ВМЕСТО ВСТУПЛЕНИЯ
В госпитале, разместившемся в одном из арбатских переулков, найти Савицкого не составило труда. Несмотря на довольно основательный для московской зимы мороз, он неспешно прохаживался по небольшому дворику неподалеку от входа.
.- Что с рукой? - спросил я, обратив внимание на некоторую неловкость в движении Евгения Яковлевича при рукопожатии.
-- А! Чепуха! - отмахнулся Савицкий.- Поскользнулся после приземления на дельтаплане. Внепроизводственная травма. Медики это бурситом локтевого сустава называют. А если по-русски: ушиб.
Маршалу в ту зиму исполнилось семьдесят шесть. Дельтапланом он увлекся несколько лет назад, вскоре после того как прекратил полеты на сверхзвуковых истребителях-перехватчиках. Включил как-то телевизор и увидел парящих в воздухе людей. Дельтаплан, как и всякое средство воздушного передвижения, ему понравился, и он по памяти да по фотографиям в журналах собственноручно собрал в своей домашней столярно-слесарной мастерской один экземпляр для личного пользования. Отыскал вдвоем с шофером тридцатиметровый отвесный овраг где-то под Москвой, постоял задумчиво на краю и спрыгнул. В тот раз, говорит, приземлился вполне благополучно. С тех пор и ввел в обиход дельтаплан, позволявший ощущать себя по-прежнему причастным к небу...
Узнавая что-нибудь в этом роде в очередной раз о Савицком, я постепенно свыкся и перестал удивляться. Думал про себя: ну что поделаешь - простой советский необыкновенный человек!
То, что простой,- известно всем, кто хоть сколько-нибудь знаком с Евгением Яковлевичем.
То, что советский,- знают даже те, кому лично встречаться с ним не приходилось. Савицкий - фамилия известная не только в нашей стране.
Ну а то, что необыкновенный,- тут понадобилось написать книгу. В двух словах о таком человеке, как дважды Герой Советского Союза, маршал авиации, заслуженный военный летчик СССР, лауреат Ленинской премии Е. Я. Савицкий, не расскажешь. Больше того, невозможно с достаточной полнотой рассказать об этом на редкость одаренном человеке и на страницах одной книги. Ну, к примеру, фамилия Савицких достойна занимать, да и занимает особое место не только в мире авиации, но и в мире космонавтики: дочь маршала, Светлана Евгеньевна Савицкая,- первая и единственная пока на Земле женщина, выходившая в открытый космос. Да и сама такая семья, где два дважды Героя Советского Союза, в нашей стране тоже пока единственная. Нет на земном шаре и другого такого летчика, который бы, как Савицкий, летал на сверхзвуковых истребителях-перехватчиках до шестидесяти четырех лет... А как совместить в одно хотя бы только эти три столь разные по темам и сюжетам линии, связанные между собой, пожалуй, только понятием - единственности? Ведь скороговоркой о подобных важных и интересных вещах не отделаться.
Одним словом, жизнь Евгения Яковлевича Савицкого настолько щедра разносторонним опытом, настолько богата событиями, что пришлось выбирать: о чем говорить в книге, а что оставить за рамками повествования. Ответ, кстати, на этот вопрос помог отыскать сам Савицкий. Невзирая на звания и должности, он всегда считал и теперь считает, что стержень жизни всякого человека - в его профессии.
Профессия Савицкого - летчик-истребитель. Летчик-истребитель в звании лейтенанта, летчик-истребитель в звании генерала, наконец, летчик-истребитель в звании маршала. Конечно, такое понимание дела, которому посвятил себя Савицкий, в известной мере условно. Но любой выбор - условность в том смысле, что он изменяет не саму реальность, а лишь способ существования в ней. И говоря о своей профессии, Савицкий имеет в виду не одну ее, но и собственное отношение к ней, а следовательно, и к самой жизни. А это уже достаточно широкий подход, для того чтобы положить его в основу книги.
Тем более что представления Савицкого о том, что он считает наиболее значительным и важным в жизни, имеют сегодня не только личное, но и вполне определенное общественное звучание. Не случайно главный редактор одного из столичных журналов писатель А. А. Ананьев, на страницах которого печатались воспоминания маршала авиации Е. Я. Савицкого, сказал однажды, что автор публикации, в отличие от иных, приступил к тому, что мы понимаем теперь под перестройкой, еще в сорок пятом году. Дата эта была названа им, видимо, потому, что опубликованные в журнале воспоминания относились лишь к послевоенному периоду. По существу же жизнь Савицкого дает все основания перенести эту дату на куда более ранние годы.
ПАРНИ ИЗ СТАНИЧКИ
Еще вчера греческий сухогруз, с доверху засыпанными пшеницей трюмами, сидел в воде ниже ватерлинии, и волна, которую настойчиво гнал с моря ветер, вот-вот, казалось, захлестнет палубу Но за ночь ветер стих, волна улеглась, а сам сухогруз уже не казался теперь невзрачным и маленьким - освобождаясь постепенно от тяжести зерна, он поднимался над водой все выше и выше и как бы увеличивался в размерах. Разгрузка судна шла полным ходом.
