подбили вражеские зенитчики и ему пришлось совершить вынужденную посадку на территории противника.
- Поторопились мы, товарищ генерал-лейтенант! - оправдывался он.- Кто же мог знать, что вы так скоро оттуда выберетесь. Главное - живы! Живы, товарищ генерал-лейтенант!
- Что это ты меня в звании повысил? - попытался Савицкий успокоить не в меру взволнованного, возбужденного начальника штаба.- На радостях заговариваться стал? До сих пор вроде генерал-майором был.
Тут-то Баранов и выложил наконец свою главную новость:
- Неужели еще не знаете? Вам присвоили звание Героя Советского Союза, а вместе с тем и очередное воинское звание генерал-лейтенанта! Сам по радио слышал.
- Откуда же мне знать! - возразил Савицкий.- В тыл врага подобных сведений не поступало.
Через несколько дней в госпиталь, куда Савицкого чуть не силком отправил начальник медицинской службы корпуса полковник Медведев, зашел командующий 8-й воздушной армии Хрюкин и поздравил с высокой правительственной наградой.
Заговорили об успешном завершении операции по освобождению Крыма от немецких оккупантов.
- Двести пятьдесят дней им понадобилось в начале войны, чтобы овладеть одним только Севастополем,- сказал в заключение разговора Савицкий.- А нам сейчас хватило тридцати пяти, чтобы очистить от них весь Крымский полуостров!
- А как же! - улыбнулся Хрюкин и пошутил на прощание: - Не один ты воевать научился, все мы в этой науке вперед продвинулись.
Наука воевать - жестокая наука. И успехи и неудачи здесь измеряются одинаково: числом человеческих смертей. Больше успехов или неудач - больше загубленных людских жизней. Победы и поражения бескровными не бывают. Такова сама сущность, сама природа войны. Но войну начинали не мы, нам ее навязали. И чтобы покончить с ней, приходилось учиться воевать - иного выхода просто не было.
В июне сорок четвертого, незадолго до начала Белорусской операции, в корпус поступило несколько радиолокационных станций, что, по мнению Савицкого, оказалось весьма кстати. Четкое и надежное управление боевыми действиями истребительной авиации - задача сама по себе насколько важная, на-. столько и сложная. А в связи с тем, что 3-му истребительному авиакорпусу в ближайшие дни помимо прикрытия наземных войск, борьбы за удержание господства в воздухе, штурмовки наземных целей и воздушной разведки предстояло еще взаимодействовать с танковыми и кавалерийскими частями в отрыве от нашей пехоты, вопросы управления приобретали особую остроту. Достаточно сказать, что введенные в прорыв на второй день после начала наступления конно-меха-низированная группа генерала Н. С. Осликовского и 3-й гвардейский механизированный корпус генерала В. Т. Обухова, которым истребители корпуса должны были оказывать поддержку с воздуха, вели боевые o действия на территории, откуда до передовых частей наших общевойсковых армий насчитывался порой не один десяток километров. В такой обстановке одного только КП корпуса, где сосредоточивались основные нити управления истребителями обеих дивизий, было бы явно недостаточно; пришлось создавать специальные подвижные командные пункты, которые, как правило, размещались вместе или по соседству со штабами конников и танкистов. Это помогало летчикам оперативно решать боевые задачи, которые в подобных условиях нередко требовали быстрой и существенной корректировки.
Той же цели - совершенствованию управления боевыми действиями истребителей корпуса - служили и радиолокационные станции, с возможностями которых Савицкому посчастливилось познакомиться еще до войны на Дальнем Востоке. А возможности, связанные с использованием хотя бы тех же РУС-2, открывались весьма заманчивые. Оставалось лишь научиться грамотно и всесторонне использовать их.
Впервые с применением РУС-2 в боевых условиях Савицкий столкнулся еще во время Крымской операции, когда одной из задач корпуса являлось прикрытие с воздуха переправ через Сиваш. Удержать за собой переправы, не дать разбомбить их противнику было жизненно необходимо. Вот, к примеру, какую телефонограмму получил в те дни Савицкий от представителя Ставки Верховного Главнокомандования маршала Василевского. "Хочу напомнить: ни одна из переправ через Сиваш не должна быть разбита. Уничтожение переправ практически сорвало бы срок выполнения наступательной операции",- подчеркивал в категорической форме чрезвычайную важность поставленной перед корпусом задачи маршал Василевский. А далее, посчитав, видимо, нелишним перейти на неофициальный тон, пояснил свою мысль следующим образом:
"Милый мой Евгений Яковлевич, если вы не выполните эту задачу и переправы окажутся разрушены, вы будете преданы суду военного трибунала. До свидания. Желаю вам удачи. С глубоким уважением Василевский". Необычайная стилистика заключительной части телефонограммы не могла не вызвать у Савицкого невольной улыбки, но вместе с тем он понимал, что ошарашивающий своей неожиданностью контраст чисто человеческой, личной доброжелательности с вынужденной жесткостью отвечающего за исход операции военачальника продиктован суровой необходимостью, бескомпромиссной логикой войны.
Переправы через Сиваш Савицкому тогда удалось сохранить: ни одна вражеская бомба на них так и не упала. Но далось это ценой неимоверного напряжения всех сил. И было бы наверняка еще тяжелее, если бы не радиолокационная установка, которую Савицкий тогда умело использовал в процессе совершенствования управления боевыми действиями истребителей корпуса. РУС-2 в этом смысле оказал поистине неоценимую помощь.
Прежде за противником велось в основном визуальное наблюдение. Оно осуществлялось с находившихся поблизости от передовой пунктов наведения, где дежурили опытные летчики из числа тех, кто не мог по той или иной причине временно принимать участие в боевых вылетах. Шли в дело и данные воздушной разведки, сведения, поступавшие как от летчиков, ведущих бой, так и от тех, что возвращались на аэродромы для заправки горючим и пополнения боеприпасов. Вся добытая тем или иным путем информация попадала на КП корпуса, где ее анализировали, чтобы затем использовать в целях управления боевыми действиями истребителей.
Однако одного визуального наблюдения сплошь и рядом оказывалось недостаточно. Если не считать воздушной разведки, то основной поток сведений поступал либо с нашей территории, либо в лучшем случае с мест воздушных боев и сражений. Что происходило над территорией противника, оставалось неизвестным. Иначе говоря, воевать нередко приходилось вслепую. Чтобы избежать этого, имелся единственный путь - вынести, образно говоря, глаза на территорию противника. И желательно - как можно дальше.
