АВИАБИБЛИОТЕКА: АВИАБИБЛИОТЕКА: ПУСЭП Э.К. ТРЕВОЖНОЕ НЕБО

Глава 6. Правительственное задание

ВНОВЬ АНГЛИЯ

На следующее утро, после возвращения с Британских островов,, как только я появился на аэродроме, меня вызвал к себе командир дивизии Лебедев.

- Как самочувствие? Отдохнул?

В уме я начал прикидывать, что же мне предстоит теперь, В большинстве случаев в дни боевой работы заинтересованность в самочувствии летчиков проявляли главным образом врачи.

- Все в самом лучшем виде, товарищ полковник.

- Это хорошо. Теперь подумайте, какой из самолетов вам больше подходит, ваш или тот, на котором вы вернулись и Англии?

- Тут и думать нечего, - поспешил я с ответом. - Конечно мой!

- Пусть будет так. Просмотрите и проверьте все как положено. Особенно внимательно - моторы ... Если понадобится, сделайте пару контрольных полетов. Корабль должен быть готов к старту не позднее 4 мая.

Барабаня пальцами по столу, комдив, помолчав, добавил:

- На этот раз вам предстоит гораздо более напряженный и ответственный полет. Куда именно, об этом узнаете позже.

5 мая всех нас: меня, вновь назначенного к нам летчика Володю Обухова и обоих штурманов вызвали к командующему Авиацией дальнего действия (АДД) генерал-лейтенанту Голованову. Александра Евгеньевича Голованова летчики уважали и любили. Отличный летчик, проработавший много лет на линиях гражданской авиации Восточной Сибири и Севера, где условия в те годы были совсем нелегкие, он за несколько месяцев боевой работы сумел показать себя и умным, и вдумчивым организатором, умеющим не только разбираться и справедливо оценивать качества и возможности подчиненных, но и по-отечески заботиться о них.

Действия его в первые самые трудные месяцы вражеского вторжения были достойно оценены и в Ставке. Уже осенью первого года войны А. Е. Голованова назначили командиром 81-й авиадивизии, а по создании АДД - ее командующим, руководившим боевым применением сотен бомбардировщиков ...

- Прошу, - коротко бросил адъютант, распахнув двери в кабинет Голованова.

Мы вошли. Внимательно выслушал он наш доклад о полете и те скупые сведения, которые нам сообщил посол о трагической гибели Асямова.

- А вы уверены, что гибель Асямова была случайной? - спросил он, по своему обыкновению медленно расхаживая по кабинету.

- Кто еще, кроме наших офицеров, находился на борту самолета?

- Кроме наших, на том же самолете погибло шестеро английских офицеров.

Генерал опустился в кресло и задумался. Через пару минут он энергично встал. Мы - тоже.

- В ближайшие дни вам предстоит выполнить весьма ответственное задание. Подготовьте корабль возможно тщательнее, -и после небольшой паузы: - А там, за границей, придется отказаться от чужих самолетов ... Если понадобится, передвигайтесь на автомашинах или в поездах.

По пути домой мы по-прежнему пытались определить цели и задачи предстоявшего полета. Было ясно, что летим вновь за рубеж. Об этом говорил запрет летать на чужих самолетах. Но куда? И с кем?

Осмотрев и проверив (в который уже раз!) все, что только поддавалось осмотру и проверке, я на следующий же день доложил командиру дивизии о полной готовности экипажа и корабля к полету.

- Прекрасно! А куда вы собираетесь лететь? - спросил меня, хитро прищурившись, полковник.

- Куда прикажут, туда и полетим!

- Хорошо сказано, - улыбнулся Лебедев. - Тогда я приказываю вам лететь в Соединенные Штаты Америки.

Вот это новость! Вспомнились прогремевшие на весь мир полеты В. П. Чкалова и М. А. Громова в США через Северный полюс в 1937 году. Вспомнились и С.А. Леваневский, и В. К. Коккинаки...

- Пошлите обоих ваших штурманов в штаб АДД, - приказал комдив, - там им выдадут карты, сообщат точный маршрут полета и все необходимые указания.

Утром 9 мая на аэродром прибыла техническая комиссия во главе с главным инженером АДД, генералом инженерной службы Иваном Васильевичем Марковым. Корабль и все его четыре мотора подверглись самому придирчивому и кропотливому осмотру. Почти весь день работали над этим прибывшие инженеры.

Начались дни бесконечного ожидания. Погода была тоже не ахти какая. С запада катились то циклоны, то грозы. Прошла неделя, десять дней. Как выяснилось позже, нашему вылету мешали отнюдь не циклоны и грозы. Причиной была наша тогдашняя союзница - Англия, премьер-министр которой печально-знаменитый Уинстон Черчилль не спешил с договором об открытии второго фронта. Хитрый политик - "последовательный противник коммунизма", - как он не стесняясь себя рекомендовал, был гораздо больше заинтересован в противном: по возможности дольше наблюдать со стороны, как истекают кровью в смертельной схватке народы Советского Союза и гитлеровской Германии, чтобы они, обессиленные, покорно выслушали лотом волю окрепшей их оправившейся от дюнкеркского разгрома империалистической Англии.

... Наконец, настал этот долгожданный день, когда было получено согласие англичан на прием нашего корабля.

19 мая 1942 года. Заправлены бензобаки до пробок, подогреты моторы. Корабль поставлен на бетонную полосу. В этот вечер все было подчинено нашему полету. Мы поехали на ужин. Только успели усесться за столом, как вошел полковник Лебедев:

- Майор, с вами хочет поговорить хозяин.

У меня похолодело под ложечкой! Какой хозяин? Так называли у нас обычно Верховного.

Не успев даже дотронуться до шипящей на сковородке яичницы, помчался обратно на аэродром. Следом поспешили и остальные члены экипажа. Вокруг нашего самолета стоял десяток легковых автомобилей. У входа в самолет занималась экипированием группа людей в гражданском. Выходя из машины, я внимательно всматривался в их лица. Взгляд остановился на Голованове и одевающемся в меховой комбинезон человеке в пенсне. Застегнув молнию, он обернулся к нам. Этого человека знал каждый из нас. Вячеслав Михайлович Молотов - народный комиссар иностранных дел СССР. Меня представили высокому гостю.

- Молодой какой и уже майор, - улыбнулся, протянув мне руку, Молотов. - Выходит, теперь мы все в его подчинении?

- Выходит, что так. Приказывать он умеет и доставит вас точно к месту назначения, - также улыбаясь, ответил генерал Голованов.

Я доложил о готовности к старту.

- Готовы? Ну, что ж, приказывайте, - сказал нарком.

- По места-а-м! - крикнул я немного громче чем следовало. Голованов остановил меня:

- Как самочувствие?

- Коленки немного дрожат, - задержавшись около нас, ввернул Штепенко.

- Ничего, как приступите к делу, пройдет, - усмехнулся генерал и, посерьезнев, вновь повернулся ко мне:

- Главное - не спешите. Делайте и решайте все так же спокойно и основательно, как делали до сих пор.

- Все будет сделано, товарищ генерал-лейтенант.

- Надеюсь. Доброго пути! - и генерал, козырнув, отошел от трапа.

Присоединив к сети внутренней связи шлемофон, услышал голос бортинженера А. Я. Золотарева:

- Все готово, можно запускать.

- Запустить моторы!

Послушно завертелись один за другим винты.

Несколько минут вслушиваемся, страшась услышать в ровном гуле моторов незнакомые интонации. Но нет, все в норме. Термометры и манометры, тахометры и показатели качества смеси - все дружно утверждают, что отклонений нет. Порядок! Опросив экипаж, слышу многократно повторенное:

- Готов . .. готов . . . готов . . .

- Товарищ Кожин, - спрашиваю стрелка центральной башни, - пассажиры на местах?

- Все на местах. Парашюты пристегнуты.

- На взлет!

Плавно двигая вперед одновременно все четыре сектора газа, отпускаю тормоза, и самолет ровно-ровно бежит вдоль левой бровки бетонной полосы. Скользнув взглядом по указателю скорости, вижу, что стрелка его дрожит у цифры 100. "Маловато", - думаю я и даю команду инженеру:

- Дать форсаж!

- Есть, дать форсаж. - Моторы ревут оглушительно. Стрелка спидометра послушно ползет вверх: 110 ... 120 . . . 135 . . . 150 . . .Хватит! Крутнув на себя колесико управления триммером руля глубины, поднимаю самолет в воздух.

- Убрать шасси!

На приборной доске вспыхивают два красных глазка. Немного спустя, сопровождаемые где-то внизу металлическими щелчками, тухнет сперва один и тут же второй.

- Шасси подняты.

Я это и сам вижу, но порядок есть порядок: об исполнении положено доложить.

Смотрю на время: 18.40. Курс на запад. Моторы поднимают нас все выше и выше. Со всех сторон зажимают серые громады грозовых облаков. Все чаще и чаще вспыхивают молнии, освещая огромную толщу водяных паров изнутри. За штурвал держимся вдвоем. Володя Обухов, летчик опытный и знающий в совершенстве свое дело, без лишних слов и указаний помогает мне управлять нашим нелегким кораблем. То и дело попадая концами крыльев в сверкающие от обилия электричества облака, самолет резко кренится то вправо, то влево. Надо также резко и быстро реагировать на это, а сил одного человека явно недостаточно. Вскоре с нас пот льет ручьями, белье препротивно липнет к телу. Время от времени самолет встряхивает и кидает, словно шлюпку на бурной волне.

- Летчики, - слышим вдруг невозмутимый голос Штепенко, - шут с ним, с курсом. Не бегайте за ним, проходите между этими бисовыми облаками как найдете нужным... Держите только общее направление и не залезайте в них, ну их к бисовой маме ...

Мне показалось, что на этот раз обычное спокойствие и ему слегка изменило. Должно быть, и в его памяти сохранился один из не очень веселых ночных полетов, участником которого был, кроме нас двоих, еще человек феноменально спокойный - летчик Володя Зеленский. Да и вряд ли кто-нибудь, участвовавший в ту памятную ночь в налете на глубокий тыл врага, мог его забыть.

Начало было до того обычным и множество раз повторяемым, что не вызывало ни опасений, ни сомнений. Перед нами стеной выросла на светлом горизонте заката темная гряда облаков. Выжимая из двигателей всю их мощность, старались забраться возможно выше. Но самолет был нагружен до последнего предела, и пройти поверху нам на этот раз не удалось. Ну что ж, в облака так в облака. Привыкли мы к ним уже в студеной Арктике, да и теперь, выполняя полеты на бомбежку в глубокий тыл врага, нам было не впервые летать часами, не видя ни земли, ни неба. Полеты, продолжавшиеся 12-15 часов кряду, очень редко проходили при хорошей погоде. Чаще всего наоборот: два, три, -а то и больше часов приходилось пробивать облака то вверх, то вниз. Ни мало не тревожась, врезались мы в них и на этот раз. Уставившись глазами в приборную доску, вместе с Зеленским следили мы за кучей предназначенных для слепого самолетовождения приборов: авиагоризонтов, спидометров, указателей поворота и гирокомпасов, альтиметров и вариометров.

Время от времени то впереди, то чуть сбоку появлялись вспышки света, не иначе, как разрывы стрелявших по нам наугад зениток. Нас это мало тревожило. Пусть себе стреляют наобум, в нас им все равно не попасть. Облака толстенные - прожекторы бессильны. Но вот нас окружила такая световая свистопляска, что сразу всем стало не по себе... Кругом нас загорелись яркими вспышками облака. Когда мы сообразили, что это может быть только молния, было уже поздно что-либо предпринять. Корабль кидало во всех направлениях, показания приборов стали до того обманчивы, что на них нельзя было ориентироваться. Скорость движения скакала от 100 до 400 и больше километров, высота катастрофически убывала, а картушки компасов крутились как бешеные. Даже безотказный друг наш - гироскопический компас - и тот выказывал всячески свое недовольство тагам невежливым поведением самолета и, как пьяный, качался то вправо, то влево.

Мне удавалось побывать и на море. И не только в ясный солнечный день, когда с берега тянет леший бриз. Приходилось травить шкоты и рифить паруса в 8-9-балльный шторм ... Но все это не идет ни в какое сравнение с грозовыми шквалами, бушующими на высоте пяти-десяти километров в воздушном океане. Там, в ночном небе, становится действительно страшно, страшно от собственного бессилия перед разбушевавшейся стихией ...

Не переставая, вспыхивают огненные всполохи молний. Резкие удары то восходящих, то нисходящих потоков воздуха кидают громадный самолет, вышибая штурвал из рук летчиков. Время от времени терялось ощущение правильного положения в пространстве: идем ли мы еще колесами внизу или, может, наоборот?

- Зеленский, - кричу я в телефон, - помогай, сил не хватает .. .

- Помогаю, товарищ майор, все время помогаю ...Самолет превратился в гигантский конденсатор. Вращающиеся с огромной скоростью винты образовали светящиеся холодным бледно-фиолетовым светом яркие круги. Со всех выступавших частей самолета и оборудования стекало назад непрекращающейся струей холодное пламя статического электричества. В центре лобовых стекол пилотской кабины возникали светящиеся тараканчики и, вырастая до размера трехкопеечной монеты, молниеносно исчезали в металлической рамке.

- А у нас в полку, - слышится вдруг среди этой адской качки и всплесков огня ровный голос Зеленского, - а у нас был тоже такой случай. Экипаж попал в ночную грозу. Но самолет был менее прочный, чем наш, и не выдержал ... Сначала разломило пополам фюзеляж, а затем отвалились крылья и все остальное ... Только один радист спасся, сам не знает как, и вернулся недели через две на свой аэродром. От него-то мы все это и узнали.

Слыша монотонное повествование Володи, я вначале захотел послать его ко всем чертям. Но, видимо, то обстоятельство, что Зеленский мог рассказывать о таком в обстановке, когда мы сами находились в отнюдь не лучших условиях, подействовало успокаивающе и на меня, и на всех остальных.

За какие-нибудь полчаса, пока мы боролись за целость самолета в грозовых разрядах, мы потеряли более четырех тысяч метров высоты.

Тут на нас обрушился град и густой снегопад.

- Летчики, - подает голос Штепенко, - меня заносит снегом, так же нельзя работать! - возмущался он. - Делайте что-нибудь, давайте пониже.

- Куда еще ниже, - возмутился я в свою очередь, - посмотри на высотомер.