- Высоко прыгать будет! - задумчиво произнес Зуб, оценивая на глаз расстояние между палубой и водой.- Да еще с пшеницей в штанах. Как бы не разбиться... Что скажешь, Сова? |
- Не стеклянный, небось,- усмехнулся в ответ второй беспризорник.- А вот если пустыми придем. Хмель, как пить дать, к шамовке нас не допустит.
- Это точно! - удрученно согласился Зуб.- Пахан у нас мужик серьезный, слов зря не бросает.
Оба беспризорника - Колька Зубов, или попросту Зуб, и Женька Савицкий, по прозвищу Сова,- не сговариваясь вздохнули и в последний раз внимательно оглядели друг друга. Штанины брюк на лодыжках и рубахи в поясе плотно перетянуты кусками бечевки, отчего вид у обоих - и без того грязных и оборванных - стал еще более вызывающий и в придачу просто нелепый. Когда они через полчаса оказались на палубе сухогруза, матросы встретили их появление дружным хохотом. Впрочем, смеялись не столько весело, сколько громко. В голодное лихолетье начала двадцатых годов, когда страна после гражданской войны лежала в руинах и разрухе, нигде, в том числе и в портовом Новороссийске, никакой одеждой никого удивить всерьез было нельзя - не хватало не только продуктов питания, до крайности дошло и с промышленными товарами. Соль, керосин, мыло - чуть не на вес золота. Не говоря уж про мануфактуру... А помимо всего, смех беспризорникам оказался на руку: пусть, дескать, потешается матросня, зато с палубы не погонят. Последнее для Женьки Савицкого представлялось особенно важным. План разжиться зерном на кашу принадлежал ему. Вчерашнюю разведку в порту осуществил тоже он. Теперь оставалось выполнить задуманное. И когда наконец удалось незаметно пробраться в трюм, времени даром терять они там не стали. От насыпанной за пазуху и в штанины брюк пшеницы чесалась кожа, раздувшаяся, растопыренная во все стороны одежда сковывала движения, но кто станет обращать внимание на подобные пустяки: главная задача сейчас - унести незаметно добычу.
- Эй ты, чучело! - окликнул кто-то Кольку Зуба, когда они выбрались наверх, на палубу.- Дуй назад в трюм, высыпай зерно. Здесь жуй сколько влезет, а с собой не положено!
Зуб замешкался, оглянулся, не зная, как быть, в сторону приятеля. Но Женька, поддерживая обеими руками отяжелевшие от зерна брюки, бежал к борту.
- За мной, Зуб! - крикнул он на ходу.- Не дрейфь, не разобьемся...
Через несколько секунд оба уже плыли к берегу. Сперва пшеница не мешала. Но потом намокла и потянула вниз. Плыть стало невыносимо трудно. Силы быстро убывали. Когда до берега оставалось совсем немного. Зуб начал пускать пузыри. Женька, загребая под себя воду одной рукой, ухватил второй друга за волосы, помогая держать голову поверху.
- Не доплыть мне...- отфыркиваясь, хрипел Колька.- Видать, кашу на том свете придется есть...
- На этом она вкуснее,- не поддавался отчаянию Сова - Держись, Зуб, самую малость осталось...
На берегу долго лежали плашмя без сил. Потом обоих вырвало. Морской водой. Больше в пустых желудках ничего не было.
Когда подходили к старым казармам - месту обитания беспризорной шатии, неподалеку от входа их ждал сам Пахан, он же Хмель. Тридцатилетний, широкогрудый и широкоплечий мужик, он где-то потерял обе ноги и теперь, безногим калекой, жил вместе с беспризорниками на правах их предводителя и вожака. Во всем остальном здоровьем судьба его не обидела. Находясь день-деньской в продуваемых всеми ветрами казармах. Хмель ничего, кроме расстегнутой, с оборванными пуговицами рубахи, не признавал. А еще чаще его можно было встретить голым до пояса. Под обветренной до темно-кирпичного цвета кожей перекатывались плотные, тяжелые бугры мышц. Передвигался он с помощью деревянных колодок, на которые опирался длинными, как у обезьян, узловатыми сильными руками. Волосы стриг редко и крайне небрежно, зато брился каждый день остро отточенным лезвием финки с белой наборной рукояткой. Беспризорники говорили, что иногда Хмель, не задумываясь, пускал ее в ход. Хотя обычно вполне хватало его страшной, нечеловеческой физической силы. Слово этого инва-f лида здесь, в старых, обветшавших от времени, полуразвалившихся царских казармах, где ютилось несколько десятков подростков-беспризорников, считалось непререкаемым законом. Казалось, он всегда знал - когда, что и как надо делать.
Вот и сейчас Хмель не замедлил проявить свою житейскую эрудицию:
- То, что пшеница намокла в морской воде, даже к лучшему. Соли все равно нет. А кашу приятней трескать хоть чуть-чуть, да соленую.
Хмель помолчал, но, видно, счел нужным добавить:
- Если, конечно, Принц с базара сулу не принесет. Сулой в Новороссийске называли вяленый соленый судак. А Витька Принц числился вожаком группы беспризорников, промышлявших на городском базаре. Щедротами Пахана Женька тоже считался за старшего. Но его группа ни воровством, ни мелким разбоем не занималась. Хмель быстро понял, что не по годам рослый и физически крепкий подросток вдобавок ко всему скор на выдумку и необычайно сметлив. Сообразил он и то, что Сове, как тут сразу же нарекли Женьку Савицкого, претит все, что против библейских заповедей. Так уж его родная мать воспитала! Поэтому, решил Хмель, куда проще и выгоднее приспособить парнишку к делам хотя и не уголовным, но прибыльным. Например, голубей на варево добывать. Или ту же пшеницу в порту... А там, дескать, видно будет. Жизнь и не таких обламывала.