Сделать это позволили радиолокационные станции. РУС-2, например, мог "видеть" вглубь вражеской территории на расстояние до ста пятидесяти километров. Теперь, едва с аэродромов противника поднимались группы самолетов, локатор давал возможность определить не только расстояние до них, но и их примерное количество в группе, курс, высоту и скорость. Если же боевые машины, скажем бомбардировщики, взлетали с более отдаленных площадок, то данные о них начинали поступать с момента, когда они входили в зону действия радиолокатора. И в том и в ином случае у командования корпусом возникала возможность создавать необходимое численное преимущество на нужных направлениях, более целенаправленно и эффективно маневрировать имевшимися силами, перехватывать вражеские самолеты на подходах к целям. Упрощали локаторы и управление истребителями в процессе воздушного сражения.
Одно из таких сражений за переправы на Сиваше, где особенно наглядно проявились неоценимые преимущества, связанные с умелым использованием данных локатора, высоко оценил присутствовавший на К.П корпуса начальник штаба 4-го Украинского фронта генерал-полковник С. С. Бирюзов.
Переправы в то утро прикрывали четыре пары "яков" из полка Еремина, барражировавших в ожидании неприятеля на высотах 4000 и 6000 метров. Когда локатор засек идущую в сторону переправ группу вражеских самолетов, число машин в ней из-за дальности расстояния определить было еще нельзя. Савицкий понял лишь, что группа большая. В его распоряжении имелся аэродром передового базирования, расположенный в каких-то 10-15 километрах от переправ. Силы сосредоточились на нем немалые - два истребительных полка. Было, как говорится, чем встретить немцев. Но Савицкий поступил иначе. Он поднял в воздух лишь две эскадрильи. Зато распорядился привести в состояние минутной боевой готовности полки второго эшелона, базировавшиеся на более отдаленных аэродромах. Три эскадрильи с них были подняты тотчас же, как только выяснилось, что в группе противника не менее восьмидесяти самолетов.
Пять своевременно поднятых эскадрилий, выведенных с помощью локатора на нужный курс, сумели перехватить противника над его территорией, где и связали боем часть бомбардировщиков вместе с прикрывавшими их "мессершмиттами". Но остальные бомбардировщики продолжали идти к переправам, которые прикрывала только восьмерка из полка Еремина. Ее трогать было нельзя. А "юнкерсы" быстро приближались к цели. Вот тут-то и сыграли свою роль резервы, остававшиеся до поры до времени не тронутыми на аэродроме передового базирования. Их Савицкий и ввел теперь в дело. Через несколько минут они уже были на месте, перехватив основную массу Ю-87 на ближних подступах к переправам. А тех немногих "юнкерсов", которым все же удалось прорваться к цели, встретила восьмерка ереминцев. Прицельно отбомбиться немцам так и не удалось - атаки наших истребителей вынуждали их сыпать бомбами куда придется.
Переправы так и остались недосягаемыми для противника, а его потери в соответствии с нашими составили в тот день четыре к одному.
Не менее активно использовались радиолокационные станции и во время Белорусской операции. Правда, применять их нередко приходилось в несколько иных, чем в Крыму, условиях. Там надлежало прикрывать, так сказать, стационарный объект - переправы. Другое дело - прикрывать кавалерийские части и танковые соединения: введенные в прорыв, они постоянно находились в состоянии движения. Различие хотя и существенное, но с точки зрения применения локаторов - не принципиальное. Короче говоря, пришлось учиться работать в новой обстановке, с учетом изменившихся условий.
Но на войне, как упоминалось, без этого не обойтись. Учились, как и воевали, без праздников и выходных.
Учились всему. Овладевали искусством делать даже то, что при обычных обстоятельствах считалось бы просто невозможным.
Однажды, например, в штаб корпуса поступил приказ, прочтя который Савицкий вместе с начальником политотдела Ананьевым не сразу поверили собственным глазам. Надлежало срочно подготовить эскадрилью истребителей к боевому вылету на Инстербург, сбросить над целью бомбы и листовки, осуществить заход на штурмовку.
Стояло лето сорок четвертого. Операция "Багратион" еще не вступила в свою завершающую фазу, и бои пока шли на белорусской земле. А Инстербург находился в Восточной Пруссии.
- Да ведь мы же не бомбардировщики дальнего действия! - изумился Ананьев.- Истребители - фронтовая авиация. Наше дело - войска прикрывать, а не листовки у фашистов в глубоком тылу разбрасывать.
- Приказы не обсуждают,- напомнил Савицкий.- Их выполняют.
- Да ведь это же у черта на куличках! Горючий не хватит.
- Подготовим эскадрилью "Як-9Д". У них запас горючего больше, чем у других истребителей.
- Все равно не хватит,- продолжал сомневаться Ананьев.
- Надо, чтобы хватило! - отрезал Савицкий.- Просчитаем профиль полета, уточним наиболее экономичные скорость и высоту. В штабе армии не хуже нас с тобой арифметику знают. Кстати, листовки уже привезли?
Пока Ананьев ходил за листовками, Савицкий еще раз внимательно перечел приказ. Командарм особо подчеркивал, что задание имеет важное военно-политическое значение, а потому и подготовка его, и осуществление целиком ложатся на личную ответственность командира корпуса. Заканчивался приказ лаконично, но емко: "Вылет завтра в 6. 30. Об исполнении доложить немедленно после посадки. Вам лететь запрещается".
Савицкий улыбнулся: манеру Хрюкина выражать свои мысли ни с кем другим не спутаешь. Не забыл, видать, Тимофей Тимофеевич крымскую историю с трофейным "мессершмиттом". Профилактика, ничего не поделаешь.
Савицкого радовало, что и здесь, в Белоруссии, где Хрюкина назначили командующим 1-й воздушной армии, ему довелось воевать вместе с этим замечательным человеком и талантливым военачальником. У них, кстати, оказалось немало общего. Например, безотцовщина, тяжелое голодное детство. И беспризорничать Хрюкину тоже пришлось досыта. Но главная суть не в этом. Оба они терпеть не могли шаблон и рутину, оба высоко ценили нестандартность мышления, способность к инициативе, оба стремились воевать с учетом переданного, накопленного в боях опыта. Потому и понимали друг друга с полуслова.
