БОЛЬШОЕ РУССКОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ
Всякому путешествию приходит конец. Наше тоже завершилось. Ви-ва! - провозгласил лейтенант де Панж, начальник штаба эскадрильи. Он тут же энергично открыл бортовую дверцу, решительно спрыгнул на аэродром, но испуганно забарахтался, оказавшись по пояс в снегу.
- Путешествие закончилось, а большое русское приключение начинается! - закричал Ролан де ля Пуап. Подобрав ноги, он "бомбочкой" выбросился из самолета - и "утонул" в сугробе с головой.
Вслед за ним посыпались остальные добровольцы. В один миг у самолета с прорытой узкой полоской для рулежки снежный покров превратился в сплошное бело-синее месиво, из которого во все стороны разлетались многочисленные снежки.
Французы еще были под впечатлением вчерашнего приема и не замечали того, что по логике вещей должно было привести в уныние: мороз - под сорок, сугробы - почти в человеческий рост. Ничего подобного прибывшие не знали и не видели, а ведь всякому известно: чего не испытал, то не обязательно настораживает, бывает наоборот - успокаивает, притупляет внимание.
Заморские гости лишь тогда опомнились, когда перед ними возник рослый, широкоплечий, стройный, подтянутый советский офицер. Он был весь в меху: унты, летная куртка, утепленные шлемофон и перчатки.
В такой форме одежды французы увидели летчика впервые. Взглянули на него, осмотрелись и сразу же почувствовали себя как бы голыми среди бескрайней снежной пустыни. Ну что значили для трескучего мороза, которого не выдерживал металл, их легонькие костюмы "а ля Африка", модные на тонкой подошве туфли, щегольские с трехцветными околышами фуражки?!
Всего несколько минут длилась веселая катавасия на снегу, но их было предостаточно, чтобы начисто вышибло остатки хмеля, крепко прихватило морозом руки, ноги, носы, уши, неимоверная дрожь пронизала до самой селезенки. '
Майор Пуликен попытался по всем воинским правилам доложить о прибытии эскадрильи "Нормандия" к месту назначения, но у него зуб на зуб не попадал, слова застывали прямо на губах. Видя это, наш офицер мягко улыбнулся, крепко обнял французского командира, затем жестом гостеприимного хозяина пригласил всех: мол, милости прошу следовать за мной.
О, русская зима! Наслышаны о ней все народы земли, а иные предки "нормандцев" даже испытали на себе ее суровый характер. Но что бы ни говорили о ней, все равно не поймешь ее, пока не почувствуешь на себе.
"Три мушкетера" Альбер, Лефевр и Дюран - первые весельчаки и заводилы - вдруг как бы окаменели. Ни слова, ни улыбки, ни выходки какой-нибудь. Дрожат осиновыми листиками на ветру, еле-еле переставляют ноги. Выступающие слезы тут же ледяными бисеринками повисают на веках.
Слово "казарма" само по себе не вызывает приятных
эмоций. Однако для французов здание, обозначающее это понятие, показалось истинным раем. Как увидели они ряды аккуратно заправленных коек да почувствовали, что начинают отогреваться, - большего счастья им, казалось, не нужно было. И опять посыпались шутки. Вот уже подал голос Ив Бизьен:
- Люси! Забери меня обратно!
- Посмотрите на него, - отозвался Марсель Альбер, - в сосульку превратился, а просится не к маме, а к Люси.
- Мозги-то у него не замерзли, соображают, - уточнил Литольф.
По казарме прокатился смешок.
- Мозги, конечно, не замерзли, а левое ухо Иву прихватило, - заволновался врач Жорж Лебединский, который незаметно обошел почти всех добровольцев, проверяя, нет ли у кого признаков обморожения.
Бизьен схватился за совершенно бесчувственное ухо;
- Что же делать, Жорж? Оно отвалится!
-Да ничего страшного, - вмешался приведший их офицер. - Принесите поскорее снега.
Лебединский бросился к выходу, а Бизьен, выпучив глаза, испуганно заорал:
- Зачем снег?! Зачем снег? Грелка, нужна грелка!
- Что он говорит? - недоуменно поднял брови офицер.
- Не понимает, зачем снег нужен. Требует грелку, - объяснил Шик.
- Вы говорите по-русски?
- Да, я - переводчик. Тогда скажите, что именно снегом мы спасем ему ухо.
Шик, хоть и родился в России, подобных тонкостей не знал. Успокаивая Бизьена, внушал ему:
- Все будет хорошо. Положат на ухо снежный компресс - оно и отойдет.
- Шик, в своем ли ты уме? - недоуменно переспросил Ив.
Вернулся Лебединский с большим снежным комом в руках, протянул его нашему офицеру.
Тот с улыбкой взял пригоршню снега, подошел к оторопевшему Бизьену и стал сильно растирать ему ухо. Ив кривился, корчился, ворочал во все стороны ничего не понимающими глазами, на скулах напряженно ходили желваки. Но терпеливо ждал окончания странной процедуры.
- Все!-удовлетворенно сказал окружившим его французам новоиспеченный лекарь. - Ухо в целости и сохранности.
И все увидели, что оно действительно налилось кровью, на глазах приобретая нормальный цвет.
- Вот теперь можешь проситься к Люси, - резюмировал Литольф. - А то отыскался тут... Пьер Безухов.
Казарма наполнилась смехом.
"Ну что ж, кажется, гости отогрелись, отошли, можно знакомиться ближе", - решил наш офицер.
- Я - капитан Друзенков, Павел Иванович, - сказал громко, чтобы все слышали. - Инспектор авиабригады по технике пилотирования. Буду учить вас летать на советских истребителях.
Эти слова возымели магическое действие. Все обступили Друзенкова, засыпали его вопросами, главным из которых был: "Когда же мы приступим к полетам?"
- Сначала изучим самолет, инструкции, наставления...
Какой самолет?
Какой выберете, облюбуете.
Нам предоставят это право?
Уже предоставили.
Так пошли выбирать! - завелся Бизьен.
А как же Люси?
При чем тут она?
Хотите еще и нос отморозить?,
Ив снова, под общее веселье, испуганно ухватился ]
за ухо. Спросил озадаченно:
- Так что же мы, пока не спадет мороз, из казармы на свет божий не вылезем?
- Вылезем, вылезем, только сначала оденем вас как следует. А сейчас - отдых. Осваивайтесь, устраивайтесь, располагайтесь. На ужин вас пригласят.
Друзенков ушел, а французы, успевшие проголодаться, дали волю воображению.
- Нам подадут красное вино, сыр, луковый суп, крокет из сельдерея, - глотая слюнки, объявил Ролан де ля Пуап.
- Еще моллюски в рыбном соусе, - добавил Дервиль.
