АВИАБИБЛИОТЕКА: МОНАСТРЫСКИЙ А., ЛОБАЧ З. "ШАШЕЧКИ И ЗВЗЕДЫ"

БОЕВОЕ КРЕЩЕНИЕ

Красуцкий взобрался на крыло, перенес ногу через борт и влез в кабину. Он чувствовал, как часто бьется его сердце. И не удивительно: столько впечатлений за один день. Прощание с Кутно, перелет на фронтовой аэродром, а теперь - самое ватное - вылет на первое боевое задание. Оно казалось не слишком сложным, но, что ни говори, предстоял настоящий боевой вылет. Все может случиться...

Ему вдруг вспомнились слова из листовки, присланной в полк из управления по политико-воспитательной работе 1-й армии.

"Солдаты! Свершились ваши мечты, - говорилось в ней.- Теперь вы будете бить гитлеровцев в их собственной берлоге!.."

"Верно. Все верно, - подумал Александр. - Наконец-то зададим им перцу! Пришло время рассчитаться за их преступления".

Он уселся поудобнее, помахал рукой стоящему рядом механику и включил двигатель. Выхлопные трубы выстрелили синим дымом. Красуцкий включил радио и стал слушать, как летчики поочередно докладывали о своей готовности к старту. Наконец наступил и его черед. Пилот был уже спокойным, он успел взять себя в руки.

- На старт! - раздалась команда в ответ на его доклад.

Обычность и будничность этих слов окончательно успокоили его. Столько раз он их слышал! Красуцкий подрулил к взлетной полосе и остановился чуть сзади и слева от соседнего самолета. Одни из его товарищей уже были в воздухе, другие в ожидании взлета стояли впереди. За ним тоже образовалась очередь машин.

Стартовали по двое. Александр лихо рванул с места и уже на середине взлетной полосы оторвался от земли. Мотор взвыл па больших оборотах. Его сосед поравнялся с ним над аэродромом, и они вместе вошли в строй.

Задание выглядело несложным. Обеим группам надлежало выполнить облет прифронтовой зоны, чтобы познакомиться, с местностью, пересечь ее, разведать территорию за ней и при этом вести неустанное наблюдение за воздухом.

Выполнению этой задачи, однако, не благоприятствовали метеоусловия как в районе аэродрома, так и на месте боевых действий. На высоте двух тысяч метров повис густой слой кучевых облаков, толщина которых колебалась от трехсот до пятисот метров. Видимость была достаточной: до десяти - пятнадцати километров, но поди узнай, что скрывается в толще облаков или над ними. Летчики то и дело окидывали настороженными взглядами клубящиеся под ними облика и беспокойно оглядывались вокруг, хотя ничто не предвещало опасности.

Они пролетели над широко разлившимся, набухшим весенними водами Одером. Еще несколько дней назад здесь велись ожесточенные бои. Повсюду виднелись их следы: изрытая снарядами земля, обугленные стволы деревьев и разбитая, поломанная техника. Сверху все это было видно как па ладони.

Красуцкому хотелось кричать от радости, смеяться, петь. Вот и настал тот момент, которого они так ждали, к которому так упорно готовились. Он па сноси нерпой машине - над территорией npnrni

Внезапно летчик почувствовал в кабине какой-то странный запах. Несколько раз он с недоумением повел носом. "Неужели дым? - подумал он. - Горит что-то! Но что?"

Запах дыма ощущался все явственнее. Теперь уже пилот перепугался не на шутку.

- Чувствую дым в кабине! Что-то горит! - бросил он в эфир и замер в ожидании ответа.

- Ничего. Успокойся, - послышался ровный голос Шота. - Я тоже чувствую дым. Это Берлин горит...

Берлин! Чувство огромного облегчения охватило Александра.

- Это Берлин горит! - повторил он слова капитана.- Ну что ж, поделом вам, гады! Ото вам-за Варшаву! За наши сожженные города и деревни! За тридцать девятый год!

По ту сторону Одера видимость по-прежнему была неплохой. Редко разбросанные по маршруту полета населенные пункты выглядели сверху на фоне больших квадратов лесов довольно живописно и даже спокойно. Но это спокойствие было обманчивым. Даже чуть приглядевшись, можно было заметить оживленное движение войск на дорогах. Большие и малые колонны автомобилей и отдельные машины спешили в западном направлении. Тут и там из догоравших строений к небу поднимался дым. Впереди, на расстоянии более десяти километров, видны были вспышки выстрелов и разрывы артиллерийских и гаубичных снарядов. Эю огнем пульсировал фронт. В последней смертельной схватке с врагом сошлись воины Советской Армии вместе с воинами частей 1-й армии Войска Польского.

Красуцкий летел следом за Пономаревым. Линию фронта они пересекли вблизи какой-то железнодорожной станции, Александру хорошо были видны огромные воронки, искореженные рельсы, казавшиеся сверху причудливой железной паутиной.

"Чисто сработано, - подумал летчик, с удовлетворением глядя на разрушенные пути, разбитые вагоны и станционные постройки. - Артиллеристы наши постарались, а возможно, и летчики тоже..."

Он оторвал взгляд от земли и посмотрел прямо перед собой. Поискал глазами машину Пономарева и удивился. Рядом с ведущим самолетом вдруг распустились какие-то белые клубочки. Завороженный этим не виданным до сих пор явлением, молодой летчик с возрастающим вниманием всматривался в появляющиеся все чаще и чаще новые белые облачка. Но теперь внутри них он явственно различал и вспышки огни. "Нот оно что; ведь это разрывы снарядов! - пронеслось у него в голове. - Мы попали в зону огня вражеской зенитной батареи!"

Необычная картина полностью поглотила внимание летчика. И только заметив, что такие же клубочки появились недалеко от его самолета, понял всю грозившую ему опасность.

Пару раз машину здорово тряхнуло. Видимо, снаряды разорвались где-то совсем рядом. Он выровнял самолет. К счастью, зенитчики стреляли неточно. В следующую минуту вся группа вышла из зоны огня, продолжая свой полет дальше, на запад.

Вскоре то ли облачность стала ниже, то ли ближе к Берлину дым сделался гуще, но им пришлось спуститься вниз, на высоту около пятисот метров. С такой высоты можно было прекрасно наблюдать за движением войск противника. Теперь летчики повернули на юг и некоторое время летели параллельно линии фронта. Взгляды их были прикованы к земле. Наконец Грудзелишвили приказал возвращаться. На сей раз линию фронта они пересекли без происшествий.

Скибина летел в группе капитана Симонова. Ведущим у него был Еремин. Миновали Одер. Чем дальше на запад, тем все ощутимее становился запах гари, проникавший в кабины. Над Данненбергом внимательно наблюдавший за небом Славек заметил вдруг слова от себя вражеский самолет. "Фокке-Вульф-190", - тотчас же определил он. Слегка охрипшим от волнения голосом передал по радио:

- Внимание! Слева - "фока"!

Не дождавшись приказа, не спросив разрешения и не доложив о своем решении, молодые пилоты ринулись на противника. Тот заметил атакующие "яки" и без промедления нырнул в облака. За ним в клубящуюся ватную массу устремились и оба истребителя. И естественно, потеряли противники из виду. Они вскоре поняли, что совершили серьезный просчет, самовольно отколовшись от своей группы, и постарались как можно быстрее выбраться из облаков.

Симонов сориентировался в обстановке и короткой энергичной командой вернул их. Два "яка", как нашкодившие дети, присоединились к группе. Полет продолжался.

Еремин со Скибиной почти достигли пригородов Берлина. Густой дым закрывал столицу "тысячелетнего рейха".

Повернув на юг, они попали в плотное дымное облако. При выходе из него самолеты снова были обстреляны зенитками. Ведущий Еремин спокойно взглянул на землю, а затем па карту. Он засек огневые точки врага и нанес их на план города. После этого Еремин несколько раз изменил курс и высоту. Славок, как тень следую за командиром, повторил его маневр, хотя и испытывал страстное желание атаковать зенитную батарею, резануть по ней несколькими очередями. Они вышли из зоны обстрела и взяли курс на восток, на Бернау. На этом пути их снова обстреляла артиллерия, но и на сей раз счастье сопутствовало летчикам. Снаряды рвались близко, по ни один из них не попал в самолет.

Прошел час. На летное поле в Бяленгах высыпали все свободные от занятий воины полка. С нетерпением и любопытством ожидали они возвращения десяти летчиков - героев дня. Наконец на горизонте появились первые едва заметные точки. Они стремительно увеличивались, приобретая знакомые очертания. Наблюдая за приближающимися машинами, механики наперебой спорили о том, чьи подопечные возвращаются с задания первыми. На летном поле сразу сделалось оживленно. Вслед за первой группой машин появились и остальные. Выходили на круг и поочередно, как на учебных занятиях, приземлялись на травянистой полосе.

К вылезающим из кабин летчикам тут же подбегали друзья, механики выспрашивали о состоянии машин в воздухе, о замеченных неисправностях. Они заботливо осматривали самолеты - не повреждены ли? Летчиков же интересовали главным образом вопросы, связанные с выполнением задания. И все они горячо поздравляли участников первого боевого вылета полка.

Бывалые летчики отвечали на вопросы лаконично и сдержанно, молодые же на слова не скупились. Они готовы были вновь и вновь рассказывать о своих первых фронтовых приключениях. Рассказам, которые порой выливались в горячие споры, казалось, не будет конца.

Радость и всеобщее веселье неожиданно омрачились - один самолет еще но вернулся. Оживление сменилось томительным ожиданием. По расчетам, летчику должно было хватить горючего. Оказалось, что один из ведомых в дыму и тумане оторвался от своей пары, сбился с курса при выходе из облачности и потерял ориентировку. Горючее было на исходе, и летчик решил приземлиться на ближайшем аэродроме. Сразу же после пересечения Одера, в районе Франкфурта, он и приземлился. Связаться со своей частью было делом нетрудным, но во время посадки самолет получил небольшое повреждение шасси, и нашему неудачнику пришлось заночевать у соседей.

После ужина командир полка созвал пилотов, чтобы подвести итоги сегодняшнего вылета и обсудить задачи на завтра.

- Прежде всего начальник штаба познакомит вас с общей обстановкой на фронте,- сказал он.

Подполковник Баскаков подошел к огромной карте, прикрепленной к школьной доске.

- Наши войска, как видите, окружили Берлин. Сегодня во второй половине дня фашисты предприняли отчаянные контрудары в трех направлениях, пытаясь тем самым разорвать кольцо вокруг своей столицы. С севера ударила группа генерала Штейнера, с запада подходили войска под командованием Венка, а с юга на помощь окруженному Берлину пыталась пробиться армия фельдмаршала Шёрнера. Некоторые из наших частей, действовавших на флангах, перешли к временной обороне. Им удалось приостановить атаки гитлеровцев. Основные силы продолжают наступление на Берлин.

Летчики понимающе кивали головой. В их глазах уже совершенно отчетливо вырисовывалась картина последнего, решающего удара этой долгой войны. В эти дни слово "Берлин" произносилось все чаще, но теперь оно уже не казалось каким-то очень отдаленным, почти абстрактным, как раньше. Теперь достаточно было сесть в самолет, чтобы через несколько минут оказаться над пылающим городом.

После того как начальник штаба окончил информацию и ответил на вопросы, слово взял командир полка:

- Ну что ж, задание было выполнено хорошо. Перебазирование прошло организованно, боевой вылет также. Однако во время следующих полетов необходимо обратить больше внимания на летную дисциплину и на неукоснительное выполнение распоряжений ведущих. Сегодняшнее увлечение некоторых наших молодых товарищей погоней могло окончиться печально... А теперь перехожу к задаче на завтра. Наш полк совместно со штурмовиками должен нанести удар по наступающим частям северной группы генерала Штейнера и тем самым задержать подход его свежих сил, сдерживая в свою очередь весь ход наступления противника, Другая группа имеет задачу прикрыть с воздуха действия наших наземных войск в районе Ораниенбург, Креммоп, Флотов, Цольтен и во взаимодействии со штурмовиками уничтожить наземные цели врага в районе продвижения наших войск в направлении Заксенхаузен, Лейенберг, Херцберг, а также вести разведку в районе Нейруппин, Виттшток, Кё-ритц, Фербеллин. Заданий немало, и все говорит о том, что завтрашние полеты будут интенсивными. Более подробно со своими задачами каждый командир эскадрильи будет ознакомлен только утром.

Все расходились по своим домам затемно. Еремин шел вместе со Скибиной.

- Ну что, Славек? Полетали мы сегодня с тобой, а завтра, пожалуй, предстоит полетать еще больше, - тронул приятеля за плечо Костя.- А может, и фриц какой-нибудь нам на мушку подвернется?

Скибина промолчал, шагая в задумчивости. Он все еще находился под впечатлением сегодняшнего полета. Подойдя к своему дому, они остановились и, не сговариваясь, посмотрели на западную сторону небосвода. Там, где находился Берлин, видно было широкое зарево, оттуда доносились приглушенные расстоянием звуки разрывов.

Капитан Грудзелишвили сбросил с себя куртку и фуражку, сел на кровать, но затем поднялся и подошел к окну. Рванул тесемку, и светомаскировочная занавеска, которую смастерили из черной бумаги бывшие хозяева дома - немцы, свернувшись в рулон, поднялась вверх. Окно осветил далекий отблеск пожара.

- Добрались наконец,- проговорил оп громко сам себе. - Теперь нужно быстрее кончать - и по домам.

Он сполоснул лицо под умывальником и бросил полотенце на спинку стула. Затем вытянулся в кровати, с удовольствием думая о долгожданном сне. Через минуту капитан уже спал. Ему снились родные горы, залитые яркими лучами солнца.

К Красуцкому сон никак не приходил. Александр вертелся с боку на бок, и пружины его широкой, удобной кровати жалобно повизгивали. Еще двумя днями раньше на ней, возможно, почивал хозяин этого зажиточного дома.

- Что ты там все вертишься? - послышался голос из противоположного угла.

Это Пономарев, Александр молчал. Он сделал вид, что спит и вертится во сне. Сейчас его не тянуло на разговор. Хотелось подумать, помечтать в одиночку.

Может бы завтра утром им придется лететь на Берлин? Вот было бы здорово! Правда, у них там сильная противовоздушная оборона, да и истребителей наверняка встретишь. Обидно, конечно, погибнуть в самом конце войны. А кто сказал, что ему, Красуцкому, суждено погибнуть? Далеко не каждого летчика сбивают... Сколько их, таких, которые летают с самого начала войны! И пусть они будут не первыми польскими пилотами в небе над столицей рейха, потому что там уже бывали, и не раз, самолеты с польскими экипажами, но они зато будут первыми польскими летчиками, которым дано задание помочь польскому пехотинцу, танкисту, артиллеристу вступить в Берлин.

Впечатления прошедшего дня наконец оставили его, и он уснул.

Утром все вскочили без побудки и первым делом бросились к окнам. Погода, не баловавшая их в последнее время, и на сей раз оказалась немилостивой. Над летным полем висела густая нелепа облаков. Во влажном воздухе чувствовался запах дыма. Перемешанный с туманом и моросящей слякотью дым образовывал отвратительную плотную завесу. О вылетах нечего было и думать.

Техники слонялись по аэродрому. Разговаривать друг с другом никому до хотелось, и только изредка сквозь зубы вырывались крепкие словечки по поводу погоды. Раздраженные, злые, они без всякой надобности бродили у машин. Полковой метеоролог с утра вабился в свою кабинку и сидел там, опасаясь показаться на глаза офицерам.

Пилоты, собравшись в здании школы, склонились над картами с нанесенными на них силуэтами самолетов противника. Они изучали местность, стараясь запечатлеть в памяти как можно больше характерных ориентиров - реки, каналы, шоссейные и железные дороги, озера.

Время от времени кто-нибудь из летчиков не выдерживал и выбегал па улицу. Задрав голову, со злостью глядел на непроницаемую полосу облаков, с досадой сплевывал и с сокрушенным видом возвращался к планшетам. Обед прошел невесело. Даже Еремину но удалось расшевелить компанию. Да он и не прилагал для этого особых усилий.

После обеда вышли покурить и вновь угрюмо оглядывали затянутый туманом и дымом небосвод.

- Может, хоть к утру прояснится? - с надеждой в голосе произнес Зимаков.

Ему никто не ответил. Никому не хотелось вообще разговаривать, а тем более на такую тему. К группе летчиков подошел подпоручник Анджей Черный.

- Новость слышали?