Когда Ананьев принес листовки, не осталось никаких неясностей и по поводу полученного приказа. Листовки были отпечатаны на немецком языке. И первая же их строка гласила: "Истребители с красными звездами над Инстербургом!"
- Что теперь скажешь, комиссар? - усмехнулся Савицкий.- Долетят "яки" до Инстербурга или не долетят? Ты все про горючку, а тут политика! И если не ошибаюсь, с дальним прицелом.
- Куда уж дальше! - охотно согласился на сей раз Ананьев.- Ведь что получается? Не бомбардировщики, а истребители достигают территории рейха! Так прямо в тексте и сказано.
- Выходит, должно хватить горючего?
- Должно, командир! - снова согласился Ананьев.- Но надо считать.
Просчитали все возможные варианты. Сошлись на том, что если баки заправить под пробку непосредственно на взлетной полосе и если истребители займут каждый свое место в строю прямо на маршруте, без предварительного маневрирования над аэродромом, то горючего хотя и в обрез, но хватит. Однако при условии безветренной погоды. При ветре более трех метров в секунду неизбежный дефицит топлива не позволит дотянуть назад до аэродрома.
Так и доложили в штаб армии.
Ответа долго ждать не пришлось. "Полет выполнять в любую погоду,- гласил новый приказ.- При выработке горючего - посадка на фюзеляж".
- На брюхо то есть,- машинально уточнил вслух Савицкий.- Всю эскадрилью - на брюхо.
Сажать целую эскадрилью истребителей на брюхо ему еще не доводилось. И никому другому в корпусе тоже.
- Д-да! Сие и впрямь, кажется, беспрецедентно,- подтвердил главный инженер корпуса Сурков.
- Может, повезет и погода завтра будет безветренная? - высказал оптимистичное предположение полковник Кац.
Кац недавно был назначен начальником штаба вместо погибшего Баранова. На новом месте он осмотреться успел, но к характеру командира корпуса еще не совсем привык. Ему показалось, что если не делом, то хотя бы словом следует слегка поднять общее настроение. Однако Савицкий в подобной поддержке отнюдь не нуждался. О чем и дал сразу же понять, высказавшись в том духе, что безветренная погода на столь продолжительном маршруте если и случается, то не чаще одного раза в год. Да и то при условии, если это год високосный.
Кац счел за лучшее не возражать и выдвинул новое предложение:
- Может быть, опросим летчиков, чтобы отобрать тех, кто уже имеет необходимый опыт посадки на фюзеляж Думаю, нужное число добровольцев наберется.
- А я думаю, что любой из летчиков корпуса сумеет сесть на брюхо, если захочет! - отчеканил Савицкий, подведя черту под разговором.- Убежден в этом.
Он оказался прав.
На рассвете выяснилось, что день будет ветреным, но это никого не смутило. И хотя среди летчиков командира эскадрильи Осадчиева - именно ей доверили выполнить приказ - только трое садились прежде на фюзеляж, остальные не колеблясь подтвердили свою решимость принять участие в боевом вылете.
Когда восьмерка "яков" взяла курс на запад, Савицкий выбрал поблизости от взлетно-посадочной полосы пенек поудобнее и уселся ждать. Ждать пришлось долго. Наконец командир 43-го истребительного авиаполка Дорошенков сообщил, что принята радиограмма Осадчиева: "Иду группой в составе семи самолетов. Горючее на пределе". А где восьмой, забеспокоился Савицкий, неужели сбили?
А над аэродромом уже показались "яки" из группы прикрытия, высланной навстречу. Затем появился Як-9Д. Он шел низко и едва дотянул до полосы. Таким же манером садились и остальные. А сам Осадчиев, приземлявшийся последним, зашел на посадку поперек аэродрома.
- Можно сказать, каких-то капель не хватило,- виновато сказал Осадчиев, когда Савицкий и Дорошенко подкатили к его самолету на "виллисе".
- Где восьмой? - перебил комэска Савицкий.- Сбили?
- Товарищ генерал! Боевое задание выполнено,- спрыгнув на землю, доложил Осадчиев.- А восьмой сел неподалеку на вынужденную. С выпущенными шасси садился, сам видел. Не хватило ему чуток горючки.
- Ну а как вас в Восточной Пруссии встретили? - отлегло на сердце у Савицкого.
- Переполохом! - улыбнулся в ответ Осадчиев.- По всему видно было, не ждали гостей. Зенитки затявкали, когда мы уже на обратный курс легли.
Когда Савицкий доложил о результатах боевого вылета Хрюкину, тот удовлетворенно хмыкнул и сказал:
- Вернешься к себе в штаб, не забудь включить радио.
Вечером того же дня радиостанция имени Коминтерна сообщила всему миру о том, что советские истребители бомбили среди бела дня немецкий город Инстербург, расположенный в цитадели фашистского рейха - Восточной Пруссии.
ПОД КРЫЛОМ - ТАНКИ
Впрочем, на Инстербург вскоре стало возможно летать при желании хоть каждый день. Причем не только на Як-9Д, а на любых истребителях. Расстояние до него, как и до других немецких городов, быстро сокращалось. За два с небольшим месяца после начала Белорусской операции гитлеровские войска оказались отброшенными на запад на шестьсот километров.
Быстрое продвижение наших наземных войск усложняло задачи, стоявшие перед авиацией. Особенно для истребительной. Чтобы не отрываться от наступающих частей, требовались новые аэродромы. А их остро не хватало. Противник при отходе обычно разрушал свои площадки, минировал или перепахивал взлетные полосы. А своевременно оборудовать новые - на это у батальонов аэродромного обслуживания недоставало ни сил, ни времени Труднее всего приходилось тем полкам 3-го истребительного авиакорпуса, которые взаимодействовали с танками 3-го гвардейского механизированного корпуса генерала Обухова. Танкисты, прорвав в очередной раз оборону врага, отрывались от пехоты на многие десятки километров, действуя, по существу, в тылу противника. А чтобы эффективно прикрывать танки, истребителям требовались площадки поблизости от места их боевых действий. Если же летать с дальних аэродромов, расположенных не в тылу противника, а по нашу сторону передовой, то результативносгь боевых вылетов резко падала. И подлетное время велико - пока долетишь, танкистам помощь с воздуха уже не здесь, а в другом месте больше требуется. И с горючим проблема. Его на дорогу в оба конца столько уходит, что на прикрытие танков мало что остается.