- А вместо чая - настой из мяты или ромашки. Любимый напиток маркизов, - съязвил Бизьен, намекая на происхождение Пуапа.
Тот собирался отразить этот выпад, но раздался спокойный, рассудительный голос Тюляна:
- Урезоньтесь, ребята, вы, вероятно, забыли нашу пословицу: кто рассчитывает на чужую похлебку, рискует остаться со своим хорошим аппетитом.
Он как в воду глядел.
На ужин не было подано ни французских, ни русских разносолов. По нескольку ложек гречневой каши-размазни да по одной тощей котлетке. Ограниченно - серый хлеб, неограниченно - чай.
Французы не знают обеда без вина и сыра. Обедают они поздно, после рабочего дня. Этих привычек "нормандцы" придерживались вплоть до самой Москвы. А теперь надо отказаться от них, жить и питаться, как русские.
Ужин проходил скучно. Даже неистощимые шутники - "три мушкетера" приуныли. Главная беда - каша. Во французской кухне она вообще не значится. Не варят и не едят французы ее. Овощи-это да! Но откуда им взяться здесь?
- Знали бы, прихватили бы с собой в Раяке бананов и апельсинов, - процедил сквозь зубы Дервиль, жуя постную котлету.
- Конечно, была бы закуска к тем бочкам вина, которые кое-кто намеревался взять, - в тон ему ответил Беген Дидье.
Прециози, наблюдая, с какой миной ест котлету Дервиль, подлил масла в огонь:
- При слове "котлета" французы представляют себе отличный, в меру жирный кусочек баранины, хорошенько прожаренный с обеих сторон и поданный с жареным картофелем.
Андре даже поперхнулся от воспоминаний.
- Друзья, немного фантазии, и мы такой пир закатим, что всем чертям будет тошно, - внес разрядку Ив Майе. - Разливайте по кружкам чай - это вино, ломтики хлеба - бананы. Пьем, закусываем, танцуем и поем!
Француз быстро зажигается. Кружки с чаем тут же взлетели и сомкнулись над столом, стены казармы впервые услышали веселую песню:
О, Париж, мой Париж,
Ты в синеве ночной
Огнями яркими горишь...
Прихлебывая горячий чай, летчики, авиаспециалисты начали пританцовывать вокруг длинного стола. Все их уныние как рукой сняло. Можно было подумать, что они снова попали в родную стихию, что впереди ждет их не война, а полная веселых приключений жизнь.
- Ну вот, вы уже совсем освоились, - раздался звонкий голос Друзенкова. - С таким настроением можно хоть завтра в бой.
Окинул взглядом стол, и ему стало не по себе: к каше никто не притронулся. Почувствовал себя так, словно именно он был виноват в том, что французов не угостили деликатесами.
На выручку пришли "мушкетеры":
- Не тревожьтесь, мы еще питаемся воспоминаниями, - сказал Альбер Дюран.
- Управимся с ними, возьмемся за русскую кашу, - добавил Марсель Лефевр.
- И увидите, что тогда у вас крупы не хватит, - подытожил Марсель Альбер.
- Воистину французы сохраняют склонность к шутке при любых обстоятельствах,- резюмировал майор Пуликен. - И это помогает им выживать. Генерал Пети рассказал мне, как боши хотели задобрить парижан: привезли из Австрии и торжественно погребли во Дворце инвалидов прах сына Наполеона - герцога Рейхштадтского. И тогда по голодному Парижу сразу же полетела из уст в уста острота; "Мы ждали мяса, а нам привезли костей".
Даже сдержанный Друзенков не утерпел, расхохотался со всеми. "Ну и французы, веселый народ!" - подумал он, а вслух сказал:
- Теперь можете и обо мне сказать: мы ждали мяса, а он привез нам меха.
- Что, уже можно переодеваться? - спросил Пуликен.
- Да, вас ожидает каптенармус Катя Иванова, у которой подберете, себе утепленную одежду.
- А она ничего? - полюбопытствовал лейтенант Дервиль.
- Одежда? Высшего качества.
- Нет-нет, Катя Иванова?
- Ах, сержант... Сами увидите. В каптерку надо было идти по узкому полутемному коридору, которым отделялась спальная часть казармы от служебной.
Дервиль - обладатель горячего сердца - очень хотел быть первым в очереди на получение зимнего русского обмундирования. И это ему удалось. Взглянув на сержанта Катю - круглолицую, белокурую, с озорными светло-голубыми глазами, - он щегольски щелкнул каблуками, взял под козырек, представился.
Иванова улыбнулась, сверкнув ровными бело-мраморными зубами. Увидев, что за Дервилем уже толпятся такие же галантно-учтивые французские парни, она скороговоркой, по-волжски окая, затараторила:
- Товарищи-господа, прошу соблюдать дисциплину, в порядке живой очереди получать, примерять, подбирать обувь, одежду да побыстрей поворачиваться, время уже позднее, - она бросила на Дервиля пристальный взгляд, привычно определяя, какой размер обмундирования ему подойдет, - время уже позднее, пора ужинать, пойдем кушать.
Где-то замешкался переводчик Шик, летчики ничего не поняли из сказанного Катей, но Дервиль уловил слово "кушать".
- Кушетт? - переспросил он.
- Кушать, кушать, - улыбчиво ответила Иванова и сунула ему охапку вещей - унты, меховые брюки, куртку, шапку, перчатки. '
Дервиль сразу оживился. - Кушетт, кушетт, кушетт! - нараспев повторял про себя Дервиль, по очереди натягивая на себя унты, куртку, шапку.
Он понял, что ему все подходит в аккурат. Видела это и Катя. И она немало удивлялась тому, что лейтенант без конца просил дать ему обмундирование то на размер больше, то на размер меньше, отложив нужное в сторонку. Дервиль, занимаясь примеркой, явно ожидал, пока пройдет вся очередь.
А его товарищи, получив вещи, как сговорились, рассыпались перед каптенармусом бесконечными комплиментами, что бесило Дервиля.
- Что-то вы начали заговариваться, проходите быстpee! - не выдержал он.
- А ты чего прикипел к этому месту? - спросил Прециози.
- Не видишь, у меня фигура нестандартная, нужен особый размер одежды.
- Выбирать наедине с Катей, что ли?
- А это уж как богу будет угодно.
- Душе твоей, поди-ка, угодно?..
Иванова ничего не понимала из перепалки, но чувствовала, что речь идет о ней. "И что этот долговязый вбил себе в голову?" - подумала о Дервиле.
Наконец, летчики, взяв полученное имущество, ушли в казарму. Оставался только Дервиль, делая вид, что не может застегнуть пуговицу на куртке.
Катя надела ватник, захлопнула дверь каптерки, закрыла ее на замок.