- Какую еще новость? - нехотя поинтересовался кто-то.

- В такую, что девятый перебазировался из Крушвина в Баранувку!

- Ну и что?

- А ничего. Может, там у них будет лучше с погодой, чем у нас здесь.

Пономарев сердито хмыкнул.

- И это все, что ты хотел сказать? Ничего себе, важное сообщении.

Его насмешливый тон задел Черного,

- Да нет, не только это. Но если вы слова не даете сказать, я молчу...

- Но сердись, Андрюша, - примирительно проговорил Еремин, - выкладывай, если есть что интересное. Сам видишь, в каком все настроении из-за этого проклятого киселя.- Он обвел рукой вокруг и показал на небо.

- Ну хорошо, хорошо. Скажу. Так вот, слышал я, как "дед" только что разговаривал с метеорологами. И уже сегодня ожидается улучшение погоды...

Он не успел договорить, как его окружили летчики. Они дергали Анджея за руки, хлопали по спине, каждый наперебой пытался о чем-то спросить. Еремину никак не удавалось даже подступиться к Черному, которого тесно окружили ребята. Пришлось как следует подтолкнуть Бородаевского, который загородил Анджея.

- Ты что, спятил? - возмутился тот.

- Вася, дорогой, так это ж я с радости!

- Та-ак. Он, видите ли, с радости. А если бы ты мне руку из плеча вышиб, чем бы я стал ручку держать?

- Ничего. Симонов без ноги вон летает, а что для такого аса, как ты, рука? - поспешил на помощь другу Красуцкий.

Бородаевский открыл было рот, чтобы что-то сказать, но его опередил слышавший все капитан Симонов:

- Оставь, Пася. С ними все равно не сладишь. Видишь, атакуют вдвоем, как сам их учил...

Все грохнули веселым смехом. От угрюмого настроения не осталось и следа,

ПЕРВЫЕ БОИ

После обеда тяжелый занавес тумана несколько приподнялся. Погодные условия улучшились настолько, что можно было уже подумать о полетах.

Группа капитана Бородаевского в составе шести машин поднялась в воздух и взяла курс на запад. Задача была следующая: прикрывать и поддерживать действия подразделений 2-й похотпой дивизии, ведущих наступление па участке Заксенхаузон, Кроммеп. Скибина летел в последней паре с Ереминым. Парами поочередно они кружили над полем боя, охраняя свою пехоту от ударов неприятельской авиации. Порой углублялись, и довольно значительно, за линию фронта. Несколько раз им удалось рассеять группы фашистских самолетов, старавшихся проникнуть в тыл нашим войскам. При этом противник не принимал боя. Несмотря па свое численное превосходство, гитлеровцы, едва заметив приближающиеся к ним наши истребители, сбрасывали куда попало бомбы, зачастую даже на свои позиции, и поспешно удирали в западном направлении.

Еремин со Скибиной несколько раз пытались атаковать вражеских летчиков, но каждый раз тем удавалось ускользнуть.

Прошло некоторое время. Группа Василия Бородаевского по-прежнему висела над полем боя, выполняя свою задачу. Несколькими атаками на бреющем полете ребята накрыли ряд огневых точек противника.

Наконец Бородаевский услышал команду возвращаться. И самое время, поскольку горючее было на исходе, а им еще предстояло долететь до аэродрома. Не мешкая не секунды, капитан сделал разворот, за ним поспешили и две остальные пары. Жаль было возвращаться с почти полным комплектом боеприпасов.

- Поохотимся по пути, командир? - спросил кто-то по радио.

- Можно,- согласился капитан. - Только не увлекаться. Горючее кончается, - напомнил он.

Они перестроились уступом вправо, и "охота" началась. Шли низко над землей, на бреющем полете. Вот они заметили автоколонну, поспешно продвигавшуюся к лесу. В следующий миг машины остановились, и из них посыпались гитлеровцы. После нескольких пулеметных очередей с десяток фашистов упали и остались недвижимыми. Одна машина вспыхнула ярким пламенем.

У летчиков уже не оставалось времени сделать еще один заход. Они продолжали полет в свои родные Бя-ленги, внимательно высматривая новые цели. Неподалеку от Фюрстенвальде они атаковали вражеские артиллерийские и пулеметные позиции. Выходя из атаки, летчики попали в густую полосу дыма, проникавшего даже в кабины самолетов. Дым был резкий и удушливый, и им захотелось как можно быстрее выйти из завесы. Вскоре он стал редеть, даже запах исчез. Можно было вздохнуть с облегчением.

Еремин огляделся по сторонам. Скибины, который должен был лететь рядом, нигде не было видно. Он еще раз посмотрел вокруг: никого.

- Славек, Славек, где ты? Ответь! Рация молчала. Не на шутку обеспокоенный, Еремин решил доложить командиру эскадрильи.

- Вася, мой ведомый куда-то запропастился!-прокричал он, нарушая все правила переговоров в воздухе. - Не выходит на связь и не отвечает!

Капитан взглянул на стрелку бензобака. Что за дьявольщина! Она качалась почти на нуле! Хотя горючего, как правило, бывает больше, чем показывают приборы, положение становилось критическим. Что же делать? И возможно, как раз в эту минуту Скибине нужна помощь. Может, Славек отбивается от вражеских истребителей? Он не оставит своего друга в беде!..

Бородаевский уже хотел было отдать команду развернуться и идти на поиски пропавшего, но тут же заставил себя еще раз взглянуть на приборы.

- Как там у вас с горючим?

- Кончается, - послышались четыре одинаковых ответа.

Капитан в сердцах выругался. Всей душой он стремился помочь Скибине, но и сложившейся ситуации не имел права подвергать нею группу опасности. Он, как командир, отвечал за жизнь шести экипажей.

Тяжело вздохнув, Бородаевский продолжал полет по направлению к аэродрому. За ним летели четыре машины. Замыкая строй, чуть отстав от всех, Еремин. Он по-прежнему осматривался вокруг в надежде, что вот-вот появится Славек, но тщетно. Радио тоже молчало.

Они вернулись в прескверном настроении. На доклад к Подушкину Василий пошел не сразу, он все еще надеялся на возвращение Скибины.

- Товарищ майор, докладываю, хорунжий Скибина не вернулся с задания...

- А что с ним случилось?

- Не знаю. В дымовом облаке отстал от группы, а после так и не присоединился. Еремин докладывал мне, что...

- По радио пробовали связаться?

- Конечно, еще бы! Не отвечал...

- Может быть, вынужденная посадка? Может, еще даст о себе знать?

- Будем надеяться, - вздохнул капитан. О самом страшном оба старались не думать,

Славек ушел чуть вправо от Еремина, выбирая удобную позицию для атаки. Он лопжг.ко отпустил от себя ручку, и в крестовине при цели показалось гнездо зенитки. Орудие часто-часто полыхало огием, но летчик не обращал на это внимания. Любой ценой он решил уничтожить вражескую точку, нажал спуск. Самолет охватила привычная вибрация. Из стволов пушки и пулеметов на врага брызнуло огнем.

Сверху было отлично видно, как расчет, обслуживавший зенитку, в панике бросился врассыпную.

"Ага, удирают! - обрадовался Славек, - Все равно далеко не убежите", - подумал он, и новая серия огня обрушилась на цель. И тут где-то над его головой разорвались несколько снарядов. Он быстро прикинул высоту разрывов.

"Далеко бьют. Не попадут", - подумал Славен, успокоился, но в следующий момент услышал ппук, похожий на то, как если бы на лист железа сыпали горох. "Из пулемета шпарят..." - мелькнула мысль. Славек уверенно вывел машину из пике и сразу же попал в клубы дыма.

"Вот теперь попробуйте-ка поищите меня!" Он набрал высоту и попытался сориентироваться, но

в дыму это было делом нелегким.

"Только бы удачно выскочить из этой темени..." Дымовая пелена стала редеть, и летчик понял, что все-таки очень сильно отклонился от курса. Товарищей и след простыл, а он, оказавшись над восточным пригородом Берлина, попал в зону мощного огня противовоздушной обороны противника. Снаряды рвались совсем рядом с машиной. Славек бросал самолет из стороны в сторону, менял высоту, словом, делал все возможное, чтобы уйти от разрывов. Пот лил с него ручьями, но он не замечал этого. Мотор на полных оборотах нес машину в сторону Франкфурта-на-Одере. Там были свои, родной аэродром...

Опять словно град посыпался на обшивку. Близкие разрывы швыряли самолет как мячик. Радиосвязь отказала, и напрасно Славек взывал о помощи, указывая свои координаты.

Рулевая система, поврежденная осколками, почти не реагировала на его усилия. Это уже была не та, послушная воле пилота, легкая, маневренная машина. Самолет превратился в громоздкую трехтонную массу металла, с трудом удерживавшуюся в воздухе лишь благодаря непрерывной работе двигателя.

Скибина делал все возможное, чтобы вывести машину из зоны огня. Он чувствовал себя как человек в лодке среди волнующегося моря.

Над Кенигсбергом он опять попал под обстрел. Самолет вдруг подбросило вверх. В ветровом стекле перед его глазами мелькнул какой-то обломок железа, и одновременно пилот почувствовал удар в бок. Его что-то обожгло, а рука ослабла и повисла без движения.

"Поймали меня все-таки, - успел подумать он с горечью. - Вот и конец моей летной жизни".

Самолет дрожал, словно человек в ознобе. Двигатель чихнул раз-другой и заглох. Перед глазами Славека зарябила земля, в ушах зазвенели тысячи пронзительных звоночков. Резкая боль на мгновение привела его в сознание. Машина, наклонясь на одно крыло, стремительно падала вниз. Здоровой рукой летчик попытался рвануть кольцо парашюта, по тщетно; то ли замок был поврежден, то ли силы отказали ему...

Последним усилием воли Скибина навалился всем телом на ручку, чтобы направить самолет на вражескую огневую точку. В следующее мгновение раздался страшный удар, глаза ослепила яркая вспышка, а потом наступила тишина...

Руководитель полетов еще долго вызывал по радио Славека. Эфир молчал. Безрезультатными оказались и поиски исчезнувшего летчика на соседних аэродромах. Скибину в полку любили и несчастье с ним переживали особенно тяжело.

Уже вечерело, когда над полом послышалось характерное тарахтенье приближающегося По-2. Неловко подпрыгивая па кочках и разбрызгивая лужи, самолет подрулил к командному пункту. Из кабин вылезли две фигуры, им навстречу вышел командир полка.

- Ну и какие результаты?

- Ничего, к сожалению, - печально произнес в ответ майор Волков. - Более часа крутились в воздухе, и никаких следов.

-А смотрели внимательно?

- Как только могли. А потом начало сморкаться, видимость уменьшилось до двух-трех километров. - Расстроенный, Еремин махнул рукой.

Оставив самолет на попечение механиков, летчики побрели в сторону деревни.

Ни Красуцкий, ни Еремин даже не притронулись к ужину. Бородаевский несколько раз ткнул вилкой в тарелку и медленно отодвинул ее. В столовой было удручающе тихо. Они вышли из помещения и закурили. Друг на друга не смотрели, но мысли у всех были об одпом - Славек, всегда жизнерадостный, веселый... Погиб, и когда: в самом конце войны!

- Ну, гады! Теперь держитесь! Пусть только кто-нибудь из вас попадется мне! - Красуцкий прерывисто дышал, его губы дрожали.

- Такого пилота потеряли... - Василий нервным движением сунул руки в карманы.

- И такого товарища, - добавил Еремин.

- Ладно, пошли к нам. Что здесь стоять на дороге,- предложил Александр.

Миновав два дома, они вошли в небольшой дворик. Скрипнула калитка, висевшая на одной петле. Скрип был настолько неприятным, что Костя вздрогнул. В небольшой комнатке они застали Ваню Зимакова, Павку Журбенко, Женю Пирогова и Колю Федина. Летчики молча сидели за столом. Увидев вошедших, никто не шелохнулся.

Они уселись, где смогли найти место. Коля нагнулся и вытащил из чемодана под кроватью бутылку. Разлил и молча показал рукой. Все встали и выпили,

У них не было слов, чтобы выразить все, что они чувствовали. Скорбь и гнев, боль и ненависть - эти чувства переполняли их, взывали к отмщению. На своем боевом пути они теряли немало товарищей, но гибель Славека переживали особенно тяжело.

Тишину прервал Зимаков:

- Помните, как мы в Карловке клуб организовали?

- А он больше всех старался...

- И во время первого выступления так волновался...

- А вечер в Прилуках?

- Мне больше всего запомнилось, как он в Кутно стихи читал...

- Да, ребята, какой парень был!

- Кажется, совсем недавно, - сдавленным голосом сказал Красуцкий, - совсем недавно мы вместе пришли в полк из школы, а сегодня уже - "был"...

- Вася, нужно семье сообщить.

- Только не я! Пусть это Волков сделает или сам "дед". Я не смогу... - Бородаовский сдвинул брови и отрицательно кивнул головой.

Еремин встал и вытянул перед собой руку.

- Товарищи! Поклянемся памятью хорунжего Скибины отомстить за него так, как подобает летчикам и друзьям.

Все разом поднялись и сплели руки в крепком солдатском рукопожатии.

Потом Красуцкий пошарил в карманах и вынул любительскую фотографию. Все склонились над ней. Улыбающийся Славек, стоящий рядом с Костей, глядел на них.

- Когда снимали?

- В феврале, в Рогани.

Снимок обошел всех, потом Красуцкий ввял фотографию и написал на обороте:

"Погиб над Берлином 24 апреля 1945 года".

Он еще раз всмотрелся в фотографию и вложил ее в конверт.

- Завтра напишу его матери. И снимок отправлю. За окнами опускалась ночь, и дрожащее далеко на горизонте зарево пылающего Берлина освещало ее. Где-то в той стороне, далеко от своих, погиб Славек Скибина.

Война не любит сентиментальностей, долгих переживаний и скорби. Да для этого на войне и времени нет. Если кто-нибудь выбывает из строя, нужно подавить в себе даже самое неутешное горе и плотней сомкнуть ряды. Для воспоминаний будет время после победы. Оставшиеся в живых почтят тогда память погибших.

Во время воздушного боя, в котором участвовал соседний 10-й полк, были сбиты три вражеских самолета "Фокке-Вульф-190". Наши потери составили две машины. Погиб и один пилот. Несмотря на горечь утраты, летчики должны были выполнять поставленные перед ними задачи. А сделать предстояло немало.

Утро 26 апреля наконец порадовало летной погодой. Первой вылетела группа из шести экипажей под командованием капитана Грудзелишвили, которая должна была провести разведку в районе Лойоцборг, Нитпов, Ринов. Уже находясь за линией фронта, летящий в последней паре Красуцкий доложил:

- Внимание! Слева, высота тысяча метров, четыре " мессершмитта ".

Шота отреагировал молниеносно:

- Пономарев! Парой набрать высоту, атаковать!

- Понял, - отозвался Миша.

Он потянул ручку па себя и плево. Мотор тяжело взревел, самолет завалился на левое крыло, а затем взмыл вверх. Вслед за Пономаревым устремился и Красупкий, повторив маневр своего ведущего.

Тем временем четверка Мо-109 разделилась на две пары, приготовившись к отражению атаки. Однако Пономарев уже успел набрать высоту и под прикрытием небольшого облачка ринулся на противника. Прямо перед ним в прицеле четко рисовался силуэт вражеского самолета, но пилот не нажимал на гашетку. До цели было еще далеко. Сейчас необходимо атаковать наверняка, иначе противник мог ускользнуть.

Самолет стремительно приближался к машине фашиста, которая с каждым мгновением все увеличивалась в перекрестии прицела. Пономарев хладнокровно высчитал поправку на опережение и...

Есть! Он нажал на гашетку, и в ту же секунду самолет задрожал от выпускаемой очереди выстрелов. На черном кресте, намалеванном на вражеском фюзеляже, запрыгали яркие точечки попаданий. Миша ударил еще одной короткой, очередью и отвел машину вправо, давая возможность атаковать своему ведомому.

Теперь вражеский самолет виден в прицеле Красуцкого, который выпускает в него две очереди. Сквозь стиснутые зубы он шепчет:

- Это тебе за Скибину! А вот еще за Скибину... Вражеский самолет, окутанный дымом, начинает снижаться. Александр делает еще одну поправку и готовится выпустить в него третью очередь, которая должна стать последней...

- Саша, внимание! - слышится в наушниках. - "Рама"!