Приходилось искать пригодные для посадки площадки самим летчикам. Но чтобы разыскать подходящий клочок земли, необходим опыт. И рядовые летчики чаще всего возвращались ни с чем. В конце концов в воздух с этой целью стали подниматься не только командиры эскадрилий, но и командиры полков.
Не чурался подобной работы и сам командир корпуса. Впрочем, если честно, то слово "не чурался" здесь не совсем подходит, а еще точнее - совсем не подходит. Савицкий, несмотря на свою должность и звание, попросту не в силах был усидеть на месте и рвался в небо, едва к тому представлялась малейшая возможность. Понимал, что не положено командиру корпуса, генерал-лейтенанту авиации, кружить на "яке" чуть ли не на бреющем по тылам противника, понимал, но ничего не мог поделать с собой. Такой уж характер. Однако справедливости ради надо сказать, что горючку он даром никогда не жег. И если уж поднимался в воздух, чтобы отыскать площадку, обязательно находил.
Один-единственный раз, правда, вернулся пустым. Но немцам это дорого обошлось.
Произошло это восточное Вильнюса, где танковые части генерала Обухова вели по обыкновению бои в глубоком отрыве от нашей пехоты. Шли парой на Як-7Б. Савицкий - ведущим, лейтенант Пивоваров - ведомым. Шли низко, чуть не задевая верхушки деревьев,- мало найти полянку подходящих размеров, надо, чтобы подходящей оказалась еще и ее поверхность, на кочки да бугры истребитель не посадишь.
Вдруг откуда-то сбоку вывернулась группа из двенадцати "Фокке-Вульф-190". Немцы, заметив "яки", спикировали на них без промедления. Легкая добыча - чего церемониться! Но они здорово просчитались. Як-7Б гораздо легче и маневреннее ФВ-190. Догадывались ли об этом немецкие летчики, неизвестно, но Савицкий об этом прекрасно знал и потому после недолгого, но энергичного маневрирования зашел одному из "фоккеров" в хвост и вмазал ему, как говорят летчики, из всех дудок. Пивоваров тоже не растерялся. Прикрывая атаку своего ведущего, он на выходе умудрился поймать в прицел второй вражеский истребитель, который тут же врезался в стволы деревьев,- бой, как упоминалось, завязался на малой высоте.
Немцы, видимо решив, что с них довольно, быстро набрали высоту и ушли на запад. Пришлось возвращаться и нашим истребителям - машина Пивоварова получила восемнадцать пробоин. Савицкий привез всего две дыры, но столь солидных размеров, что пришлось менять заново крыло.
Вопрос с площадкой остался бы в тот раз открытым, если бы не помогли сами танкисты. Неожиданным ударом они выбили части противника из села Парубанок, возле которого располагался стационарный вражеский аэродром. Фашисты даже не успели его заминировать. Правда, они сохранили за собой возможность доставать летное поле орудийным огнем.
Когда Савицкий, поменяв машину, сел там на Як-3, снаряды дальнобойной артиллерии рвались и поблизости от аэродрома, и возле самой взлетной полосы.
- И часто так? - спросил он майора Новикова, прилетевшего сюда несколькими часами раньше.
- Да не так чтобы очень,- уклончиво сообщил тот.- Летать, думаю, все-таки можно.
- Можно,- согласился Савицкий.- Но только после того как соорудим капониры для укрытия самолетов и отроем щели для безопасности личного состава. Остался кто-нибудь в селе из местных жителей?
В селе оставались лишь женщины да дети. Они и вызвались помочь летчикам. Женщины носили землю на носилках, ребятишки - ведрами и в кастрюлях. Дело продвигалось на удивление быстро.
Однако ждать завершения земляных работ Савицкий не стал и, связавшись по рации с начальником штаба Кацем, приказал выслать сюда два транспортных Ли-2 с необходимым оборудованием для КП и десяток автоматчиков для его охраны.
Она, кстати, вскоре очень понадобилась. И не только охрана, а все имеющиеся в наличии силы.
Едва транспортники приземлились, в небе показалось с десяток Ю-52. "Юнкерсы" шли без прикрытия, на высоте 1200 метров.
- Будто к себе домой идут,- с досадой сказал командир 278-й истребительной авиадивизии полковник Орлов.
Час назад он приземлился здесь на своем "яке" - два полка его дивизии должны были к вечеру сюда перебазироваться.
- Так фрицы же скорее всего еще не знают, что на здешнем аэродроме власть переменилась,- обернулся в сторону Орлова Новиков.- А когда узнают, поздно будет.
- Это точно! - не без некоторой тревоги в голосе согласился Орлов: десяток транспортных "юнкерсов" - дело нешуточное.
Савицкий между тем приказал перегородить посадочную полосу парой груженных какими-то ящиками и второпях брошенных немцами грузовиков, а автоматчикам велел установить пулеметы таким образом, чтобы простреливалась большая часть летного поля. Но в этот момент "юнкерсы", не дойдя до аэродрома, начали выбрасывать десант. Савицкий догадался, что десант предназначен в помощь наземным войскам, ведущим бой где-то между Вильнюсом и селом Парубанок. Однако немцы, как позже выяснилось, здорово промахнулись и выбросили парашютистов совсем не там, где было намечено. Часть из них сдалась в плен. А человек тридцать, выброшенных с тех "юнкерсов", которые ближе остальных подошли к аэродрому, направились с автоматами наперевес в сторону летного поля.
Савицкий в соответствии с изменившейся обстановкой перестроил свою оборону не хуже общевойскового командира - он давно привык к мысли, что специализация на войне понятие в известной мере относительное. Немецкие парашютисты пришли к тому же мнению несколько позже, когда половина из них легла под пулеметными и автоматными очередями.
- А ведь отборные, казалось бы, войска. Десантники! - притворно сокрушаясь, сказал Новиков, наблюдая, как те из немцев, кому повезло уцелеть под огнем, побросали автоматы и задрали вверх руки.- Впрочем, на их месте я бы поступил также. Какой смысл жертвовать жизнью за фюрера, если всем давно ясно, что его скоро все равно повесят.