Но сам Женька на этот счет придерживался иного мнения. Жизнь, конечно, успела долбануть крепко. Что верно, то верно. Многодетная рабочая семья Савицких, жившая в пригородном поселке Станичка, как-то враз развалилась и оскудела, когда главу ее, стрелочника железной дороги Якова Савицкого, внезапно унесла азиатская холера. Беда пришла нежданно-негаданно: и недели отец не хворал. Ни денег, ни вещей после него не осталось - на рабочие заработки про запас да на черный день не скопишь. Мать кроме стирки да стряпни ничего не умела, а взрослых помимо нее в семье не осталось. В дом пришли нищета и голод. Сперва ушел старший брат. За ним еще двое. А там наступил и Женькин черед. Мать только плакала да отмалчивалась. Понимала в душе, что врозь, поодиночке, прожить легче, а всем скопом в доме не прокормиться. Когда уходил самый младший, Женька, сказала только: живи, сынок, как сумеешь, только чужого не тронь.
Так и пристал Женька к беспризорникам. Вышел как-то утром из дому, чтобы пойти на городской базар, проходил мимо старых царских казарм, да так в них и остался.
Казармы стояли на полдороги между Станичкой и городским центром, и тем, кто жил на окраине, обойти их не представлялось возможности. Хочешь не хочешь, а идешь мимо. Но ходить опасались. Не все, понятно, но многие. Уж очень дурная слава об этих местах шла. Обыватели стращали друг друга всяческими россказнями. И хотя истины в них содержалось чаще всего на грош, а то и того меньше, но расхожая присказка, что дыма, мол, без огня не бывает, делала свое дело.
Жили же беспризорники, не в пример молве о них, тихо и без особых скандалов. Подерутся иной раз между собой - это случалось. Но и до потасовок дело доходило нечасто. На пустой желудок даже добрая драка не в радость, одна на уме забота - добыть пропитание. Добывалось оно либо в городе, либо в порту, либо на элеваторе. А казармы служили лишь пристанищем, где можно переночевать или отсидеться днем в непогоду. Сами здания, правда, давно пришли в упадок и запустение; оконные и дверные коробки на этажах выломаны, деревянные полы сгорели, стены и потолки загажены гарью да копотью. Если и осталось что в относительной целости, так это подвалы казарм с их бесконечными, петляющими в несчетных поворотах да переходах коридорами - здесь беспризорники и отсыпались после своих неправедных дневных трудов. На этажах же жгли костры, чтобы согреться, а если есть из чего, то и сготовить заодно какое-нибудь съедобное варево.
Сейчас из намокших в морской воде зерен пшеницы варилась каша.
Десятка полтора подростков сгрудились возле костра. Остальные либо дремали, как Колька Зуб, либо сидели молча наедине с собственными мыслями. А все вместе ждали ватагу Витьки Принца, которая вот-вот должна была вернуться с базара,- близился назначенный час шамовки, служивший одновременно сигналом ежедневного сбора обитателей царских казарм.
В те дни в казармах набиралось до сотни человек. Число беспризорников росло не только в Новороссийске, но и по всей стране. С бедой этой боролись, делали что могли, однако справиться с ней было непросто. Положение в начале двадцатых годов складывалось чрезвычайно сложное и тяжелое. На фронтах, а также от массовых эпидемий и голода погибло за годы гражданской войны около восьми миллионов человек. Семьи теряли кормильцев, дети - кров и родителей. Повсюду царила разруха, свирепствовала безработица: большинство заводов и фабрик бездействовало. Транспорт находился на грани развала. Нарушились связи не только между регионами страны, но и между городом и деревней. Впрочем, виноват был не только хаос на транспорте. Обескровленная промышленность не могла дать товары селу; деревня в свою очередь изнывала под непомерной тяжестью продразверстки. Не хватало семян, чтобы сеять, недоставало сельхозорудий, чтобы обрабатывать землю... Росла инфляция. Ценность рубля к середине 1921 года упала по сравнению с 1918 годом в восемьсот раз: деньги превращались в простую бумагу. В деревнях жгли лучину; города по ночам лежали во мраке - не работало уличное освещение, в трамвайных депо стояли на приколе разбитые вагоны, в витринах пустых лавок и магазинов красовались дерюжные мешки с речным песком... На Украине бесчинствовали банды Махно и Петлюры; в Средней Азии - басмачи; на Тамбовщине набирала силу антоновщина; в Западной Сибири и на Северном Кавказе вспыхивали один за другим кулацкие мятежи... Людей косили холера и тиф; целые округи обезлюдели от, голода. Только из-за засухи и неурожая в 1921 году голод охватил территории с общим населением до тридцати пяти миллионов человек...