Это голос Пономарева. Красуцкий автоматически рвет на себя рукоятку штурвала и ныряет в спасительную тучку, находящуюся над головой. Осмотреться по сторонам уже нет времени, пулеметные очереди "фокке-вульфа" проносятся где-то поблизости. На помощь товарищу спешит Пономарев, но Александру в облаках удается уйти от своего преследователя. Задымивший "мессер" отвалился куда-то в сторону. Как он рухнул на землю, в пылу борьбы никто не видел.

Над районом разведки летчики присоединились к основной группе.

В это время другая группа самолетов прикрывала с воздуха передвижение наших войск в направлении Заксенхаузен, Флагов, Науэн, а третья сопровождала штурмовики 8-го полка, поддерживая их атаки в районе Беетп, Ноейруппин, Либенвальде.

Кружа в воздухе и прикрывая штурмовики от неожиданного нападения вражеской авиации, летчики с удовольствием наблюдали за четкими действиями своих коллег. Образовав так называемую "карусель", горбоносые "илы" поочередно наносили удары по огневым точкам, станционным постройкам, составам на железнодорожных путях. В результате их налета все превращалось в сплошное месиво из клубов дыма, обломков металла, развалин зданий и вывороченной земли. "Карусель" действовала безотказно. Едва один штурмовик выходил из пике, как тотчас же за ним появлялся следующий.

На обратном пути самолеты нанесли еще несколько ударов по шоссе Ноейруппин - Виттшток, разметав несколько автоколонн и огневых точек противника.

В тот день на базу возвратились все машины, поэтому и настроение летчиков было отличным. Пономарев с Красупким ходили в именинниках. Повреждение вражеского самолета - тоже успех немалый.

Но их радость вскоре стала еще большей. Перед самым вечером па летном поле приземлился старичок По-2, Который привез с собой самый дорогой солдатскому сердцу подарок-почту. В один миг разошлись по рукам маленькие, аккуратно сложенные треугольники. Их разворачивали сосредоточенно, не спеша, а некоторые с опаской. Все ли в порядке дома? Живы ли родные? Здоровы ли они?

Под любопытными, но без зависти взглядами друзей Александр взял небольшой конвертик без обратного адреса. Неторопливо развернул его, а затем осторожно распрямил драгоценный листочек. "Дорогой Саша!

У нас все в порядке. Все здоровы. А как ты? После вашего отъезда все здесь страшно опустело. Нет уже ни концертов, ни вечеров. Иногда только кино покажут. Как жаль, что вы так далеко. Я работаю и учусь, но скоро уже конец учебы. Немного боюсь заключительных экзаменов. Я много читаю, а еще больше думаю о тебе. Помогаю по дому. Жду от тебя вестей и твоего благополучного возвращения. Пиши! Галя".

Прикрыв глаза, Красуцкий мысленно увидел улыбчивое лицо девушки.

- "Молодец Галка,- подумал он.- Заканчивает школу, работает, дома хлопочет. Откуда у нее на все время?"

Подошел Зимаков.

- Ну как там? Все в порядке?

- В порядке.

- А что нового в Карловке?

- Откуда ты знаешь, что это из Карловки?

- А с другим письмом ты бы так не прятался.

- Ты прав.., Там все по-старому. Жалеют, что нас нет,

- Понятное дело, жалеют... - Ваня понимающе подмигнул.

Мимо них прошли два механика. Усатый сержант с гордостью рассказывал:

- А мой Петька осенью уже в школу пойдет. И подумай-ка, Николай Егорыч, как время-то летит... Война началась - парня едва от земли видать было, а теперь - в школу... - Дальнейшие его слова унесло порывом весеннего ветра.

Одному капитану Симонову и на этот раз не было письма. Да и от кого ждать писем, если всю семью его погубили фашисты, а из знакомых кто соберется написать? У каждого и своих забот хоть отбавляй.

Капитан уже успел свыкнуться с такими мыслями в радовался за других. Сейчас он стоял " группе оживленно обсуждавших домашние новости офицеров. Он был широкоплеч, крепко сбит, но его движения казались слегка тяжеловатыми из-за ранения. Ростом он был на полголовы выше своих товарищей.

- Ну, молодежь, кто хочет на "карусели" покататься? - бросил он.

К нему мигом подскочили Костя и Женька. Капитан сцепил руки на затылке. Ребята ухватились за его согнутые в локтях руки, повиснув на них всей тяжестью. "Карусель" поехала. Симонов крутился на здоровой ноге, помогая себе протезом. Повиснувшие на нем парни, не касаясь земли, кружились все быстрое. Остальные смотрели на капитана с восхищением. Они не в первый раз видели эту демонстрацию силы, но она неизменно производила большое впечатление.

Наконец Симонов остановился.

- Что, устал уже? - удивился Василий.

- Скажешь тоже, ребятишки, как перышки, легкие. Видно, их здорово растрясло сегодня в воздухе... Все рассмеялись,

Симонов, как инструктор воздушных стрельб, был в полку человеком известным и уважаемым. Старого фронтовика вовсе по смущало отсутствие одной ноги. Протез отлично заменял ему ногу. Этот протез у Симонова был уже второй, а первый он потерял в авиационной катастрофе.

Симонов был настоящим асом, стрелял отлично, доказательством чему было восемь сбитых им фашистских машин. Причем первый самолет он уничтожил в воздушном бою вскоре после начала войны, кажется, над Великими Луками.

Особую ненависть Симонов питал к самолетам-разведчикам. Те обычно летали на очень большой высоте, на которой пилоту требовалось пользоваться кислородной маской, а Симонов не любил этого. И вот во время одного из боевых вылетов он заметил кружащий высоко в небе разведывательный самолет. И хотя кислородной маски у него не было, Симонов решил все-таки атаковать противника.

Он набрал нужную высоту и в тот момент, когда уже почти терял сознание от недостатка кислорода, поразил вражескую машину точной очередью. Самолет задымил, вспыхнул как факел, свалился в штопор и рухнул на землю, выбросив столб огня. За ним падала и машина Симонова, все же потерявшего сознание.

Он очнулся, когда до земли оставалось немногим более четырехсот метров. Молниеносная реакция, выдержка и мастерство позволили ему вывести машину из штопора почти над самой землей. Но вынужденной посадки избежать не удалось. При посадке самолет попал в ров, пересекавший поле, и разбился вдребезги. Чтобы вытащить Симонова из кабины, пришлось прибегнуть к помощи слесарей. И все-таки ему повезло, поскольку в этой переделке он потерял лишь ногу...

Повезло ему и в том, что он приземлился на своей территории. В бессознательном состоянии Симонова доставили в госпиталь. Ногу пришлось ампутировать, а по поводу его дальнейшего состояния врачи только скептически покачивали головой. Однако железный организм выдержал, и ужо спустя некоторое время Симонов начал летать и вернулся и действующую армию.

Многие предполагали, что, помятуя о том происшествии, он остепенится, но куда там! Воздушный воин остался верен себе. С одной ногой, как он сам говорил смеясь, ему было даже легче в том смысле, что можно не опасаться... отморозить ее!

Однажды он в паре с другим пилотом вылетел на очередное боевое задание, во время которого они неожиданно наткнулись на группу вражеских самолетов. Несмотря на значительное численное превосходство противника, Симонов принял решение атаковать первым. У него и в мыслях не было попробовать незаметно проскочить, не вступая в бой. Он молниеносно набрал необходимую высоту и ринулся на фашистов. В следующую минуту два их самолета беспомощно падали вниз. Симонов уже заходил в хвост третьему, когда вдруг из-за облака вынырнули два "фокке-вульфа" и повисли у него на хвосте. Он заметил их, когда пули забарабанили по плоскостям его машины. Все решали молниеносная реакция, смекалка и опыт. А этих качеств Симонову было не занимать.

Он дал полный газ и резко завалил машину на левое крыло. Самолет, выпустив шлейф дыма, круто пошел вниз. "Фокке-вульфы" откололись от преследования и ринулись теперь на его ведомого, который остался в одиночество. Товарищу грозила большая опасность: его вот-вот могли настигнуть вражеские истребители. И он помчался наперерез первому из преследователей, чтобы отвлечь его от друга. Это удалось, но теперь ему снова грозила опасность от первых двух вражеских самолетов.

Летчику еще раз удалось применить маневр с переворотом и задымлением, тем более что вражеские пилоты видели, как их пули полоснули по крыльям и фюзеляжу машины Симонова. Но двигатель его самолета работал исправно, и Симонов снова бросился в атаку. На этот раз все четыре вражеских летчика, догадавшись, что их прополи, бросились на Симонова. Его ведомому уже ничто не угрожало, и Симонов в третий раз повторил свой фокус. На этот раз он, вероятно, получился особенно удачным, и фашисты поверили в гибель летчика. "Обдурил их, как детей!" - удивлялся потом Симонов.

Так или иначе, его оставили в покое, и это было как нельзя вовремя. Машину все-таки изрядно потрепали. Необходимо было срочно искать подходящее место для вынужденной посадки. Он пересек линию фронта и сел в поле, неподалеку от небольшой рощицы. Самолет уже плохо подчинялся управлению. В последнее мгновение, перед самой посадкой, капитан включил двигатель. В следующую секунду произошло несчастье: в момент приземления колеса зарылись в мягкую почву, и самолет скапотировал. В глазах летчика зарябило, его ударило о стенку кабины. Что-то загрохотало, потом наступила тишина.

Еще некоторое время Симонов со страхом ожидал взрыва бензобаков, но ему и на сей раз посчастливилось. Самолет не загорелся. От боли пилот потерял сознание. Очнувшись, он понял, что находится в весьма необычном положении: висит на ремнях, прикрепляющих его к сиденью, вниз головой. От малейшего движения все тело пронизывала резкая боль. Рядом слышались чьи-то голоса. Свои или чужие?

Его посадку видели наши солдаты, напряженно следившие с земли за ходом воздушного боя. Они что было духу бросились на помощь летчику, хотя не очень рассчитывали па то, что найдут его живым. Чтобы добраться до кабины пилота, надо было откопать ее. Позже, когда на место происшествия прибежали люди из ближайшей деревни, они попытались перевернуть самолет в нормальное положение, но не получилось - слишком велика была тяжесть. Наконец им удалось добраться до кабины, и Симонов, увидев своих, открыл замок, закрывающий фонарь.

С огромным трудом собравшиеся отодвинули фонарь, но это было лишь полдела: предстояло навлечь из кабины и самого летчика. Наконец, израненного, полуживого, его вынесли из машины. И тут вдруг раненый закричал:

- Стойте, стойте, а где моя нога?

Люди остолбенели. Одна штанина летчика была пуста, а он, как ни в чем не бывало, смотрел на нее и интересовался, где его нога...

Все стояли в недоумении, не зная, что сказать этому несчастному, а он с нетерпением повторял:

- Да посмотрите же хорошенько в кабине, она там где-нибудь лежит!

Поначалу думали, что он находится в шоковом состоянии, не чувствует боли и не соображает, что говорит. И все же один боец залез в кабину и осмотрел ее внутри. И тут он увидел носок ботинка, высовывающийся из-за пилотского кресла. Старый солдат-фронтовик немало повидал в войну, но при виде этого ботинка ему сделалось не по себе. А Симонов продолжал требовать, чтобы нашли его ногу, заявляя, что иначе он не сможет встать и вообще никуда без нее не пойдет. Тогда солдат нагнулся и, не глядя, дернул за ботинок, чтобы вырвать его из-под кресла. Раздался металлический звук, солдат глянул и снова чуть не присел, на этот раз от изумления, К ботинку были прикреплены полоски блестящей кожи с замысловато изогнутыми металлическими застежками...

Присутствующие глазам своим не могли поверить, да и как было не удивиться: летчик с протезом...

После этого случая Симонов, разумеется, не сразу встал на ноги. Прошло более двух недель, прежде чем он появился в полку с новеньким протезом. В своем поведении он ничуть не изменился, разве только еще больше стал ругать фашистов. Таким был Симонов. Такими были люди, учившие летать и воевать своих молодых товарищей на самолетах с бело-красными шашечками, нарисованными на крыльях и фюзеляже.

...Итак, еще один боевой день прошел удачно. Положение па фронте стабилизировалось. Контрнаступление противника было приостановлено, и наши войска частично перешли к наступательным действиям. 26 апреля летчики полка совершили в общей сложности семьдесят?;

шесть боевых вылетов и налетали почти семьдесят семь летных часов. Они провели два воздушных боя, в результате которых Красуцкому было засчитано повреждение вражеского самолета. Прогноз погоды, составленный метеорологами, был неплохой. Во всяком случае, они предсказывали летную погоду. Оценивая выполнение заданий, майор Полушкин похвалил и летчиков, и техническую службу. Техникам в те дни сильно доставалось,

ФРОНТОВЫЕ ДЕНЁЧКИ

Была ночь, но возле машин кипела работа. Техники и механики готовили их к завтрашнему дню. Нужно было многое успеть сделать: самолеты частенько возвращались с простреленными плоскостями и фюзеляжем, с поврежденным рулевым управлением. А к утру им надлежало быть готовыми к вылету, и, как правило, они были готовы. Для техников не существовало ни дня ни ночи. Будь то офицер или сержант, каждый, независимо от звания, трудился наравне с другими - копался в моторах, заделывал пробоины, проверял работу бортовых приборов, чистил оружие, заправлял баки горючим, комплектовал боеприпасы.

Около самолета Зимакова уже продолжительное время деловито хлопотали несколько человек. Здесь, судя по всему, требовался серьезный ремонт. Посвечивая друг другу карманными фонариками, механики водились с шасси.

- Как дела, ребята? До утра управитесь? - В голосе старшего механика третьей эскадрильи лейтенанта Кондратюка слышалось беспокойство.

Не отрываясь от работы, лейтенант Белов буркнул:

- Постараемся!

- Ну, если ты это говоришь, я спокоен. - Кондратюк дружески улыбнулся Анатолию.

- Ладно, ладно, не подлизывайся, Пася. Сам видишь, ребята и так стараются. Мы что, не понимаем, что теперь каждая машина на вес золота?

Кондратюк повернулся и хотел уже уйти, но его остановил механик:

- Мы бы давно закончили, товарищ лейтенант, только с заменой ноги морока. А при посадке ни этой так называемой стартовой полосе в Бяленгах шасси то и дело летят...

- Хватит ворчать, - сказал Белов, - еще два дня - и будем садиться в центре Берлина. А там посадочные полосы как скатерть, верно?

- Конечно, особенно после последних налетов! - серьезно заметил Кондратюк.

Все рассмеялись. Лейтенант пошел к следующей группе. Здесь, закончив работу, уже собирали инструмент.

- Что ребята, конец?

- Так точно, товарищ поручник.

- Отдыхайте, а то завтра опять пекло будет.

- Еще не время отдыхать, - возразил сержант, задвинув фонарь кабины и ловко соскакивая с крыла.

- Это почему же? Работу ведь закончили?

- Да, свою. А теперь Белову пойдем помогать. Они ведь нам вчера помогали орудие ремонтировать.

Услышав это, Кондратюк обрадовался.

"Вот орлы, - подумал он, - свое сделали и товарищам помогают. С такими хоть куда... Да что там! С ними и война не страшна и уж во всяком случае - воевать можно!"

Было уже за полночь, когда последние группы механиков разошлись по домам. На поле остались лишь машины, готовые к старту. И трудно было в них узнать самолеты, несколькими часами ранее возвратившиеся с заданий.

Апрельская ночь близилась к концу. Часовой, охранявший самолеты, зябко поежился и быстрее зашагал по летному полю. На рука и гимнастерки упала капля росы. Он остановился, стряхнул ее и продолжал обход своего участки.

Что-то показалось ему необычным, и он осмотрелся. Казалось, что стороны горизонта перепутались; небо светлело с двух сторон - с востока и запада. Глухие отзвуки орудийной канонады доносились с запада, а на востоке утренняя заря пробивалась сквозь тучи дыма над горящим городом.

Восток, однако, разгорался все ярче. На аэродроме становилось оживленнее. Первые группы механиков появились уже в половине четвертого. Сколько же они спали? Три, а может быть, два часа... Теперь они уже были на своих местах...

Боевая задача на сегодняшний день была несложной: группами в составе четырех - шести самолетов прикрывать действия наземных войск в районе Ораниенбург, Креммен, Вельтен, сопровождать штурмовиков в их действиях по уничтожению объектов противника в районе Нойруппин, Виттшток, Виттенберг, одновременно проводя разведку.