- Шутки шутками,- усмехнулся Савицкий.- Но если этим воякам дать в руки лопаты и поставить рядом пару часовых, то отсыпать капониры можно будет куда быстрее.
Капониры оказались готовыми к концу следующего дня. Но еще на рассвете с аэродрома Парубанок уже взлетали один за другим истребители дивизии полковника Орлова, один из полков которой перелетел сюда, едва закончилась перестрелка с вражескими парашютистами. Танкисты генерала Обухова отбили аэродром у немцев не для того, чтобы он бездействовал.
Однако случалось, что ни танкисты, ни кто другой помочь не мог. Рассчитывать приходилось лишь на собственные силы. И тогда за неимением подходящих взлетно-посадочных площадок летчики корпуса поднимали самолеты в воздух с шоссейных и даже грунтовых дорог.
Один из таких эпизодов произошел на завершающей стадии Висло-Одерской операции, когда наши наземные войска вели тяжелые бои за расширение плацдармов на западном берегу Одера - тех самых разрозненных клочков земли, которые, слившись затем в единый кюстринский плацдарм, стали исходными позициями, откуда войска 1-го Белорусского фронта нанесли сокрушающий удар по Берлину. Но это произошло позже. А тогда если и заходила речь о Берлине, то лишь в связи с тем, что немцы летали с расположенных в районе германской столицы стационарных аэродромов, а летчики 3-го истребительного авиакорпуса базировались на раскисших от ранней распутицы грунтовых площадках. Причем и те находились совсем не там, где нужно. Пока с них доберешься до передовой, горючего сожжешь столько, что на прикрытие войск или драку с вражескими истребителями остается всего ничего.
Правда, имелись три отличные площадки с крепким грунтом, которые мало чем отличались от стационарных аэродромов. И располагались ближе некуда - возле самой передовой. Но последнее преимущество оборачивалось в известном смысле в свою противоположность. И когда Савицкий заговорил о них с командующим 16-й воздушной армии генералом С. И. Руденко, тот поначалу не захотел и слушать.
- Морин, Кенигсберг-малый и Реппен, говоришь? - повторил он вслед за Савицким названия городков, возле которых находились аэродромы.- Да их же из минометов и полевых орудий немцы обстреливают! Ты что об этом впервые от меня слышишь?
Савицкий, разумеется, был в курсе, но считал, что работать с названных аэродромов все-таки можно. Такой опыт у летчиков корпуса имелся. Летали, к примеру, в схожих условиях под Сморгонью. И еще кое-где.
Но 3-й истребительный авиакорпус входил в оперативное подчинение 16-й воздушной армии и без разрешения ее командующего обойтись в таком щекотливом деле было никак нельзя.
Кроме того, Савицкий хорошо знал Руденко и потому рассчитывал, как говорится, на естественное развитие событий. Именно поэтому он, не торопясь возражать, занял выжидательную позицию.
- Ну, что молчишь? - после некоторой паузы вновь заговорил Руденко.- Небось думаешь про себя:
самолеты в капонирах укроем, личный состав - в окопах да землянках. Так что ли? Я и сам, честно говоря, о том же думаю.
Савицкий на этой стадии разговора счел возможным тактично напомнить слова маршала Г. К. Жукова, когда он после выхода наших войск к старой германо-польской границе высказался в том духе, что теперь, мол, нам необходимы такие аэродромы, чтобы не только бомбардировщики, но и истребители могли доставать до Берлина. А нам, добавил от себя Савицкий, не то что до Берлина - до передовой добираться сложно стало.
- Ну, если и командующий фронта у тебя в союзниках, считай: убедил! - рассмеялся Руденко. Упоминать о том, что именно он, а не кто другой, пересказал слова маршала Жукова своему собеседнику, который их ему же и вернул, Руденко по своему обыкновению не захотел: зачем мелочиться, главное - неотложный вопрос решить. И закончил разговор коротким: - Действуй! Сажай свои истребители.
Савицкий добился своего. Вопрос теперь только в том, как осуществить собственные намерения. За капонирами да землянками дело не станет. Проблема в другом. Чтобы посадить самолеты на новых аэродромах, их прежде необходимо поднять со старых. А некоторые из них пришли в такое состояние, что колеса шасси увязали в грязи до самых полуосей - не только взлететь, до полосы со стоянок и то не доберешься. В наиболее сложное положение попала дивизия Орлова. Два ее полка - Рубахина и Власова - занимали аэродром, раскисший до такой степени, что напоминал форменное болото. Чтобы взлететь с него, надо было ждать заморозков. А если нет, то и того хуже - когда весеннее солнце да ветер грунт подсушат. Одним словом, требовалось что-то срочно предпринимать.
Когда Савицкий прибыл на место, ему доложили, что майор Рубахин вместе с одним из комэсков замеряют прямой отрезок проходящей поблизости от аэродрома дороги.
- Ну, что ты там намерил? - поинтересовался командир корпуса, добравшись на "виллисе" до занятого геодезическими разысканиями Рубахина.
- Худо, командир! - не в силах скрыть своего разочарования сказал Рубахин.- Всего четыреста метров в длину да четырнадцать в ширину. А другого прямого участка нет.
Истребителю для разбега требовалось около тысячи метров.
Рубахин стоял в заляпанных грязью кирзовых сапогах на краю обочины, и вся его фигура выражала собой такое отчаяние, что на него было больно смотреть. Но Савицкий смотрел не на Рубахина, а на его сапоги. На дороге грязи не было, грязь заполняла обочину.
- Да, дорога для взлета узка,- задумчиво произнес Савицкий и тут же, но уже совсем другим, бодрым голосом повторил: - Узковата твоя дорога, Рубахин! Не пойдет так.
- А я что говорил! - уныло отозвался командир полка.
- Но мы ее расширим,- не слушая, продолжал Савицкий.- Разберем на доски сараи в соседней деревне, сколотим щиты и закроем ими обочины вдоль дороги.
- А длина? Для разбега же минимум вдвое больше нужно!
- А мы его сократим. Дорогу расширим, а разбег сократим,- ответил Савицкий.- Вставим колышки под закрылки, увеличим угол атаки и взлетим. Еще вопросы ко мне будут?