Снегопад кончился. Теперь по нам хлестали струи дождя, но болтанка значительно утихла, и гроза осталась далеко позади. Только теперь обнаружили, что пот прошиб нас с головы до ног. Куда хуже, чем на беговой дорожке.

... Идя по звездным коридорам среди грозовых туч, мы с Обуховым стараемся держаться как можно дальше от этого сверкающего фейерверка, оставляя огнедышащие облака на почтительном расстоянии. Грозовой фронт оказывается не таким мощным. Уже на высоте 6000 метров светящиеся вершины остаются под нами и наверху светится чистое звездное небо.

Только летчик знает, как спокойно и приятно лететь над облаками, под холодным светом мириад мерцающих звезд! Все, что еще только что приносило столько забот и волнений, утонуло в темной гуще стелющихся далеко внизу водяных паров. Исчезла опасность обледенения, отлично работает связь, штурманы спокойно "ловят" то звезды, то радиосигналы ...

Все в масках: дышат кислородом. Стрелок центральной башни Кожин, находящийся ближе других членов экипажа к пассажирам, регулярно, через каждые пятнадцать минут, проверяет состояние их и не дает им уснуть! Спать опасно.

Уточнив курс, включаем автопилот. Теперь остается лишь следить, чтобы автомат где-нибудь не "взбрыкнул". Мы знаем по опыту, что с ним это бывает, хотя и редко, но все же ... Сегодняшний полет - это не тот случай, когда можно кому-нибудь в чем-нибудь "взбрыкивать" ... У нас с Обуховым появилась возможность немного размяться. Штепенко с Романовым, наоборот, пока мы воевали с грозовыми облаками, делать было нечего. Теперь же надо уточнить все параметры полета и привести в полный порядок и курс, и путевую скорость, и точное место наше в, любой час, в любую минуту до самой посадки.

Гроза продолжала неистовствовать где-то слева, сзади нас. Внизу под нами проплывали разорванные облака.

- Подходим к линии фронта, - сообщает Романов.

Ну что ж, линия так линия. Проходим мы ее в районе реки Ловать. Вдруг облака начинают подсвечиваться снизу. Ага! Заметили. Вернее, услышали. Светлое пятно на облаках двигается туда-сюда. Прожектор!

- Пассажиры интересуются, что это там сверкает, - запрашивает Кожин.

- Разрывы зениток, - лаконично сообщаю я.

- Они спрашивают: есть ли опасность для нас?

- Никакой, - как всегда спешит с ответом Штепенко. - Пока фашисты выпустят десять тысяч снарядов, мы будем ужедалеко.

- Почему так много? - не унимается Кожин.

- А потому, что на каждые десять тысяч - одно попадание. Доказано.

Редкие разрывы, сверкающие левее нашего курса и значительно ниже, остаются лозади.

Пассажиры успокоились. То у одного, то у другого из них закрывались глаза. Но всевидящий Кожин был неумолим.

Нелегкое это путешествие для непривычных к таким перелетам работников Наркомата иностранных дел. Температура в центральном отсеке фюзеляжа, где 'были поставлены весьма примитивные временные сиденья, мало чем отличалась от наружной. А за бортом самолета мороз доходил до сорока градусов.

- Товарищ майор! С одной пассажиркой плохо - она пытается снять маску ... - доносится в наушниках тревожный голосКожина.

- Смените маску! Ни в коем случае не позволяйте ее снять...Ничего другого не придумать, кислород - это жизнь.

- Пассажиры хотят знать, где мы сейчас находимся? - снова подает голос Кожин.

- Справа спереди - огни Швеции.

Слева - темнота. Оккупированная Дания. Справа - сверкающие гирлянды электрических огней на улицах городов и местечек шведского побережья. Вскоре они исчезают под покровом низких облаков.

Замечаю, что борттехник Дмитриев что-то слишком часто снимает показания бензиномеров.

- Сколько осталось? - беспокоюсь я.

- Меньше половины.

- Не может быть!

- Расчеты и бензиномеры показывают ...

Поручив Обухову наблюдение за автопилотом, спускаюсь с сиденья и вооружаюсь бумагой и карандашом. Не так уж мы долго летим, чтобы израсходовать половину запаса горючего. По расстоянию прошли действительно половину, но запас горючего должен быть еще значительным. Вместе с Золотаревым приступаем к тщательной проверке расчетов Дмитриева. Закончив, мы оба с облегчением вздыхаем. Горючего мы израсходовали хотя и немного больше, чем обычно, но запас остался вполне достаточным, чтобы долететь до места. Ветер дует нам в лоб и значительно снижает скорость. Отсюда и некоторый перерасход горючего.

Звезды понемногу гаснут. Нас нагоняет рассвет. Осматриваю уже хорошо видимые моторы, замечаю за правым крайним темную полоску, тянувшуюся по поверхности крыла.

- Из четвертого бьет масло, - замечает это и Обухов.Этого еще <не хватало!

Посоветовавшись с инженером и штурманами, решаем изменить курс и направиться прямо к ближайшей точке берега. Долететь до места можно было и на трех моторах, но ... чем черт не шутит. Рисковать не имеем права. Лучше, когда под тобой вместо холодных волн моря простирается суша.

Слева сзади видны песчаные дюны на датском берегу. Нас это мало интересует. Члены экипажа нет-нет да и посматривают на полоску за четвертым мотором. Мотор пока работает хорошо. Температура воды, давление и температура как входящего, так и выходящего масла не превышает пределов нормы. Но все же...

- Англичане передали, - протягивает мне снизу радист Борис Низовцев расшифрованную радиограмму: "Уклоняетесь от курса на юг тчк Уклоняетесь на юг тчк".

Это знаем мы и без них.

- Передайте, что в создавшихся условиях иначе идти неможем.

Англичане не успокаиваются: систематически бомбят нас поправками на курс и пеленгами.

Впереди в предутренних сумерках мигают огни маяков. Скоро берег. Понемногу, не убавляя мощности моторов, начинаем снижение. Наконец, альтиметр показывает 4000 метров. Порядок! Теперь можно, наконец, снять опротивевшие кислородные маски.

Снизившись еще на пятьсот метров, даю команду Кожину: можно снять маски и пассажирам.

Рассвело окончательно. Внизу дышит, вздымая пологие темные валы, Северное море.

Блестевшая на правом крыле полоса протянулась уже до задней кромки... Узнать бы, откуда она исходит. Но к мотору можно подойти лишь на земле.

Тонкая темная полоска на горизонте ширится.

Земля!

Чувство, появляющееся при приближении к земле, хорошо знакомо морякам и летчикам. Поднялось настроение и у нас. Причин для этого было больше чем достаточно: один мотор не в порядке, бензина не очень много, а на борту правительственная делегация . . .

За кормой - первые две с половиной тысячи километров.

- Сколько остается бензина? - спрашиваю Дмитриева.

- На час полета.

- Что это он бредит? - подключается голос Золотарева, -По крайней мере на полтора.

- Но ведь последние триста литров нельзя измерить, - смущенно оправдывается Дмитриев.

Я уже совершенно спокойно прислушивался к их перебранке: слева от нас твердая земля, справа - море. Даже в самом худшем случае, если допустить, что все моторы остановятся, не случится ничего страшного. Сядем на первый оказавшийся в поле зрения аэродром, благо, как мы убедились уже в прошлый раз, их тут великое множество.

Положив корабль курсом на север, в сторону аэродрома Ти-линг, мы понимаем, что заставляло англичан так трагически-настойчиво требовать смены курса по пути к берегу. Вдали, далеко слева, виднеются дымы большого города. Это Эдинбург, столица Шотландии. Сотни и сотни аэростатов висят на различных высотах как над городом, так и над заливом, над которым идет наш корабль. При нашем приближении они, как бы сами по себе, опускаются вниз, а за нами - вновь поднимаются вверх. А внизу, на обширной блестящей на солнце глади залива Ферт оф-Форт, дымят десятки военных кораблей. Неподвижно застывшие громады крейсеров и линейных кораблей окружены многочисленными миноносцами, сторожевыми кораблями, торпедными катерами. Над каждым из них аэростаты заграждения. Это - "гроза морей, королевский Военно-Морской флот". Нам не полагалось видеть эту мощную армаду!

Главная база военно-морского флота Англии - Скапа Флоу - потеряла свою былую неприступность. Ночь под 14 октября 1939 года, когда фашистская подводная лодка, благополучно минуя многочисленные "неприступные" заграждения, вторглась во внутреннюю акваторию Скала Флоу и, учинив там невиданный в истории "владычицы морей" разгром, благополучно скрылась, англичане будут помнить еще долгие годы. Теперь основные силы военно-морского флота базируются в заливе Ферт оф Форт, огражденные всеми возможными средствами.

- Товарищ майор! Спрашивают, почему мы летим на север? - говорит Кожин.

Я успокаиваю пассажиров: через сорок минут сядем на аэродроме Тилинг.

Эдинбург остается позади. Виден и город Данди, а рядом с ним аэродром. Совершив над ним традиционный круг, иду вниз, и через несколько минут корабль мягко катится по бетонным плитам, - тем самым, от которых мы с таким трудом оторвались двадцать дней назад. На стоянке на этот раз выстроен почетный караул шотландских солдат "Черные стрелы". Снова те же клетчатые юбки и голые волосатые ноги ...

Пассажиры сошли на землю. За ними - и мы. Первый этап нашего длинного пути завершен. Приятная все же вещь - земля, особенно тогда, когда поболтаешься десяток часов между ней и небом ...

Пока шла торжественная церемония встречи, мы переоблачились в сапоги и шинели. Большинство экипажа оставалось на месте готовить корабль к следующему, самому серьезному этапу -перелету через "большую лужу", как называют океан англичане. Нам же со штурманами пришлось опять ехать в Лондон, чтобы уточнить все детали предстоявшего маршрута.

Подкатила целая вереница автомашин, на которых предстояло перебраться в Данди, где уже с неделю специальный поезд ожидал прибытия правительственной делегации из Москвы.

Теперь, когда все треволнения остались позади, мне страшно захотелось есть. Я вспомнил оставшуюся нетронутой, так аппетитно журчащую на горячей сковородке яичницу... Но здесь, в Англии, время было для еды абсолютно неподходящим: ранний завтрак уже прошел, а до ленча еще далеко. Когда устроились в поезде, меня стало сильно клонить ко сну. Но заснув, можно было остаться и без ленча... И так, и этак - все плохо! Почистился. Побрился. Справившись со своим несложным туалетом, пошел искать спутников. Нашел всех, чинно рассевшихся на мягких креслах в салон-вагоне.

Наконец стрелки часов показали время ленча - одиннадцать часов. Открылась дверь, и пожилой, облаченный в короткие штаны и ливрею с начищенными до блеска пуговицами, не то официант, не то камердинер, с глубоким церемонным поклоном пригласил всех нас покушать.

На второй завтрак - ленч - было подано традиционное английское блюдо: жареный бекон с яйцом. Вкусно!

Моим соседом справа оказался помощник министра иностранных дел Вильсон, довольно прилично владевший русским языком. Во время завтрака он рассказывал нам о достопримечательностях, мимо которых мчался наш поезд.

Вдруг вагон качнуло, и поезд резко снизил ход. За окном засверкала поверхность залива Ферт оф Фарт, через который мы совсем недавно уже пролетали.

Поезд шел теперь по большому мосту, перекинутому через залив не по прямой, как обычно, а с глубоким изгибом в сторону берега.

- Для чего установлено бесчисленное количество свай, усеявших гладь залива, поля, луга и все побережье? - поинтересовался кто-то из членов нашей делегации.

Всмотревшись внимательней, и я увидел тысячи вбитых в землю и торчащих над ней на метр-полтара вертикальных столбов.

- Это - преграда против вражеских самолетов и планеров,которые могут использовать ровные маета побережья для приземления. Даже дно залива, через который мы сейчас едем, ровноеи твердое, может быть хорошим аэродромом IB часы отлива, -охотно объяснил мистер Вильсон.

Наступила пауза, и я решил задать вопрос, который давно вертелся у меня на языке. Уже в прошлый приезд нас поражало несметное количество каменных, солидного размера - метра полтора в ширину и столько же в высоту - оград, возведенных на полях и лугах, на опушках рощ и рощиц, оплетавших, как паутина, буквально всю страну. Теперь, рассказав об этом улыбающемуся мистеру, я спросил:

- Не кажется ли Вам, что слишком много дорогой землииспользуется совершенно бесполезно?

Мистер Вильсон, продолжая любезно улыбаться, уклонился от ответа.

Позавтракав, все разошлись по своим купе. Я тут же заснул, лишь приклонив голову к подушке.

Разоспался до того, что, услышав чей-то непонятный мне голос, долго не мог сообразить, где я и что кругом происходит. Наконец, придя в себя, увидел того же сверкающего позументами англичанина в ливрее. Однако объяснения его на английском языке я никак не мог уразуметь. Наконец, кое-как до меня дошло: меня приглашали обедать!

Обед был таким же чисто английским, как и завтрак. Супа не было, на второе и рыба, и мясо, а на десерт неизменные (как мы обнаружили после) кофе и сыр. Я, как и многие другие, люблю и то и другое, но ... даже обаятельнейшая из женщин, теряет долю своей привлекательности, если на нее смотреть беспрерывно.

В салоне нас караулили фото- и кинорепортеры. Пришлось им позировать то группой, то в одиночку.

Поезд подходил к Лондону. На одной из маленьких станций к нам сел посол Иван Михайлович Майский.

Минут через десять поезд остановился на небольшом полустанке. Нам сообщили: дальше поедем на автомашинах. Шел мелкий, похожий на осенний, дождь. Холодный ветер гулял под крышей перрона. Встречающих было много. Среди них выделялся темными усиками Антони Идеи, министр иностранных дел Англии, знакомый нам по портретам в газетах.

Не мешкая, все расселись по автомобилям и уехали. Только наш, по неизвестным для нас причинам, продолжал стоять на месте. Прошло минут двадцать.

- Слушай, Сергей Михайлович,- обратился наш вечный непоседа Штепенко к Романову, - опроси у шофера, почему мытут стоим? Ведь все наши уже давно уехали.

Сергей Романов, наш единственный "знаток" английского языка, попытался довести до шофера смысл заданного вопроса. Тог слушал Сергея с величайшим терпением и улыбкой на широком добродушном лице. Когда Романов умолк, шофер начал в свою очередь чем-то вразумлять Романова и всех нас. Из его пространных объяснений я понял только, что ждать нам придется всего лишь "оне момент".