Тяжело было всем - и рабочим, и крестьянству, и интеллигенции. Но особо тяжкая доля выпала потерявшим дома и семьи ребятишкам. И в этом чувствовался верх социально-исторической несправедливости: на самых слабых легла двойная ноша. Число детей, нуждавшихся в немедленной помощи государства, как официально именовали тогда беспризорников, составило в том же двадцать первом году около четырех миллионов человек. В двадцать третьем, правда, оно уже снизилось до двух с половиной миллионов. Устойчиво шли вниз эти цифры и в последующие годы, хотя полностью с беспризорностью удалось справиться лишь к середине тридцатых годов. Зато быстро нарастало число тех, кого государство полностью взяло на свое содержание - в детские дома и трудовые коммуны. Если в семнадцатом году таких насчитывалось лишь тридцать тысяч, то в девятнадцатом их стало сто двадцать пять, а в двадцать первом - пятьсот сорок тысяч. Более полумиллиона подростков получили крышу над головой, питание и одежду, а вместе с тем и твердый шанс на нормальную жизнь в будущем.
Но до Женьки Совы и его друга Кольки Зуба, поджидавших в тот день, когда в котле над костром дойдет до готовности пшеничная каша, черед еще не дошел. Ни только что приведенных цифр, ни истинных масштабов бедствия, охватившего страну, они тогда, разумеется, тоже не знали. Их заботило не то, какие процессы происходили в стране, а то, что делалось вокруг них, в казарме.
А в казарме между тем появился наконец Витька Принц со своими дружками и притащенным с базара мешком новороссийской сулы - вяленых судаков.
- Будет теперь чем кашу присаливать,- объявил oо всеуслышание Хмель и скомандовал: - Айда до шамовки!
Все сгрудились у костра, каждый получил свою Порцию и принялся за еду. Каша упрела в самую меру и гулила сытость, а разодранные на куски рыбины сдабривали ее пресный вкус. Ели молча. Только в том углу, где сидел Витька Принц с двумя своими корешами, о чем-то шептались.
- А Сова-то сегодня в героях ходит! - сказал вдруг один из них. И добавил с издевкой: - Лихой парень! То голубя за хвост притащит, то зерна поклевать принесет...
- Прикуси язык и ешь молча! - оборвал парня Хмель.- Его голуби не хуже твоей рыбы. А насчет пшеницы вообще здорово придумано. Я же говорил, что у Совы котелок работает! Теперь каждый день в порт ходить будете. Слышишь, Сова?
Женька кивнул в ответ и обернулся в сторону Зубова. Но Зуб смотрел не на него, а на Витьку Принца: у того зло ходили желваки на скулах. Видно, не по вкусу пришлась похвала Хмеля в чужой адрес.
- Берегись, Сова! У Принца на тебя давно пальцы в кулак сложены,- предупредил Зуб.- Как зазеваешься, сразу и хрястнет.
Савицкий и сам примечал, что Витька Принц последнее время постоянно ищет повод для ссоры. Без повода ему нельзя, он на четыре года старше Женьки - ему семнадцать. Правда, Женька и в свои тринадцать сумеет за себя постоять. Не раз доказано. Не по возрасту высокий и крепкий, он к тому же обладал природной сноровкой и ловкостью в драке. За плечами имелся уже и изрядный опыт. В родной Станичке, где он вырос, вместо грядущего повсеместного увлечения футболом в те годы развлекались иначе: ходили стенка на стенку. Исконно русская, эта забава не обошла ни самого Женьку, ни его старших братьев - учились и у противников, и друг у друга. Стенка ведь не просто драка, а своего рода искусство. Сходились без злобы, выбирали каждый соперника по возрасту и по росту, бились честно, кулак против кулака - нож или там булыжник, вывороченный из мостовой, категорически отвергались. Победы добивались яростно и самозабвенно, но победы честной.
Принц, поймав Женькин взгляд, внезапно встал, не спеша обошел костер и, раздвинув в злой ухмылке щербатый рот - не хватало выбитых в драке передних зубов,- плеснул из ложки прямо в лицо сопернику жидкой горячей кашей. Женька вскочил, изготовившись к драке.
- Сидеть, Сова! - предупреждающе бросил Хмель. Потом обернулся в сторону Витьки Принца:- И ты сядь. Шамовка не кончена.
Все поняли, что драки теперь не миновать. Слова Пахана означали не отмену, а лишь отсрочку. В среде беспризорников спор обычно решала не истина, а физическая сила. Она же и брала верх, определяя, кому отныне командовать, а кому подчиняться.
Когда управились с едой, все вышли во двор и встали в круг - внутри него оказались оба противника. Принц начал первым: ударил Сову ногой в живот. И тут же, чтобы не дать опомниться, шагнул вперед и широко размахнулся с правой. Если бы Женька согнулся от боли, после этого удара правой все было бы для него кончено. Но он это сделал не от боли, а из хитрости. Нога хотя и попала в живот, да удар-то пришелся в окаменевшие за мгновение до того мышцы пресса. Теперь он резко распрямился. Апперкот левой, в кулаке которой сосредоточилась сейчас вся тяжесть тела, застал Витьку Принца в тот момент, когда он в непосредственной близи от противника картинно развернулся в замахе для удара. В следующее мгновение Принц уже лежал на земле, слабо соображая, зачем это ему надо и как он на ней оказался. Однако Принц встал, и драка возобновилась. Теперь, решил про себя Женька, от него можно ждать чего угодно. Многие боялись Принца именно за жестокость и коварство. Женька Принца не боялся. Он вообще никого не боялся. Ни до драки с Принцем, ни во время ее, ни после. Так уж он был устроен: опасность ощущал, а страх нет.