- Самый последний, командир! - Рубахин воспрянул духом и смотрел теперь на Савицкого с откровенной надеждой.- На чем "яки" с аэродрома до шоссе тащить? Не на руках же?
- А я тебе не господь бог, чтобы на все вопросы ответы знать,- улыбнулся Савицкий.- С местным населением придется посоветоваться. Если не возражаешь, конечно?
Рубахин не возражал. Окрыленный открывшимися, казалось бы, из безвыходного тупика перспективами, он развил необычайно бурную деятельность. Польские крестьяне под его руководством растащили на доски не только сараи и хозяйственные постройки, но и крыши собственных домов. Уговаривать их не приходилось. Столько натерпелись при немцах, что сейчас наперебой стремились помочь чем только могли. Не отставали в усердии и сами летчики вместе с обслуживающим персоналом аэродрома: одна лишь мысль застрять без дела на раскисшем летном поле наводила на всех трепет, удесятеряя силы.
Не прошло и суток, как кюветы оказались засыпанными, поверхность дороги выровнена, деревья и телеграфные столбы по ее краям спилены, а самодельная полоса готовой к взлету истребителей. Их крестьяне доставили до места с помощью упряжек волов.
Савицкий к тому времени успел несколько раз проверить точность собственных расчетов. Выходило, что с закрылками, подпертыми деревянными колышками, истребители смогут оторваться от полосы после разбега в 385 метров. Пятнадцать метров оставались, так сказать, про запас.
Но это в теории. На практике же летное мастерство у летчиков разное, а запас в пятнадцать метров - страховка малонадежная, если не сказать символическая.
Савицкий решил взлетать первым. Уверенность и бодрое настроение - как раз то, чего не хватает людям, когда неизвестно, обойдется или не обойдется задуманная ими дерзость. Потому-то и не должен стать первый блин комом. В себе же Савицкий не сомневался: знал, что взлетит.
Через четверть часа выяснилось, что истребительная авиация при большом желании может обходиться и без аэродромов. Летчики один за другим поднимали в воздух свои машины вслед за показавшим им, как это делается, командиром корпуса. Ни единого ЧП на самодельной взлетной полосе не произошло.
Не столь гладко обстояло в тот день с посадкой.
Едва первая четверка "яков" приземлилась на аэродроме Реппен, как в небе появилась эскадрилья ФВ-190 с явным намерением блокировать летное поле., А вдобавок по аэродрому принялась бить вражеская артиллерия. Дозаправиться и вновь взлететь успели только двое летчиков - Селютин и Шувалов. Вдвоем им удалось уничтожить трех "фоккеров", что в значительной мере охладило пыл остальных - немцы ушли за Одер, но вскоре вернулись с солидным подкреплением. И это, как выяснилось, было только началом. Завязавшаяся над Реппеном схватка продолжалась до позднего вечера.
Савицкий, управляя боем по радио с аэродрома Морин, переадресовывал на Реппен подходившие истребители из полка Рубахина. Вскоре к паре Селютина присоединилась четверка капитана Машенкина, затем эскадрилья капитана Федорова. В первых же атаках летчики Мельников, Сухоруков и Лопатин сбили по вражескому истребителю. Не отставали от них и ведущие групп - Машенкин и Федоров. Немцы в общей сложности потеряли до десятка самолетов - как сфокке-вульфов", так и "мессершмиттов". Зато наши все до одного сели после боя в целости и невредимости. Чудес в том никаких не было - просто немецкие летчики к тому времени резко сбавили в мастерстве ведения боя. Геринговских асов давно повыбили, а новое пополнение приходило в люфтваффе наспех обученным и без фронтового опыта. Хотя фанатизма у некоторых еще хватало. Так, один из немецких летчиков, не сумев ничего добиться в бою, решил взять не мытьем, так катаньем-спикировал на своем ФВ-190 на летное поле и сбросил бомбы на приземлившийся там для заправки горючим "як" - лейтенант Селютин и капитан Киселев погибли. Но прорвавшемуся к взлетной полосе "фоккеру" не удалось далеко уйти - его подожгли, когда он после атаки набирал высоту.
На другое утро на всех трех новых аэродромах началась регулярная боевая работа. А с Реппена еще на рассвете поднялась пара "яков" и легла на курс Реппен - Берлин. Первыми, кому доверили осваивать новый знаменательный маршрут, оказались летчики полка Рубахина - капитан Машенкин и капитан Тищенко.
Начальник политотдела Ананьев даже произнес по этому поводу перед строем летчиков короткую, но яркую речь. Как-никак, а первые истребители корпуса - в небе над столицей рейха, заканчивавшего свое тысячелетнее существование.
Впрочем, говорить речи - пусть даже в уместный час и по значительному поводу - было не в манере политработников 3-го истребительного авиакорпуса. С полного одобрения командира корпуса здесь утвердился несколько иной стиль. Основой его стало не столько слово, сколько дело.
Еще перед началом Висло-Одерской операции произошло ЧП небывалых размеров и труднопредсказуемых последствий. Точнее, произошло бы, если бы не вышеупомянутый стиль политработы, раз и навсегда прочно утвердившийся в корпусе.
Началось с того, что корпус полностью перевооружили на новые истребители Як-3. А вскоре произошла серия необъяснимых на первый взгляд аварий в воздухе. Сперва грешили на самих летчиков: дескать, не все еще освоили новую машину. Однако Савицкому с самого начала предположение это показалось сомнительным. Во-первых, Як-3 машина замечательная во всех отношениях, и в том числе - как раз в отношении удобства и легкости ее пилотирования. Во-вторых, аварии терпели не какие-нибудь зеленые новички, а летчики опытные и, можно сказать, мастера своего дела А когда при схожих обстоятельствах разбился капитан Тарасов, который когда-то привел в подарок командиру корпуса первого трофейного "мессера" вместе с пилотировавшим его немецким летчиком, стало и вовсе ясно, что причину трагедий следует искать не там, где ее искали. В конце концов выяснилось, что источник аварий скрыт в самих машинах. Причем претензии следовало предъявлять не к конструкции, а к заводам-изготовителям. Оказалась ослабленной обшивка крыла: неоправданно тонкая фанера не выдерживала тех нагрузок, без которых не обойтись в бою.