- Какой тут "момент", - начал злиться я, - мы рассиживаем тут уже добрых полчаса.

К нашей машине приблизился чуть ли не вприпрыжку весьма энергичного вида джентльмен. На почти понятном русском языке он начал нас убеждать, что мы действительно отправимся в "оне момент". Но и этот "момент" растянулся еще минут на двадцать. Находиться на чужбине, оторванным от своих, - мало ли что может стрястись... За один момент могут тут сварить такую кашу, что потом за всю жизнь не расхлебать!

Наконец, когда наше терпение подходило к крайнему пределу, этот энергичный джентльмен вновь появился на горизонте. Свалившись на сиденье рядом с шофером, он махнул рукой, и мы сорвались с места. И тут началась езда! Мотор нашего "бьюика" взвыл до самых высоких нот, мы поглощали милю за милей с такой быстротой, что порой, затаив дыханье, ждали: перевернемся на повороте кверху колесами или на этот раз пронесет ... Стрелка спидометра, вскочив на цифру 120, так и застыла. А ведь он показывал не километры, а мили! Почти та же скорость, как на самолете. Бешеная гонка продолжалась до самого Миллионайте-стрит, до ворот советского посольства.

День клонился уже к вечеру, но в столовой посольства нас угостили настоящим русским обедом, с борщом вначале и клюквенным киселем на десерт.

Теперь можно было отправляться в гостиницу, на этот раз в "Пикадилли", на улицу, славившуюся в те годы всем чем угодно, кроме человеческой добродетели ...

Выспавшись еще в поезде, я с интересом осмотрел отведенные мне апартаменты. Именно апартаменты, а ие номер гостиницы. Передняя, гостиная, столовая, кабинет, спальня, еще кабинет-будуар, еще спальня, две ванных с громадными зеркалами на стенах ... Белый мрамор, позолоченная мебель, обитая ситцем времени Людовиков . . . надцатых, на полу толстые ковры. На стенах живопись: охота, лошади, еще раз охота, натюрморт из охотничьих трофеев. И как везде в Англии, громадный, отделанный отполированными плитами мрамора камин и ведро с углем и дровами для растопки. Хорошо, что все это за счет короля ...

Ванные заставили вспомнить одно из помещений Екатерины II: куда ни повернись, отовсюду видишь сам себя в зеркалах в первозданном виде...

Кое-что из всех этих "излишеств" было безусловно весьма приятным. После генерального осмотра своих временных владений принять горячую ванну было совсем неплохо, а юркнуть оттуда под прохладные, шуршащие, голландского полотна простыни еще лучше.

Утром раскрыл глаза - непроглядная темнота. Рано? Однако, щелкнув выключателем, обнаружил, что время подходит к восьми часам. Затемнение. Все окна закрыты толстыми занавесками, как и у нас в Москве. Далеко не лишняя предосторожность, если вспомнить виденное еще в прошлый раз в Сити. Правда, теперь на Лондон геринговские молодчики уже не летают, им сейчас не до Англии. Воздушный флот фашистов скован на многотысячекилометровом фронте, от Черного до Баренцова моря, так что наши союзники могли свободно предаваться заботам о шелковых чулках и цветной капусте... Должно быть до них дошло и значение декабрьского разгрома под Москвой, где, несмотря на зиму и мороз, земля под ногами сотен тысяч фашистских вояк так перегрелась, что им пришлось драпать к западу на сотни километров. Операция "Морской лев" [14] лежала под сукном.

Одеваясь, обнаружил, что голенища моих сапог блестят, как зеркало. Неплохо. А вот как попал в спальню небольшой столик, на колесиках, на котором стояло серебряное ведро, заполненное доверху льдом, этого я уразуметь не мог. Запустив туда руку, извлек знакомого вида посудину: "Белая русская столовая водка", - прочитал я на этикетке. Интересно! Зачем это мне! Да еще с раннего утра. Не иначе, как понятия наших хозяев отстали на четверть века, и меня перепутали с царскими белопогонниками "голубых" кровей.

Нашел штурманов (надо отдать справедливость: их жилье было значительно скромнее...), и мы поехали все вместе в министерство королевских воздушных сил. Там нас принял колонель-лейтенант [15] Булстроед.

Угостив нас кофе, он рассказал, что сам он тоже летчик, но несчастный случай - раскаленная частица падающей иллюминационной ракеты попала во время праздника в глаз - заставил перейти на штабную работу. Колонель-лейтенант быстро разрешил все наши вопросы, снабдил необходимыми справочниками и информацией, и к полудню все наши дела были закончены.

Нас попросили еще раз к столу. Там наша беседа скоро склонилась к самому животрепещущему вопросу - открытию второго фронта.

- Почему союзники так долго тянут с организацией наступления через Ламанш?

- Как это, почему тянут? - искренне удивился хозяин. - Ведь наши летчики чуть не ежедневно бомбят промышленные центры Германии!

- Это, разумеется, очень хорошо, но бомбардировка Кельна или Гамбурга с воздуха не отвлекли с Восточного фронта еще ни одной дивизии вермахта. Целый год наша Красная Армия отражает натиск главных сил фашистских головорезов один на один ...

Булстроед нахмурился:

- Кроме авиационных налетов, - мы помогаем вам оружием. Только что по всей Англии проходил двухнедельник помощи Советскому Союзу.

Об этой "помощи" мы вскоре узнали любопытные детали. Рабочий класс Англии, действительно желавший сделать все возможное для поддержки титанических усилий советского народа, работал в те дни с максимальной отдачей. Зная, что продукция, изготовленная в течение этих двух недель, предназначается Советскому Союзу, рабочие трудились изо всех сил, значительно подпяли производительность труда и увеличили количество выпускаемых изделий.

Совсем иначе смотрели на это предприниматели. Они использовали энтузиазм рабочих в целях получения дополнительной прибыли. В результате этого Советский Союз получил лишь то, что было изготовлено сверх обычного, основную же продукцию спустили по спекулятивным ценам тем, кто больше платил...

Мы уже собирались распроститься, когда вошла стройная девушка-офицер и передала Булстроеду объемистую книгу.

- В этом атласе имеются карты, схемы и кроки, а также описания всех существующих аэродромов по предстоящему вам маршруту полета, - сообщил через переводчика Булстроед. - Если мистер майор соблаговолит дать свою подпись в том, что обещает при возвращении вернуть нам этот материал, то он может захватить его с собой.

"Мистер майор" "соблаговолил" дать свою подпись и захватил объемистый том под мышку. Просматривая позже сложенные в нем аккуратно карты и схемы, мы нашли в них весьма нужные в пути сведения: расположение аэродромов и радиомаяков, размеры взлетно-посадочных полос, доминирующие 'направления ветра и многое другое, без чего очень трудно лететь по незнакомым воздушным трассам.

В советском посольстве нас ожидал атташе Военно-Воздуш-ных сил СССР в Англии полковник Стукалов. С напряженным вниманием выслушали мы его рассказ о подробностях катастрофы, унесшей из жизни Асямова. Комиссия, расследуя на месте обстоятельства гибели английского самолета, выяснила, что причиной явилась авария правого мотора. Оборвавшийся шатун пробил картер мотора, в котором мгновенно взорвались пары перегретого масла. Горячие осколки картера и шатуна пробили бензиновый бак... Произошел второй, еще более мощный взрыв. Самолет развалился в воздухе.

К сожалению, ни экипаж, ни пассажиры не удосужились одеть парашюты.

Молча посидели мы в гнетущей тишине некоторое время. Как живой стоял Сергей передо мной: жизнерадостный, веселый, общительный.

Вздохнув, полковник продолжил беседу:

- Завтра вам предстоит перегнать самолет на аэродром Прествик. Мне уже рассказывали, - тут полковник усмехнулся, - каквы взлетели с Тилинга, еле-еле... Прествик - это аэродром, откуда стартуют все самолеты, направляющиеся через океан. Длина полосы там более чем достаточная. Там находится командующий воздушными силами США в Англии полковник Джон Хиллс.

Он имеет указания из Вашингтона снабдить вас необходимой для полета информацией, а также маршрутными картами и всем прочим. По прибытии на аэродром Прествик вам следует его разыскать. Он будет, наверное, полезен.

Приняв указания "к сведению и исполнению", распростились с атташе.

Когда мы высказали свою просьбу - выехать обратно в Шотландию советнику посольства К. В. Новикову, то оказалось, что кто-то успел все предусмотреть и организовать и нас уже ждут на железнодорожной станции.

- Поезд отправляется, - тут Новиков посмотрел на часы, - поезд отправляется через час. Времени осталось только чтобы успеть добраться до вокзала.

Вез нас туда тот же шофер, с кем мы пережили не очень приятное ожидание по прибытии в Лондон - "оне момент". Шофер, должно быть, думал, что мы вообще всегда спешим, и он мчал нас в том же бешеном темпе, как и тогда.

Прибыли к поезду даже раньше, чем следовало. Немного погуляли по /перрону и вдруг услышали громкие крики и восклицания, доносившиеся из окон поезда, стоявшего на втором пути. Нас, одетых в советскую военную форму, узнали пассажиры рабочего поезда и устроили нам бурную овацию, продолжавшуюся даже тогда, когда их поезд, набирая ход, отошел от станции.

- Так не будет дела, - решительно сказал Штепенко. - Привлекать к себе внимание не нужно.

Он был прав. Наверняка в Англии есть гитлеровские лазутчики и нам никак не следовало рекламировать свое пребывание здесь.

Подкатил и наш поезд. Заняв место "согласно взятым билетам", обнаружили, что спать нам ночью, к сожалению, негде! Романов пошел объясняться с проводниками, но вернулся ни с чем. В этой стране спальные вагоны подаются только по специальному заказу, а во всех остальных случаях пассажиры дремлют сидя ... Это нас мало утешало. Завтра надо перегнать самолет, а тут - всю ночь без сна! Купе наше было четырехместным, нас же трое. Уговорив проводника никого больше к нам не пускать, вышли из положения. На дверях купе появилась табличка: "специального назначения", а мы, разобрав подлокотники, отделявшие сидячие места друг от друга, получили два дивана. Двое спят, один бодрствует. Это еще куда ни шло. Из уважения к моему командирскому положению мне выделили первую очередь. Так вперемежку, то сидя, то лежа, продремали мы в нетопленом вагоне ночь.

ОПЫТНЫЙ СПЕЦИАЛИСТ

Данди встретил нас мелким промозглым дождиком. Низкие облака цеплялись за близлежащие макушки гор. Это нас не устраивало. Так можно просидеть тут несколько суток. Войдя в помещение синоптиков, выяснили, что во второй половине дня ожидается улучшение погоды. Корабль был подготовлен, делать нам нечего, и мы воспользовались приглашением коменданта аэродрома - познакомились с тренировочным центром летчиков-истребителей. Львиная доля тренировок, в том числе и летных, проводилась здесь на земле, в специально оборудованных классах. Основными дисциплинами были синоптика, аэронавигация, связь и тренировка в стрельбе. Ряд кабин "Лимка", установленных в просторном помещении, позволял "летать" в довольно схожих с действительностью условиях. Возможности контроля здесь даже шире, чем в настоящем полете, где летчик летает один на один с самолетом. Несмотря на относительную сложность и дороговизну оборудования, такая тренировка обходится во много крат дешевле, чем тренировка в воздухе, не говоря уже об абсолютной безопасности наземных "полетов".

На столе руководителя "полетов", под целлулоидным покрытием - карта северной части Шотландии, на которой жирными черными линиями нанесены маршруты тренировочных полетов. Над ней, по целлулоидному листу, двигаются крошечные самолетики, оставляя за собой ярко-красный след, точно соответствующий маршруту, практически выполняемому летчиком.

Получив задание, тренируемый производит сам все необходимые расчеты и вычисления, садится в кабину и "летит" на его выполнение. Руководитель сидит за столом и, наблюдая за движением самолетиков, дает по мере надобности коррективы и вводные. Весь "полет" проводится вслепую, по приборам. Только стрельбы выполняются в открытую: фотопулеметы смонтированы снаружи кабин, а "цели" - вражеские самолеты - проектируются киноаппаратом на экране.

Пока мы наблюдали за комнатными "полетами", погода заметно улучшилась. Теперь надо было договориться с начальником противовоздушной обороны округа, чтобы нас не сбили вместо вражеского самолета. Уточнив время, высоту и маршрут полета, начальник ПВО приказал проводить нас эскортом истребителей. Ну что ж. Возражать не имела смысла. Пусть себе!

Одновременно с нами к нашему кораблю подкатила автомашина коменданта аэродрома. Он просил нас захватить с собой в полет двух английских штурманов и радиста.

- Плииз! Пожалуйста!

Вслед за нами поднялись в воздух два истребителя типа "Харрикейн". Нагнав, они пристроились к нам вплотную. Один справа, другой - слева. Поверхность Шотландии вдоль и поперек изрезана долинами и ущельями, извивающимися между горными кряжами. Высота гор доходит до километра и даже больше. Облака же застилали землю уже на трехсотметровой высоте. Лететь нам предложили под облаками, так что, лавируя между мчавшимися навстречу склонами, то и дело приходилось делать резкие повороты, чтобы не врезаться в очередную гору. К чести сопровождающих нас истребителей следует отметить, что держались они молодцом: их самолетики словно приклеились к концам громадных крыльев нашего корабля и, несмотря на резкие эволюции, точно сохраняли дистанцию и интервал.

Летели мы словно в трубе. Слева и справа - горы, сверху -плотный слой облаков. Вскоре выскочили на побережье Атлантического океана. Судя по клокочущей пене и направлению движения высоких валов, обрушивающихся на скалистый берег, определили, что дует сильный ветер с запада.

Вот и аэродром. На концах широких бетонных полос белели далеко видимые двузначные цифры.

- Посадка - 31, - передает мне радист Муханов.

Что за черт! Какие 31? Решил садиться как обычно, против ветра. Огибая на низкой высоте аэродром, вышли на посадочную прямую, и ... перед нами, на ближнем конце полосы, красуется эта самая цифра - 31! Цифры означали курс посадки в десятках градусов, "31" - это 310 градусов.

Место стоянки нам определили рядом с американскими четырехмоторными бомбардировщиками "Либерейтором" и "Боингом". Тут же невдалеке стоял английский "Галифакс".