Не ощутил он страха и в тот момент, когда в рукаве Витьки Принца тускло блеснуло лезвие финки. Удар ножа и крик Хмеля слились в одно.
Хмель крикнул:
- Брось перо!
Но бросать нож было уже поздно. Даже если бы Принц этого хотел. Но он этого не хотел. И потому - зная, что Принц этого не захочет,- Женька скользнул под его руку и ударил Принца в лицо боковым справа.
На этот раз Принц с земли не поднялся. Его подняли и унесли в подвал казармы приятели.
А Хмель, ухмыльнувшись чему-то, сказал:
- Молодец, Сова! Кулаки у тебя работают не хуже твоего котелка.
И Женька понял, что беспризорная братия окончательно и бесповоротно приняла его в свою среду. Теперь он стал для них по-настоящему свой. Или, как говорилось, свой в доску.
Впрочем, Женьку это не очень радовало. Официальное признание его заслуг - и в умении постоять за себя, и в способности добывать пищу - грело, конечно, мальчишескую душу, но вместе с тем настораживало. Его пугала не опасность, сопряженная с лихой бесшабашной жизнью, когда живут не задумываясь, живут одним днем; ему претила сама пустота, бесцельность подобного существования. Цену романтики, которая якобы сопровождала жизнь беспризорников, он уже знал: грязь, вши, болезни и полное отсутствие каких-либо перспектив на будущее. Такая цена его не устраивала. Тем более платить приходилось не за подлинную свободу, а всего лишь за вольницу. Разница принципиальная. Однако и выбирать тоже было не из чего. В подобное положение, как уже говорилось, попал не он один. В Новороссийск, как и в другие южные города, приходили в те дни один за другим эшелоны с ребятишками из Поволжья. На них страшно было смотреть: кожа да кости. Многие не могли самостоятельно стоять на ногах - брали друг друга под руки да так и ковыляли босыми ногами по дорожной пыли, мотаясь всей шеренгой из стороны в сторону.
Кому-то везло, а кому-то нет. Многих детей-сирот брали на свое довольствие части Красной Армии, профсоюзы, крестьянские организации. Только в 1921- 1922 годах таких набралось двести тысяч человек. Ускоренными темпами расширялась сеть детских домов и трудовых коммун. Активно действовала специально созданная Комиссия по улучшению жизни детей, или Деткомиссия ВЦИК, как ее чаще называли. Возглавлял ее председатель ВЧК (а позже ГПУ, ОГПУ) Феликс Эдмундович Дзержинский. Улучшалась и общая обстановка в стране. Продразверстку заменили продналогом. Осуществили денежную реформу - червонец теперь обеспечивался золотом и товарами; разменная же монета чеканилась не только из меди, но и из серебра. В соответствии с ленинским планом ГОЭЛРО на Волхове, под Балахной и Шатурой приступили к строительству крупных по тем временам электростанций. Народное хозяйство страны вставало на путь новой экономической политики.
Все это, естественно, благотворно сказывалось и на участи осиротевших, утративших связь с семьями ребятишек. Однако помочь государство могло далеко не всем. Многие оставались на улице. Раздетые, разутые, голодные. А голод не тетка. Голод толкал бездомную ребятню на то, чтобы самим позаботиться о себе. Вот они и заботились, как умели. Тащили по мелочам на базарах, брали "на шарап" выносные уличные ларьки нэпманов, промышляли, словом, всюду, где плохо лежит или можно каким-то иным способом разжиться съестным. Некоторые, вроде того же Витьки Принца и прихлебал из его компании, способны были, пожалуй, и на крупную кражу или на уличный грабеж.
Но справедливости ради следует сказать, что оголтелых да отпетых среди беспризорников водилось не так уж и много. Большинство, как и Женька Сова или тот же Зуб, тяготилось своим положением. Мысли об этом, конечно, держали про себя. Разговоры на подобные темы не приняты - не та обстановка. Но наедине с собой чуть ли не каждый задумывался над выпавшей на его долю несчастливой судьбой, искал возможности, как ее переиначить, как добавить в нее хоть чуточку радости, хоть капельку смысла.
Искал их, эти возможности, и Женька Сова. Искал упорно, искал настойчиво. Трудно сказать, сколько бы еще тянулась для него эта бездомная канитель, но одно ясно: раньше или позже он сам поставил бы на ней точку. Так или иначе в душе он давно был готов к любому крутому повороту. И когда наконец подвернулся долгожданный случай, он сразу же ухватился за него обеими руками.
Впрочем, случаем это можно было считать лишь отчасти.
Облава нагрянула перед рассветом, когда все, в том числе и беспризорники, спят особенно крепко. Для большинства обитателей казарм облава эта оказалась неожиданной, вроде грома среди ясного неба. Но в новороссийском отделении ГПУ она была запланирована и по существу ничем не отличалась, если не считать деталей, от множества других проводившихся в стране в ходе борьбы с беспризорностью мероприятий.