"Завтрак у фрицев", как называли летчики утренние вылеты для сопровождения штурмовиков, прошел, как обычно. При перелете линии фронта их взгляду открылась захватывающая картина: наши наземные войска перешли в атаку. Окутанная клубами дыма и огня, пульсирующая разрывами линия фронта медленно, но неуклонно продвигалась все дальше на запад. Огневые полосы "катюш" насквозь прошивали линии обороны и опорные пункты врага. Сверху все это было видно как на ладони. Отчетливо различались даже отдельные группы отходящих солдат противника.

Штурмовики трудились на совесть. Они тщательно выбирали цели, производили их оценку, дабы не растрачивать попусту бомбы, а затем выстраивали над целями свою смертоносную "карусель". С четкостью и безотказностью выверенного механизма они обрабатывали объект за объектом. В это жо время "яки" заботливо кружили над своими подопечными. Словом, взаимодействие было налажено идеально. А пород возвращенном па базу уже по традиции проводилась "свободная охота".

Выполнив задание, Еремин с Красуцким решили по пути домой пройти поближе к Берлину. Город был окутан густой завесой дыма. Они пролетели над его западными окраинами на высоте двух тысяч метров. Сверху Берлин выглядел серым пятном, покрытым бурыми проблесками пожаров. Тучи дыма полностью изменили очертания города, и казалось, что он стал еще больше. Столица третьего рейха, окутанная дымом и стиснутая в кольце окружения, задыхалась в предсмертной агонии, и не существовало той силы, которая могла бы прийти па помощь этому городу. Напрасными оказались попытки генералов Венка, Штойнорд и фельдмаршала Шёрнера. Немалую роль в том, что они были биты, сыграли польские летчики.

Красуцкий смотрел на исчезающие за спиной очертания Берлина. Вот и пришел час расплаты за сотни советских и польских городов, сожженных и разоренных гитлеровцами, за разрушенную Варшаву. Такое же чувство охватило и Еремина. Однако оно не мешало трезвому расчету летчика: горючее было на исходе, и возникла опасность не дотянуть до своего аэродрома в Бяленгах.

Красуцкий не на шутку занервничал, но Еремин успокоил его.

- Что ты волнуешься, чудак! Да наши сейчас, наверное, в Берлине, а уж здесь-то они наверняка. Вот найдем какое-нибудь летное поле и сядем, только смотри в оба!

Спустя несколько минут Еремин воскликнул:

- Вижу аэродром! Садимся.

Действительно, на восточной окраине города виднелось огромное летное поле. Широкие бетонированные взлетные полосы, разбегавшиеся в разные стороны, были свободны. Их окружали многочисленные ангары и другие постройки, часть из них была разрушена. По соседству с дорожками и ы" площадках, предназначенных для стоянки самолетов, было видно много различного оборудования. Там же стояло несколько машин, а в остальном аэродром выглядел безлюдным и спокойным.

Горючее кончалось, и выхода, собственно, не было:

либо садиться здесь, на широких, удобных лентах бетона, либо продолжать полет с риском приземлиться неизвестно где и при каких обстоятельствах. Они еще раз облетели аэродром на небольшой высоте. Немцев нигде не было видно, и это обстоятельство окончательно определило решение Еремина.

- Держись рядом! - скомандовал on. - Садимся парой.

Уже снижаясь, они тревожно и внимательно наблюдали за аэродромом. Всё было тихо и спокойно. Никакого движения, никакой стрельбы, "Отлично! - подумал Красуцкий. - Наверняка наши здесь уже порывали".

Они приземлились с завидной синхронностью, как на показательных выступлениях по высшему пилотажу. Давно уже не садились они па такой ровной и гладкой поверхности.

- Как на скатерти! - восхищенно произнес Красуцкий.

Крыло в крыло они катились по широким и почти неповрежденным полосам; Но почему здесь все словно вымерло. Неужели ни всем аэродроме нет ни одного человека? Однако самолеты стоят. Где же в таком случае механики?

Теперь, когда они приглушили двигатели, до их слуха донеслись звуки перестрелки, ведущейся где-то поблизости. Да это совсем рядом, даже видны отдельные вспышки и разрывы снарядов!

В тот момент, когда оба самолета остановились, ив ангара вдруг показалась красная пожарная машина и на полном ходу понеслась в их сторону.

- Костя, смотри какая машина! У нас таких нет!

- Точно. И что-то я не вижу самолетов с нашими знаками!

-Что за черт! Неужели мы к фрицам сели? Но Еремин уже не раздумывал.

- Саша! Попорот на сто восемьдесят) Приготовься к взлету!

- Понял!

Ясное дело, любая, даже самая неопределенная, посадка в незнакомом месте лучше, чем неизбежный плен или смерть от рук врага. Заворчали двигатели. Послушные машины стали разворачиваться. Тем временем красный автомобиль приблизился почти вплотную. Из кабины высунулся солдат с пистолетом в руке. Он почему-то не стрелял, а лили, махал рукой, в которой держал оружие, и что-то кричал во весь голос, отчего его лицо сделалось багровым. Своим видом он вовсе не напоминал немца. При виде его оба пилота повеселели.

И уж совсем сделалось легко на душе, когда они услышали, как он во все горло закричал по-русски:

- Вы что, с ума сошли, летчики? Удирайте отсюда к чертовой бабушке! С другой стороны аэродрома немцы. А ну давай отсюда!

Боец кипел от негодования, а они улыбаясь смотрели на него, не понимая, в чем дело. Однако в следующую минуту все стало ясно: из-за строений, стоящих на окраине летного поля, показались несколько танков, за ними бежали солдаты. Грянули выстрелы, из стволов орудий сверкнули вспышки огня, и па аэродроме взметнулись к небу разрывы снарядов. Слышались автоматная и пулеметная стрельба, разрывы мин. Летчики выключили двигатели. О взлете нечего было и думать. По ту сторону летного поля загремело "ура", из разрушенных зданий раздалось еще несколько выстрелов, но туда уже ворвались танки с красными звездами на башнях, а вслед за ними и пехота.

Бой за аэродром продолжался еще около часа, а всего, как потом выяснилось, схватка длилась здесь почти сутки. Гитлеровцы защищались отчаянно, а наши не располагали достаточными силами, чтобы сломить сопротивление противника. Помогла счастливая случайность, приведшая сюда Еремина и Красуцкого. Когда они приземлились, немцы, очевидно, решили, что на помощь наступавшим пришло подкрепление, и сочли дальнейшее сражение бесполезным.

Когда вся территория аэродрома была очищена от противника, откуда ни возьмись появились автомашины из какого-то батальона аэродромного обслуживания. Среди них было несколько цистерн с горючим. Одна из них направилась прямо к самолетам.

- Ну что, заправляем? - деловито осведомился усатый дядя высунувшийся из кабины.

В ответ Еремин утвердительно взмахнул рукой. Водитель выпрыгнул из машины, вытянул шланг и приблизился к самолетам. Он присмотрелся к ним и насторожился.

- А вы кто такие? - недоверчиво протянул он, подозрительно посматривая на бело-красные шашечки опознавательных знаков.

- Мы - поляки. Союзники, - произнес Красуцкий.

- А я вас не знаю и бензину не дам, - коротко и ясно заявил усатый.

- Товарищ сержант,- вмешался Еремин,- мы из польского авиаполка, поэтому и знаки у нас такие. Нам надо возвращаться на свою базу, задание выполнять, а горючее кончилось.

- Из польского полка, говоришь. Это хорошо. Только, во-первых, я не сержант, а во-вторых, вас лично не знаю и отпустить вам бензин не имею права! - продолжал он упорствовать, но голос его понемногу теплел. Он еще раз взглянул на шашечки па фюзеляже, рядом с которыми виднелась небольшая красная звездочка, и вдруг заулыбался; - Ну, ладно. Вижу, что союзники. Но накладную все равно подпишите. - И он протянул им листок бумаги.

Все остальное было долом нескольких минут. Заправленные горючим машины резво взмыли вверх. На свой аэродром летчики прибыли без приключений. Там их ждали с нетерпением, но прежде чем летчики попали в объятия своих друзей, им предстоял разговор с майором

Полушкиным, который "снял с них стружку" за отклонение, хотя и не умышленное, от курса.

- Зато аэродром захватили, - подмигнув Еремин Красуцкому, выходя от командира полка.

Капитан Грудзелишвили шел во главе группы своих истребителей на прикрытие штурмовиков. Погода была неважной. Это было последнее на этой недоле задание истребителей. Встретив в воздухе "илы", они вместе с ними продолжали свой курс. В районе Нойруппин, Виттшток штурмовики приступили к своей "работе", а Шота со своими ребятами охранял друзей от возможной опасности. Все шло как полагается.

Внезапно Шота увидел, что справа, приблизительно на той же высоте, к ним приближаются четыре вражеских самолета. Это были два Ме-109 и два "Фокке-Вульф-190". Намерения врага были ясны: оп готовился атаковать штурмовики. Быстро оцепив обстановку, капитан скомандовал:

- Первое звено, высота два! Атаковать справа! Остальные - прикрывать!

Услышав команду, командир звена Матвеев тотчас же заложил крутой вираж, одновременно набирая высоту. За ним последовали и его ведомые. Набрав высоту, Матвеев ринулся в атаку. Вторая пара, где ведущим был Пономарев, ударила по "фокке-вульфам". Завязалась яростная схватка. Немецкие летчики, видимо, попались опытные, искушенные в воздушных боях. Они по бросились врассыпную при первой же атаке наших самолетов, как это довольно часто случалось с другими. Опи приняли бой и действовали умело.

Атака пары Матвеева но удалась, поэтому он отошел влево, чтобы принять более удобную позицию для следующей попытки. И в эту минуту в хвост его машины зашел "фокке-вульф" из другой пары противника. Сам Матвеев этого не видел, но его вовремя предостерег Пономарев.

- Матвеев, "фоккер"!-закричал он в шлемофон и, сделав головокружительный вираж, поспешил на помощь товарищу.

Матвееву удалось отскочить в сторону, а тем временем Пономарев вышел в хвост гитлеровцу. Как только силуэт вражеской машины показался в сетке прицела, он резанул по ней двумя длинными очередями. "Фоккер" задрожал, задымил и пошел вниз. Не глядя, что будет дальше, пилот опять подтянул машину вверх и стал высматривать очередного противника. Однако бой уже близился к концу. Не имея превосходства, гитлеровцы решили ретироваться, уходя на максимальной скорости и небольшой высоте к западу. Звено Матвеева в пылу борьбы бросилось за ними в погоню. Что случилось с подбитым "фокке-вульфом", никто не видел.

Остальная часть группы, выполнив задание по прикрытию штурмовиков, занялась "свободной охотой". Круг за кругом носились "яки" па малой высоте, высматривая цели и поражая их огпгм сцоих орудий и пулеметов. Здесь, в северной части Берлина, лад которой они находились, им все чаще и чаще встречались самолеты самых различных типов. В небе над Берлином становилось тесно. Дым и дождевая облачность затрудняли распознавание самолетов и увеличивали опасность, угрожавшую с земли и с воздуха. Видимость ухудшалась. Вокруг то и дело проносились самолеты, принадлежность которых установить не удавалось. Нужно было как можно скорей возвращаться. Грудзелишвили подал команду:

- Курс на базу! Халютин - ведущий, я прикрываю всю группу!

Но тут ведомый из звена Халютина внезапно рванулся и помчался за каким-то самолетом. Тот что было силы удирал, отчаянно покачивая крыльями, Халютина вовремя остановил голос командира звена:

- Отставить! Назад! Это союзник, "мустанг"!

Немного неуклюжий, с утолщенным в середине корпусом "мустанг" благополучно скрылся в облаках, а уже в следующую минуту произошла встреча с четырьмя неопознанными самолетами, которые, видимо, первыми сориентировались, что перед ними - свои, и ушли в северном направлении. Рассеявшаяся группа снова начала собираться, и тут оказалось, что четвертой машины пет. Отсутствовал сам командир капитан Грудзелишвили.

А произошло вот что.

Его самолет, в одиночку выходивший из облаков, внезапно атаковали два "мессершмитта", и, прежде чем летчик понял грозившую ему опасность и приготовился к бою, по его машине ударила первая пулеметная очередь, в результате чего было повреждено рулевое управление. С огромным трудом капитану удалось уйти от преследователей в ближайшее облако. Маневрировать самолетом становилось все труднее, а фашисты только и ждали, когда он снова покажется из облаков. Их вторая атака была еще более успешной. Мотор "яка" заработал с перебоями, и машина начала сваливаться на правое крыло, Навалившись всем корпусом на рукоятку, Грудзелишвили удалось кое-как выровнять самолет, но ненадолго. Двигатель кашлял, как тяжело больной человек. До следующего спасительного облака было далеко, а "мессеры" висели над ним, словно коршуны над добычей, расстреливая его самолет, как мишень на учениях. Он с трудом сделал еще два-три маневра.

"Выпрыгнуть с парашютом? Ну нет! По доброй воле я свою голову под их пулю не подставлю! - Шота знал, что немцы всегда расстреливают спускающихся на парашютах летчиков. - А может, еще не все потеряно? - промелькнула мысль. - Может быть, еще удастся вывести машину?.."

После очередной атаки фашистов его самолет на мгновение совсем лишился управления, а Грудзелишвили почувствовал острую боль в плече и спине. Теперь Шота даже не смог бы выпрыгнуть с парашютом - у него не хватило бы на это сил. По крыльям и фюзеляжу самолета медленно расплывались языки огня. Вот они уже облизали мотор, стали подступать к кабине летчика. Оставляя за собой длинный шлейф дыма, самолет горящим факелом падал вниз, завершая свой последний полет.

Грудзелишвили, теряя от боли сознание, стиснул зубы. Перед его глазами в последний раз промелькнули родные горы Грузии, по-весеннему залитые солнцем, горы, которых ему не суждено уже никогда увидеть. Секундой позже высокий столб огня и дыма, взметнувшийся на восточной окраине Берлина, обозначил коночный пункт боевого пути командира первой эскадрильи,

Не пряча слез, выходили пилоты из самолетов после приземления в Бяленгах. Они потеряли еще одного доброго друга, верного товарища, своего любимого командира.

Во второй половине дня от командования 16-й воздушной армии поступила радиограмма с сообщением, что установлено место гибели хорунжего Скибины. Несмотря на то что погода испортилась и пошел мелкий дождь, Волков с Ереминым опять сели в разведывательную машину и вылетели на поиски. Спустя полчаса они совершили посадку на краю обширного поля, рядом с обломками самолета Славека. Отдельные части машины при ударе о землю разлетелись в радиусе нескольких десятков метров. В кабине были обнаружены останки летчика.

Они увидели, что самолет Славека при падении врезался в фашистское зенитное орудие, оставив от него лишь обломки. Трупы четырех гитлеровцев из орудийного расчета находились рядом. Вероятнее всего, они погибли в результате взрыва самолета.

Вечером приехала санитарная автомашина, чтобы увезти тело Слапока и Бллоиги. На следующий день на аэродром было доставлено и то, что осталось от его боевой машины.

Гибель командира эскадрильи тяжелой болью отозвалась в сердцах летчиков. Вспоминали и последний вылет Скибины. Особенно переживал Матвеев, он просто не находил себе места:

- И понесло же нас тогда за фрицами) Группой мы бы его сразу отбили.

- А думаешь, мы бы своего не отбили? - отозвался Халютин. - Если бы он дал сигнал об опасности, хотя бы словечко...

- Тогда он не был бы Грудзелишвили! Ты же знаешь, какой он был. Эх, не уберегли мы своего командира!

- Да ведь он сам решил, что будет нас прикрывать...

- Товарищи, прекратите. Всем нам жаль и Шота, и Славека, но словами горю не поможешь и их не вернешь.

- А где их похоронят, товарищ майор?

- Как где? Конечно, в Кутно, на польской земле, за которую они отдали свою жизнь.

Подполковник Баскаков закончил читать донесение о боевых действиях полка, отложил в сторону документы и глубоко вздохнул. В течение дня 27 апреля полк совершил семьдесят шесть боевых вылетов. В воздушном бою сбит один самолет противника. Во время "свободной охоты" уничтожено восемь вражеских автомашин, склад с горючим, огневая позиция вражеской артиллерии и около двадцати солдат и офицеров противника. Собственные потери - один погибший пилот и одна сбитая машина.

Прах капитана Грудзелишвили доставили в Бяленги самолетом в субботу утром. Затем оба гроба с останками летчиков поместили в транспортный самолет. Этим же самолетом вылетела и полковая делегация, направляющаяся на похороны в Кутно. Взревели моторы. Машина покатилась по летному полю и, поднявшись в воздух, взяла курс на восток.