В итоге появилась директива, категорически запрещавшая вылеты на Як-3 до устранения заводского брака. Вслед за директивой объявились и ремонтники.
Однако по их подсчетам, чтобы ликвидировать выявившийся дефект на всех ста восьмидесяти боевых машинах, поступивших для перевооружения корпуса, понадобилось бы два-три месяца.
Савицкий не желал и слушать об этом. Вот-вот начнется Висло-Одерская операция, а целый корпус истребителей будет сидеть на земле! Ни о каких трех и даже двух месяцах не могло быть и речи...
Но бригадир ремонтников твердо стоял на своем, заявив, что больше двух машин за день они сделать не в состоянии. На запрос Савицкого в Москву,- нельзя ли добавить с завода людей, из штаба ВВС ответили, что в подобном положении оказался не один только 3-й истребительный авиакорпус и потому увеличить число ремонтников нет никакой возможности.
Оставалось одно - искать внутренние резервы.
- Что хотите делайте, но к началу наступления корпус должен быть в полной боевой готовности! - решительно объявил Савицкий, собрав у себя главного инженера Суркова, начальника штаба Каца, начальника политотдела Ананьева и его заместителя по комсомольской работе Полухина.- Директиву, запрещающую полеты, не отменят, а летать мы обязаны. И летать будем!
На первый взгляд кажется, что в подобных распо-. ряжениях много шума, но мало толку. Приказать легко, да попробуй выполни! Но это логика мирного времени. А во время войны рассуждали иначе: на первом месте - железная необходимость, а логика оставалась на втором. Потому что кое-чего можно добиться иной раз и вопреки логике. Например, на двух "яках" разогнать восьмерку "фоккеров", как это сделал тот же Селютин с Шуваловым. Или не дать двум вооруженным скорострельными пушками и пулеметами "мессерам" сбить абсолютно беззащитного, склеенного из фанеры "кукурузника", как это однажды продемонстрировал сам Савицкий. Да мало ли... Короче говоря, Савицкого в качестве командира корпуса интересовали в тот момент не формальные законы человеческого мышления, а пути выхода из немыслимой для военного времени ситуации: сто восемьдесят боевых машин стоят на приколе на аэродромах! Этого он просто не мог допустить.
Не могли этого допустить и остальные собравшиеся. Сошлись на одном: надо подумать. И чем больше голов займутся этим полезным занятием, тем лучше.
Ананьев и Полухин собрали партийно-комсомольский актив.
- Если бригада москвичей может за день отремонтировать два самолета, значит, нужно создать еще десять бригад,- выложил в конце дня основную мысль Полухин.- И тогда продукция каждой рабочей смены составит двадцать самолетов.
- Двадцать два,- поправил Савицкий.- Бригад-то будет одиннадцать.
- Десять,- возразил Ананьев.- Бригаду москвичей придется расформировать и использовать в качестве инструкторов. Людей в бригады мы наметили.
- А справятся? - обернулся в сторону главного инженера Савицкий.
- Работа кропотливая, требует аккуратности и терпения,- сказал Сурков.- Но под наблюдением специалистов и при хорошем инструктаже выполнить ее можно. На инструктаж понадобится трое суток.
- Всего, значит, три плюс девять - выходит двенадцать дней,- подбил итоги начальник штаба Кац.- Людей для вспомогательных работ - варка клея, подготовка фанеры и прочее - организуем в специальную бригаду.
- Ну а контроль за сроками и качеством беру на себя,- с облегчением сказал Савицкий.- Ведь если что не так, в первую голову попадет мне.
Сроки контролировать не пришлось: добровольцев отыскалось больше, чем рабочих мест. Да и подгонять никого не понадобилось: люди даже ели и спали там, где работали. А вот с качеством...
По правилам следовало поставить обо всем в известность начальство и создать специальную приемочную комиссию. Но Савицкий, чтоб не искушать судьбу, сделал, как сказал: взял контроль за качеством на себя. Не дождавшись летчиков облета из Москвы, сел в кабину одного из "яков" и по оговоренной заранее программе устроил ему самую строжайшую проверку. Все обошлось в лучшем виде: усиленные крылья выдержали максимальные перегрузки. Савицкий, закончив программу, на радостях даже загнул крючок - пронесся над самым аэродромом вверх колесами, сделав под конец горку.
Крючка, конечно, можно бы и не загибать. Но какой же летчик удержится, чтобы не отметить столь знаменательное событие! Ведь победы бывают не только в бою, но и в труде. А это была большая победа.
Дальше пошло легче. Одни усиливали обшивку на крыльях, другие испытывали ее на прочность в воздухе - Савицкий отобрал с этой целью наиболее опытных летчиков и самолично их проинструктировал.
Через двенадцать дней доложил командующему 16-й воздушной армии генералу С. И. Руденко, что боеспособность корпуса полностью восстановлена.
Командарму, поставленному перед фактом, было что сказать! Но Руденко, как всегда в таких случаях, предпочел слову дело и прислал в корпус специально созданную комиссию. После трехдневной тщательной проверки комиссия ограничилась двумя-тремя несущественными замечаниями, касавшимися в основном качества покраски, и уехала, а Руденко, ознакомясь с ее результатами, объявил командиру 3-го истребительного авиакорпуса благодарность.
Правда, справедливости ради следует сказать, что одной благодарностью дело не ограничилось. Руденко объявил ее в полном соответствии с хорошо развитым в нем чувством справедливости. Но оно же, это чувство справедливости, обязало его продиктовать в конце следующие слова: "А летать вверх шасси над аэродромом - немыслимое для командира вашего ранга ухарство. У вас и без того колоссальный летный авторитет. Но вы, как норовистый жеребец, не в состоянии себя обуздывать..."
Связь осуществлялась по "СТ", и, когда буквопечатающий аппарат запечатлел на бумажной ленте последнюю фразу, Савицкий даже несколько опешил. Но потом он решил, что слово "жеребец" употреблено командующим единственно лишь ради эпитета "норовистый", и обижаться не стал. "Норов" - фактически синоним существительного "характер", а кому же придет в голову обижаться, если кто-то назовет его человеком с характером.