- Ухожу кушать, - сказала на ходу и направилась к выходу.
- Кушетт, кушетт - хорошо, Катя! - вслед за ней кинулся Дервиль, взвалив на себя все свои вещи.
Девушка, обутая в валенки, бодро шагала по снежному насту, раскраснелась-разрумянилась на крепком морозе, а Дервиль семенил за ней в тонких лакированных туфельках, грея себя тайной надеждой, что за все страдания последнего дня будет вознагражден девичьей лаской, любовью. Ведь по-французски "кушетт" - кровать. А если двое не знают языка друг друга, порой достаточно одного слова, чтобы объясниться. Так думал Дервиль, имевший опыт общения с женщинами во Франции и ближневосточных странах.
Как носильщик, с огромным узлом за спиной, он проследовал за Катей в какой-то переулок на окраине города. У черной покосившейся калитки Иванова остановилась, поблагодарила Дервиля за то, что проводил ее, и сказала, сопровождая слова весьма выразительным жестом: "Бегу ужинать, кушать".
Дервиль, казалось, так и сел в снег с раскрытым от разочарования ртом. Только теперь до него дошло, что "кушать" по-русски означает "есть". Только теперь стала ясна безнадежность его вожделенных мечтаний.
Всякого он успел повидать, скитаясь по белу свету, но, чтобы попасть впросак с русским сержантом Катей, такое не могло и присниться. "В казарму теперь хоть не иди - засмеют!" - зло подумал. И действительно, не успел переступить порог и сбросить ношу, как под общий хохот раздался громкий голос Прециози:
- Возвращение блудного сына, то бишь Наполеона, после поражения в России...
Казарма имела центральное отопление, однако температура выше двенадцати-тринадцати градусов в ней не поднималась, потому что в топки котелен бросали не уголь, а дрова. Уже с первого подъема "нормандцы" поняли, что самым тяжелым в их новой жизни будет пробуждение. После теплой Франции и жаркой Африки вылезать из-под одеял в холодной казарме, казалось, было выше их сил. Особенно страдал маркиз Ролан де ля Пуап, баловень жизни. Но надо отдать должное: именно он нашел в себе мужество первым выскользнуть из-под двух солдатских одеял, размяться и загреметь умывальником в туалетной комнате.
За ним потянулись остальные. Что же касается майора Пуликена, лейтенанта де Панжа, Стаковича, Шика и Лебединского, то можно было подумать, что они вовсе не ложились спать: в командирской комнате, обложившись инструкциями, методическими пособиями, словарями, усердно занимались переводом летно-технической документации с русского на французский. Им помогал Друзенков. Дело мало-помалу двигалось, благо в авиационной терминологии много слов французского происхождения или же просто ставших интернациональными: фюзеляж, лонжерон, мотор, капот, шасси, киль, элерон, пропеллер, бензин... Перво-наперво переводили самые необходимые главы из наставления по производству полетов. Общие теоретические занятия было трудно проводить лишь с помощью Стаковича и Шика. Правда, некоторую документацию обещал генерал Пети. Вскоре он сдержал слово И переслал на французском языке описание штурмовика Ил-2. Но о нем никто в эскадрилье и слышать не хотел: все мечтали о штурвале истребителя.
Друзенков направился к командиру авиабригады:
- Мы управимся с переводами в кратчайший срок, но нам нужно точно знать, что именно переводить.
- Как это понимать?
- Дайте возможность французам выбрать себе самолет, на котором они захотят летать. Тогда будем знать, какая потребуется специальная литература.
- Дельное предложение. Завтра же устроим нашим гостям выставку всей имеющейся у нас техники. Смотрины, так сказать.
Когда Друзенков сообщил об этом "нормандцам", они обрадованно, как дети, бросились в пляс, начали петь.
Их можно было понять: боевой самолет - единственное, чем могли они утешиться в данной ситуации.
Утром французские летчики и механики, одетые в добротное зимнее обмундирование, с замирающими от волнения сердцами проследовали на аэродром. Их взорам предстали три советских истребителя Як-1.
- Советское правительство готово предоставить вам "харрикейны", "спитфайры", Як-1. Какой самолет выберете, такими и будет вооружена эскадрилья, - сказал Друзенков.
- Выбор большой, - ответил Пуликен. - Вот только о "яке" мало знаем, хотя внешне - красавец.
Шик, переводя его слова, вперил взгляд в Як-1. Все знали, что он учился на пилота, понимал толк в авиационной технике, к тому же обладал утонченным чувством гармонии.
"Неспроста он уставился на эту машину", - подумал Жозеф и пошел к "яку". Самолет, действительно, отличался совершенством форм, четкостью, изяществом линий. Именно этим он привлек к себе внимание всех членов эскадрильи. Почтительность ко всему красивому - национальная черта французов. Естественно, в таком серьезном деле, как выбор боевого самолета, она не могла не сказаться.
- Уж если выбирать, - бросил на ходу Дервиль,- то как женщину: самую лучшую.
- Ты здесь уже одну выбрал, только полеты не состоялись, - кольнул его Литольф.
- Не та была погода, - попробовал отшутиться Раймон.
- Конечно, не та: слишком морозная...
- Ладно, хватит перепалок, - вмешался Пуликен, - давайте серьезно решать, на каком самолете остановимся.
- По внешнему виду самый привлекательный "як",-сказал Ролан де ля Пуап. - Но надо, как говорится, посмотреть коню в зубы да испытать его на ходу.
Маркиз де ля Пуап еще в далекой Франции увлекался конным спортом, был неплохим наездником. С той поры много воды утекло, а привычка "смотреть коню в зубы" осталась.
Что касается этих самых "зубов", то сравнивать было с чем.
Русские техники самолетов через переводчика объяснили: Як-1 - смешанной конструкции - имеет вес 2660 килограммов, скорость - 580 километров в час. Эти данные лучше, чем у "Харрикейна" и "Спитфайра". В воздушном бою чем машина легче, тем маневренное, больше боеприпасов можно взять на борт. А если еще и скорость приличная, тогда о чем говорить - другого самолета не надо. Французы жаждали драться, а не просто утюжить воздух. И по тактико-техническим данным их больше устраивал Як-1.
На том и порешили.
- Когда же испробуем его в воздухе? - спросил Литольф.
- Всему свое время, - урезонил Пуликен.
Он понимал и разделял настроение своего подчиненного - одного из лучших летчиков французских ВВС, человека, чьим кредо было "ничего не отдано, если не отдано все". Литольф на "харрикейнах" сражался в Греции с "юнкерсами", участвовал в боях против Роммеля в Ливии, имел на своем счету десять воздушных побед, был ранен в руку. Он давненько уже не видел в перекрестии прицела немецкий самолет, и ему явно не по душе была эта тянучка, которая закончится неизвестно когда.