В Кутно траурная процессия прошла по аллее Мицкевича, пересекла центральную площадь и направилась по улице Крулевской. Во время шествия открывались окна домов, люди скорбным взглядом провожали в последний путь погибших воинов.

Над могилой выступил майор Волков:

- Мы навсегда расстаемся с двумя летчиками-героями, воинами нашего полка, которые погибли в смертельной схватке с фашизмом. Смерть вырвала их из наших рядов в последние дпи войны. К сожалению, им не пришлось дожить до долгожданного дня победы, победы, в которую опи внесли свой вклад и за которую отдали самое дорогое - жизнь!

Наши летчики, с которыми мы прощаемся сегодня, являются прекрасным символом советско-польского сотрудничества и братства по оружию. Они на протяжении всего своего боевого пути развивали и укрепляли этот славный союз: в буднях солдатской службы, во время выполнения боевых заданий и в часы короткого солдатского досуга. Наши дружба и братство павечпо сцементированы их кровью. В этой войне мы сражаемся за общие интересы, цель борьбы у нас одна. Она ведет нас на Берлин, для защиты нашей свободы, для достижения мира.

Дорогие паши товарищи по оружию! - продолжал майор, обращаясь к павшим героям. - Вы можете спокойно лежать здесь, в польской земле, освобожденной от фашистского рабства. А мы скоро придем к нашей цели, завоюем мир для наших и ваших матерей, жен и детей. И на примере вашей жизни мы будем учить наших детей любить Родину, быть готовыми к самопожертвованию во имя ее высоких идеалов.

В глубокой тишине, прерываемой лишь всхлипываниями женщин, гробы опустили в могилы. Троекратный аалп салюта разорвал тишину. Над головами собравшихся ровным строем промчались истребители: друзья-летчики почтили память тех, кто навсегда ушел из их боевых рядов.

Легкий весенний ветер шевелил ветви берез, уже набухающие живым соком. Двойная шеренга солдат застыла в скорбном молчании.

Среди собравшихся тут и там все громче слышался женский плач. Стоявший в сторонке парень тронул за плечо всхлипывающую девушку:

- Чего ты ревешь? Знакомые они тебе, что ли?

- Ну и что, что незнакомые? Это же молодые ребята, им бы жить да жить... - сквозь слезы еле слышно проговорила девушка. - Наверное, и их кто-то ждал... А "ли, бедняжки, погибли в самом конце войны, над Берлином...

Стоящий рядом пожилой железнодорожник прислушался к их разговору и произнес сердитым шепотом, обращаясь к парню:

- Эх ты, дурень этакий! Если бы не эти ребята, то, кто знает, был бы ты сейчас на белом свете или нет. А тебе, видать, мало околачиваться в тылу, когда наши сражаются за Польшу, так ты еще здесь всякие глупости болтаешь!

- Почему же это я околачиваюсь в тылу? Ведь мой год еще не берут, - оправдывался парень.

По железнодорожник разошелся. По его изборожденному морщинами лицу сбежала слеза и исчезла в белых, как молоко, усах. Старик размазал ее рукавом потертой черной шинели.

- А ты думаешь, что мой Зенек на фронт по призыву пошел? Как только фронт приблизился, так он добровольцем... А теперь где-то там, на западе. Может, тоже под Берлином... Уж месяц как писем нет...

- Дяденька, так я же еще молодой, - уже виноватым тоном пробормотал парнишка.

- Когда фрицы по морде били и на работы в Германию вывозили, так они в паспорта не смотрели, - все не успокаивался железнодорожник. - Вот и теперь их должны бить все, кто только может. За все, что они тут учинили, за всех загубленных... Эх, парень, мне бы твои года... - вздохнул он.

ПОСЛЕДНИЕ БОИ

В субботу летали немного - погода не благоприятствовала. Облачность снизилась до двухсот - четырехсот метров, видимость не превышала семисот, а временами была и того меньше.

Сделано было лишь два боевых вылета. Один - разведывательный в район населенною пункта Ринов, второй-к месту гибели командира нерпой эскадрильи. После возвращения летчики до конца дня находились в готовности номер один, ожидая в кабинах самолетов команду на взлет.

Дождливая погода всегда плохо отражается на настроении летчиков. Сидя в машинах, они крыли на чем свет стоит всех метеорологов на свете, глядя, как струи дождя бьют по ветровым стеклем и стекают по стенкам кабины. На горизонте не было ни единого просвета. Даже контуры рядом стоящих замаскированных самолетов казались размытыми.

Дождь все усиливался. Под машинами скапливалась вода. Механики прятались от дождя под крылья машин, словно цыплята под наседку. Сгрудившись там на корточках, они коротали время в беседах. Кто постарше - ударились в воспоминания о днях молодости или рассказывали о начале боевого пути полка, тогда еще входившего в состав советских войск. Для молодежи Карловка была уже историей. Но охотнее всего те и другие говорили о будущем; о том, что в скором времени увидят Берлин, в о том, что скоро конец войне, а значит, и возвращение домой.

Все чаще и чаще в таких разговорах произносились женские имена: отрывки из писем, присланных из дому, с удовольствием читались вслух.

Весеннее воскресное утро обещало хорошую погоду. Первыми, как обычно, появились механики. Вслед за ними подошли и летчики. Настроение у всех повысилось, едва только прояснилось небо. От ночного тумана и дождя не осталось и следа, облака плыли на высоте примерно трех тысяч метров, и видимость была не в пример вчерашней. Словом, условия почти идеальные. Еще не взошло солнце, а первые пары самолетов уже катились на взлетные полосы.

Однако после непрерывного дождя летное поле напоминало губку, набухшую водой. Оно было испещрено глубокими колдобинами, наполненными грязной водой. Самолет, катившийся по такому полю, оставлял глубокие следы, которые тотчас же наполнялись грязью. Она липла к ногам и к шасси машин, затрудняя разбег. Хуже того, грязь попадала и в пневматику. Казалось, сама земля не желает отпускать машины в воздух.

В середине дня в облаках появились довольно широкие прогалины. Становясь все шире, они открывали взору новые и новые пятна ослепительно чистой голубизны.

Поломпреи и паре с Красупким возвращались после Bujicia in" прикрытие штурмовиков. На станции Ной-штадт они обнаружили стоящий эшелон. Покачав крыльями, что означало "атакую", Пономарев спикировал. Нацелившись в хвост эшелона, он над самой землей выровнял машину и, промчавшись над поездом, дал очередь по паровозу. Не растерявшись, машинист выпустил немного пара из котла, симулируя попадание и одновременно маскируя эшелон. Однако на такие уловки могли попасться лишь новички. Стреляного же воробья, как известно, на мякине не проведешь. Красуцкого это не остановило. Он поймал паровоз в перекрестие прицела, переждал секунду и затем нажал на спуск. Меткая очередь попала прямо и котел. Их него вырвались клубы пара, закрыв па какое-то время всю станцию. Пономарев в это время сделал второй заход и обстрелял весь эшелон из орудия и пулеметов.

Набрав высоту, Александр удовлетворенно оглянулся, чтобы увидеть результаты своей "работы". Судя по многочисленным очагам пожара, она была неплохой. Прямо перед собой летчик заметил самолет и хотел крикнуть в мегафон; "Мишка, пристраиваюсь к тебе!" - но вовремя вспомнил о необходимости соблюдать тишину в эфире в момент нахождения над вражеской территорией.

Поэтому он прибавил газу и поспешил пристроиться, как и положено, к своему ведущему. Он был педант и всегда старался соблюдать летную дисциплину. Правда, сегодня его обуревала неудержимая радость: после такого продолжительного перерыва они с Мишкой снова вместо в воздухе. И задание выполнили, и эшелон фашистский уничтожили. Ему хотелось как можно быстрей поравняться с Пономаревым.

Но что это? Расстояние между ними нисколько не уменьшается, ведущий, наоборот, все прибавляет и прибавляет ходу, отклоняясь при этом вправо, в сторону ближайшего густого облака. Александр выжал из машины последние силы и почти сравнялся с летящим впереди самолетом. Жестом руки он показал своему ведущему на разбитый паровоз и в то же мгновение застыл от неожиданности. На фюзеляже "ведущего" четко рисовался большой черный крест - знак гитлеровских люфтваффе'!

Теперь фашист уже но пытался оторваться от Красуцкого, напротив - он держался тут же, под боком. Видно, летчик был достаточно хитер и опытен. Александра охватила бессильная ярость, но ему не удалось произвести ни одного маневра, чтобы выйти на позицию, удобную для атаки. Так они и продолжали лететь: крыло в крыло, держась рядышком, словно лучшие друзья на воскресной прогулке. Улучив момент, гитлеровец отвернул и исчез под прикрытием облака.

Красуцкий был в отчаянии. Правильнее сказать, он ненавидел самого себя: упустил такой случаи! Пристроился к вражескому самолету, как к своему! Такого он не мог себе простить. От отличного настроения и следа не осталось.

А что же Пономарев? Выйдя из атаки, он тоже осмотрелся вокруг. С удивлением отметил, что его ведомый куда-то исчез. Но его удивление еще больше возросло, когда он наконец заметил своего напарника, приближающегося к какому-то самолету, похожему на "юнкерс". Черт побери, что же он делает? Почему не заходит фрицу в хвост? И не стреляет...

Теперь уже и Пономареву стало ясно, в чем дело, и он устремился на помощь своему молодому другу.

Однако до того как он успел приблизиться к этой странной паре, фашист внезапно нырнул в облако - и был таков. Сконфуженный Саша приблизился к Пономареву. Они взяли курс на базу.

Но на атом приключения Красуцкого в тот день не кончились. Коварная судьба готовила ему новую неожиданность. Как это обычно бывает весной, вдруг резко изменилась погода. К тому же подкрались сумерки. Расстроенный Красуцкий, несмотря на постоянный контакт с ведущим, то и дело терял его в усиливающейся облачности. Как назло, забарахлил радиокомпас и только сбивал летчика с правильного курса. Вконец подавленный, Александр посадил машину на ближайшем аэродроме в Эберсвальде, который находился в полосе действий 61-й армии, недалеко от линии фронта.

Советские механики быстро исправили неполадку и предложили летчику переночевать у них, но он, несмотря на темноту, решил лететь. Не хотелось числиться в пропавших.

Александр вылетел из Эберсвальде, когда уже совсем стемнело. Трассу полета он наметил по карте вдоль шоссейных дорог и многочисленных в этих краях каналов и рек. Видимость значительно улучшилась. В облаках образовались широкие просветы, через них на землю проглядывал сияющий диск луны. Его серебристый свет отражался в лентах рек и блюдцах озер.

Красуцкий пересек канал, пролетел над Фалькенбергом, Бад-Фрайенвальде, достиг берегов Старого Одера я спокойно направился вдоль реки против ее течения - на юго-восток. Под ним расстилалась погруженная в темноту ночи земля. Внизу проплывали темные, выглядевшие вымершими небольшие города. Они и впрямь были безжизненными: их жители, повинуясь приказу фашистских властей, покинули свои дома, отступив вместе с гитлеровской армией. Там, в западной стороне неба, как и каждую ночь, дрожало багровое зарево. Там был Берлин. Здесь, в районе Одера, было тихо и темно.

В просветах облаков показались многочисленные звезды. Они сопровождали пилота в его одиноком полете до самого Одера, где облака сделались плотнее и вскоре окончательно сомкнулись над его головой. Достигнув Врицена, Александр изменил курс. Лишь миновав Одер, он включил радио, потому что хорошо помнил, что только над своей территорией можно пользоваться связью. Аэродром откликнулся моментально, подтвердив свою готовность принять его.

Красуцкий окончательно успокоился. Исчезло неприятное ощущение одиночества в бездонном воздушном океане. Внизу проплыли Гоздовице и Мешковице. Здесь, за Одером, видимость вновь улучшилась. Бяленги были уже недалеко. На летчика нахлынули воспоминания. Мерцавшие высоко в небе звезды напомнили ему Карловку. Интересно, как там теперь? Что делают друзья, знакомые?

Мысли увели его на несколько лет назад, в довоенное время. Вспомнились улицы родного города, находившегося на востоке Польши, воскресные прогулки, знакомые лица. Каким далеким казалось все это, даже нереальным.

Однако пора возвращаться к действительности. Красуцкий взглянул вниз: вот и Витница, а рядом с ней поблескивает озеро. Конечно, это Мокшицко, а неподалеку и другое озеро - Нарост.

- Ну, наконец-то я дома, - вздохнул он с облегчением, - теперь только бы приземлиться нормально...

Он заложил вираж вправо, как делал это сотни раз на учениях, и, предельно сосредоточившись, пошел на посадку. В это время темноту прорезали лучи прожекторов, осветившие посадочную полосу. Через несколько секунд самолет аккуратно сел па неровной травянистой поверхности аэродрома. Катясь по земле, машина повернула вправо и, замедляя ход, подрулила к месту стоянки самолетов третьей эскадрильи.

- Привет, Сашка! - услышал Красуцкий, едва открыв кабину, знакомый голос Пономарева.

Александр внутренне насторожился, но в голосе друга он не расслышал и тени иронии или рассерженности. Напротив, в нем звучали лишь озабоченность и беспокойство за судьбу товарища.

Летчики обнялись и без слов крепко стиснули друг другу руки.

Начальник штаба положил трубку телефона. Сообщали, что Красуцкий минуту назад успешно приземлился. Баскаков почувствовал облегчение. Этот молодой летчик-истребитель нравился ему. А сообщений о пропаже пилотов и без того хватало. Баскаков взглянул на часы: было около десяти вечера. "Ну, пора и отдохнуть, - подумал он, поднимаясь из-за стола. - Завтра тоже предстоит горячий денек".

Прошел еще один напряженный день. День, каких на войне было много. Полк совершил шестьдесят четыре боевых вылета, из них двадцать два - на сопровождение штурмовиков, налетал свыше семидесяти шести часов. Во время "свободной охоты" были уничтожены железнодорожный состав противника, шесть автомашин, военный склад и около сорока гитлеровцев. Минуло трудовое фронтовое воскресенье, мало чем отличающееся от фронтовых будней.

Утром вместе с горячим завтраком солдаты 1-й пехотной дивизии получили листовки следующего содержания:

"Костюшковцы!

Вам предстоит штурмовать логово фашистского зверя. Большое доверие оказано вам. Являясь вооруженной силой непобедимого парода, вы с гордостью водрузите на развалинах Берлина бело-красное знамя, символ своей страны, которая не погибла и не погибнет никогда!"

В полосе наступления 1-й армии Войска Польского противник оборонялся из последних сил, используя оставшуюся авиацию для бомбардировки наших позиций. Однако на многих участках фронта немецкое сопротивление постепенно угасало.

Окруженный, обреченный Берлин яростно сопротивлялся, не желая капитулировать.

Гитлеру хотелось, чтобы вместе с ним и созданным им "тысячелетним рейхом" погиб и весь немецкий народ. Он считал, что тот, кто жалеет отдать жизнь за "великую Германию", недостоин ее, поэтому бросал в бой остатки своих войск, призвав в армию даже несовершеннолетних и стариков. Однако эти отчаянные попытки Гитлера привели только к ненужным потерям с обеих сторон.

Кольцо окружения вокруг Берлина сжималось. Бои шли уже в черте города. Фронт перемещался все дальше на запад. В связи с этим полк получил приказ перебазироваться на другой аэродром.

В первой половине дня истребители сопровождали штурмовики, вылетавшие на бомбардировку позиций противника в район Креммен, Нойен, вели воздушную разведку в районе Виттшток, Хафельберг и прикрывали с воздуха действия сухопутных войск 1-й армии Войска Польского и 7-го гвардейского кавалерийского корпуса в районе Флатов, Парен.

Сопротивление противника ослабевало. Его самолеты все реже появлялись в воздухе. Не проявлял он активности и на земле. От намерения деблокировать Берлин ударами с трех сторон фашистам пришлось окончательно отказаться.

Во второй половине дня мы перебазировались на другой аэродром. Экипажи в последний раз стартовали из Бяленг.

Базой для первой и второй эскадрилий стал аэродром Лойенберг, а для третьей - аэродром Штейнберг. Это были наспех оборудованные в конце войны немецкие полевые аэродромы. Другими словами, на раскинувшихся вокруг этих деревень пастбищах были обозначены взлетные полосы, и все.