Уже с воздуха мы заметили большую толпу народа на ангарной площадке. Как только мы сели и я заглушил моторы, толпа двинулась к нашему кораблю. Через несколько минут мы оказались в тесном кольце жестикулирующих и галдящих людей. Осматривали и ощупывали вся и все: рули поворота и глубины, концы винтов, стволы пулеметов и пушек, даже наши унты и комбинезоны, шлемы и перчатки. Единственное, к чему не отважились прикасаться любознательные руки встречающих нас инженеров, летчиков и механиков, было личное оружие - пистолеты, висящие у каждого на боку. Щелкали языком, кругом стоял гул от бесконечных "вери гуд" и "о'кей". Прошло немало времени, пока дежурным офицерам удалось уговорить любопытных отойти немного подальше и выставить у нашего корабля охрану.

Аэродром Прествик, один из лучших на западном побережье Англии, принадлежал англо-американо-канадской трансатлантической воздушной линии.

Широкие взлетно-посадочные полосы, хорошие мастерские и ангары, равная местность в окрестностях аэродрома, светооборудование и радиомаяки давали возможность принимать и выпускать и пассажирские и военные самолеты в любое время суток.

Пока мы занимались послеполетными делами, прикрепленный к нам переводчик капитан Хадсон успел разрешить все бытовые вопросы, связанные с нашим пребыванием на новом месте. Офицеров разместили в одиночных номерах приаэродромной гостиницы, сержантов и старшин - в просторной общей комнате.

Разобравшись с жильем, вышли в фойе, где нас тотчас снова окружили. Приветственные возгласы вокруг нас раздавались на многих языках мира. Тут были летчики из Америки и Австралии, светловолосые норвежцы, не пожелавшие смириться с квислингами и перелетевшие на своих самолетах через море в Англию. Пыли здесь и темнокожие новозеландцы, летчики из Южной Африки, канадцы, французы.

Самыми горячими словами приветствовал нас летчик-чех, чьи восторженные восклицания не требовали перевода.

- Русский летчик - во-ох! - и он поднимал большие пальцы обеих рук. - Молодец! Скоро Гитлер капут!

На Прествиком аэродроме приземлялись каждый день самолеты, прилетавшие из-за "большой лужи". И каждый раз, когда мальчик-бой объявлял тонким прерывающимся голосом об очередной посадке, вроде "Прибывает самолет из Ньюфаундленда", гулявшие в фойе или сидевшие на высоких круглых сиденьях у стойки бара летчики бросали недопитые бокалы с пивом или виски, выбегали, чтобы посмотреть, как будет садиться прилетевший из-за океана очередной самолет. Тревожась и сочувствуя собрату по оружию, десятки пар глаз провожали садившийся самолет, чтобы затем во весь дух побежать к месту его остановки.

Трудно было остаться безразличным, видя слой льда на передних кромках крыльев, стабилизатора и киля, или отверстия в обшивке, пробитые сорвавшимися с винтов ледяными осколками. Каждый из летчиков по себе знал, чего это стоило экипажу.

В столовой для нас отвели отдельный стол. День-другой нам было нелегко разобраться в карточке-меню. Даже Сергей Романов и тот путал бифштекс с яичницей, но вскоре мы все уже умели отличать блюда от музыки. Привыкли мы и к тому, что при нашем появлении многоязыкие разговоры умолкали и десятки пар глаз провожали нас до места, да и потом, когда мы уже сидели за столом, исподтишка наблюдали за нами.

Наша делегация во главе с В. М. Молотовым вскоре справилась с порученной ему миссией в Лондоне. Наступила пора стартовать на Исландию - последнюю остановку по пути через океан.

Мы самым внимательным образом готовились к этому полету. Все, что можно было, сняли с самолета, стараясь снизить его полетный вес. Находясь за пределами досягаемости фашистских истребителей, сняли бронеплиты, и также большую часть боеприпасов. Это позволило значительно увеличить запас горючего. Для полета через океан снабдили всех нас надувными спасательными поясами. Вездесущие острословы и шутники окрестили их "мисс Мей", ибо в рабочем состоянии их выступающие на груди летчика выпуклости якобы точь-в-точь соответствовали мощному бюсту одноименной кинозвезды Голливуда. Говорили, что сама мисс Мей осталась весьма довольна этой дополнительной рекламой.

Пока экипаж под руководством инженеров готовил корабль и моторы, мы с Обуховым и штурманами направились в штаб трансатлантических перелетов, чтобы познакомиться с организацией полетов на этой нелегкой трассе. Еле заметный среди вековых деревьев тенистого парка, штаб разместился в небольшом двухэтажном домике. Годы покрыли его темные стены толстым слоем пыли, а из больших трещин тянулась к небу ярко-зеленая растительность. Знакомый нам уже колонель-лейтенант Булстроед повел нас на второй этаж. Из широких окон кабинета открывался вид на летное поле, уставленное множеством то стоящих, то двигающихся самолетов. Чуть правее играли в гольф, а еще дальше виднелся покрытый седой пеной бушующий безбрежный океан. Стены помещения были увешаны картами Атлантики с нанесенными на них аэродромами, радиостанциями, маяками и воздушными линиями. Булстроед дал консультацию по всем интересующим нас вопросам.

Поблагодарив, спустились этажом ниже, к диспетчерам. Сразу бросилась в глаза громадная карта Атлантического океана, занимавшая всю стену. На карте - три модели самолетов. Радиопеленгаторные станции нанесены в виде больших, поделенных на 360 градусов, кругов, в центре каждого из них - круглый шарик. Получив по телефону пеленги летящего над океаном самолета, диспетчер брал два шарика в руки и, вытянув их, направлял тянущиеся за шариками цветные нити точно над теми градусами, которые были ему сообщены. Точка пересечения нитей указывала место самолета в момент пеленгирования. Просто и наглядно. В случае отклонения самолета с маршрута диспетчер тут же сообщал об этом по радио экипажу.

Рядом, на другой стане, висела большая черная доска, где мелом регистрировались все прибывшие и улетевшие самолеты, фамилии летчиков, номера самолетов, начало и конец маршрута. Гам мы увидели и себя: "самолет ТБ-7, летчик Пусэп, из Советского Союза, в Исландию".

Над столами вдоль стен склонилось человек десять помощников главного диспетчера, наносивших на карты маршруты самолетов. В середине комнаты - стол главного диспетчера, тоже с картой и шеренгой телефонных аппаратов.

В комнате рядом с диспетчерской помещалось синоптическое бюро. Несколько длинноногих девиц, облаченных в военную форму цвета темной стали, беспрерывно сновали взад-вперед, принося чанные о состоянии погоды. Нас интересовала погода по маршруту на Исландию. На этой, как и на других воздушных линиях, имелся свой "начальник погоды". Подошли к его столу. Но не тут-то было! "Начальник погоды" на Исландию заявил нам, что, во-первых, ему некогда, а во-вторых, он вообще не имеет права давать кому бы то ни было консультации.... Вот тебе раз! Оказывается, ITO обязанности состоят только в сборе необходимых данных: количество и формы облачности и их высота, давление воздуха, направление и сила ветра, температура воздуха по высотам, осадки и видимость... И только когда все это аккуратно перепечатано и подшито в папку, тогда он с почтительным поклоном передаст псе главному синоптику. И только главный синоптик, основательно ознакомившись с содержанием этой папки, уполномочен давать советы и консультации летчикам и штурманам.

Все это было очень интересно, но время подгоняло нас, и нам пришлось ограничиться лишь поверхностным ознакомлением с этой сложной кухней погоды.

Мы уже собрались уходить, когда вошли два американца. Один 'Высокий и худой, в чине полковника, другой - ростом пониже, кругленький и с румянцем на всю щеку - капитан.

- Полковник Хиллс, - представил нам высокого Булстроед. Младший что-то пробормотал сам. Ага! Это тот самый командующий американскими воздушными силами, о котором говорил нам в Лондоне полковник Стукалов. Малоразговорчивый американский полковник выдал нам комплимент, сказав, что если мы через фронты и оккупированные Гитлером территории добрались до Англии, то дальнейший путь не будет представлять особого труда...

Булстроед напоследок проявил верх любезности, предложив мне занять место за рулем его личной автомашины:

- Пока вы находитесь ,в Англии, сможете поразвлечься и осмотреть окрестности...

Предложение было больше чем соблазнительное, но... для его реализации не хватало пустяка - времени.

В "вестибюле гостиницы нас ждали гости: инженеры Борисенко и Иванов, присланные послом для оказания нам помощи в подготовке корабля. Это было весьма кстати, ибо ни наш "штатный" переводчик каптен Хадсон, ни Сережа Романов не смогли справиться с переводом множества присущих только авиации технических терминов, без которых невозможно изъясняться с хозяевами.

К вечеру все предполетные работы были выполнены, и я уже собрался доложить об этом наркому, как меня самого попросили к телефону.

- Говорит Стукалов. Англичане советуют хозяину взять с собой и навигатора и радиста.

Ну и ,ну! Только этого нам не хватало...

- Товарищ полковник! Экипаж наш и так уже дублирован: два штурмана, два радиста. Каждый из них - мастер своего дела. Мы тут буквально лезем из кожи вон, чтобы облегчить вес самолета и за счет этого увеличить запас горючего, а тут... Совершенно незачем нам брать с собой двести килограммов бесполезного балласта!

- А что я скажу хозяину? - спрашивает скучным голосом полковник.

- Передайте наркому, что в способностях ни штурманов, ни радистов я не сомневаюсь. Я уверен в них, как в самом себе. Надо в самой вежливой форме отказаться от предложения англичан.

- Хорошо... - не очень-то уверенно протянул полковник, -попытаюсь...

Когда я сообщил новость экипажу, лица штурманов и радистов помрачнели.

Штепенко, самый экспансивный из всех, тут же вскипел:

- Тогда оставляйте нас всех здесь.

- Но-но! Не пузырись раньше времени. Ведь я же отказался от их услуг.

В тот же вечер, часа через два, когда я собрался ко сну, в двери робко постучали. Мальчик-бой снова позвал меня к телефону. У телефона был сам Молотов:

- Англичане очень настойчиво предлагают нам в помощь своих опытных специалистов для перелета через океан, - звучал в трубке его спокойный голос. - Ваше мнение мне доложили, но, мне кажется, что опытный радист нам пригодится ...

Ну что тут окажешь? .. Одного придется взять.

Ложась спать, я представлял себе, как расцветут Штепенко и Романов, и вытянутся физиономии Низовцева и Муханова, когда они утром узнают об этом.

Так оно и получилось. Оба наши радиста повесили носы и с покорным безразличным видом молча ожидали прибытия "опытного специалиста". Тот не заставил себя долго ждать, и вскоре мы имели удовольствие лицезреть его более чем тучную фигуру, сопровождаемую кзптаном Хадсоном. Уже в годах, с красным отечным лицом, в середине которого возвышался такого же цвета нос с фиолетовыми прожилками, "опытный специалист", угадав во мне командира, обогнал Хадсона и, протягивая широченную ладонь, изрек несоразмерным со всей его комплекцией тоненьким голоском:

- Кемпбелл, радиомэн.

- Радист будет сопровождать вас до Вашингтона и обратно, - счел необходимым пояснить переводчик.

Широко улыбаясь, толстяк сказал что-то по-английски.

- Мистер Кемпбелл говорит, что он работает радистом с того самого дня, когда Маркони изобрел радио.

- Мистер Кемлбелл ошибается. Передайте ему, что изобретатель радио отнюдь не Маркони, а русский ученый Александр Степанович Попов, - наставительно сказал Борис Низовцев.

- Попофф? Какой Попофф? Не слышал, нет, не слышал. Радио - это Маркони. Великий Гульельмо Маркони. Да! Об этом знают все радисты мира. Всего мира! - настаивал на своеммистер.

- Никакой не Маркони, а Александр Попов, - не унимался Низовцев. - Уже в 1895 году наш русский ученый доложил свою схему электромагнитной связи Русскому обществу физиков, а ваш Маркони просто слямзил его изобретение...

Переводчик оказался в затруднении.

- Что означает "слямяил"? допытывался он у Низовцева.

Тот улыбнулся:

- Это - украл.

- Как - украл? Кто украл? Не мог он украсть. Маркони никогда не был в России. Он итальянец, а патент он получил у нас, в Англии, - продолжал доказывать свою правоту Кемпбелл.

- Патент ваш Маркони получил только потому, что Александр Попов не считал нужным заботиться в первую очередь о собственном кармане. А ваш Маркони прочитал опубликованный в январе 1896 года доклад Попова и в том же году помчался, зa патентом к вам, - сразил своего оппонента Низовцев.

- Как - помчался? Куда помчался? - не понял англичанин.

- Как куда? К вам помчался, в Англию, он же у вас патент получил, - уже раздражаясь, объяснял Борис.

- Не слышал, нет, не слышал, - улыбался мистер. - А может быть и так, все может быть, - закончил он миролюбиво.

Переводчика отозвали, и спор о приоритете изобретения радио прекратился сам по себе.

Мистер Кемпбелл продолжал улыбаться, но мне было не до смеха. Я размышлял о доброй сотне лишних килограммов, свалившихся так неожиданно нам на шею. Но делать нечего. Было нас двенадцать, пусть будет и тринадцатый. Для меня это число уже не раз становилось счастливым.

Первым проявлением инициативы нового члена экипажа был щелчок по собственному горлу, - жест, понятный мужчинам всего мира... Пошли в бар. Размахивая руками, жестикулируя пальцами и гримасничая, мистер Кемлбелл пытался что-то еще нам объяснить, но до прихода переводчика успеха не имел. Тот объяснил, что супруга мистера Кемпбелла впервые за долгую совместную жизнь расщедрилась и выдала ему на сода-виски целых четыре фунта.

Вокруг нас уже во время дискуссии об изобретателях радио . собралась многочисленная компания летчиков из разных стран. Следуя заразительному примеру, поданному Кемпбеллом, все они вскоре вооружились бокалами. Бармен еле поспевал выполнять заказы. Звучали многочисленные тосты: за победу над гитлеровцами, за успехи и здравие Красной Армии и советских летчиков, за дружбу и сотрудничество, и еще за многое другое, доброе и желанное. И так уже цветастые лицо и нос мистера Кемпбелла приобретали все более яркую расцветку. А летчики все прибывали и прибывали... Каждый вновь прибывший считал своим долгом произнести новый тост. Мне не подливали: все уже знали, что командир советского самолета пьет только пиво. Мистер же Кемпбелл пил одну порцию виски за другой. Но чувствовал он себя как рыба во все прибывающей воде...