- Всему свое время, Альбер, - повторил Пуликен, мысленно прикидывая, сколь многое ему предстоит еще организовать, проделать.
Пока что более-менее решены вопросы устройства, обмундирования, питания людей. Уже есть на французском языке наставления, инструкции. Теперь надо срочно перевести все пособия по Як-1, наладить обучение техников, механиков и летчиков, приступить к тренировочным полетам на УТ-2.
Работы через край. Утешало лишь то, что есть надежные помощники - де Панж, Лебединский, Шик, Стакович, есть и летчики, на которых можно опереться. Это Литольф, "три мушкетера" - Альбер, Дюран, Лефевр. Из этой троицы особенно отличился Альбер, успевший проделать путь от ученика подмастерья на заводе Рено до настоящего воздушного аса. Летному делу учился за свой счет, выкраивая необходимые суммы из небольшого заработка. Стеснительный, без причин краснеющий, он обладал незаурядной волей, завидным упорством, большой настойчивостью.
Особую ставку делал Пуликен на майора Жана Тюляна - летчика божьей милостью. Он вырос в семье авиаторов - отец и два родных дяди летали еще в первую мировую войну. Жан закончил популярное в ту пору во Франции училище в Сен-Сире, в котором, кстати, учился и де Голль. Затем прошел полный курс летной школы в Версале. Его отличали превосходная военная выправка, четкость, собранность, аккуратность; он как бы представлял собой образец строевого офицера. Это обстоятельство, опыт боев в Ливии, отличные летные характеристики послужили основанием для того, чтобы Пуликен выбрал его в качестве своего заместителя.
Тюлян, Литольф, Лефевр, Альбер, Дюран, де ля Пуап - ядро группы. Этих ребят не нужно убеждать в мнимости хваленого превосходства фашистских воздушных разбойников, их не запугать "мессерами" и "фокке-вульфами". Они и в строй войдут, и приступят к боевым действиям быстрее других.
...4 декабря 1942 года из штаба 6-й запасной авиабригады пришла радостная для всех весть: в Москве подписан приказ о включении эскадрильи "Нормандия" в состав Советских Военно-Воздушных Сил.
- По этому поводу, - возбужденно произнес де ля Пуап, - не помешали бы чашечка консоме, пулярка и бутылка шабли.
Марсель Альбер, выросший в парижских предместьях, был далек от изысканных вкусов маркиза; не поняв, о чем идет речь, вопросительно взглянул на де ля Пуапа.
Того выручил друг Дюран:
- В данном случае это означает ничто иное, как скорее заполучить консоли, солярку для обогрева машин на аэродроме и крепкие шасси.
Такая неожиданная интерпретация слов Ролана не могла не рассмешить всех. Француз без шуток, что рыбак без рыбы.
До этого дня как французы ни бодрились, как ни изощрялись в шутках, все же чувствовали себя неуверенно. Иное дело сейчас, когда их пребывание узаконено государственным актом, позволяющим осознать себя личностью, наделенной всеми необходимыми обязанностями и правами. До сего дня "нормандцы" представлялись себе потерянными песчинками, заброшенными бурей войны в бескрайние заснеженные просторы России. Отныне они - в составе ВВС Красной Армии! Отныне каждая минута их жизни сопричастна с жизнью всего советского народа, ведущего титаническую борьбу с ненавистным фашизмом!
Все добровольцы "Нормандии" - истинные патриоты Франции - тосковали по родине, даже во сне видели ее, поруганную, израненную, с жадностью ловили каждую скудную и малоутешительную весточку о родных краях. Но теперь, с вступлением в строи вооруженных бойцов, их грустное, меланхолическое настроение сменилось оптимистическим: жди нас, любимая родина, мы принесем тебе свободу на крыльях с красными звездами и трехцветными - национальными - коками винтов!
Все они, пятнадцать летчиков, первые посланцы французского движения Сопротивления в Советском Союзе, мечтали о победном возвращении домой. К большому сожалению, выживут и вернутся только трое...
В круговороте занятий веселее побежали дни. Из штаба авиабригады приехали разные специалисты. Сначала в плохо отапливаемых классах, затем прямо на аэродроме стали учить "нормандцев" всему, что знали и умели сами. Языковой барьер преодолевался не только с помощью переводчиков, но и понятными всем авиаторам мира выразительными жестами. А поскольку для летчика и механика, хорошо знающих хотя бы один тип самолета, не составляет особого труда освоить другой - ведь в принципе все, за исключением конструкции узлов, деталей и агрегатов, одинаково, - то переучивание пошло полным ходом,
Лейтенант Жан де Панж еле управлялся с составлением расписаний и учетом успеваемости. Должность начальника штаба его не совсем устраивала, поэтому просил о переводе в летную группу в качестве пилота связной машины. Но такого самолета пока не было.
Лейтенант де Панж досадовал: всю жизнь не удавалось прочно захватить в руки штурвал. В девятнадцать лет ему, как и Марселю Альберу, дала путевку в небо единственная в то время во Франции женщина-инструктор Ивон Журжон. Но когда его призвали на службу в военно-воздушные силы, на гражданский значок пилота никто не обратил внимания. Набирали курсантов в школу штурманов. Он и подал заявление, не зная того, что штурман может потом учиться чему угодно - игре на скрипке, цветоводству, слесарному делу, - но никогда не сможет одного: стать пилотом. Так уже укоренилось в мировой авиационной практике. Когда де Панж раскусил эту жестокую истину, было поздно: стал офицером-штурманом. В этом качестве он участвовал в боях против гитлеровцев в составе бомбардировочной группы ? 1 "Лотарингия", практически побывал на всех аэродромах ВВС "Сражающаяся Франция" в Африке.
Наверное, не видать бы ему "Нормандии", не случись встретиться со старым другом Альбером Мирле. Как-то за ужином последний рассказал об отправке в Россию группы французских летчиков-истребителей.
Эту новость де Панж пропустил мимо ушей: его, штурмана, она не касалась и, естественно, не могла взволновать.
Но вот Альбер сказал:
- Там у нас будет четырнадцать истребителей и один связной самолет.
Жана как током ударило:
- Связной? Возьмите меня!
На аэродроме в Иванове самым настырным оказался лейтенант де Панж. Кто бы ни появлялся из штаба авиабригады, даже сам комбриг Шумов, первым атаковал его Жан:
- Когда пришлют связную машину?
Несмотря на настойчивость, в судьбе лейтенанта пока ничто не менялось. Он занимался делом, в какой-то степени близким к штурманскому. Его всегда аккуратно подстриженную черноволосую голову ежедневно видели склоненной над документами, отработкой которых майор Пуликен всегда оставался доволен.