Аэродром Штейнберг, расположенный по соседству с деревней того же названия, находился в лесу, в пятидесяти километрах юго-западнее Бяленг. Перебазировка прошла быстро и четко.

Первомайский праздник был отмечен новыми боевыми заданиями. Дно группы самолетов вылетели на ставшее уже привычным сопровождение штурмовиков и разведку, а третья, под командованием поручника Паршина, в составе четырех "яков" получила задание прикрывать "илы" 6-го полка штурмовой авиации.

Поднялись в воздух и полетели все вместо на запад. На этот раз "илы" должны были атаковать неприятельские цели в районе Фербелин, Фризак. Образовали, как всегда, "карусель" под охраной истребителей. Штурмовики завершили свое дело, "яки" проводили их и, когда те были уже в безопасности, отправились на "свободную охоту".

Пролетая над Хафельборгом, Еремин с Пироговым встретили группу из шести "мессершмиттов". Заметив ее первым, Пирогоп закричал:

- Внимание! Слова, высота тысяча пятьсот, шесть фрицев!

Еремин потянул па себя ручку, самолет взмыл вверх и скрылся в облаках. Примеру Еремина последовал Пирогов. Немцы не заметили их маневра и продолжали лететь своим курсом. Когда Костя вынырнул ид облаков, у него было преимущество в высоте - около семисот метров - и удобная позиция для атаки.

Погодите, сейчас рассчитаемся за все!

Обернулся, ища взглядом Пирогова, но не увидел его и забеспокоился. И действительно, для беспокойства были все основания. Сзади он не имел прикрытия, а перед ним - шесть фашистских самолетов.

Однако на раздумья времени не оставалось. Он рассчитывал застать немцев врасплох. Неприятельские летчики по-прежнему ничего не подозревали, и из этого необходимо было извлечь максимальную выгоду. Еремин решил атаковать шедшую последней в боевом строю пару "мессершмиттов". Но после первой же его очереди они кинулись в разные стороны, словно их сдуло порывом ветра.

В это время из облаков выскочил самолет Пирогова. Он ринулся в атаку на другую пару фашистских самолетов, но те тоже предпочли удрать. Еремин, увидев краешком глаза атаку Пирогова, устремился к оставшейся паре, летящей первой в боевом строю. Он дал две очереди, однако противник, который начал, по-видимому, с должным уважением относиться к нашим истребителям, поспешно покинул поле боя.

Противник спасся бегством, и это лишило наших летчиков возможности одержать победу в этом воздушном бою. Но тем не менее им удалось рассеять группу неприятельских самолетов и не позволить врагу выполнить поставленную перед ним задачу. Еремин и Пирогов, довольные, возвращались на аэродром.

Вскоре после этого наш полк был снова переброшен на новое место, на этот раз ни аэродром Ейхштадт, где уже находились штаб 3-й дивизии и соседний 10-й полк.

Аэродром был расположен в пятидесяти километрах западнее предыдущего, вблизи дороги, ведущей из Берлина в Креммен. Таким образом, мы совершили очередной пятидесятикилометровый бросок на запад вслед за наступающим фронтом.

2 мая Берлин капитулировал. Однако это, разумеется, не означало конца войны, хотя теперь он был уже близок. Весь полк жил в приподнятом настроении. Каждый чувствовал, что победа близка.

Военные действия со стороны противника почти прекратились. Держалась лини, оборона на восточном фронте, чтобы войска западных союзников могли занять как можно большую территорию страны. Паша разведка доносила о массовой сдаче гитлеровских гарнизонов англоамериканским войскам на западном фронте.

Авиация противника еще более ослабила свою Деятельность. Фашистские самолеты появлялись довольно редко и, как только их обнаруживали, предусмотрительно удалялись, не принимая боя. Их пилоты не хотели рисковать, Теперь это были уже не кичливые покорители мира, а пытающиеся любой ценой спасти свою жизнь деморализованные солдаты разбитой, держащейся из последних сил армии.

Итак, Берлин капитулировал, но война продолжалась. Наши истребители один за другим взлетали с аэродрома в Ейхштадте для сопровождения штурмовиков и на разведку.

Близился полдень, когда офицер разведки полка майор Гуляев получил важное донесение. Разведка обнаружила большое скопление гитлеровских войск, пытавшихся переправиться на западный берег Хафеля, а затем Эльбы, вероятнее всего с целью сдаться западным союзникам. Майор Полушкин принял решение немедленно выслать две пары истребителей для более детальной разведки обстановки на переправах.

Пономарев с Красуцким дежурили в кабинах своих самолетов, готовые к старту. Вдруг в наушниках послышался голос руководителя полетов:

- Дежурная пара Пономарев - Красуцкий! На старт! Взревели моторы. Механики отбежали от самолетов. Размахивая руками, они подавали сигналы летчикам. Подпрыгивая на травяном поле, самолеты покатились на старт.

- Курс - двести семьдесят, высота - триста! Произвести разведку переправ на Эльбе в районе Хафель-берга! - догнал ик па старте голос руководителя полетов.

- Понял! - ответил Пономарев. За ним, словно эхо, повторил то же самое Красуцкий.

Они энергично задвинули "фонари" кабины. Прибавили газ, и машины, ускоряя бог, оторвались от земли. Метеорологические условия были по-прежнему неблагоприятными, а точнее - просто скверными. Над реками и озерами стлался густой туман. Облака висели над землей па высоте трехсот- четырехсот метров. Пришлось лететь под клубящимся серым потолком. Достигли Хафеля и направились вдоль реки вниз по течению, в сторону Хафельберга. Низко стелющиеся облака и туман заставили летчиков опуститься еще ниже. Альтиметры показывали сто метров.

Неподалеку от Хафельберга Миша заметил неприятельский разведывательный самолет ("физелер").0н кружил на небольшой высоте в развилке Хафеля и Эльбы, корректируя переправу гитлеровских войск на запад. Моторизованные и пехотные колонны быстро переправлялись на другой берег реки, чтобы сдаться в плен американцам.

Пономарев доложил по радио обстановку и решил атаковать немецкий разведывательный самолет, чтобы тем самым дезорганизовать переправу. Он сделал вираж влево и набрал высоту, чтобы занять удобную позицию для атаки. Однако неприятельский летчик заметил грозящую ему опасность, а может, его предупредили о ней с земли по радио. Он попытался скрыться в облаках, но пара "яков", предвидя это, отрезала ему дорогу.

Миша первым ринулся в атаку. С небольшого расстояния он дал очередь по немецкому самолету. Тот не загорелся, но начал снижаться. За Пономаревым словно тень следовал Красуцкий. Он поймал "физелер" л сетку прицела, внес поправку, нажал на гашетку и выпустил длинную очередь.

- За капитана Грудзелишвили! - сказал он самому себе.

Гитлеровскую машину сильно качнуло, видно, летчик потерял управление машиной, а затем самолет беспомощно рухнул вниз. Тем временем Миша, сделав круг, намеревался вновь атаковать цель. Однако в этом не было уже никакой необходимости - немецкий самолет врезался в землю на юго-восточной окраине города.

Небо вокруг них закипело от разрывов снарядов. Это заговорила зенитная артиллерия противника, которая до этого молчала, опасаясь сбить собственный самолет. Пономарев с Красуцким попали в переплет. В эту минуту Миша вспомнил, что в аналогичной ситуации погиб Сла-век Скибина.

Умело маневрируя, им удалось наконец вырваться из огневого кольца целыми и невредимыми и снова приступить к выполнению своего боевого задания - патрулированию района южнее Хафельберга. Спустя некоторое время в наушниках Пономарева послышался голос Александра:

- Миша! Слева цель, над рекой!

Почти касаясь зеркальной глади реки, над Эльбой в противоположном направлении летел другой немецкий разведывательный самолет.

Гитлеровец, по всей вероятности, тоже заметил их. Пономарев начал уже атаку, когда "физелер" свернул вдруг вправо, оторвался от реки и, крадучись, над самой землей устремился в сторону леса. Видимо, ему не хотелось разделить участь своего предшественника, и потому он даже не пытался найти спасение в облаках. Судя по всему, он рассчитывал обнаружить какую-нибудь полянку и приземлиться на ней.

Но Миша уже кинулся за ним следом. Он зашел ему в хвост и начал с небольшого расстояния посылать очередь за очередью по самолету противника. Немец продолжал уходить. Летящий с большой скоростью Пономарев пронесся над ним и извился вверх, чтобы повторить атаку. Тем временем за фашиста взялся Красуцкий. Он сделал выводы по неудачной атаки ведущего. Настигнув самолет противники, он снизил скорость, чтобы подольше держать oro n рамко прицела.

Однако неприятельский летчик тоже оказался не лыком шит. Он сбросил скорость до минимальной и попытался любой ценой дотянуть до спасительной поляны, чтобы как можно скорее приземлиться.

Александр от волнения затаил дыхание. Он на минуту задержал в сетке прицела силуэт самолета и уверенно нажал на гашетку. Затарахтела пушка, завизжали пулеметы. Пули прошли чуть правее, рядом с крылом самолета.

Тем временем "физелер" опустился на высоту около двадцати метров. Следом за ним летел Красуцкий, стараясь не обгонять противника. Он внес поправку, целясь чуть левее и назад, и снова дал очередь. На этот раз пули попали точно в цель. "Физелер" подымил и вспыхнул. Левым крылом он зацепил за одинокое дерево, перевернулся и беспомощно рухнул па землю. Воздух содрогнулся от взрыва, вверх взметнулся светлый столб огня.

"А это за Скибину!" - с удовлетворением подумал Красуцкий.

В этот момент он чувствовал огромную радость и облегчение. Как завороженный смотрел он, как горит второй за этот день фашистский самолет. Однако минутная невнимательность могла ему дорого стоить. Когда он опомнился, то увидел, что летит над самой землей. Возле левого крыла промелькнул какой-то куст или небольшое деревце. Он потянул ручку управления на себя. Самолет взмыл вверх. Мгновенная реакция спасла летчика от неминуемой катастрофы.

Александр почувствовал, как пот стекает за воротник, струится по спине и щекочет между лопатками. Он выровнял машину и начал набирать высоту.

Пономарев ждал наверху, готовый в случае неудачи товарища атаковать немца. Он описывал небольшие круги и наблюдал за обстановкой. Его охватила тревога, когда он заметил, что его друг оказался из-за невнимательности в невыгодном положении. Но он не окликнул его по радио, боясь, как бы тот по сделал какого-нибудь ненужного движения, которое могло только усугубить дело. Да и теперь, когда опасность уже миновала, он ничего не сказал ему, не хотел омрачать упреками его радости по поводу одержанной победы в воздушном бою. Ведомый присоединился к ведущему, и они, изменив курс, полетели вниз но течению реки. Над Зеехаузеном они повернули на 90 градусов, направляясь в сторону Берлина.

На аэродром возвращались в отличном настроении, радостные и возбужденные. Особенно доволен был Красуцкий. И ничего удивительного, ведь в течение одного дня он одержал две победы в воздушном бою! Сбил два неприятельских самолета и благодаря этому вошел в число ведущих боевых летчиков полка.

Линию фронта пересекли в районе Ратепова и, снова изменив курс, направились прямо на Ейхштадт. Вдруг Пономарев забеспокоился, почувствовав, что в кабине становится жарко. Взглянул на приборную доску. Мотор нагрелся выше допустимой нормы...

- Саша! У меня мотор перегрелся! Садимся на ближайшем аэродроме!

- Понял! - коротко ответил Красуцкий. С удвоенным вниманием начали искать аэродром и наконец увидели его справа по борту, чуть в стороне от курса. Пономарев сделал вираж, его примеру последовал ведомый. Это был большой аэродром с прекрасной бетонной взлетной полосой, видной издалека. Он был расположен в окрестностях Шпандау.

Аккуратно посадили самолеты на взлетную дорожку, называемую в обиходе бетонкой.

- Да, бетон - это не пастбище,- с удовлетворением заметил Пономарев.

На аэродроме стояла подозрительная тишина. Он словно вымер, и это показалось странным летчикам.

"Неужели мы опять захватили немецкий аэродром?- вспомнил Александр недавний случай. - Нет, не может быть. Мы же перелетели линию фронта..."

Тут он увидел несколько самолетов с красными звездами, стоящих невдалеке от взлетной дорожки, и успокоился. Они направили машины в ту сторону, но на полпути их догнал на газике советский офицер. Оп размахивал руками, показывая на восток и вверх:

- Немедленно взлетайте! Освободите взлетную полосу! Взлетайте, говорят вам!

- Не можем! - отрицательно покачал головой Пономарев. - У меня повреждена машина.

Они свернули с взлетной полосы. Миша выскочил из кабины и внимательно осмотрел мотор. Обнаружил несколько небольших пробоин. Радиатор оказался пустым. Александр подослал цистерну с водой. Пока заливали воду в радиатор, летчики узнали причину такой нервозной обстановки на аэродроме. Оказалось, что после капитуляции Берлина значительная группа немецких солдат, главным образом из частей СС, сумела вырваться из города. Это был разный сброд, пытавшийся прорваться через линию, фронта на запад. Известие об этом было неожиданным, а аэродром охранялся лишь небольшими силами обслуживающего персонала. Обстановка вскоре прояснилась. Гитлеровцы наткнулись по пути на советскую танковую часть и были разбиты. Однако боевая тревога на аэродроме не была отменена.

- Ремонтировать радиатор здесь не будем, - решил Пономарев.- Пробоина небольшая, вода вся не вытечет. Долетим до своих, и там пиши механики залатают дырки.

Александр кивнул головой. Спустя несколько минут они приземлились на аэродроме и Ейхштадте.

Миша передал самолет в заботливые руки механиков, а затем явился к командиру полка. Майор Полушкип находился на командном пункте, откуда руководил полетами.

- Товарищ майор, задание выполнено! Переправа обнаружена. Во время разведки сбиты два самолета противника. У моей машины пробит радиатор, пришлось произвести вынужденную посадку... - Пономарев умолк, что-бы перевести дыхание, и закончил явно не по уставу: - А Красуцкий - замечательный летчик. Он заслуживает поощрения - за двух фрицев!

Полушкин обнял летчика:

- Молодцы! Отлично сработали! Двух сбили, говоришь? Молодцы! Вас только на разведку посылать!

Возбужденные и довольные, возвращались они к стоянке самолетов. Известие о двух победах в воздухе молниеносно облетело полк. Каждую минуту к ним подходил кто-нибудь из товарищей, поздравлял, обнимал, хлопал по спине. Они смущенно принимали эти поздравления, гордые и счастливые тем, что им удалось проявить себя в бою. Они были героями дня.

Вечером па квартире Красупкого торжественно отмечали успех молодого летчика. Однако, к сожалению, веселая товарищеская встреча не могла продолжаться слишком долго. Воина еще шла, и всех ждали боевые дела.

КОНЕЦ ВОЙНЫ

Боевых вылетов становилось все меньше, в основном летали на разведку. 3 мая наш полк совершил только двадцать вылетов и налетал около четырнадцати часов. По сравнению с предыдущими днями мы чувствовали себя безработными...

На выполнение очередного задания вылетело всего несколько пар самолетов. Часть летчиков несла дежурство на аэродроме в боевой готовности помер один, остальные были направлены на усиление наземной обороны аэродрома. Дело в том, что по окрестным лесам бродили еще группы гитлеровцев, которые вырвались из Берлина и пытались пробиться на запад. Они нападали на воинские обозы, а также на небольшие подразделения войск и одиночных солдпт. Поэтому необходимо было соблюдать бдительность и обеспечить надлежащую охрану. За последние два-три дпя охрана аэродрома взяла в плен и разоружила несколько фашистских групп численностью свыше десяти человек каждая.

Капитан Бородасвский и лейтенант Владислав Рак-шин возвращались с задания. В районе местечка Крамерул они обнаружили колонну гитлеровских автомашин. Бородаевский скомандовал:

- Атакуем вдвоем, я - первый!

- Понял!

Капитан поймал в прицел головную машину и открыл огонь. Он прекратил стрелять, лишь когда три автомобиля охватили языки пламени, и направил свой самолет вверх, чтобы дать возможность ведомому провести атаку. Возле хвоста своего самолета on вдруг заметил веер трассирующих пуль и удивился - ведь сзади должен находиться Ракшин, чтобы прикрывать его но время атаки. Неужели Владек сбит? Не может быть! Ведь только что оп разговаривал с ним по радио...