Кэптен Хадсон принес приглашение на вечер самодеятельности, устраиваемый расположившимися по соседству летчиками истребительного полка.

Посоветовавшись с экипажем, поблагодарили за честь и отправились на присланном за нами автобусе в гости.

Участники самодеятельности блистали, наверное, остроумием, но за довольно "деревянным" переводом кэптена Хадсона многое до нас не доходило. Зал то и дело рукоплескал, хохотал и свистел, мы же лишь (недоуменно переглядывались. Правда, один из номеров, вызвавших в зале буквально бурю восторга, мы поняли. На аэродром налетела вражеская авиация. Пока дежурный докладывал об этом событии по нескольким телефонам в различные высшие инстанции, прося разрешения на открытие огня по вражеским самолетам, те успели высадить десант парашютистов и исчезли с поля зрения... Когда же, наконец, разрешение на стрельбу было получено, оказалось, что к этому времени девушки-военнослужащие из команды аэродромного обслуживания уже переловили и захватили в плен всех вражеских десантников...

По окончании программы командир полка пригласил нас "на чашку чая". Чая, правда, не было, зато имелись в обилии все остальные, более крепкие налитки. В обставленном мягкими диванами, креслами я столиками большом помещении собрались летчики-офицеры разных стран и национальностей, местные - с женами и дочерьми.

Пели песни, танцевали. Вскоре из одного угла, где разместились летчики-канадцы, донеслись звуки мелодичной задушевной песни. Все разрастаясь, она охватила весь зал, заглушив танцевальную музыку. Песни чередовались одна за другой... Начинали то норвежцы, то канадцы, англичане и новозеландцы. Пришлось спеть и нам. Начали со "Стеньки Разина". Сами удивились, что она у нас получилась! Усердно старался и кэптен Хадсон. Но когда мы под конец затянули песню амурских партизан, наш переводчик свел брови и обиженно засопел... Закончив свой небогатый "репертуар", мы с удивлением прослушали его еще раз! Все наши песни повторили... канадцы, правда, без слов! Пели они просто мастерски.

Заканчивая вечер, распорядитель, он же постановщик, режиссер и... священник полка, залез на стол и поднял бокал за советских летчиков, за победу Красной Армии, отражающей натиск общего врага.

Пора уходить. Поручили отблагодарить наших радушных хозяев признанному оратору и златоусту - Саше Штепенко.

Беря пример с распорядителя, Саша также влез на стол.

- От имени присутствующих здесь советских летчиков говорю большое спасибо за гостеприимство и приятно проведенный у вас вечер. Прошу выпить вместе с нами за людей, кто любит свободу, кто любит обоих матерей, жен и детей, за всех тех, кто умеет бороться за все это, отстоять его и для себя и для своих близких!

Переводчик перевел. В помещении воцарилась тишина... и тут же взорвалась громкими аплодисментами. И Сашу бережно сняли со стола десять пар рук и долго еще качали.

Казалось, все шло хорошо. ан нет! Отголоски прошедшего в теплой и дружественной атмосфере вечера были более чем странные. На следующее утро наш кэптен Хадсон бродил хмурый и сосредоточенный. То и дело вызывали его к телефону, и это происходило так часто, что дверь его номера все время стояла полуоткрытой. В перерывах между долгими разговорами по телефону кэптен исписал несколько листов бумаги... Оказалось, что обязанности переводчика отнюдь не были главными, и не из-за них он прислушивался к каждому нашему слову. В его обязанности входили непрерывная слежка, донесения и доклады о наших делах и разговорах ...

В СТРАНЕ ГЕЙЗЕРОВ

Нам предстояло перелететь через Фарерские острова в Исландию. Расстояние и обилие воды нас не смущали. Смущало другое: аэродром в Рейкьявике имел слишком короткую взлетно-посадочную полосу. Об этом знали и мы сами, знало и наше командование, разрабатывая маршрут полета. Но деваться некуда - наш самолет не мог пролететь без посадки все расстояние от Престиика до берегов США. Как в Москве, так и в Англии нас утешали наличием в Исландии сильных ветров, дующих изодня в день. Они должны помочь и при посадке и при взлете.

Погода была не из лучших, но взлететь можно. Сильный в 6-7 баллов ветер катил с запада высокие пенистые валы и с грохотом разбивал их о прибрежные скалы. С неба крапал дождь. Резкие порывы ветра больно кидали капли в лицо.

Прибывшие из Лондона пассажиры были приятно удивлены метаморфозой, происшедшей в центральном отсеке нашего корабля. Общими усилиями экипажа и работников посольства отсек превратился в настоящий салон, с мягкими сиденьями и даже ковром "на полу.

Стартовали по одной из коротких полос аэродрома. Но сильный ветер помог нам приобрести необходимую для отрыва скорость задолго до конца бетона.

Начало пути на север, к Фарерским островам, прошли вдоль проливов, по возможности стараясь держаться по их середине. Порывистый ветер бросал многотонный воздушный корабль то вверх, то вниз. Не видя конца беспрерывной болтанке, решаем пробиться вверх, за облака. Кстати подвернулось "окно" - просвет в серой сырой мути. Прибавив моторам обороты, полезли вверх. "Окно" оказалось маловатым. Оно кончилось значительно раньше, чем мы рассчитывали, и дальнейший набор высоты проходил вслепую, в облаках. На высоте двух с половиной тысяч метров выскочили наверх, под яркое сияние голубого солнечного неба.

Штурманам - уже который раз - пришлось усердно слушать радиостанции и рассчитывать свои навигационные дела по их точкам-тире, призывая время от времени на помощь само солнце. Но это не впервые.

Через час с небольшим Штепенко доложил:

- Проходим над радиостанцией мыса Рот.

Все! Кончилась твердая земля, дальше на тысячи километров вода и только вода. Еще через полчаса слышу, как препираются штурманы с мистерам Кемобеллом. Сгибаясь в три погибели, наклоняюсь вниз и вяжу: мистер втиснул свое грузное тело в сиденье радиста, сидит улыбаясь, сложив на животе руки. Ни-зовцев и Муханов устроились с кислыми лицами на полу. Саша Штепенко подает Кемпбеллу бланк с текстом радиограммы и борется за ключ передатчика, надеясь, что мистер его поймет и передаст донесение в эфир. Однако канадец улыбается пуще прежнего и засовывает бланк себе в карман! Штепенко не сдастся. Призвав себе на помощь Романова, он пытается и словами и жестами заставить нашего благоприобретенного "специалиста" заняться делом. Напрасный труд. Толстяк, продолжая все так же любезно улыбаться, только разводит руками. Позже выяснилось, что мистер Кемпбелл не брался за ключ из-за боязни, что нас могут засечь фашисты! Это здесь, над Атлантикой! Не очень-то храбрым оказался заморский "специалист".

... Жестикулирующий Штепенко вдруг исчезает в темноте. Выпрямившись, я обнаруживаю, что летим в облаках. Обухов ведет самолет вслепую. Взяв в руки штурвал, начинаю набирать высоту. Моторы ревут вовсю, но облачность все не кончается. Па стеклах кабины появляются кристаллики льда.

Высота растет с каждой минутой. 3000... 3500 метров. Становится холодней.

- Одеть кислородные маски!

4000 ... 5000... Наконец-то снова выходим к солнцу.

- Штурманы, как курс? - спрашиваю я.

- А что? Курс хороший, - отвечает Штепенко и, как мне кажется, слишком бодрым голосом.

Курс мог быть и в самом деле хорошим, а вот как с местонахождением самолета? Романов то и дело высовывает голову с секстантом наружу и долго крутит его верньеры. Через два часа тридцать минут полета мы должны находиться над архипелагом. Во все глаза всматриваемся в ослепительно сверкающую холмистую равнину облачности.

- Земля слева! - вопит вдруг кто-то из стрелков. И действительно, слева впереди под курсовым углом 40-45 градусов появились в разрывах облаков темные пятна.

- Нема там земли, - басит Штепенко.

Несмотря на его категорическое утверждение, все (и я в том числе) остаются при своем мнении. Я начинаю доворачивать влево. Но вскоре приходится сдаться. Никакая это не земля. Темные пятна - это тень верхних разорванных облаков на сплошном слое нижних... Приходится ложиться на прежний курс. Мы виновато умолкли.

Вскоре штурманы и наши "коренные" радисты ловят соединенными усилиями передачу радиостанции на Скапа-Флоу и берут на него пеленг. Все становится на свои места. Снизу на нас снова напирают облака. Опять ревут на полную мощность все четыре мотора. Золотарев и Дмитриев регулируют качество смеси. Хотя запас горючего у нас порядочный, но чем больше, тем лучше. Время от времени проскакиваем верхушки облачных гор. 5500... 5800... 6000... Кажется, на этот раз хватит. Смежно-белая вата облаков остается ниже нас и больше не пухнет. Все в норме. Нет лишь связи с Рейкьявиком - целью нашего полета. Начинаю настаивать, чтобы мистер Кемпбелл показал, что он может. А мочь он должен многое, так как еще перед вылетом, втаскивая в самолет свой объемистый желтый портфель, он гордо известил нас, что у него там разместилось "радио всего мира".

- Запросить погоду! - даю команду. Время идет и идет... Ответа нет.

- Алло! Радисты! Как с погодой?

- Никак, - отвечает Низовцев, - мистер Кемпбелл сказал, что еще рано погоду запрашивать...

Что это такое? Какой-то там мистер будет вместо командира решать, когда и что нужно делать! Не-ет! Этот номер не пройдет ...

- Передайте мистеру Кемпбеллу: немедленно, слышите, -немедленно связаться с Рейкьявиком и запросить погоду, -разозлившись, повторяю приказание.

- Есть! Сейчас передам, - отвечает Низовцев.

Прошло не меньше десяти минут, когда канадец, наконец, связался с радиостанцией аэродрома и передал мне радиограмму:

"Рейкьявик видимость хорошая тчк Облачность восемь баллов высота триста".

Теперь все ясно.

Ясно-то ясно, а вот как садиться при высоте облачности в триста метров, если аэродром окружают вершины гор высотой до тысячи метров? Но сесть нам все равно надо. Что-то надо предпринять, а что - пока не знаю.

Посоветовавшись с Обуховым и штурманами, решаем выйти под облака над океаном. Бензина еще достаточно, дойдем до радиостанции аэродрома, и от нее - вниз, через облака. Затем развернемся над морем и обратно на аэродром.

Верхняя кромка облаков снижается, мы - тоже. Вскоре освободились от масок. Под нами в облаках появляется громадное окно". Снизу виднеются белые гребешки на море. Завалив корабль IB Крутую спираль, хочу уйти вниз, используя чистое небо. 11е получается. Снова врезаемся в облака. Приходится взять курс на юг - подальше от высоких берегов - и терять высоту по прямой. Снова лед на стеклах. Снова полет вслепую.

- Товарищ Молотов интересуется, чем вызваны такие сложные эволюции самолета и к чему должны готовиться пассажиры? - спрашивает Кожин.

- Передайте наркому, что минут через тридцать пассажиры могут сесть за обеденный стол в Рейкьявике. Пробивались под облака над океаном. В горах это значительно сложнее.

Выскочив на высоте четырехсот метров из облаков, сразу же увидели долгожданную землю.

Исландия - страна гейзеров и вулканов. Вершины гор скрываются в облаках, но в чистом полярном воздухе отлично виден южный берег острова. Под нами бушует седой океан. Этот эпитет как нельзя лучше подходит для определения покрытой сплошной пеной бескрайней клокочущей массы воды. Громадные гороподобные валы катились с запада на восток. А поперек их, с севера на юг, идут новые повторные, тоже немалые волны, гребни которых, срываясь и падая, образуют на поверхности океана оплошную серо-белую пелену.

Как потом рассказывали штурманы и радисты, наш "радио всего мира" - Кемпбелл развел тут, когда каждый уже видел берег, совершенно бесполезную деятельность: не снимая руки с ключа, отстукивал что-то, принимал и записывал никому уже не нужные сводки и пеленги, передавая их с торжественной улыбкой чуть ли не ежеминутно штурманам.

На горизонте, под самыми облаками, появляются две черных точки, приближающиеся к нам с огромной скоростью. Это встречают нас истребители союзников.

Разойдясь вправо и влево, они резко разворачиваются на 180 градусов и пристраиваются у самых консолей крыльев нашего гиганта. Это американские истребители "Аэрокобра". Идут они, вопреки общепринятому, очень близко. Лишь несколько метров отделяют их бешено вращающиеся пропеллеры от элеронов нашего корабля. Никакие сигналы не могут их заставить соблюдать безопасную дистанцию. Штепенко машет им рукой, стараясь отогнать истребителей подальше. Американцы, широко улыбаясь, поднимают большие пальцы: "О кей, все отлично!"

Уже виден и город, а рядом с ним полоса бетона, густо уставленная по обеим сторонам самолетами. Как же там садиться?

В этом узеньком коридоре между носами самолетов? До сих пор такого не приходилось нигде встречать. Но, видно, многое еще придется делать в первый раз ...

Стараясь уместиться между горой, вершина которой/ скрылась в облаках, и городом, делаем круг над аэродромом. Истребители, качнув крылом, покидают нас. Невдалеке, на востоке, парят гейзеры. Самый крупный из них "Большой гейзер" не виден, он спрятался в глубине далеко вдающейся в остров долины, и пары его смешались с нависшими над островом облаками.

Благодаря мощному теплому Гольфстриму, одна из ветвей которого - течение Ирмингера, омывает западные и северные берега Исландии, климат острова значительно мягче, чем на тех же широтах в нашей Арктике, где царствует голый камень и безлесная тундра. Здесь, за исключением полей лавы и вулканического пепла, а также громадного ледяного плато в юго-восточной части острова, в долинах и на склонах гор растут березы и ивы, а местами можно встретить даже рябину.

Аэродром, примыкающий вплотную к юго-западной окраине Рейкьявика, построен на тундровой почве. Бетонная полоса длиной около тысячи метров справа и слева заставлена самолетами различных типов и назначений. Захожу на посадку. Мне кажется издали, что размах крыльев нашего корабля больше, чем ширина свободного пространства между стоявшими на бетоне самолетами... Но это только кажется. Правда, почти впритирку, садимся благополучно. Еще 1590 километров осталось позади.