Пользуясь каждой свободной минутой, начальнику штаба помогал сержант Жан Калорб - механик самолета майора Тюляна. Он обладал красивым почерком и умел писать плакаты. Узнав об этом, Литольф, отличавшийся афористичностью мышления, не отстал, пока "художник" не написал на бумажной ленте, растянутой во ;
всю стену казармы: "Победа достанется тому, кто ее бо- ^
лее настойчиво добивается!" o Друзенков только улыбнулся этому, а про себя подумал: "Вот тебе и партийно-политическая работа на
французский манер".
Жан Калорб - стройный, шустрый паренек - все чаще и чаще заглядывал в канцелярию: не столько для того, чтобы поработать здесь, сколько отогреться от жгучего мороза. Не у каждого механика была такая возможность, и многие завидовали ему.
Однажды сержант примчался в штаб бледный, перепуганный - не может слова произнести. Только головой трясет. Панж присмотрелся - батюшки! - к губам "прикипела" гайка. Бросился отдирать - не поддается. Пришлось наклонить юношу над железной печуркой -
гайка сама отпала.
Все еще трясясь от случившегося, Калорб подобрал ее и спрятал в карман.
- Заберу с собой во Францию в качестве русского сувенира. Иначе там не поверят. Хотел продуть, коснулся губами...
Усилиями Панжа и Калорба эскадрилья сравнительно быстро обзавелась четким делопроизводством.
Пуликен как-то сказал:
- Вы задаете тон всем нам: закладываете основы порядка и организованности. Если бы так слаженно шло переучивание, нам бы не было о чем печалиться.
Теоретическая учеба особой тревоги ни у кого не вызывала. Французским летчикам, техникам и механикам дважды одно и то же объяснять не приходилось. В принципе они хорошо знали авиационную технику, умели обслуживать самолеты многих марок,
- Одной машиной больше, одной меньше - для нас не столь существенно, - справедливо заметил Калорб.- Труднее привыкнуть обслуживать их в такие морозы, Да, это действительно была проблема.
Пришли "яки" со спаренным управлением - для восстановления летчиками навыков техники пилотирования с помощью инструкторов.
Первыми их облепили техники и механики. Все осмотрели, прощупали, опробовали.
- Завтра с утра начнете тренироваться в подготовке машин к полетам, - объявил Пуликен.
Но "завтра" началось совсем не с того, что намечалось. За ночь навалило столько снега, что на ослепительно белом фоне торчали одни концы винтов и килей.
- Для полноты впечатления недостает только лошади барона Мюнхгаузена, привязанной к кресту церкви,- мрачновато проворчал Жозеф Риссо.
Он успел повидать свет, а с такой зимой встретился впервые. И он, и все остальные просто впали в уныние. Положение казалось им безвыходным. Никто понятия не имел, как можно вырвать из снежного плена боевые машины, наладить тренировочные полеты.
- Что ж, теперь остается до весны засесть в покер, - прокомментировал ситуацию Литольф.
Однако странно: картина заваленного снегом аэродрома, поразившая французов, нисколько не смутила русских. Спокойно, по-деловому, вооружившись лопатами и метлами, они начали пробивать в сугробах проходы от жилых помещений к самолетам, столовой, складским помещениям. На расчистку снега вышли солдаты, офицеры, члены их семей.
- Отставить покер! - скомандовал Пуликен рассаживавшимся по койкам летчикам. - Пойдем раздобывать орудия труда.
Командование гарнизона не рассчитывало на помощь "нормандцев", зная, как тяжело переносят они период акклиматизации. Но французы включились в общую работу.
- Так мало-помалу привыкнут к коллективному труду, - сказал Друзенков.
- Смотри, станут у тебя все коммунистами, как перед де Голлем оправдаешься? - пошутил начальник гарнизона.
- Станут или не станут, - отвечал майор, - а во Францию многие вернутся другими. Это уж точно.
Да, оснований считать так у него было более чем достаточно. Любознательные французы все больше проникались уважением к незнакомой стране, ее народу. То, что нам казалось обычным, рядовым, примелькавшимся, у них вызывало восхищение. Вот и сейчас французы не перестают удивляться тому, что на борьбу со снегом вы* шло все, от мала до велика, население приаэродромного городка. У них, во Франции, подобными работами занимались специальные службы, а чаще при обильном o снегопаде жизнь на аэродромах вообще замирала.
- А если снова занесет, как тогда? - спросил Дервиль.
- Так же, как и сегодня. Аэродром должен функционировать в любой ситуации - таково решение командира авиабригады, - ответил ему Шик.
Свои "яки" французы откопали сами. Они же проложили широкие, в размах крыльев рулежные дорожки к уже почти расчищенной взлетно-посадочной полосе.
Летчики в казарму, техники и механики в барак вернулись поздним вечером. И впервые им вкуснее всяких яств на свете показались чуть-чуть промасленная гречневая каша, пригоревшая котлетка и обыкновенный, жиденькой заварки, чай.
Подъем - на рассвете. После личного туалета - время опробования самолетов.
Когда летчики пришли на стоянку, там уже копошились механики. Мороз - под 40° С. Перчатки снять невозможно. А в них к чему подберешься? Тяжелые чехлы будто приклеились к обшивке. Винты не провернешь.
Что делать?
- Была бы незамерзающая жидкость, никаких проблем не возникало бы, - мечтательно сказал Андре Ларриве, механик самолета Литольфа.
- Хотя бы горячей воды иметь достаточно. И моторы, и руки отогревали бы, - отозвался Люмброзо.
Горячую воду привозили в цистернах, ее едва хватало для моторов. И то, зальешь систему охлаждения - не зевай, иначе разморозится сердце боевой машины.
Глядя на страдания механиков, Литольф сочувственно произнес:
- Да, чтобы здесь обслуживать самолеты, нужно родиться русским.
Летчик имел в виду невероятные морозы и то, что
младшие боевые помощники одевались, питались и жили в условиях похуже пилотов. Они, правда, не роптали. Понимали разницу между аэродромным трудом и летной работой. Даже подшучивали над своим перекошенным, наполовину вросшим в землю бараком, отапливаемым самодельными, из бензиновых бочек, печками. Техники и механики вполне приспособились спать, не раздеваясь, на соломе.
Улучшить питание для технического персонала не было возможности. Их паек (? 7) предусматривал черный хлеб, рыбу, мясо, крупу. О рыбе вообще не заходили разговоры, мясо выдавали только консервированное - нужду терпела вся воюющая страна.
Раз в неделю механики получали по лепешке из белой муки. Она была настолько тонкой, что Робер Карм предлагал на спор прочитать сквозь нее газету. Тем не менее лепешки берегли к празднику - на десерт.