Понятно, что ни предупреждающей пальбы в воздух, ни захватывающих погонь по ночным улицам - ничего такого и в помине не было. Все произошло простор буднично и вполне обыденно. Люди в привычной для той поры полувоенной форме деловито перекрыли все выходы из казарм, подогнали два крытых брезентом верхом грузовика, направили на разбуженных, сгрудившихся толпой подростков свет автомобильных фар и лаконично объявили:
- Фартовая жизнь для вас на этом закончилась. Теперь будете жить нормально, по-человечески.
- А ежели кто против, тогда что? Силком потащите? - раздался чей-то сиплый со сна голос.- Прав таких нету!
- А какие нужны права, чтобы вас накормить, одеть и обуть? - выдвинулся вперед человек в кожанка, с кобурой на боку. Лицо у него осунулось и выглядело тяжелым от постоянного жестокого недосыпания.- В общем, кончайте ваньку валять. Довели, можно сказать, себя до ручки.
- Ежели до золотой, как у Сонечки, так это ж можно только позавидовать! - продолжали ломаться в задних рядах.
- Ваше золото по ночам из города в бочках вывозят,- спокойно, не повышая голоса, сказал руководитель операции.- А больше, кроме него да вшей, у вас и нет ничего. Или я ошибаюсь? Если так, покажите?
- Тебе покажешь! Сразу уликой к делу пришьешь.
- Если ворованная вещь, то конечно,- также спокойно подтвердил человек в кожанке.- Ну а если заработанное, в музей сдадим как уникальную редкость. Вы сами-то видели, чтобы ваш брат беспризорник честно трудился? Я, если начистоту, нет.
Беспризорные дружно расхохотались.
Разговор этот, внешне нелепый и как бы не к месту да не ко времени, разрядил обстановку. Не хватать же пацанов за руки, за ноги, не швырять ровно поленья в кузовы грузовиков. Бандитов да уличных громил среди них нет, а сопливая малышня по десять и меньше лет имеется. Надо было сделать так, чтобы сами полезли.
Первым в кузов грузовика забрался Женька Сова. за ним, точно по веревочке, верный и неразлучный друг Колька Зуб. А дальше пошло как бы само собой - уговаривать не пришлось никого. Да и какая радость - отбиться от своих, затаиться где-нибудь в подвалах казарм, как крыса в норе. Уехали в тот раз с чекистами все. Правда, вскоре, уже из детдома, несколько человек сбежали.
Женька, как и подавляющее большинство других ребят, бежать никуда не собирался. Жизнь в детдоме налаживалась вполне сносная. Харч не шибко сытный, но и не впроголодь; крыша над головой; отдельная койка на каждого; не всегда по росту и по фигуре, но непременно чистая одежда... Чего же еще? А главное, бумагу с карандашами дали, учить будут!
Учиться Женька мечтал давно и продолжал потом учиться всю жизнь. Всему, чему только можно. И что, разумеется, человеку не на вред, а на пользу. Жить для него в первую очередь и означало обретать все новые и новые навыки и умения. А все, что может и что умеет, оборачивать людям на пользу.
Но тогда начинать пришлось с малого- с простой грамоты. Читать, писать, считать в уме или на бумаге, а не только на пальцах. Бумага, впрочем, была такого отчаянного качества, что карандаш не столько писал на ней, сколько царапал. Прочесть написанное подчас затруднялся даже сам автор. Серая, шершавая, с торчащими из нее соломинками, а то и целыми щепками - годилась она разве что на обертку кусков хозяйственного мыла или пайковой селедки. Однако неодолимая тяга к науке оказалась сильнее любых трудностей. Учился в детдомовской школе Женька упорно и истово. Самому в охотку, да и мечту матери помнил.
В город из детдома пускали редко, но мать навещать все же удавалось. Жила она по-прежнему в Станичке, на самом конце застроенной хилыми, натыканными вкривь и вкось одноэтажными домишками Варваровской улицы. Жила одна. Работа настоящей сыскать себе так и не сумела, ходила по чужим дворам, перебивалась уборкой по домам да стиркой. С голоду пропасть ей рабочая слобода не дала, но и досыта накормить не сумела. Женька таскал матери из детдома и хлеб, и кашу. Сам не съест, а матери припасет. С хлебом-то проще, в карман сунешь или за пазуху... А вот с кашей беда. В пригоршне не понесешь, а целлофановых пакетов тогда еще не придумали. Однажды круто сваренной пшенной кашей чистый носок набил. Вся порция ушла, да еще свободное место в носке осталось. Зуб прикинул, сколько еще туда войдет, и собственную долю в носок загрузил, чтоб уж до самого верха стало. Свою-то мать, в отличие от Женьки, Колька Зуб навестить не мог...
Мать встречала Женьку без лишних слов.
Спросит только:
- Сам-то сыт?
- Сыт. Нас небось три раза в детдоме кормят.
- Хлеб не ворованный?
- Казенный хлеб. Ешь, мать, не сомневайся.
- И учить учат вас?
- Каждый день. В большой такой комнате. Класс называется.
И мать замолкала счастливая.
Хоть и не сытая, да не хлеб с кашей ей от сына нужен, а знать, что одет-обут сегодня, а завтра авось и счастлив будет.
Про братьев Женька не спрашивал. Раз мать молчит, значит, и сказать нечего. Разбросало старших братьев кого куда. Хорошо хоть сам оказался от нее поблизости - какая-никакая, а подмога.