Не успеваем мы еще остановиться, как рядом с нами появляется шустрый "виллис". Стоявший в нем во весь рост офицер выразительно размахивает флажками.

- Сколько весит ваш самолет? - переводит его вопрос Романов.

- Двадцать пять тонн.

Услышав ответ, офицер качает головой, предупреждая, чтобы мы рулили точно по тем плитам полосы, по которым он будет ехать впереди нас.

- Иначе продавите бетон и можете поломать свой самолет, - кричит дежурный.

Двинулись за "виллисом", стараясь ни на йоту не отклониться от его следов. Самолет ползет мимо "аэрокобр", транспортных "дугласов" и "каталин", двухмоторных амфибий, способных производить дальнюю разведку океана и уничтожать глубинными бомбами вражеские подводные лодки.

Хорошая боевая техника, только... она больше стоит на земле, чем занимается делом. И это в те дни, когда гитлеровские подводные пираты наглухо запирали морские пути союзников в северной Атлантике ...

Группа американских офицеров приняла под свою опеку пассажиров. Младшие чины молча толпились поодаль. Кругом - только военные. Фото- и кинокорреспонденты, также одетые в военные мундиры, как всегда, снимали нас и спереди и сзади.

Нас попросили "а обед. В офицерской столовой столы были уже накрыты, и на обед ушло не больше получаса времени. Отобедав, приступили к подготовке полета через "большую лужу". На самом деле эта "лужа" в том, самом узком месте, где нам предстояло ее пересечь, раскинулась на три тысячи километров.

Инженеры и стрелки вернулись к самолету, а мы - летчики со штурманами отправились к синоптикам. Первые же слова синоптиков испортили нам настроение. Никаких сведений о погоде у них не было, ибо уже сутки в эфире царил "глухор" -непрохождение радиоволн. Никакой связи с Америкой. А когда она наладится, никто не мог предсказать.

Единственное, что могли для нас сделать американские синоптики, это сообщить, когда наладится опять связь через океан.

Вышли на улицу. Было сравнительно тепло. С моря тянул ветер. Через окна облаков временами проглядывало солнце. Штурманы пошли на командный пункт аэродрома выяснить детали навигации предстоящего перелета через океан.

Вечером после ужина нас пригласили в местный клуб, размещенный в такой же "полуцистерне" из гофрированного железа, какими были и жилые помещения. Показывали кино. Любовь, поцелуи, погоня и стрельба, танцы и кутежи, скачки и бешеная езда на автомобилях... Скучно. Я потихоньку выбрался из зала и вернулся IB столовую. И тут было все так же, как и везде: за столиками сидели летчики многих национальностей и, потягивая кто пиво, кто сода-виски, лениво перебрасывались словами. Тоже невесело. Я уже собрался уходить, когда в зал вошла группа американских летчиков. Шумно переговариваясь между собой, все они устроились за одним столом. Наш новый переводчик, черная борода лопатой, по расцветке носа, видимо, тоже не дурак выпить, поспешил к вновь прибывшим, что-то им сказал и, вернувшись ко мне, торжественно сообщил:

- Колонель Арнольд имеет честь пригласить вас на кружку пива.

Я подошел к американцам.

- Колонель Арнольд, - привстал с поклоном средних лет коренастый офицер, одетый в традиционную для летчиков всех стран кожаную куртку.

Принесли пиво. Разговор вертелся вокруг событий войны, о полетах, о погоде. Выяснилось, что полковник Арнольд уже ряд лет летает на трансатлантических авиалиниях. Сейчас он летел из Англии в Гренландию. Узнав, что мы собираемся приземлиться в Ньюфаундленде, полковник вытащил из планшета карту Переводчик переводил более чем посредственно, путал термины и названия.

- Прошу иметь в виду, что Ньюфаундленд отличается обилием туманных дней. Туман появляется всегда неожиданно, и никто не берется предсказать его появление или время исчезновения. Погода там, как капризная женщина, - улыбнулся американец, обнажая ряды золотых зубов.

- Чем же это обусловлено? - поинтересовался я. Американец заказал еще пива, раскурил трубку и, подумав

немного, сказал:

- По всей вероятности, внезапные капризы погоды в этом уголке земного шара происходят из-за близости Гольфстрима и скрещивающегося с ним невдалеке от побережья Ньюфаундленда холодного Лабрадорского течения.

Рассказ полковника наводил на грустные размышления. Что остается предпринять летчикам, перелетевшим океан, если окажется, что беспросветный туман закрыл аэродром посадки? Горючее на исходе, аэродромов поблизости нет... Невеселая ситуация. Я вспомнил аналогичный случай из своей летной практики.

-- Что-то похожее мне уже приходилось испытать, - подумал я вслух. - На островах архипелага Франца-Иосифа...

- Вы бывали там? - заинтересовался кто-то из собеседников.

- Дважды. И оба раза - с довольно неприятными происшествиями.

- Расскажите, пожалуйста!

- Первый раз мне пришлось побывать на этих забытых богом островах осенью 1937 года. Участвовал я тогда в экспедиции по поискам пропавшего без вести экипажа и самолета Героя Советского Союза Сигизмунда Леваневского. Как известно, самолет Леваневского был третьим, направившимся ъ то лето через полюс в Соединенные Штаты Америки. Перелетев уже через полюс, онисчез...

Из Москвы мы стартовали .в октябре. Время года, как видите, было для вторжения к сердцу Арктики явно слишком поздним. Все это понимали, понимали и мы сами. Но там, в районе полюса недоступности, были наши друзья и товарищи, советские люди...

До Маточкина Шара все шло нормально. Нам осталось перелететь оттуда на остров Рудольфа, самый северный на Земле Франца-Иосифа, где находились аэродром (если так можно назвать единственный ледяной купол), горючее, мастерские, жилье, и главное - люди, работники самой северной полярной станции.

Прогноз погоды был хороший, гребень высокого давления тянулся от западных берегов архипелага Франца-Иосифа по восточной части Баренцева моря почти до материка. Ожидалась безоблачная и морозная погода. Куда еще лучше?

На рассвете 25 октября с берега бухты Канкрина поднялись один за другим три четырехмоторных самолета. Полет протекал лучше некуда. Под яркими лучами солнца слева от нас сверкали ледники и снега Навой Земли, справа темнело еще чистое ото льда Карское море. День был уже короткий, но мы рассчитывали приземлиться до того, как он совсем угаснет. Оставили за собой самую северную точку Новой Земли - мыс Желания. Вскоре на горизонте перед нами зачернели скалистые берега островов архипелага ... и тут же стали исчезать, словно таяли в предвечерних сумерках... Внезапно появившийся туман и низкая облачность покрыли их непроницаемой для глаз серой пеленой.

Когда по расчету времени мы находились уже над островами, солнце скрылось за горизонтом и наступили сумерки. Обе расположенные на островах радиостанции сообщили, что купола аэродромов закрыты туманом.

Я закурил и сделал пару глотков из стоявшей передо мной кружки. Наш чернобородый толмач переводил рассказанное.

- И как же вы выпутались? - нетерпеливо спросил Арнольд.

- Просто... Нам повезло. Повезло отчаянным образом. Горючее было на исходе, и нас ожидала или посадка на море, или столкновение со скалами и ледником. Делая "руги над низкими серыми облаками и туманом, заметили в стороне белое пятно. Это мог быть либо снег, либо лед, просматривающийся в разрыве облачности. Выбирать не из чего, и мы поспешили воспользоваться увиденным. Через несколько минут наши корабли один за другим плюхнулись на покрытый глубоким снегам лед. Что находится под ним, земля или океан, нас тогда мало интересовало. Главное - мы успели приземлиться на нечто твердое и устойчивое раньше, чем кончился бензин.

Выходит, что Ньюфаундленд может тоже выкинуть нечто подобное? Ведь и там, на Земле Франца-Иосифа, причиной нашей вынужденной посадки явился совершенно неожиданный каприз погоды.

- И долго вы там сидели? - спросил полковник, выслушав перевод.

- Порядочно, - ответил я неопределенно, - зарылись под снег и жили там, словно медведи.

- А второй .раз? - напомнил Арнольд.

- Опять там же, на Земле Франца-Иосифа. Летели мы туда по заданию правительства охранять дрейфовавший в высоких широтах Ледовитого океана экипаж ледокола "Георгий Седов". Коварная погода этого архипелага снова нас подвела: купол на острове Рудольфа покрылся туманом, и нам пришлось опуститься на ледовое плато острова Мак-Клинтока. Соорудив из снеговых кирпичей "иглу", снежную эскимосскую хижину, дождались улучшения погоды и через несколько дней перелетели на базу.

- Это - медали? За что? - поинтересовался сосед, осторожно трогая мои ордена.

- Орден Красной Звезды я получил за охрану дрейфа упомянутого ледокола. Дрейф длился целый год. А орден Красного Знамени - за бомбардировку Берлина.

Помолчали. Покурили. Выпили еще пива. Потом Арнольд, порывшись в своем картодержателе, вытащил еще раз свою полетную карту. Разложил ее на столе и показал пальцем на нанесенный от руки красный кружок южнее озера Медвилл, находящегося на Лабрадорском полуострове.

- Гус-Бей. Аэродром. Хотя он и далеко от Ньюфаундленда, при случае может пригодиться. Правда, сейчас там готова только одна полоса, но длина ее - 5820 футов - вполне достаточна для вашего самолета. Есть там и бензин и масло. Есть также спальные мешки, консервы и горячий кофе. Ну, и виски - тоже, - закончил он улыбаясь.

Допив пиво и поблагодарив доброжелательного американского коллегу за приятную беседу, я поспешил к себе. Разыскал свою карту и, найдя там озеро Медвилл, поставил южнее его кружок. За этим занятием застали меня возвратившиеся из клуба штурманы.

- Что ты там колдуешь? - поинтересовался Романов. - Так, ничего ... Изучаю маршрут полета.

- Что его изучать, - усмехнулся Штепенко, - вода и естьвода.

Штурманы начали пересказывать виденную кинокартину.

- А я познакомился с экипажем "Либерейтора", - сказала, не слушая рассказчика.

- Тоже мне новость! - сдвинул брови Штепенко. - Мы их встретим еще немало.

- Выпил жару кружек пива...

- Это еще куда ни шло, - одобрил Романов.

- ... приобрел запасной аэродром, выложил я главный козырь.

- Что ты говоришь? Какой аэродром? - сразу оживились штурманы.

- На Лабрадорском полуострове. Гус-Бей. Пока еще строится...

Штепенко и Романов развернули большую карту и нанесли мое "приобретение" по всем правилам на нес.

- Ты гляди! удивился Штепенко, - тут даже какое-то местечко есть. Так и называется: Гус-Бей!

Радиосвязь хотя и установилась, но погода на той стороне океана, да и по пути, отнюдь не благоприятствовала полету. Наш бородатый переводчик, называвший себя в зависимости от степени опьянения то капитаном, то художником, был на консультациях с синоптиками (весьма оригинален. Выслушав подробные объяснения главного синоптика, длившиеся минут пять, а то и дольше, художник-капитан сводил все к общему знаменателю и расправлялся с выводами главного весьма красноречивой фразой:

- Облака острые и длинные, ветер высокий, туман толстый, вся погода паршивая и лететь не надо. Пойдем пить виски.

Такая "четкая" терминология нас не волновала лишь потому, что сами мы могли прилично разобраться в дебрях многочисленных условных знаков карты погоды, а Сергей Романов мог и по-английски узнать у работников бюро погоды то, чего на карте не хватало.

На третий день нашего пребывания в Исландии наметилось улучшение погоды по нашему маршруту. Приняли решение вылететь в полночь. Но тут наш "остров ветров" перестал выдавать ветер! Полный штиль. Ни малейшего дуновения. Полосатый ветроуказатель провис, да еще и обмотался вокруг столба самым безнадежным образом. "А кольчужка-то коротка оказалась..." Взлетная полоса была при таких условиях явно недостаточна, а вес нашего корабля - безмерно велик. Пришлось тщательно проверить количество горючего. На поверку вышло, что, кроме положенного навигационного запаса и неофициального "запаса летчиков" - полтонны, наши инженеры влили в баки еще и свой, "инженерный запас", целую тонну. Пришлось этот последний запас "на всякий случай", слить обратно в заправщик... Хотя у меня на душе и скребли кошки.

Несмотря на ночное время, было светло как днем. Все-таки 60 градусов северной широты. Белые ночи. Еще светлее, чем у нас в Ленинграде или в Таллине.

Пассажиры, одеваясь в меховые одежды, радовались окончанию вынужденного сидения. Экипаж, готовый занять свои места, молча ждал у трапов. Вокруг нас - толпа провожающих. А ветра все нет да нет... Подозвав дежурного, вместе с ним на "виллисе" объехали взлетную полосу из конца в конец. Правда, длиннее она от этого не стала, а некоторые соображения у меня все же появились. Взлетать надо в сторону океана, ибо там нет за концом полосы препятствий. Другой же конец взлетной упирается в окраину города. Туда взлетать явно не годится. Вернувшись к молча ожидавшим меня экипажу и пассажирам, я все еще надеялся, что этот полосатый мешок, обнимающий свою мачту, все-таки оживет и хоть сдвинется с места. Черта с два! Ветроуказатель прилип к мачте, явно наслаждаясь отдыхом после беспрерывных многодневных трудов ...

- По местам! - гаркнул я неожиданно громче, чем следовало. И... стало сразу легче. Последние рукопожатия, пожелания счастливого пути, куча фото-, кино- и прочих корреспондентов, вспышки ламп, и вскоре провожающие отошли в сторону.

Прогрели моторы. Порулили. Дойдя до городского конца полосы, развернулись так, что заднее колесо ("дутик") оказалось вне бетона, а основные - на самом краешке начала полосы. Хоть десять метров - да мои...

- Пошли на взлет.

Под ровный рокот моторов самолет лениво трогается с места и начинает разбег. Справа и слева, как солдаты в строю, стоят ряды самолетов. На трети дорожки внимательно смотрю на указатель скорости. Стрелка еле сдвинулась с места.

- Форсаж.

Моторы заревели на максимальной мощности и самолет... резко рванул влево.