Иногда летчики "баловали" механиков. Их паек 1(? 9) был покалорийнее: выдавали белый хлеб, немного сливочного масла, побольше доставалось и мяса. И пилоты старались выкроить из своей порции хоть что-нибудь авиаспециалистам, как правило, девятнадцати-двадцатилетним юношам, которые тяжелее переносили недоедание.
Перекачав цистерну горячей воды, более трети часа поворочав винт, механики, наконец, запустили мотор учебно-тренировочного самолета.
Первый провозной полет предстоял командиру эскадрильи.
Друзенков и Пуликен заняли места в кабинах, стали рулить на взлетную полосу. Радио на борту нет. Инструктор видит в зеркальце лицо проверяемого: тот спокоен, уверен в себе. Сейчас подопечный увеличит обороты, отпустит тормоза - начнется взлет.
Все сделал Пуликен неплохо, но, когда машина рванулась с места, Друзенков вдруг увидел лицо, перекошенное гримасой боли.
Инструктор, тут же взяв управление на себя, прекратил взлет, зарулил обратно.
Летчики вытащили из кабины своего тяжело дышащего командира.
- Думал, после ранения все прошло, но смещенный позвонок снова напомнил о себе, - еле выдавливая слова, произнес Пуликен.
Опираясь на плечи боевых товарищей - нести себя не позволил, - он заковылял в казарму.
- Такое уже было. Это пройдет, - уверял себя и других в пути.
- Подлечим, все будет в порядке, - пробовал утешать командира Лебединский.
- В госпитале мне то же самое говорили... Пока отлежусь, командовать эскадрильей будет Тюлян.
Неудачно начатые контрольно-провозные полеты продолжились: было жаль зачехлять с трудом прогретый мотор самолета.
Два круга над аэродромом Друзенков сделал с Тюля-
ном и убедился, что тот вполне владеет машиной, больше того, может сам проверять других. Беспокоило одно;
как с ориентировкой над бесконечной белой целиной? Не заблудится ли? Поговорили об этом на земле.
- Очертания аэродрома и вокруг лежащей местности запомнил хорошо. А дальше пока летать не будем. Постепенно привыкнем к снежной пустыне, - сказал майор Тюлян.
Труженик УТ-2 весь день то и дело взлетал да садился. Каждому из 14 летчиков перед тем, как перейти на учебно-тренировочный Як-7, предоставлялось по два-три круга.
Все летали на твердые "четверки". Некоторые "нормандцы" откровенно удивлялись: более полугода не держали штурвал в руках, а, поди-ка, только сели в кабину - сразу все вспомнилось.
- Это потому, что памятью обладает не только мозг, но и руки, ноги, спина, - пояснил Тюлян.
- Итак, первый барьер взят, - заключил Ролан де ля Пуап. - Теперь надо объезжать нового рысака.
- Як-семь, судя по всему, поноровистее, - продолжал Ив Бизьен.
Будто напророчил.
На десятом самостоятельном полете, во время посадки, машина вышла из его подчинения, начала "козлить" и, неуправляемая, как необузданная лошадь, сломала "ноги"-шасси, повредила еще кое-что. Самолет отбуксировали в мастерские, а Ив Бизьен, расстроенный, бледный, стоя перед Тюляном, невнятно оправдывался:
- Отвлекся от земли на посадке - и вот беда.
- Было бы на что отвлекаться - снежная целина вокруг! Наверное, Люси вспомнил некстати.
- Нет, командир, этого не было. Просто не привык к белому покрову. Увидел на нем что-то темное, кустарник, вероятно, задержал взгляд...
- Что-то темное может быть только вражеской целью. Но не здесь, а на фронте. Вы утверждали, что у вас триста часов налета. Не верится. Дай вам волю, вы побьете больше самолетов, чем враг.
Присутствовавший при этом неприятном разговоре Павел Друзенков сдерживал распалившегося Тюляна:
- С каждым может случиться подобное. Это будет уроком...
Тюлян смягчился:
- До чего же вы, русские, терпеливы и мягкосердечны!.. Вам, Бизьен, как только восстановят машину, - пятнадцать взлетов и посадок подряд! ,
Вечером происходил разбор полетов. Ошибка Ива, чуть не стоившая ему жизни, анализировалась со всех сторон.
Это тоже было внове для французов. У них обычно все ограничивалось строгим внушением на месте происшествия с дисциплинарным взысканием и возмещением материального убытка. А в Советских ВВС - свои порядки, они постепенно приживаются и в "Нормандии".
Жозеф Пуликен очень страдал от того, что не может летать, и понимал, каково ему в таком состоянии здоровья полной мерой осуществлять командирские функции. Свою главную миссию, думал дальше, он выполнил - скомплектовал эскадрилью, доставил ее в Иванове, наладил переучивание. Помня слова де Голля: "Мой майор, прежде чем принять какое бы то ни было решение, еще раз спросите себя, что значит оно для интересов Франции?", Пуликен решил, что пришло время, когда в интересах его родины руководство эскадрильей целесообразно полностью передать молодому, здоровому, энергичному Жану Тюляну. Предыдущая деятельность в качестве комэска и полеты в декабрьскую стужу показали, что Тюлян вполне справится с новой для него должностью, сможет успешно продолжить его, Пуликена, дело.
Жозеф не страдал честолюбием, сам был себе строгим судьей. Конечно, нелегко расставаться с людьми, с которыми столько пережил и лелеял столько надежд.
Пуликен бросил взгляд на висевшую в его кабинете карту европейской части СССР. Мишель Шик, слушая сводки Совинформбюро, аккуратно наносил на ней все изменения линии фронта. Правда, в последнее время они были очень малы. Огромные противоборствующие силы как бы застыли. Кто-кто, а майор отлично знал, что самое бурное воображение не могло полностью представить весь тот ад, который творился на местах их соприкосновения.
Вот взгляд Жозефа сосредоточился на схеме пилотажных зон, потом - на графике переучивания летчиков. Все тут до боли свое, ко всему приложены ум, сердце, руки.
"Чему быть, того не миновать", - вспомнил русскую пословицу, услышанную от пожилого повара летной столовой. Прав старик, целиком прав.
Он макнул перо в чернила и на листе чистой бумаги начал писать рапорт генералу Пети.
Пуликен уже не чувствовал себя командиром, Тюлян еще не считал себя таковым. А Альбер Анри, механик самолета Жозефа Риссо и одновременно парашютоук-Ладчик эскадрильи, с 1936 года занимавшийся планеризмом и парашютным спортом, - хотел во что бы то ни стало испробовать себя в русском небе.