Подгоняемый новой очередью, Бородаевский рванул машину вверх. "Да, влип, черт побери!" - подумал он. Обернулся, ожидая увидеть на хвосте неприятельский самолет. Однако сзади, чуть ли не впритык к его машине, летел Ракшин, ведя огонь из пушки и пулеметов. Трассирующие пули проносились рядом с самолетом Василия, преграждая путь гитлеровским машинам.

Теперь Бородаевскому все стало ясно. Он выругался в сердцах и бросил ведомому:

- Владек, держи дистанцию!

Они повторили атаку, и капитан снова почувствовал себя в роли мишени. Это ему решительно надоело.

- Ракшин, прекрати атаку! Следуй за мной, курс на аэродром!

Владек послушно последовал за ведущим. Внизу догорали три немецкие автомашины.

Летчиком-истребителем Ракшин стал сравнительно недавно. До этого он летал только на По-2, скорость которых втрое меньше, чем у "яков". В индивидуальных полетах он зарекомендовал себя неплохо, однако в групповых летать с ним было нелегко. Он часто забывал, что "як" - это не "кукурузник" и что этот самолет моментально реагирует на малейшее движение ручки. Поэтому он нередко "выпадал" из боевого строя, терялся, описывал чересчур большие круги при разворотах или слишком торопился во время атак на наземные цели, повисая иногда буквально на хвосте у ведущего. Так получилось и на этот раз, с той лишь разницей, что Бородаевскому, в отличие от других, еще больше не повезло. До этого Ракшин еще не обстрелял никого из своих товарищей. Василий оказался первым, кому довелось испытать это на себе.

Возвратившись на аэродром, капитан собрал всю эскадрилью. Он просто кипел от злости.

- В интересах нашей безопасности, - заявил командир эскадрильи,-я решил отстранить поручника Ракшина от боевых полетов вплоть до особого распоряжения.

У Владека вытянулось лицо. Такого решения летчик явно не ожидал. Он начал оправдываться, но остальные поддержали Бородаевского. И ничего удивительного, никому не хотелось, чтобы его сбил собственный ведомый! Ракшина перевели в группу наземной обороны аэродрома. Решение командира было строгим, но справедливым.

Напряженная атмосфера, вызванная полетами, начала постепенно спадать. На аэродроме установилось относительное спокойствие. Обязанности летчиков сводились преимущественно к боевым дежурствам. Все чаще вместо боевой готовности номер один они несли дежурство в боевой готовности номер два: можно было вылезти из кабины, размяться, прогуляться вблизи самолета, поболтать с товарищами из соседней дежурной пары или с сидящими возле машин механиками.

Летчики с удовольствием подставляли свои лица теплым лучам майского солнца. В воздухе стояла тишина, изредка откуда-то издалека доносились эхо артиллерийских дуэлей, треск пулеметных и автоматных очередей и одиночные винтовочные выстрелы - последние аккорды военной симфонии. Подразделение наземной обороны аэродрома продолжало вылавливать блуждающие в окрестных лесах разрозненные группы или отдельных гитлеровцев. Грязные, оборванные, заросшие и изнуренные, они теперь представляли собой жалкую карикатуру на некогда кичливых сверхчеловеков, завоевателей и покорителей огромных территорий Европы. Теперь их вид вызывал скорее презрение, чем ненависть. Перепуганные, с выражением собачьей покорности в глазах, неуверенные в своей дальнейшей судьбе, они молча, опустив голову, шагали под конвоем к сборным пунктам военнопленных.

Разумеется, попадались среди них и такие, которые радовались, что война для них закончилась, что исчезла угроза смерти. Они пережили эту страшную войну и остались живы, а плен ведь не будет длиться вечно... Однако и эти старались не проявлять своей радости.

Появление немецких пленных в расположении полка вызывало оживленные комментарии и дискуссии летчиков.

- Я бы не стал с ними церемониться, а без всякого суда поставил бы всех к стопке... - медленно цеди слова, с нескрываемой ненавистью в голосе заявил пожилой сержант-механик.

- Нельзя. Конвенция запрещают. Это же пленные.

- Это бандиты, а не пленные! - упорствовал тот. - А что они с нашими вытворяли? Плевать они хотели на эту твою конвенцию! Сколько наших уморили голодом, уничтожили в лагерях! Мой брат в самом начало мойвы попал в плен и пропал без вести.

- Это же делали фашисты, гестаповцы, эсэсовцы!

- Для меня они все одинаковы! Откуда ты знаешь, а может, и среди них, - показал он на проходящую мимо группу пленных, - скрываются гестаповцы. Откуда ты знаешь, кто из них орудовал у нас в сорок первом, сорок втором, сорок третьем... Теперь ни один из них добровольно не признается и не расскажет о себе. А тогда они считали себя властелинами жизни и смерти, могли безнаказанно творить что хотели, и даже получали за это повышение по службе и боевые награды!

- А я бы отправил их всех на самые тяжелые работы. Минировали наши поля и города - пусть разминируют. Разрушили Сталинград, Курск, Орел и многие другие города - пусть восстановят,- излагал свою точку зрения молодой лейтенант Журбенко.

- Всех в плен все равно не возьмешь. Значит, часть немцев придется отпустить. Главное, чтобы освободили самых честных и порядочных...

- А как ты узнаешь? Ведь на лбу ни у кого не написано, хороший он или плохой.

- У всех эсэсовцев вытатуирован под мышкой особый знак, - включился в разговор внимательно прислушивающийся к разговору майор Волков. - По этому знаку их можно легко отличить. Эсэсовцы, гестаповцы, офицеры будут прежде всего изолированы от всех остальных. Военные преступники предстанут перед судом и получат заслуженное наказание, а международных преступников будет судить международный суд из представителей объединенных наций. Простых солдат придется, очевидно, распустить по домам...

- А если среди них скрываются военные преступники?

- Не беспокойся, никуда они не денутся. Сообщники же их и выдадут. Конечно, может, не всех разыщем. Ну что поделаешь. Нельзя допустить, чтобы из-за одного виновного гибли сотни невиновных.

- Распустим их по домам, а они начнут готовиться к войне...

- Вряд ли. Постараемся искоренить фашизм и дать возможность возродиться в Германии прогрессивным, демократическим силам.

- А есть ли они вообще там?

- Когда-то в Германии было сильное рабочее движение, но Гитлер его разгромил. Были настоящие коммунисты, например Эрнст Тельман. Фашисты бросили их в лагеря и тюрьмы. Мы откроем двери этих тюрем и выпустим заключенных на свободу.

Дискуссия была в самом разгаре, когда со стороны командного пункта появился связной.

- Тревога! Боевая готовность номер один! Через минуту старт!

Летчики разбежались, словно потревоженная стайка воробьев, в которую кто-то неожиданно бросил камень. Быстро залезали в кабины своих машин, пристегивали ремни, включали радиосвязь с руководителем полетов. Ожидая приказа стартовать, думали о последних словах майора Волкова.

Вскоре стало известно, что советские войска вышли к Эльбе и 25 апреля встретились с частями 1-й американской армии. Противник уже не оказывал организованного сопротивления.

Возобновились дежурства на аэродроме, чаще в боевой готовности номер два. Сомнения и колебания находили выход в довольно частых и горячих дискуссиях. Как сложится их дальнейшая судьба, никто не мог предугадать. Насколько она будет соответствовать тому, о чем мечтали на протяжении нескольких фронтовых лет?

Капитан Симонов немного сдвинул фонарь кабины. Он дежурил в боевой готовности номер один вместе с летчиком второй эскадрильи. Сам напросился па это дежурство. Надеялся, что ему, может быть, удастся вылететь еще раз на боевое задание, снова поймать в сетку прицела силуэт неприятельского самолета или хотя бы какую-нибудь наземную цель. Он не успел еще свести счеты с фашистами и чувствовал лютую ненависть к том, кто отнял у него все.

В кабину ворвался теплый ласковый ветерок. Симонов закрыл глада и подставил ему лицо. Война подходила к концу. А дальше что? Он летал, громил врага, уничтожал его боевую технику, учил молодых боевому летному искусству. А теперь? Возвращаться некуда. Нет ни дома, ни семьи. Остаться в полку? Но ведь лучшие друзья - старые фронтовые товарищи вернутся домой. В полку останется самое большее несколько человек. Впрочем, вскоре ему все равно придется уйти. Приедут другие ребята, поляки. Их будут обучать молодые летчики, такие, как Красуцкий, которые уже набрались опыта и знаний, приобрели боевую закалку и могут сами учить других.

Они примут от ветеранов эстафету, будут воспитывать молодых, возглавят 11-й польский авиационный полк. Советские инструкторы будут уже не нужны и вернутся к себе домой. Это естественно. Когда лучше уйти - теперь или позже? И куда? Сумеет ли он сработаться с новыми людьми, когда не будет Бородаевского, Волкова, Матвеева, Шевченко и многих других?

Летать только для того, чтобы учить молодых? Это, конечно, благородная задача. Но теперь он никогда больше не сможет настигнуть противника, не почувствует радостного трепета, когда объятая пламенем вражеская машина падает камнем на землю. Тогда уж лучше не летать...

А может, все же остаться пока в полку? Ведь есть же [iiininiu, .шслуш ч опыт. Но "идолго ли? Ведь столько вокруг молодых, здоровых, крепких людей. А летчик без гюги хорош только на войне, где дорог каждый человек и каждый самолет. После войны уже не будешь нужен.

А приказа на взлет все нет и нет. Симонов беспокойно ерзал, не в силах избавиться от невеселых мыслей.

Его раздумия прервал треск в наушниках. Летчик моментально сосредоточился, тело его напряглось. Сквозь шорох и треск донесся голос руководителя полетов:

- Отбой! Второй эскадрильи перейти в боевую готовность номер два.

Симонов весь как-то обмяк, услышав это. Сосредоточенность уступила место разочарованию. Опять не повезло... Симонов отодвинул до упора "фонарь" кабины, отстегнул ремни и, неуклюже волоча ногу, вылез из кабины. Он почувствовал страшную усталость.

Воздушная разведка каждый раз приносила радостные вести о выходе все новых и новых польских и советских частей к Эльбе. Летчики все чаще встречали в воздухе "мустанги" союзников. Дружески покачав друг другу крыльями, расходились каждый в свою сторону. Возвращались на аэродром, садились и, если не было дежурств, отдыхали.

Все чаще приходили письма из дому, от друзей и знакомых. "Старички" вслух мечтали о своем возвращении домой, о том, как начнут новую мирную жизнь. Молодые вспоминали Карловку, Кутно и оставшихся там девчат. Пономарев и Красуцкий, одержавшие победу в последнем воздушном бою полка, были по-прежнему героями дня.

Механики не отходили от самолетов, готовя их к вылету. Суровая фронтовая жизнь изрядно потрепала их машины, от прежнего вида не осталось и следа. Под свежими пятнами новой краски угадывались многочисленные пробоины, покрывавшие тело самолета. Эти пробоины, вмятины и царапины свидетельствовали о славных боевых делах и фронтовых заслугах прославленных "яков". И хотя от солнца, дождя и снега краска заметно потускнела, бело-красные шашечки и красные звезды отчетливо выделялись на самолетах.

Начиная с 7 мая в полку ни о чем больше не говорили, как только о возвращении на родину. Капитуляции гитлеровской Германии и прекращения военных действий ждали со дня на день. Вечером командир корпуса приказал полкам приготовиться к смене аэродромов. В эту ночь почти никто не спал.

8 мая на аэродроме собрался весь личный состав полка. Последнее построение в Ейхштадто проходило в особенно торжественной обстановке. Майор Волков зачитал сообщение о капитуляции Германии. Радости собравшихся не было предела. Даже у закаленных в боях солдат на глазах появились слезы. Все поздравляли друг друга, обнимались, целовались. Наконец первый радостный порыв прошел, и майор Волков смог говорить дальше. Однако слушали его не очень внимательно. Все спешили обменяться впечатлениями, помечтать вслух. И только когда заместитель командира полка предложил почтить минутой молчания память погибших в борьбе с фашизмом, на аэродроме воцарилась мертвая тишина.

Начальник штаба полка подполковник Баскаков рассказал о подготовке к перелету в Кутно. Маршрут летчики отлично знали и теперь старались запомнить точные сроки для каждой группы и их состав. В ту минуту это было для них самым главным.

СНОВА НА ПОЛЬСКОЙ ЗЕМЛЕ *

Наступающий день был 9 мая. Эту дату стали отмечать во многих странах как День Победы, однако тогда он был обычным будничным днем. С самого утра началась подготовка к перелету "к себе домой", в Кутно.

Капитан Бородаевский стоял, окруженный летчиками и механиками своей эскадрильи. На лицах летчиков была написана радость. Со всех сторон сыпались шутки и прибаутки.

- А вы знаете, кто больше всех переживает, что мы возвращаемся в Кутно? - спросил вдруг Еремин.

- Думаю, что никто, но всяком случае - не я! - воскликнул штурман эскадрильи лейтенант Зимаков.

- Не встречал таких, - добавил Владек Ракшин.

- А я встречал, - забавно склонив набок голову, сказал Еремин.

- Интересно, кто это? - В голосе Ракшина сквозила ирония.

- Да ты сам1

Застигнутый врасплох, Владек беспомощно заморгал, а летчики дружно рассмеялись.

- Шутишь! Я?

- Да, именно ты.

- Интересно, почему же?

- Потому что мы возвращаемся в Кутно, а ты остаешься здесь.

- Что ты городишь чушь!

- Вот увидишь. Убедишься.

- Послушайте, послушайте! - закричал Зимаков. - А Еремин-то наш, как гадалка, предсказывает Ракшину судьбу...

- Это не предсказания, это факт, - Костя пытался придать своему голосу серьезность.

- А почему, собственно говоря, я должен остаться здесь?

- Потому что я что-то не припоминаю, чтобы командир эскадрильи отменил приказ об отстранении тебя от полетов...

- На этот раз предчувствие тебя обмануло. Со вчерашнего дня мне разрешено летать!

Все снова рассмеялись и взглянули на Бородаевского. Капитан утвердительно кивнул головой.

- Ну, хватит веселиться! По машинам! Через несколько минут старт,- напомнил командир эскадрильи.

Все побежали к стоявшим в ряд самолетам. Рассаживались по машинам с каким-то новым, до сих пор не известным им чувством. Вместо привычного нервного напряжения, испытываемого во время боевых полетов, они чувствовали спокойствие и облегчение, как было еще во Времена учебы. Запускали по очереди моторы и, получив разрешение руководителя полетов, выруливали на старт. Летели той же трассой, которой сравнительно недавно ааиравлялись на фронт, только в противоположном направлении.

В течение двух дней весь полк перебазировался в Кутно. С 12 мая возобновились боевые дежурства. В этот день на центральной площади жители города торжественно встречали летчиков. После обеда публика снова заполнила городской клуб, а вечером в расположении полка состоялись концерт и танцы. Хорошее настроение омрачали только воспоминания о погибших товарищах.

Однако жизнь постепенно отодвигала па второй план фронтовые воспоминания. Все чащо разговоры касались предстоящей демобилизации. Наконец в середине мая поступил долгожданный приказ, подписанный верховным главнокомандующим Войска Польского маршалом Миха-лом Роля-Жимерским. В соответствии с этим приказом в запас увольнялись в первую очередь бойцы старших возрастов из технической службы и батальонов аэродромного обслуживания.

Затем, в конце года, должны были быть частично демобилизованы и отозваны в Советский Союз советские офицеры-летчики. Это должно было произойти лишь после того, как в полк прибудут и освоятся с новыми задачами и обязанностями польские летчики. Однако все дискуссии на эту тему прекратились, когда нагрянуло неожиданное известие о том, что командование корпуса собирается провести инспекцию.

В кабинете майора Подушкина состоялось экстренное совещание.

- О том, что нас будет инспектировать командование корпуса, вое уже знают, - начал командир полка. - Однако не всем известен срок. Могу сказать вам; что комиссия прибудет через несколько дней. Инспекция должна начаться двадцать пятого мая.

Установилось молчание. Участники совещания растерянно переглянулись, но уже через минуту вновь обрели дар речи.

- Не может быть! - воскликнул майор Гуляев. - Так скоро?

- Мне и в голову не приходило, что спустя всего несколько дней после окончания войны придется сдавать экзамены и будут выставлять оценки, как в школе, - поддержал его капитан Шевченко.

Начальник штаба понимающе улыбнулся.

- Эх, друзья, - заявил он,- вижу, что вы все еще живете прошлым. А надо как можно скорее приспосабливаться к новым условиям...

- Так сразу? - заметил Гуляев.