Чувство юмора у Савицкого было развито с ранних лет, и оно тоже являлось и является до сих пор составной частью его характера - того самого характера, который неизменно помогал ему не только стойко переносить любые удары судьбы, но и нередко вступать с ней в нелегкий спор, чтобы найти приемлемый способ с честью выйти из сложного положения. Впрочем, судьба судьбой, но хотя она обычно и благоволила к нему, Савицкий на нее очень-то не полагался. Он предпочитал рассчитывать на собственные силы и на силы людей, его окружавших. Так было куда надежнее.
В трудные минуты особенно высоко ценил он помощь своего комиссара, как называл полковника Ананьева, и комсомольского бога - так после одной истории дружески именовал он подполковника Полухина.
- Если бы не комиссар да не комсомольский бог, мне как командиру корпуса впятеро приходилось бы тяжелее,- часто повторял Савицкий.- А уж Никопольским наш 3-й истребительный наверняка бы не назывался.
Может, и назывался - летчики корпуса всюду, в том числе и под Никополем, воевали с одинаковой доблестью, мужеством и упорством: недаром за время войны 3-й истребительный авиакорпус двадцать один раз отмечался в приказах Ставки Верховного Главнокомандования; может, все равно бы присвоили корпусу это почетное наименование, но суть не в том. Главное, что политическая и боевая работа в корпусе никогда не разъединялись между собой, не велись как хотя и близкие, но непересекающиеся параллельные, а составляли одно с другим единое целое, дополняя и усиливая друг друга. И Савицкий не только хорошо понимал, что так оно и должно по идее быть, но делал все от него зависящее, чтобы так было на самом деле. Зато в сложных обстоятельствах всегда знал, к кому обратиться за помощью.
А история приключилась такая. Осенью сорок третьего в приднепровских плавнях под Никополем дожди настолько расквасили местные черноземы, что большинство грунтовых аэродромов покрылось вязкой земляной жижей. При разбеге перед взлетом она плотно залепляла радиаторы охлаждения, и самолеты выходили из строя из-за перегрева моторов. Полеты практически прекратились. Между тем генерал Д. Д. Лелюшенко - командующий 3-й гвардейской армией, чьи части готовились к наступлению, настойчиво требовал надежного прикрытия войск с воздуха: никаких объективных причин, препятствующих полетам, принимать во внимание он не соглашался.
И, как считал сам же Савицкий, был совершенно прав.
- Не только мы, и немцы не летают,- отозвался главный инженер корпуса Сурков в ответ на пересказ Савицкого своего последнего разговора с Лелюшенко.- Если, конечно, не считать тех, кто на стационарных аэродромах базируется.
- Немцы нам не указ! - отрезал Савицкий.- Пусть хоть до самой зимы не летают. А вот нам что-то предпринимать надо. Какие будут предложения?
Поздно вечером Сурков доложил, что выход из положения вроде бы наметился.
- Хотим попробовать закрывать перед разбегом самолета решетку радиатора фанерной шторкой, а после взлета убирать ее с помощью протянутого в кабину летчика специального тросика,- пояснил он.- Думаем, получится.
- Кто думает? Вы лично? - спросил Савицкий.
- И лично я. И комсомольцы, которые этот способ на своем активе предложили,- ответил Сурков.- Они же и необходимое количество шторок изготовить к завтрашнему дню вызвались. Полухин твердо обещал.
Обещание комсомольцы сдержали: к рассвету сдали изготовленную за ночь продукцию. Первые же проверки показали, что изобретение работает безотказно:
защищенные при взлете от грязи моторы не перегревались.
- Мысль простенькая, а каков эффект! - с нескрываемым торжеством в голосе высказал свою оценку Савицкий.- А то затвердили: погода, погода. Никто, дескать, кроме бога, дождей и распутицу не отменит. А у нас, оказывается, свой бог есть - комсомольский!
Так с тех пор и закрепилось за Лопухиным прозвище - комсомольский бог. А летчики благодаря инициативе комсомольцев обрели вновь возможность летать и выполнять боевые задания. Все сидели, а 3-й истребительный авиакорпус летал. Правда, продолжалось это недолго. Такие же предохранительные щитки стали по 1аспоряжению командования ставить и в других авиационных частях.
Однако не следует думать, что партийно-политическая работа в корпусе замкнулась лишь на одной заботе - поддерживать его боеспособность на максимально высоком уровне. Да, в этом Ананьев и Полухин вместе с другими политработниками видели свою главную и повседневную задачу. Но боеспособность - понятие емкое. Это не только исправная материальная часть, готовые в любой момент подняться в воздух боевые машины. Это и настроения людей, условия, в которых они живут и воюют, индивидуальные ориентиры на пути к общей победе. Стоит упустить одно звено, ослабнет вся цепь. Поэтому боеспособность для них являлась как бы конечным результатом, на который они работают, но в процессе его достижения приходилось решать великое множество самых разных проблем.
Одной из них, когда наши войска вступили на территорию Германии, стало отношение к немцам вообще и к фашистам в частности. Некоторые вольно или невольно путали оба понятия. Одни просто не испытывали особой охоты разбираться для себя: кто есть кто. Другие, ослепленные ненавистью к врагу, сознательно валили все в одну кучу. И понять их было нетрудно. У одного немцы повесили всю семью. У другого немцы спалили дотла родную деревню. Еще у кого-то немцы замучили до смерти пытками друга... Да, немцы. Именно немцы! Не проверять же, дескать, у каждого документы, кто нацист, кто сочувствующий, а кто просто так, из приспособленцев... Враг - он и есть враг. В любом обличье.
Понять таких было нетрудно. Трудно было другое - переубедить их. Тем более что война еще не кончилась. Но, к чести политработников корпуса, нельзя не сказать, что им удалось справиться и с этой задачей: ни один летчик не замарал себя ненужной жестокостью, чем Савицкий в качестве их командира справедливо гордился. А своих незаменимых помощников - Ананьева и Полухина ставил в пример не только другим, но и самому себе.
- Мне чаще сверху на все приходится смотреть, отрываюсь от коллектива,- шутил он.- А они меня нет-нет да и вернут из облаков на землю: смотри, мол, что у тебя под самым носом делается! Вот потом вместе и глядим...
Савицкий действительно много летал. И хотя, как вошло у него в обычай, летал всегда только парой, но от коллектива тем не менее не отрывался: успешно командовать можно как на земле, так и в воздухе.
[Содержание] - [Дальше]