Испробовать, но как? Планеров под рукой не имелось, тщательно уложенные для каждого летчика парашюты покоились в отведенных для них мешках: никто не прыгал с ними - жаждущих испытать свои спасательные средства без нужды не обнаруживалось. Объяснение простое: летающий народ всего мира никогда не проявлял особой любви к шелковому куполу.
Сержанту Анри охота проявить себя. А дикие морозы? Пока спустишься на землю, чего доброго - в сосульку превратишься.
Все это понимал Альбер. Но перед глазами стоял пример, потрясший его воображение.
Когда "нормандцы" из Ливана прилетели через Баку в Куйбышев, там их застала такая непогода, о которой французы в один голос сказали: "Да это же репетиция конца света!"
Такого жуткого завывания кинжально-холодного ветра, поднимавшего с земли и бросавшего на нее снежные тучи, они отродясь не слышали и не видели.
Вдруг к вою пурги приметался гул авиационных двигателей. Сначала французы не поверили своим ушам, подумали: мерещится. Однако нет! На посадку заходил четырехмоторный самолет. Расчет был произведен точнейшим образом, приземление произошло с каким-то шиком, можно сказать, изяществом.
Добровольцы поразились столь высокому искусству и смелости экипажа. Но когда открылась бортовая дверь и по лестнице спустился командир корабля, они были шокированы: тяжелой машиной управляла женщина.
С тех пор в сознании Альбера Анри произошла переоценка ценностей, он пришел к выводу, что в России невозможного не бывает.
Сержанту очень хотелось чем-то походить на русских, поступать по их образу и подобию. И он решил сделать ход конем.
Как-то во время укладки парашюта к нему подошел Тюлян. Анри воспользовался этим:
- Господин майор! Летчикам придется выполнять тренировочные прыжки. Разрешите мне сделать один демонстрационный, убедить их в том, что в России они не менее безопасны, чем в Африке.
Тюляну бы все хорошенько обдумать, посоветоваться о Пуликеном, но он зажегся идеей парашютиста.
- А что, блестящий замысел, Анри! - запальчиво ответил он. - Готовься, я подниму тебя в воздух и сфотографирую в момент прыжка. - Жан никогда не расставался с фотокамерой и никому не отказывал в съемке.
На том и порешили.
Ясным морозным утром, когда вся эскадрилья была на аэродроме, УТ-2 поднялся в небо. На высоте 1000 метров Анри вылез на крыло, занял позу для толчка. Тюлян несколько раз щелкнул затвором аппарата, извлеченного из-за пазухи - иначе покрылся бы изморозью объектив.
Пока шла съемка, машину отнесло в сторону от центра летного поля. Насквозь продрогший Анри вынужден был вернуться в кабину. Тюлян пошел на новый круг.
Пуликен появился на аэродроме как раз тогда, когда Анри выбрался на крыло вторично.
- Что происходит?! - спросил взволнованно.
- Да похоже, что наш спортсмен-парашютист собирается испытать пробиваемость снежного покрова, - ответил Литольф.
- А кто управляет?
- Майор Тюлян.
Жозеф скрипнул зубами. Не хватало еще этой самодеятельности! Но повлиять на развитие событий он уже не мог.
Анри никому не признавался, что ни разу в жизни не дергал кольцо парашюта - за него всегда срабатывала автоматика. В данном случае ее не было, приходилось надеяться только на себя. Где-то в глубине сознания импульсом мелькнула мысль: "А вдруг не сработает?" И Анри судорожно потянулся к вытяжному кольцу. Рука в перчатке. Пока нащупал, надежно захватил и дернул - набрал большую скорость падения. От резкого наполнения воздухом купол буквально выстрелил. Анри с огромной силой дернуло вверх. А его сапоги - его так выручавшие русские утепленные сапоги! - полетели вниз. Ноги железными клещами схватил тридцатиградусный мороз. Купол ветром понесло за пределы аэродрома, управлять им не было никакой мочи.
Все, наблюдавшие с земли, рванулись по снежному насту в направлении движения парашютиста. Да разве угонишься?
Это было первое серьезное обморожение в эскадрилье. Грозила ампутация ног, но, к счастью, все обошлось благополучно. Жорж Лебединский получил хорошую практику, а Тюлян - серьезный урок и взбучку Пуликена.
Демонстрационный прыжок Анри еще больше отбил охоту летчиков к обычным тренировочным. Дервиль, Кастелен, Беген и другие пилоты категорически заявили, что предпочитают прыжкам полеты, а если и воспользуются парашютом, то только тогда, когда лишатся обоих крыльев.
Приближался новый, 1943 год.
У французов улучшалось настроение. Они любили праздники, умели их отмечать и, конечно, мечтали повеселиться и на этот раз. Но что мог предоставить им командир? Друзенков подсказал: по русскому обычаю можно нарядить елку, вокруг нее, мол, все само собой образуется.
Непоседливые "мушкетеры" - Альбер, Лефевр и Дюран - предложили:
- Давайте в канун праздника съездим в Иванове, говорят, там неплохой цирк.
В городе особых достопримечательностей, открытых для осмотра, не было. Текстильный комбинат хотя и привлекал французов - здесь, в основном, трудились женщины, - однако он работал на нужды фронта, поэтому экскурсия тоже исключалась.
В цирке "нормандцев" ожидал сюрприз. Ведущий программы обратился к ним с приветствием на чистейшем французском языке. Зал взорвался аплодисментами. Все зрители искренне отдавали дань уважения стройным, подтянутым парням в незнакомой темно-синей униформе, по долгу чести своей родины влившимся в ряды Советских ВВС. Гости были тронуты до глубины души, отвечали дружными продолжительными рукоплесканиями. В цирке установилась теплая, благожелательная атмосфера. Представление прошло на высшем уровне- артисты превзошли самих себя.
Вечер на многое открыл "нормандцам" глаза. До него им приходилось общаться только с военными. Отношения наладились - лучше желать нечего. Но тут все ясно: общее оружие, общая цель борьбы с фашизмом. А как гражданское население, которое бедствует, перебивается на воде да на сухарях, все отдавая армии, фронту? Каково его отношение к представителям Франции, ведь с ними тоже необходимо делиться всем?
Искренность и признательность - вот что почувствовали "нормандцы". И это придало особую значимость их пребыванию в Советском Союзе.
В этом французы еще более утвердились, когда под самый Новый год к ним нагрянули гости - пресс-атташе французского посольства господин Жан Шампенуа и видный советский писатель, преданный друг народа Франции Илья Эренбург.
Мирле сдержал-таки слово.
За праздничным столом, несмотря на его скромность, было шумно и весело. Эренбург оказался чрезвычайно компанейским и остроумным человеком. Он буквально сыпал каламбурами, шутками, совершенно свободно изъясняясь на французском языке. И только наиболее наблюдательные могли изредка заметить, как цепко задерживался его взгляд на том или ином лице, как чутко прислушивался он к разговорам: писатель не извлекал из кармана записную книжку и карандаш, но все заслуживающее внимания фиксировал в памяти.