Скорость движения самолета еще настолько мала, что руль поворота бездействует. Убираю газ правому мотору. Но убираю больше, чем следовало, и самолет круто разворачивает вправо, а там совсем рядом стоят морские разведчики... Мать честная! Сейчас начнет их считать конец нашего крыла... Рывком прибавив до отказа обороты правой группе моторов, нажимаю сколько было силы на левую педаль руля поворота. Разворот вправо прекращается, но мимо консоли правого крыла в ужасающей близости проносятся носы "каталин". Изо всех сил крутнув влево штурвал, с облегчением вижу, как поднялось правое крыло, а носы "каталин" мелькают уже под крылом. Слава богу! Пронесло... Опасность на сей раз миновала.

Корабль стал слушаться рулей, и скорость дошла почти до необходимой для отрыва от земли. Кончалась полоса. Впереди крутой обрыв к океану...

Потянув штурвал на себя чуть энергичнее, чем обычно, "повесил" корабль в воздухе. Мелькнула темная полоска земли, отделяющая аэродром от обрыва, и... самолет стал медленно "приседать", опускаясь все ближе и ближе к бурунам прибоя... Но за эти секунды корабль успел набрать необходимую скорость, чтобы начать нормальный режим набора высоты. Уф-ф! Вот вам и "остров ветров" ...

На провожающих, видевших наш небывалый взлет сзади, некоторые его детали оказали гораздо более сильное впечатление, чем на экипаж самолета и его пассажиров.

Когда, оторвавшись от земли, мы вдруг провалились за обрывом вниз и скрылись с глаз, мало кто из видевших это надеялся, что мы оттуда снова вынырнем.

- Убрать шасси! - даю я бодро команду. Скорость прибавилась еще немного, хотя высота была меньше ста метров. Приходится круто развернуться, чтобы вовремя уйти от мчавшейся нам навстречу большой горы.

Тишина в самолете продолжалась на этот раз значительно дольше обычного. Но все хорошо, что хорошо кончается... А забегая вперед, скажу, что моему удивлению не было границ, когда пассажиры позже хвалили этот взлет, они якобы даже не почувствовали, когда оторвались от земли!

Уточнили курс, включили автопилот. Сегодня он нужен как никогда: расставание с "островом ветров" стоило нам с Обуховым столько нервов и энергии, что чуток отдохнуть просто необходимо.

ЧЕРЕЗ "БОЛЬШУЮ ЛУЖУ"

Успокаивающе гудят моторы. Под нами - Атлантика. Впереди, наперерез нашего курса ползет караван судов - десяток транспортов, конвоируемых большой группой военных кораблей.

Мы идем пока на небольшой высоте и ясно видим, как над трубами судов взвиваются белые струи пара: моряки приветствуют нас неслышными за шумом моторов гудками. Палубы транспортов и боевых кораблей заполняются матросами. Моряки приветствуют нас, машут руками... Мы качаем им крыльями: счастливого вам плаванья, друзья!

Караван идет к нам, в Советский Союз. Везет он из США алюминий и автомашины, оборудование и многое другое, необходимое нам в эти трудные дни.

Багрово-красный шар солнца подходит уже к горизонту и начинает спускаться в море. Справа и позади нас светлое ярко-голубое, без единого облачка, чистое небо. Далеко влево, там, куда уже не доходят прямые лучи солнца, оно становится темным, сливаясь с поверхностью океана. Исчезают в сумраке горизонта сахарно-белые вершины Исландских ледников, так напоминающие нам наше советское Заполярье.

Пассажиры устраиваются на отдых. Ведь по времени сейчас очень раннее утро - вылет состоялся ровно в полночь. Сегодня отдохнуть можно: высота полета - не более 3000 метров.

Самолет идет на юго-запад. Солнечный диск совсем тает за горизонтом, но вокруг довольно светло. Арктика. Солнце снова вскоре вынырнет где-то справа от нас и будет провожать корабль до самой посадки, освещая его с кормы.

- Как у вас дела, Эндель Карлович? - подает голос Ште-пенко.

- Сейчас ничего, а раньше было жаркава то. А у вас как? -в свою очередь спрашиваю я.

- У нас порядок. Час-полтора пролетим по радиомаяку Исландии, последние триста километров дойдем по радиомаяку Ньюфаундленда.

- А середина, "кусочек" в две тысячи с лишним? Это как будем контролировать? - начинаю я раздражаться.

- Что тут думать? Скоро облака накроют океан, но нам останется небо...

- И что же вы увидите на таком светлом небе? Голубые дали?

- Зачем дали? Дали нам ни к чему... Вы взгляните на юг, там кое-что есть.

- Ага, вижу. Серпик луны. Ясно. Действуйте...

В корабле вновь тишина. Пассажиры кто читает, кто дремлет, кто беседует вполголоса. Маски засунуты куда попало - в этом перелете они вряд ли понадобятся. Пушкари и пулеметчики, не боясь встречи с вражескими истребителями, прикорнули на своих постах и дремлют под монотонную песнь моторов.

Покоя не знают только наши механики да еще радисты. Золотарев и Дмитриев колдуют над приборами, подкручивают разные ручки и рукоятки, добиваясь наивыгоднейшего режима работы моторов. Задача у них нелегкая: получить возможно большую мощность при возможно малом расходе горючего.

Потихоньку чертыхаются радисты: мистер Кемпбелл опять не может связаться с Америкой. А связь нужна. Меня волнует состояние погоды на той стороне океана ...

Солнце вновь показывает свой краешек из-за горизонта. Гаснут звезды, поблек и еле сейчас различим серпик луны. Пассажиры спят, только Молотов читает при свете маленькой лампочки какие-то бумаги. Устали спорить с нашим "мистером" и тоже заснули Низовцев с Мухановым. Лишь канадец, прижимая к уху наушники, что-то сосредоточенно слушает. Как потом мне доложил Штепенко, он все пытался услышать уже затухшие сигналы исландского радиомаяка. Приобрели мы, однако, сокровище... Меня все сильнее начинает тревожить это уж слишком спокойное времяпрепровождение. Надо знать точно, где мы находимся, какая погода по маршруту и в местах возможных посадок.

- Штурманы, как у вас с навигацией? - задаю я вопрос нарочито спокойно, безразличным тоном.

- С астрономией покончили, не успели удрать от солнца.

- Когда будет Гренландия?

- Через час, - бодро отвечает Штепенко, но мне чудится, что в его голосе нет обычной уверенности.

- Но она останется под облаками, - добавляет Саша чуть спустя.

- А как же вы обойдетесь без Гренландии? Боюсь, проскочим, как пить дать. Как дела со связью?

- Не бойтесь, Гренландию не цроскочим. А связи пока нет. Наши спят, а мистер ... мистер тоже дремлет, - сообщает Штепенко, высовывая голову в проход, чтобы видеть радистов. Затем идет к ним. Через несколько минут возвращается. Я, нагнувшись, жду. Между кабиной радистов и штурманской начинают мелькать листки радиограмм. "Порядок, - думаю я про себя, - наконец-то, наладили". Но радуюсь зря. Белые листки - не радиограммы, а переписка между штурманами и Кемпбеллом, в результате которой выясняется, что связи с Америкой по-прежнему нет.

Штепенко снова идет к радистам. Требовательно, коротко говорит:

- Рейкьявик! Радиопеленг!

Связь с Исландией была, и Кемпбелл, широко улыбаясь, кивает головой и быстро стучит ключом. Через несколько минут он с довольной улыбкой передал полученный радиопеленг штурманам. Штепенко доволен: полученный пеленг подтверждает, что мы идем правильно.

А с Америкой связи все нет и нет. Через некоторое время я заглянул в радиорубку. Мистер Кемпбелл, по-видимому, с сиденья так и не вставал. Теперь он выкладывает из своего знаменитого портфеля пачки каких-то таблиц, тетрадок, брошюр. Низовцев и Муханов сидят на полу и, разбирая эти таблицы и брошюры, раскладывают их вокруг себя. Время от времени один из них находит на таблице нечто, стоящее внимания, и тычет в это пальцем, другой начинает крутить верньеры передатчика, а мистер принимается лихорадочно стучать ключом... Потом, когда один из них осторожно вращает регулятор приемника, все трое вслушиваются, прижимая для верности шлемофоны обеими руками

Затем вновь начинают раскладываться таблицы, установка волны и вновь безрезультатно. Дела принимают плохой оборот. Летим без связи через океан, не зная, чем нас встретит берег_ Как выйти к месту посадки? А если к тому времени там гроза Туман? Хватит ли бензина? Об этом думать не хочется. Надо было что-то предпринять. И штурманы нашли выход.

- Слушай, Саша, не попробовать ли нам поймать Америку на выпускную антенну? - говорит Романов.

- Это мысль...

Распустив выпускную антенну передатчика на всю длину около 80 метров, - заменили ею рамку радиополукомпаса. Саша начинает "шарить" по диапазону волн радиостанций Канадского побережья. Вскоре в наушниках начинает пищать буква "а". Не веря своим ушам, Штепенко просит послушать Романова.

- Буква "а", точка-тире, - невозмутимо подтверждает Романов.

Это работает нужный нам радиомаяк: мы уже зацепились за другой берег "лужи". Курс по-прежнему правильный.

Через четыре часа после взлета штурманы уверенно заявляют, что проходим Гренландию. Земли не видно - спряталась от нас за толстым слоем облаков.

А все-таки где мы будет садиться? Связи с берегом у Кемпбелла все еще нет. Истекает пятый час полета... Молчание прерывает Штепенко:

- Командир, доверните на 30 градусов вправо.

- Это еще зачем?

- Будем входить в зону радиомаяка.

- И долго мы будем в нее входить?

- Недолго, - успокаивает меня штурман, - минут двадцать. Ничего себе! За двадцать минут моторы сожгут уйму горючего.

- Доложите остаток горючего, - даю команду Дмитриеву. Через несколько минут мне протягивают записку. Бензина осталось еще немногим более 2000 литров. М-да-а! Это на три часа полета. А сколько мы еще будем в воздухе?

- Эндель Карлович, - слышу голос штурмана, -прежний курс.

Смотрю на часы: прошло десять минут. Удивляюсь:

- В зону вошли?

- Нет еще... - неопределенно тянет Саша, - войдем ... Как с горючим?

- Часа на два, - отвечаю я.

Штепенко хочет еще что-то сказать, но в разговор вмешиваются радисты: связь с Америкой установлена. Наконец-то! Сводка погоды из Ньюфаундленда не радует: "Аэродром Гандер закрыт туманом тчк Севернее безоблачно тчк Видимость пять километров тчк Ветер умеренный вест тчк".

Оторвавшись от радиограммы, вижу впереди темную полосу.

- Облака кончаются, - осторожно сообщаю всем, еще сам не веря, что .впереди нас виден берег материка.

- Земля! Впереди - земля, - рокочет густым басом лейтенант Гончаров, чье рабочее место находится впереди всех в носовой пулеметной башне.

Облачный покров обрывается вместе с морем, за ним раскинулся ряд не то льдин, не то мелких островков, а дальше - материк, Америка. Теперь остается уточнить свое местонахождение, прикинуть расстояние до аэродромов и соответственно этому исправить курс полета. Решаем лететь в Гус-Бей.

Борис Низовцев подает наверх радиограмму "Аэродром Гандер не принимает тчк Туман тчк Гус-Бей ясно видимость 5 километров тчк". Это мы уже знаем, но чем чаще идут радиограммы, пусть даже повторяющие сведения предыдущих, тем увереннее чувствует себя командир, кому жизненно важно знать все, что ожидает его впереди ...

Нам везет, здорово везет, хотя... мне кажется, что люди нашего экипажа сами крепко, буквально за волосы, вытаскивают это везение.

Спускаемся ниже, чтобы лучше видеть землю, да и дышать там полегче. В самолете теплеет, и пассажиры начинают сбрасывать с себя унты и вылезают из меховых комбинезонов. Ловим позывные, а затем и зону радиомаяка на аэродроме Гус-Бей. Этот аэродром для нас теперь единственно возможное место посадки. Ньюфаундленд окончательно накрылся туманом. Внизу до боли знакомый ландшафт Заполярья: слегка холмистая тундра, с редкими кустарниками и кое-где притулившимся низкорослым ельничком. Множество больших и малых озер, рек, речушек. Уже вовсю светило солнце, но над реками и озерами стелется густой туман.

Штурманы прилипли к радиокомпасам. Мы с Обуховым пытаемся визуально "зацепиться" хоть к какому-нибудь мало-мальски характерному ориентиру на земле.

- Что-то непонятно, где это мы летим? Местность какая-то незнакомая, - говорю я ни к кому собственно не обращаясь.

- И я ее в первый раз вижу, - невинным голосом подтрунивает штурман.

- Что значит в первый раз? - вспыхиваю я. - Как курс?

- Все правильно. И курс правильный, только пятна тумана так искажают вид местности, что я и сам бы усомнился, если бы не был уверен в его правильности. Я думал бы так же, как и ты...

- Откуда ты можешь знать, о чем я думаю?

- Это угадать нетрудно. Ты думаешь о том, что внизу ничего не разобрать, местность незнакомая, а штурманы заблудились и вместо аэродрома придется плюхаться на брюхо неизвестно где в тундре...

- Ишь, ясновидец-хиромант какой! Ну, положим, что почти так.

- А ты не думай ...

- И не собираюсь, - перебиваю я Сашу. - Аэродром уже вижу...

Впереди по курсу показалась просека, вырубленная в ельнике в виде громадного почти равнобедренного треугольника. Основанием его служила длинная черная полоса, а внутри треугольника желтели свежесрубленные деревянные постройки.

- Приготовиться к посадке, выпустить шасси! Борттехники улыбаются. Им почти ничего не видно. Раз дана команда выпускать колеса, стало быть впереди твердая земля, а не тундровые топи ...

Определив направление ветра по дыму, круто иду на посадку. Крутиться некогда, с дальнего конца полосы уже наползает туман! Планирую против ветра. Еще издали видно, что полоса тут значительно уже, чем в Рейкьявике или Прествике. Выдерживаю корабль над асфальтом, вижу, как рядом с консолью мелькают вершины малорослых елей. Сели благополучно, но уже в конце пробега нас мгновенно окутывает густой туман. Меня он уже не тревожит. "Большая лужа" осталась позади, под нами твердый асфальт. Надавив на тормоза, останавливаю корабль.

- Сзади "виллис", и с него кто-то машет флажком, - сообщает Обухов.

Самолет тяжело разворачивается, и мы, осторожно, чтобы не сойти с полосы, катимся за "виллисом". В указанном месте останавливаемся. Я глушу моторы. Даю разрешение на выход.