В детдоме Женька пользовался все большим и большим авторитетом. И у начальства, и среди ребят. Сам бы он, может, и не заметил - уважение и приязнь и этом возрасте внешне малоприметны, да случай помог.
Решили шефы в детдоме организовать комсомольскую ячейку.
Случилось это уже после того, как большинство детдомовцев успели освоить грамоту и продолжали учебу и фабрично-заводском училище при цементном заводе "Пролетарий". Однажды прямо к каменоломне, где фабзайцы приобщались к своей будущей рабочей профессии, подкатил черный автомобиль с брезентовым верхом. Из него вылез человек немногим старше самих детдомовцев, но с виду очень деловой и строго огляделся по сторонам. Ребята грузили куски мергелей в вагонетки, на которых добытую в каменоломне породу доставляли сперва к мельницам, а после помола - к шахтным печам конструкции фирм "Дитча" и "Шнейдеpa". Названия фирм ребята впервые услышали от прибывшего в автомобиле молодого человека. Но, плеснув таким образом технической эрудицией, важничать приехавший не стал, а простецки улыбнулся и объявил, что ему поручено создать здесь комсомольскую организацию.
- А то ведь что получается! - растолковывал он.- Полная чепуха, дорогие товарищи, получается. Молодежь вы рабочая, можно сказать, будущий пролетариат. А с точки зрения революционной идеологии - ноль без палочки.
Предложение застало врасплох. Детдомовцы ждали дальнейших разъяснений. Приехавший вкратце рассказал, что такое комсомол, какие у него цели и задачи, растолковал, кто имеет право быть комсомольцем.
- Может, неясно кому что-нибудь? Если есть вопросы, задавайте! - сказал он напоследок, закончи! свою недолгую речь.
- А чего тут неясного? Раз имеем право, почему не вступить! - откликнулся кто-то из детдомовцев.- Пускай нэпмановские сынки стушуются. А то каркают везде: мы - бойскауты, мы - бойскауты... Они бойскауты, а мы, значит, комсомольцами теперь будем. Еще поглядим: кто - кого.
- Если драться с ними хотите, так вам сразу на две катушки врежут! Комсомол - организация политическая,- предупредил приехавший. Но подумав заразительно улыбнулся и, приглушив голос, добавил: - Вы уж им до комсомола врежьте.
- Врежем! - хором заверили его детдомовцы.- Только ты считай, что мы не говорили, а ты не слышал.
Приезжий им нравился все больше и больше. По всему видно: свой парень. Хоть и с кобурой на боку, а свой. Впрочем, к кобуре как непременной детали одежды детдомовцы давно привыкли - шефами-то у них не кто-нибудь, а чекисты!
- Давайте тогда так! Выберем сейчас секретаря ячейки и двух-трех человек актива,- предложил молодой чекист, доставая из кармана блокнот,- а уж они потом будут создавать комсомольскую организацию у вас в училище. У меня и подходящая кандидатура есть. Из ваших же парней.
И он, заглянув в блокнот, назвал фамилию.
Тут-то и выяснились разом две важные вещи: популярность Женьки Совы в массах и их приверженность к соблюдению норм демократии.
Сперва Колька Зуб задал наводящий вопрос:
- Секретарь ячейки - это вроде вожака, что ли. Или, мягче говоря, предводителя?
- Ну если мягче, то да,- усмехнулся чекист.
- А если да, то мы, значит, нет! - парировал в свою очередь Зуб.- На кой нам леший твой кандидат! Верно говорю, ребята?
- Не хотим! Долой! - раздались со всех сторон протестующие крики, кто-то по старой привычке сунул два пальца в рот и разразился оглушительным свистом...- Хотим Женьку Сову!
Чекист сунул блокнот в карман, недоверчиво оглядел детдомовцев: буза или серьезное сопротивление? Впрочем, сориентировался он быстро.
- А где же этот ваш Женька Сова? Пусть покажется.
Выдвиженец масс, смущаясь, шагнул вперед. Посыпались вопросы: кто такой, откуда, кто родители... Получив необходимые сведения, чекист раздумчиво произнес:
- Что ж, вроде бы все в порядке... И происхождение вполне подходящее.
И вдруг вопрос, что называется, в упор:
- Воровал?
Женька запнулся, не зная, что ответить.
- А кто из нашего брата беспризорника этим не грешен! - отозвался вместо него кто-то из ребят.- Что прошлое ворошить.
- В милицию приводы были? - настаивал чекист. И тут Женька облегченно вздохнул: кажется, пронесло.
- Приводов не было,- не без затаенного торжества сказал он.- Ловить пробовали, только я всегда убегал.
- Выходит, бегаешь быстро? - рассмеялся чекист.- Ладно, уговорили. Давайте голосовать. Кто - за?
Все, кроме самого Женьки, подняли руки.
- Значит, единогласно,- подытожил чекист.- раз так, значит, и толковать больше не о чем. Поздравляю тебя, Евгений... как, бишь, тебя по батюшке-то
- Савицкий он, Савицкий!..- закричали сразу несколько голосов.
- Ну да, я так и говорю,- вновь улыбнулся приезжий.- Поздравляю тебя, Евгений Савицкий с законным избранием. И никакого там Женьки Соав с этой минуты нет. Договорились?