Встретив в Эренбурге еще одного друга, по-настоящему заинтересованного в делах "Нормандии", Ив Майе, Андре Познански, Альбер Прециози пожаловались ему на то, что их слишком долго держат на "приколе". Надоело, мол, как бы ускорить отправку на фронт?
- Узнаю французов, узнаю! - ответил писатель, мягко улыбаясь. - Они все, как солдаты Наполеона в лучшие времена: я ворчу, но я иду.
- В данной ситуации точнее было бы сказать: мы ворчим, но мы ждем, - подсказал Литольф.
- Господа, - внес ясность пресс-атташе. - Хочу вас обрадовать: в начале января вы получите десять самолетов Як-один.
- Спасибо! - вскочили "мушкетеры". - За ваше оружие чести - вива! - провозгласили тост.
Затем кто-то запиликал на губной гармошке, кто-то застучал ложками, и вдруг взвилась песня: "О, Париж, мой Париж..." Вместе с "нормандцами" пели Илья Эренбург, Павел Друзенков, все присутствующие из русских.
Шампенуа сказал не все. Он приберег еще одно не o менее приятное сообщение, чтобы объявить о нем ближе к двенадцати. И когда нужное время подоспело, открыл свой портфель, извлек оттуда шелковый мешочек с вышитой на нем желтой надписью: "Летчикам "Нормандии", высоко поднял его над головой.
- Это, господа, вместе с новогодним поздравлением передали вам Люсетт и Жинетт!
Что тут началось! Буря восторгов. Французы от радости прыгали, как мальчишки, отовсюду неслись возгласы:
- Вива Люси и Жижи! Прекрасные девушки! Помнят о нас! Настоящие француженки! Да здравствует свободная Франция!
Когда все приутихли, Шампенуа развязал шнурок мешочка и высыпал на стол золотые нарукавные нашивки, созданные девичьими руками.
Летчики мигом расхватали их, начали рассматривать, примерять к рукавам.
Замешкавшемуся Бизьену нашивки не досталось. Он стоял у стола, растерянно глядя на Шампенуа.
- Кто здесь Ив Бизьен? - вдруг спросил тот.
- Я! - встрепенулся "обиженный".
- Простите, немного забылся. Для вас есть нашивка персональная.
Шампенуа извлек из нагрудного кармана что-то наподобие шоколадки в блестящей фольге,
- Белено передать лично вам.
Воссиявший от счастья Ив бережно развернул фольгу и увидел такую же, как у всех, нашивку, с той лишь разницей, что на оборотной стороне скромной белой ниткой было выстрочено имя, ставшее вдруг дорогим и родным: "Люси".
Ив был вне себя от радости. Летчики откровенно завидовали "малышу Бизьену", сумевшему пленить сердце первой же француженки, встретившейся ему в России.
Никто не думал тогда, что изображение нарукавной нашивки: два золотистых льва на красном фоне - герб провинции Нормандия - станет вскоре эмблемой эскадрильи. Вместе с добротой девушки подарили соотечественникам символ преданности своей любимой родине.
"Мушкетеры" умудрились незаметно прикрепить нашивки к рукавам, чем заслужили право ровно в двенадцать часов по московскому времени провозгласить тост за Францию, за ее освобождение от злобного, коварного врага.
Новогодний вечер удался на славу. Он влил в "нормандцев" новый заряд бодрости и энергии, дал еще раз почувствовать, что в "далекой холодной России" они не одиноки, с ними все, кому ненавистен фашизм.
Уезжая, Шампепуа вручил Пуликену пакет. Сказал:
- Вскроете потом.
Илья Эренбург обратился ко всем сразу:
- Следите за "Правдой" и "Красной звездой". Скоро о вас узнает весь мир.
Желанные гости отбыли.
Зайдя в кабинет, Пуликен вскрыл пакет, вынул из него и развернул аккуратно сложенный лист меловой бумаги. Прочитал машинописный текст: "Майору Жозефу Пуликену. Ваш рапорт рассмотрен. Будет удовлетворен после полной подготовки эскадрильи к боевым действиям. Генерал Пети".
- Все правильно, - произнес вполголоса. - Дело должно быть доведено до конца.
Через три дня на аэродроме приземлились 10 новеньких, только что с завода Як-1. Тюлян, Литольф, де ля Пуап загорячились:
- Давайте сразу летать на них.
- Нет-нет! - отрезал Пуликен. - Сначала - на Як-семь. Вы, Тюлян, сделаете на нем контрольные полеты со всеми, лично дадите каждому допуск к боевой машине. За это время ваш механик Жан Калорб покрасит коки винтов в сине-бело-красный цвет,
Тюлян приступил к делу незамедлительно. Подъем для авиаспециалистов был объявлен раньше. Бедняги коченели на жгучем ветру, пока удавалось запустить двигатели. А потом, до прихода летчиков, они, сидя в кабинах, поддерживали работу двигателей на малых оборотах.
Майор Тюлян - худой, жилистый, с вечно блуждающей улыбкой, торопил время. Одного за другим сажал в кабину учебно-тренировочного "яка" пилотов, по очереди передавал им управление самолетом: выруливайте, взлетайте... Если в первом полете по кругу летчик действовал нормально, разрешал ему пересесть на Як-1 - отрабатывать управление на выруливании, взлете...
Запущенный Тюляном учебный конвейер работал четко, слаженно и уже к первой половине февраля стало возможным представлять эскадрилью на проверку.
Пуликен рапортовал генералу Пети: "После выполнения каждым летчиком сорока учебно-тренировочных и пятнадцати самостоятельных полетов переучивание на Як-1 считаю законченным".
22 февраля, согласно приказу, эскадрилья расставалась со своим первым командиром майором Жозефом Пуликеном. Командование принимал майор Жан Луи Тюлян.
Жозеф не сомневался в своем преемнике. Он знал, что передает эскадрилью в надежные руки. Но предостерегал Жана от излишней горячности:
- Не надо спешить. Не устраивай гонок. Авиация не терпит суеты.
Тюляну не лишне было внять этому совету, ведь он отныне становился ответственным за все.
Когда Пуликен в последний раз проходил перед строем эскадрильи и крепко пожимал каждому соотечественнику руку, на его глазах выступали слезы. Лично для него "большое русское приключение" заканчивалось, он переходил на службу в военную миссию - непосредственно под начало генерала Пети.
"Большое русское приключение" продолжат его сподвижники-патриоты, которых Илья Эренбург уже назвал в газете "Правда" гордыми посланниками французского мужества.