Вокруг нас - непроглядный туман. Метрах в двадцати угадывается опушка ельника. К самолету подходят люди. Опускаюсь и я вниз и... не верю ушам своим: встречающие нас говорят на русском языке! Куда это мы попали? Вдруг это наша советская Арктика? Но все быстро выясняется. Мы в Гус-Бее.

Люди вокруг нас, рабочие, строящие аэродром, прибыли сюда с Аляски. Это потомки тех русских, что поселились на Аляске в середине XIX столетия, когда Аляска еще принадлежала России. После продажи в 1867 году этой земли Америке тысячи русских остались здесь. Далеко не каждый смог вернуться на Родину со своей семьей. Для этого нужны были деньги и немалые...

Аэродром еще строится. Готова лишь одна полоса, та, на которую мы только что приземлились. Длина ее - 5800 футов -обеспечивает прием и отправку самолетов всех; типов. Еще две дорожки, замыкавшие треугольник, хотя и находятся в стадии стройки, но приземлиться можно при нужде и на них. Работа по строительству идет полным ходом. Десятки различных машин и сотни рабочих заняты дни и ночи. Возводятся ангары, строятся дома и мастерские. Уже функционируют метеостанция и два жилых дома.

Интенсивные воздушные перевозки между США и Англией заставили союзников спешно расширять сеть аэродромов на обоих берегах океана. Аэродром Гандер на острове Ньюфаундленд (как мы убедились на себе) был неспособен обеспечить безопасность и регулярность рейсов самолетов между Европой и Америкой.

Офицеры местного гарнизона ничего не знали об этом полете и были буквально ошеломлены, узнав, что на нашем самолете прилетел нарком иностранных дел Советского Союза "мистер Молотофф". Начальник гарнизона распорядился снабдить нас горючим, смазочным и всем необходимым для дальнейшего полета.

Золотарев и Дмитриев приступили к зарядке самолета. Летчиков и штурманов вместе с пассажирами пригласили перекусить. От той роскоши, которая окружала нас в Англии, здесь не было и следа. Складные столы и скамейки. Металлические кружки и тарелки. Вместо полотенец - рулон вафельной бумаги. Блюд много. Но... кроме сливочного масла и сыра, все приготовлено из консервированных продуктов: мясо, рыба, молочный и яичный порошок, сушеный картофель, консервированные фрукты. И, конечно, обилие сода-виски.

Руководители гарнизона, узнав о наших намерениях лететь дальше, как только выясним состояние погоды по маршруту, уговаривали Молотова сделать здесь остановку и отдохнуть после утомительного перелета.

- Когда победим фашистов, тогда и отдохнем, - улыбнулся нарком.

К концу завтрака завязалась оживленная беседа. Даже не беседа, а "утро" вопросов и ответов. Интересовало американцев многое: сумеет ли Красная Армия остановить фашистов до кавказских нефтепромыслов? Как разрешаются вопросы продовольствия, когда враг захватил Украину? Кто такие партизаны?..

Одновременно шла непрерывная охота за сувенирами. Форменные пуговицы, зажигалки, спички и спичечные коробки, различные мелочи одежды - все обменивалось и дарилось. Мы буквально онемел от неожиданности, когда сидящий напротив офицер изъявил желание получить на память мой орден Красной Звезды! знаю, как я вышел бы из этого неловкого положения, если б меня вызволил Молотов.

- О-о! Это у нас просто, - сказал нарком, и глаза его искрились от смеха. - Если вы соблаговолите принять личное участие в воздушных боях против гитлеровцев на нашем фронте, уверяю вас, что вы сможете приобрести таких звезд даже несколько штук.

Пока мы перекусывали", Штепенко и Романов успели ознакомиться с перспективами погоды: до самого Вашингтона ясно и солнечно. Здесь, в Гус-Бее, туман может рассеяться примерно через час.

Честно говоря отличный прогноз погоды, может быть, впервые в жизни, меня не радовал. Устал я основательно и втайне надеялся, что мы здесь задержимся ...

Старший синоптик аэродрома подтвердил прогноз, добавив, что благоприятные условия погоды удержатся лишь в течение 10-12 часов. Нет, надо лететь немедленно, как только разойдется туман. Синоптик укоризненно покачал головой:

- До сегодняшнего дня еще никто из прилетавших из-за океана так не торопился ...

Ну что ж! Пусть мы будем первыми. Попросив передать время старта высоту полета и маршрут соответствующим диспетчерским пунктам на аэродромы по пути следования, мы направились к стоявшему уже наготове кораблю. Пассажиры были на месте. Подъехали и другие члены экипажа, успевшие наскоро перекусить.

Туман быстро редеет. Через его тонкую пелену уже проглядывает солнце. Все в норме. "Вери гуд, сир!" - как любит говорить Золотарев.

Взлетели - лучше некуда. Помог свежий ветерок, дувший нам прямо навстречу. Уже через несколько минут под нами расстилается безбрежная, как и океан, тундра. Хилые группы елей, лужи, озера, топи.

На заданной нам американцами высоте дует сильный встречный ветер Курс наш лежит на юго-запад, и с каждой минутой корабль приближается к теплым краям. Вскоре расстилающаяся под нами тундра уступает место темно-зеленым лесным массивам, так похожим на тайгу моей Сибири.

Летим вдоль широкой и полноводной реки. Канада. Глухие и необитаемые места. Холмы и горы, густо заросшие лесом. Там и сям небольшие озера и реки, и нет никаких признаков присутствия человека. Над океаном летчик никогда не чувствует себя уютно, зная, что вынужденная посадка может стать последней в его биографии. Не очень весело и над бесконечными лесами Канады. За два с половиною часа полета мы не увидели ни одного клочка земли, годного для посадки. Все наше благополучие зависит от моторов.

Слева далеко впереди заблестели воды залива Святого Лаврентия. Стала видна и жизнь: разбросанные далеко друг от друга поселки, на мысу, вдающемся далеко в море, крошечный городов, железная дорога и даже маленький аэродром.

Солнце греет через стекла пилотской кабины уже по-летнему горячо. Снимаю меховую тужурку, смотрю, что и Золотарев с Дмитриевым орудуют у своих пультов в одних гимнастерках,

Сзади со стороны пассажирского "салона" доносятся запахи духов и одеколона! Пассажиры готовятся к встрече со столицей США.

- Эндель Карлович, - обращается ко мне Золотарев, нельзя ли немного повыше, греются моторы.

Еще новость! Поднимаемся выше.

Справа от нас все тот же берег залива. Внизу дымят трубы пароходов. Чем дальше мы летим, тем их больше. Наконец, оставляем за собой залив Святого Лаврентия, продолжаем полет над многоводной рекой. Она носит то же имя, что и залив. Несмотря на порядочную высоту, самолет начинает кидать во все стороны. Болтанка страшная, даже для нас, экипажа самолета, привыкшего к подобным вещам. Представляю, каково самочувствие пассажиров. Да еще в жару. Они поснимали не только меховые комбинезоны и пальто, но и пиджаки и тужурки. Все сидят в рубашках, расстегнув воротники ...

Особенно сильно треплет нас над вершинами гор.

- Летчики, вы бы сторонкой обходили эти чертовы вершины, - просит Штепенко.

- А как же курс? - спрашиваю я.

- Держите вдоль реки. Лишь бы не болтало.

Вскоре должен быть Монреаль. С его приближением развил энергичную деятельность мистер Кемпбелл. Расстегнув свой морского покроя китель, в мягкой фетровой шляпе, он левой рукой прижимал к уху наушники, правой стучал по ключу и крутил рукоятки приемника. Но дело не шло! Как всегда, когда нужно, у него не было связи. Как позже выяснилось, все его неудачи происходили потому, что он работал шифром военного времени, в то время как американские радисты по-прежнему пользовались старым международным кодом.

Кое-как мистер Кемпбелл связывается, наконец, с Монреалем, оде находится Главное управление воздушных сообщений Канады. Мне подают радиограмму: "Предлагаем сесть на аэродроме Монреаль тчк Будет дана подробная информация погоды тчк Вместе взлетит и будет вас сопровождать до Вашингтона самолет "Боинг-17" тчк".

- Штурманы, что вы об этом думаете? Сколько осталось лететь до Вашингтона?

Романов и Штапенко единодушно протестуют.

- До Вашингтона осталось лететь три часа. Наше мнение - не садиться.

Борттехники также цротив посадки. Решаем лететь дальше, до Вашингтона.

В наушниках слышу тихий смешок, не то Штепенко, не то Романова.

- Что вы там хихикаете?

- Так, ничего... У мистера Кемпбелла доллары кончились,вот он и хотел сесть в Монреале. Ведь там у него жена и семья...

Вот оно что!

- Ладно, пишите отлвет: "Садиться в Монреале считаю нецелесообразным тчк Над аэродромом будем 17.15 высота 9000 футов тчк Вышлите сопровождающий "Боинг" в воздух тчк".

Над аэродромом проходим точно в назначенное время и на обещанной высоте. Сверху видно, как по бетонной полосе разбегается серебристый четырехмоторный бомбардировщик "Летающая крепость". Наши стрелки из подшассийных и кормовой башен еще некоторое время видят его. Но вскоре нам приходится войти в облака, и наш провожатый исчезает, и больше никто его не видит. Особой нужды в нам у нас нет, поэтому мы не очень огорчаемся.

В воздухе появляется сизая дымка, и видимость становится хуже. Самолет пересекает границу между Канадой и Соединенными Штатами. Внизу все такая же густо заросшая лесом дикая природа, как и раньше. За ориентировку я не опасаюсь, густая сеть радионавигационных средств помогает Штепенко и Романову точно выдержать маршрут полета.

Погода начинает портиться. Прогноз не оправдывается. Вместо ясного неба над нами уже висят сплошные облака и, опускаясь все ниже и ниже, принуждают снижаться и нас. Температура наружного воздуха растет. На термометре уже 30 градусов тепла. На плоскостях, за моторами, появились ручейки перегретого масла.

Облака прижимают нас совсем близко к земле. Летим на высоте двухсот метров. Это - по прибору. Учитывая рельеф местности, высота еще меньше. Обухову, сидящему за моей спиной, временами кажется, что корабль вот-вот врежется в очередной холм.

До цели остается не больше трехсот километров. Внизу то ч дело мелькают автомагистрали, железные дороги. Разобраться в их паутине невозможно. Штурманы перешли на радиомаяки.

Облачность немного приподнялась. Но жара все усиливается. Внутри корабля - 35 градусов тепла!

- Товарищ командир! Сожжем моторы! - волнуется Золотарев.

А что делать? Подняться за облака? Нельзя. Надо видеть землю, чтобы выйти точно на аэродром.

Вот под нами проносятся высокие дома и тесные ущелья улиц. Чуть слева опять большой залив. Доки. Причалы.

- Товарищ командир, - истошно вопит стрелок кормовой башни Белоусов, - слева бьют зенитки!

Забыл стрелок, что мы за много тысяч миль от войны. Это электросварка ... По кораблю прокатывается хохот.

Внизу, как на киноленте, проносятся забитые автомобилями улицы. Мы даже видим обращенные к нам лица людей.

- Под нами Балтимора, - докладывает штурман.

- Выключаю третий мотор, - сообщает Золотарев, - вода кипит, прогорели свечи ...

До Вашингтона еще миль сорок ...

- Идем в зоне маяка Вашингтона, - ободряет штурман. Остается совсем немного . .. Инженер сбавляет обороты еще

одному мотору. Я внимательно присматриваюсь к местности: вдруг придется идти на вынужденную ...

Впереди блеснула широкая свинцово-серая лента. Это река Потомак. Виден Вашингтон! Курс наш - прямо на аэродром. Минутное колебание: на какой аэродром садиться? Они расположены друг против друга по обоим берегам реки. Вижу, что на левом берегу дорожка подлинней. Туда!

Идем низко над окраиной города. Слева от нас высокий обелиск, памятник президенту Георгу Вашингтону. Краем глаза замечаю еще один аэродром. Ну и шут с ним! Подтягивая на моторах, не заметил, что скорость чуть больше, чем следует. . . Скоро уже начало полосы. Резко убираю моторы и сажусь. Все! Катимся по ровным плитам широкой полосы. Вижу, что как-то уж слишком быстро несутся навстречу знаки, обозначающие конец бетона. Сильнее жму на тормоза.

Остановились вовремя. Делаю разворот в обратную сторону.

Часы показывают: летели восемь часов. Много! За это же время мы, перелетев океан, оставили за собой почти три тысячи километров. А теперь - только две.

- Открыть все люки и фонари. Быстро!

Мы с Обуховым также скидываем свои фонари, но воздух Вашингтона не несет прохлады.

У ангаров толпится множество людей, стоит десятка два автомашин.

- Стащить лестницы, выпустить пассажиров, выходить самим на землю.

Спускаюсь вниз. Бог ты мой! Наш корабль похож на пончик в масле! Отовсюду капает масло. Крылья лоснятся от него и сверху и снизу. Досталось ему, но выдержал, выдержал корабль наш даже эту непривычную для нас жару.

Наркома встречают государственный секретарь США Кордэлл Хэлл и полномочный посол СССР в США Максим Максимович Литвинов. Усевшись в автомобили вместе с другими пассажирами, они тут же уехали. Мы оказались IB тесном кольце гомонящих встречающих. Нам что-то говорят, жмут руки, обнимают, хлопают нас по плечам. Людей становится больше. Подходят, обхлопав нас по плечам, отходят, их заменяют другие... И так без конца. Никто из встречающих не понимает по-русски, мы - по-английски. Тянутся руки с блокнотами, ручками. Нужны автографы.

Мы в своих суконных гимнастерках буквально задыхаемся от жары и духоты. Устали донельзя. Ведь вылетели мы из Исландии в полночь с 28 на 29 мая и за 16 часов полета перемахнули как океан, так и Северную Америку с севера на юг. И у нас нет более страстного желания, как облиться холодной водой и завалиться спать.

Наконец, появился молодой и энергичный капитан, судя по повязке - дежурный и, растолкав локтями охотников за автографами, повел нас к зданию невдалеке от ангара.

- Ну, наконец-то мы отдохнем, - вздыхает Золотарев.

Но до отдыха еще одна, совершенно обязательная процедура: бар. Это первое, что мы черпаем из американского образа жизни.

Наконец, отзвучали тосты за победу над наци и самураями, за встречи, что заняло добрых полчаса времени, и нас провели в отведенные для отдыха помещения. Холодный душ и спать. Спали здорово: шестнадцать часов кряду!