- Почти сразу, - поправил его майор Волков. - До сих пор нас экзаменовали наши враги.. Выполнил, допустим, боевое задание, одержал победу в воздушном бою, поразил цель во время "свободной охоты", значит, ты хороший летчик, значит, знаешь технику и умеешь пользоваться ею. А теперь?

- А что теперь? - переспросил Шевченко. - Неужели все так изменилось?

- Да нет, в принципе ничего не изменилось. Техническая служба должна, как и раньше, готовить машины к вылету, штабные работники - заниматься своими делами, а летчики - совершенствовать свое мастерство. С той лишь разницей, что теперь нас будет экзаменовать вышестоящее начальство.

- Лишь бы не так часто! - вырвалось у капитана Бородаевского.

- Я тоже не сторонник частых инспекций, - вмешался майор Полушкин,- но что поделаешь, к сожалению, это от нас не зависит. Поэтому с завтрашнего дня надо браться за работу, чтобы потом не было стыдно. На следующей неделе надо выделить три дня для теоретических занятий, два - для летной практики и один - для изучения техники. Более подробную программу занятий вам изложит начальник штаба.

Участники совещания склонились над блокнотами. Неделя напряженной учебы пролетела очень быстро. А затем командир корпуса генерал Агальцов провел инспекцию. Он остался доволен ее результатами, о чем сообщил на совещании всего личного состава. Со словами благодарности и признательности обратился к летчикам заместитель командира корпуса полковник Дубрович. Затем состоялись проводы первой группы демобилизованных, в которую вошел прежний начальник штаба полка подполковник Семен Баскаков.

В субботу вечером ярко засветились окна клуба. На этот раз летчики прощались не только со своими товарищами по оружию, они прощались также с Кутно и его жителями. Полк снова получил приказ сменить место базирования и на следующей неделе должен был перебраться на полевой аэродром.

На новом месте жизнь шла прежним чередом: возобновились боевые дежурства, началась прерванная учеба.

2 сентября, в годовщину трагических событий 1939 года, должен был состояться большой воздушный парад с участием представителей всех авиационных полков. Каждый летчик горел желанием участвовать в нем, каждый механик считал для себя делом чести, чтобы именно его машина была представлена на наряде. Дни были наполнены теоретическими занятиями и полетами, вечера - спорами, у кого больше шансов принять участие в параде. Летчики соревновались за звание лучшего в звене, звенья - за звание лучшего звена эскадрильи, а эскадрильи - за первое место в полку.

Однажды Красуцкий возвращался с Добжиньским с аэродрома домой.

- Не могу дождаться, когда объявят состав эскадрильи, которая примет участие в параде,- вздохнул Добжиньский.

Александр промолчал.

- Слышишь?- переспросил тот его.

- Слышу.

- Ну и что ты на это скажешь? Разве тебе не интересно знать?

- Интересно, - улыбнулся Красуцкий. - Ну и что из этого?

- Не понимаю. Улыбаешься и ничего не говоришь.

- Видишь ли, я вспомнил случай, который произошел со мной весколько месяцев назад. Тогда я был таким же нетерпеливым, как ты.

- Так какой же случай?

- Мы ждали отправки на фронт, но нас дважды задержали. Один раз - еще на территории Советского Союза, чтобы мы перегнали самолеты, а другой раз - в Кутно. Ты этого не знаешь, поскольку пришел к нам недавно, а я помню, как злился тогда и выходил из себя. А теперь могу тебе сказать: поживем - увидим!

Добжиньский пробормотал что-то себе под нос.

- Что ты сказал?

- Ничего. Только мне очень хочется принять участие в параде.

- А ты думаешь, мне не хочется?! - воскликнул Кра-супкий. - Но ты же знаешь, от чего это зависит.

- Да, - буркнул Добжиньский. - Пошли ужинать!

ПРОЩАНИЕ С ДРУЗЬЯМИ *

Миновали волнения, связанные с июльскими показательными полетами над Гданьском и сентябрьским воздушным парадом над Мокотувским полем в Варшаве. В этих полетах участвовали летчики 11-го полка. Это были их первые послевоенные полеты. За участие в показательных полетах над Гданьском полк получил письменную благодарность от командования.

Специальным приказом, изданном по случаю Дня авиации, верховный главнокомандующий Войска Польского присвоил 3-й истребительной дивизии почетное наименование Бранденбургской и наградил ее Крестом Грюнваль-да III степени за заслуги в боях в период второй мировой войны.

Прошло всего несколько месяцев, как закончились военные действия. В конце сентября полк получил очередной приказ о демобилизации и смене аэродрома. На этот раз предстояло перебазироваться в Краков.

Наступила золотая осень. Над полевым аэродромом кружились паутинки бабьего лета.

- Интересно, - обратился однажды Александр к командиру третьей эскадрильи, - успеем ли перебазироваться на новый аэродром до наступления дождей? А то уже надоело взлетать с раскисшей взлетной полосы полевых аэродромов. Ты представляешь, что здесь будет твориться, когда начнутся дожди...

- Мне кажется, ждать осталось недолго. Во-первых, не можем же мы здесь зимовать. А во-вторых,,, - Василий прищурил левый глаз и умолк.

- Что во-вторых?

- А во-вторых, я кое-что слышал.

- От кого?

- Вчера, на совещании командиров эскадрилий, от Полушкина.

- Ну и что ты слышал?

- Что уже заказан железнодорожный состав и со дня на день должны начать подавать вагоны.

- И ты только теперь говоришь об этом? - Красуц-кий не скрывал своего недоумения.

- Вчера не было времени. Вот соберемся сегодня, и все расскажу. Оповести остальных ребят. Сбор эскадрильи через полчаса. Поговорим о предстоящих задачах. Кстати, пора уже подумать и о расставании.

Александр удивленно взглянул на Бородаевского;

- О каком еще расставании?

- Ты что, не догадываешься? О нашем!

- Нашем?

- У тебя такое выражение лица, будто ты не слышал приказа о демобилизации. Да, наступила пора прощаться, возвращаться к себе домой.

- Но на тебя же этот приказ пока не распространяется, - едва не крикнул Красуцкий. Теперь уже Василий удивился:

- Неужели это для тебя такая неожиданность? Молодой летчик молча кивнул головой. Да, правда. Сообщение застало его врасплох. Разумеется, он знал, что когда-то наступит тот день и советские летчики покинут полк, но не ожидал, что это произойдет так быстро, что в числе одной из первых групп окажется и командир его эскадрильи.

- Вас становится все больше,- продолжал капитан.- Через несколько недель в полк прибудут новые летчики. Вас назначат командирами звеньев и эскадрилий. И мы уже будем не нужны. Мы выполнили свой долг, научили вас летать, воевать, побеждать. Остальное зависит теперь от вас. Ведь вам предстоит защищать то, что мы вместе завоевали.

Несколько дней в полку царила лихорадочная суета. На долю высланной в Краков головной группы выпала нелегкая задача. На новом месте, на аэродроме в Кракове, располагалось несколько авиационных частей. Надо было найти свободные помещения, из-за которых иногда приходилось выдерживать не один "бой" с комендатурой. Только подготовив все, можно было принять самолеты и людей.

4 октября погода стояла чудесная, как по заказу. Над аэродромом с самого утра висел апельсиново-золотистый шар осеннего солнца. На стоянках выстроились в ряд самолеты. Солнечные блики весело играли на "фонарях" кабин, мягко отражаясь на фюзеляжах и крыльях видавших виды машин. Возле самолетов, как всегда, хлопотали механики. А летчики тем временем собрались на совещание. Его проводил неподалеку от аэродромного командного пункта начальник штаба полка. Летчики стояли полукругом, слушая последние указания. Подставив лица мягким лучам октябрьского солнца, они улыбались собственным мыслям и радовались в душе, что наконец-то покидают полевой аэродром и будут жить в нормальных условиях.

В десять часов все летчики уже сидели в кабинах самолетов. Аэродром в последний раз наполнился ревом моторов. Ласковые порывы ветра влетали в кабины через открытые "фонари", приятно освежали лицо.

Подпоручник Добжиньский подтянул ремешок, на котором висел ларингофон, и посмотрел направо. У крыла самолета стоял механик, а в нескольких метрах от него виднелась длинная ровная шеренга самолетов. Каждую минуту от нее отделялась очередная машина и, неуклюже подпрыгивая па неровном поле аэродрома, катилась к старту. Стальные птицы отрывались от земли и привычно выстраивались над аэродромом в звенья.

"Улетаем, - размышлял Добжиньский.- Как птицы осенью. Тоже па юг, только ПР в теплые страны. Правда, не так далеко, но в остальном все напоминает отлет птиц. И сбор на поляне был, и летать учились - все, как у них".

На стоянке осталось всего три машины. Через минуту наступит его очередь.

"Пора! - подумал молодой летчик. - Пора и мне наконец где-нибудь обосноваться, начать жить мирной жизнью. Покончить с военными скитаниями, неудобствами, лишениями. Пора завести семью. Интересно, какой он, этот Краков?"

Соседний самолет дрогнул и покатился.

- Я - семнадцатый! Разрешите завести мотор! - бросил Добжиньский в эфир.

- Разрешаю, - послышался в ответ голос руководителя полетов.

Винт завертелся, вначале как бы нехотя, затем обороты его стали возрастать, стрелка счетчика оборотов неуклонно двигалась вправо. Летчик слегка потянул на себя рычаг газа. Мотор заработал тише.

- Я-семнадцатый! Разрешите выруливать на старт!..

- Разрешаю.

Летчик махнул рукой. Механики выдернули колодки из-под колес, мотор взревел, и самолет медленно покатился, подпрыгивая на неровностях, словно крестьянская подвода по булыжной мостовой. В начале взлетной дорожки он снова остановился.

- Я - семнадцатый! Разрешите старт...

- Старт разрешаю!

Летчик захлопнул "фонарь" кабины и плавным движением, прибавив газ, легко оторвался от земли. Он сделал первый вираж и стал искать свое звено. На старт уже выруливала очередная машина.

Группа поднялась на высоту тысяча пятьсот метров и легла на заданный курс.

Двигатели работали бесперебойно. Под крыльями проплывал пятнистый осенний пейзаж. Красуцкий вспомнил прошлогодние полеты над Карловкой. Следя за показаниями бортовых приборов, он внимательно осматривался вокруг, как будто искал взглядом знакомые окрестности, здание станции, железнодорожные пути, элеватор, русло Ворсклы и окружающие Карловку деревни.

Однако похожей была только окраска лесов, ибо вместо огромных площадей возделанных земель, как это было в Советском Союзе, внизу мелькала мозаика небольших клочков пахотной земли и лугов, изрезанных многочисленными межами. Пролетели над западной окраиной Лодди, позади остался лес дымящих труб. Миновали Пабьянице, Белхатов, Радомско. Чуть в стороне, на запад от их маршрута, лежал Ченстохов. Появились первые холмы и возвышенности, покрытые лесами и перелесками.

Всю трассу преодолели за неполный час. Вошли в зону рассредоточения. Каждую минуту одно из звеньев уходило влево, описывало круг над аэродромом. Машины по-одиночке садились на ровную бетонную полосу и катились к стоянке. Их встречали механики из головной группы.

В течение последующих четырех дней в Краков прибывали железнодорожные составы с механиками, техниками и штабными работниками 3-й дивизии. Их размещали по квартирам. Они постепенно осваивались, и жизнь начала входить в свою норму.

Майор Полушкин нервно расхаживал по своему кабинету.

- Пятнадцать человек! Да это невозможно! Это же подрыв боевой готовности полка! - торопливо, возбужденно говорил он. - И кого отзывают: Гуляева, Кондратюка, Шевченко! А кто будет летать, кто будет учить молодых, если они уйдут? Ну скажи мне, кто?- спросил он снова, останавливаясь возле майора Волкова.

- Кто? - тихо повторил Волков. - Ты действительно не знаешь кто? Молодежь. Такие, как Добжиньский или Красуцкий. Ведь Александр летает отлично. Может с успехом быть командиром звона. Это уже опытный летчик. А кроме того, не все же "старики" уезжают. Успеют передать свой опыт, не беспокойся!

- Думаешь?

- Уверен.

- Ты что, считаешь, что нам будет легко с этой молодежью?

- А разве ты ищешь работу полегче? - ответил вопросом на вопрос Волков. - Принимая полк после Виктора Соколова, ты, наверное, не считал, что тебе будет легко. И все же справились. А ведь была война. Так что справимся и теперь, не беспокойся!

- Но ведь опи же еще юнцы...

- Вот и хорошо, - прервал его заместитель командира полка.- По крайней мере времени у них будет достаточно, им еще служить и служить. Но мы тут заговорились, а там уже, наверное, собрался весь полк...

Полушкин взглянул на часы:

- Нет, у нас есть еще несколько минут. Зал совещаний с трудом вместил всех собравшихся.

Когда майор Гуляев отдавал рапорт командиру полка, все

вскочили со своих мест.

- Вольно! - сказал Полушкин.

В первом ряду сидели пятнадцать советских офицеров. Согласно приказу о демобилизации, зачитанному новым начальником штаба полка, они должны были прибыть на следующий день в Варшаву, а оттуда вернуться в СССР.

- Дорогие друзья! - начал Полушкин свое выступление. - Сегодня уезжают пятнадцать наших боевых товарищей, с которыми мы пережили многие радости и горести. Жалко, конечно, расставаться с ними, но нас будет утешать мысль, что они возвращаются на родину, к мирной жизни. Скоро поступит приказ о новой демобилизации. Да и мы не собираемся сидеть здесь вечно. Я думаю, что недалек тот день, когда мы снова встретимся все вместе как фронтовые друзья...

Красуцкий не слушал майора. Сердце его сжималось от грусти. Неужели настало время прощаться с закадычными друзьями? Неужели он не увидит больше никогда и не поговорит о чем-нибудь с Симоновым, Марковым, Гуляевым? Не посмеется над шутками Бородаевского? Тяжело ему будет без них, тяжело. Оказывается, что и мирная жизнь принесла свои хлопоты и огорчения.

Командир полка закончил выступление и подошел к первому ряду. Обнял капитана Симонова.

- Ну, будь здоров, дружище! Жаль, что ты уезжаешь!

- Мне тоже жаль, Коля! Нам вместе отлично леталось и воевалось...

- Василий, ты тоже дезертируешь?

- Приказ есть приказ, - ответил капитан Бородаевский, раскрывая объятия.

Прощаясь с последним из советских офицеров, Полушкин не выдержал и смахнул ладонью набежавшие слезы.

- Напустили дыму, даже глаза слезятся. Могли бы курить и поменьше, - заметил он с шутливым упреком.- Ну ладно, пошли в столовую. Там и поговорим по душам.

Выходили но очереди. Первыми-взволнованные и растроганные демобилизованные, за ними - остальные. Разговор по душам затянулся. Мысленно возвращались к фронтовым дням, поднимали тосты за послевоенные встречи, вспоминали тех, кто не дожил до победы...

В середине октября в полк прибыли два молодых летчика: поручник Станислав Лобецкий и подпоручник Ян Голубицкий, а с ними группа механиков из двадцати человек - первые выпускники авиатехнической школы из Замостья и Боернерова. Их сердечно встретили советские механики.

20 октября запечатлелось в памяти летчиков как день празднования первой годовщины создания полка. На организованный по атому случаю торжественный вечер прибыли ветераны полка и самые молодые, только что приехавшие механики и летчики. Вечер открыл поручник Доманьский.

- Славный боевой путь прошел наш полк, - сказал он. - Все воины с честью выполнили свой солдатский долг. В последние дни войны отдали свою жизнь наши боевые товарищи - капитан Шота Грудзелишвили и хорунжий Славек Скибина. Мы всегда будем помнить о них. На вашу долю, молодые друзья, - обратился он к прибывшим летчикам и механикам, - выпала большая честь - продолжать и приумножать геройские дела ваших старших товарищей-фронтовиков. Пусть их жизнь служит для вас примером в повседневной службе, жизни и учебе.

Затем начались воспоминания фронтовиков. Рассказывая о своей боевой службе, Красуцкий вдруг подумал о том, как меньше года назад он, затаив дыхание, слушал выступление Василия Бородаевского. Тогда он никак ве предполагал, что уже через год станет воздушным асом и что его боевые дела войдут в историю полка, символом которого являются бело-красные шашечки и красные звездочки на крыльях.

Так всегда бывает, что в период событий, имеющих историческое значение, месяцы приравниваются к годам, а годы - к десятилетиям. И люди взрослеют тогда быстрее, и дружба завязывается ва всю жизнь.