И щеки, и лоб, и уши у Женьки пылали - хоть прикуривай! Выраженное так доверие товарищей, да еще столь единодушное, застало его врасплох, и чувств своих он скрыть не сумел. Да, наверное, и не стоило.
Доверие доверием, но к первому комсомольском собранию Женька готовился не щадя ни времени, ни сил. Брошюру "Роль комсомола в условиях НЭПа", которую ему дали в заводской партийной организации выучил чуть ли не наизусть. Кстати, о бойскаута, там не оказалось ни слова, и надо ли с ними бороться а если надо, то как - осталось неизвестным. С этим впрочем, время терпит, решил Женька, сейчас главное - не оплошать, провести на уровне первое собрание. Один из избранных вместе с ним членов актив написал объявление и вывесил его у входа на всеобще обозрение. "В семь часов вечера состоится комсомольское собрание. Сова будет объяснять, что такое комсомол. Явка обязательна".
Прочтя текст, Женька поскреб в затылке и сказал
- Ну какой я тебе Сова? Секретарь ячейки все таки, а ты... В общем так, был Сова, да весь вышел. Понятно? И больше чтоб к этому вопросу не воз вращаться.
Объявление пришлось снять. Но текст детдомовцы запомнили и, едва началось собрание, потребовали от своего секретаря выполнить обещание.
- Что такое комсомол, я и сам до конца не разобрался. Очень уж брошюрка тоненькая,- чистосердечно признался Женька.- Хотите, прочту вслух.
- Не надо читать! Крой своими словами, как сам понял! - раздались возгласы.
Женька рассказал, что понял. Сказал, что комсомольцы должны проявить себя делом в учебе и в работе. Предложил для начала наладить учет: нумеровать идущие из каменоломни вагонетки с породой, чтобы тать, кто как работает, у кого какая выработка. Одним словом, сам не зная того, заложил основы социалистического соревнования на заводе. Идея ребятам понравилась. Но когда ее обсудили в деталях и утвердили, произошла заминка: никто не знал, что еще надлежит сделать и как вести собрание дальше.
- Может, вопросы у кого есть? - спросил наконец Женька, обрывая затянувшуюся паузу.- Если смогу, отвечу.
Вопрос задали только один: как быть с бойскаутами? Нэпманские сынки частенько маршировали по городским улицам и потому изрядно намозолили всем глаза.
- А чего с ними церемониться? Бить надо, раз они контра,- подал реплику Колька Зуб.- Не тем курсом идут!
- Остынь, Зуб! - осадил кто-то Кольку.- Забыл, что ли? Не велено бить.
- Мало ли что! Дать разок как следует и - порядок на палубе!
Колька в те дни бредил мечтой стать капитаном дальнего плавания. Оттого и морскими словечками сыпал к месту и не к месту. Кстати сказать, мечте этой суждено было воплотиться в жизнь. Зубов стал в конце концов капитаном пассажирского теплохода. Сбылись мечты и многих других ребят. Витька Принц, например, выучился на инженера и стал крупным специалистом в твоей области. Большинство детдомовцев уверенно находили дорогу в жизни и не сворачивали с выбранного пути. Бывшим беспризорникам никто никогда не пенял их прошлым, никто не мешал добиваться поставленных целей А их, цели в жизни, каждый выбирал для себя по склонностям и способностям.
Но все это впереди. А тогда на повестку дня стал вопрос об отношении к бойскаутам и никто не знал, как его решить. В конце концов остановились на том, что Женька Савицкий, как секретарь комсомольской организации, должен встретиться с предводителем бойскаутов.
Встреча состоялась в центре города, на Серебряковской улице. Высокодоговаривающиеся стороны, как и полагается, прибыли каждый со своей свитой.
Женька сразу захватил инициативу.
- Что это за слово такое, бойскаут? Что оно означает?
- Английское. Бой - мальчик, а скаут - разведчик.
Женька прищурился: ничего себе мальчик! Мужику за тридцать перевалило, плешь уже не затылке проклюнулась...
- А ты у них кто?
- Скаутмастер. Руководитель отряда, значит.
- На Руси живете, а русским брезгуете? Все у вас английское,- поморщился Женька.
- Почему английское?-обиделся лысый.-Общество "Русский скаут" учреждено императором Николаем Вторым.
- Ну, Николаю-то по шапке дали. Чего о нем поминать,- возразил Женька.- Ты лучше расскажи про отряд, раз уж им командуешь.
Лысый рассказал, что организация их устроена на манер военной: отряд делится на отделения, а те в свою очередь состоят из звеньев. В организацию принимают подростков от восьми до восемнадцати лет. Вновь принятые дают клятву беспрекословно повиноваться своим руководителям. Организация стоит вне политики. Основная цель - физическое и нравственное совершенствование. Много значения уделяют физическим упражнениям, военизированным играм, изучению техники, навыкам самообслуживания. Часто устраивают походы, экскурсии, сборы. И вообще, заключил собеседник, ему лично кажется, что обе организации - комсомол и бойскауты - вполне могут мирно сосуществовать.
Однако из мирного сосуществования ничего не вышло. Слишком уж задавались нэпманские сынки. При следующей встрече они, можно сказать, сами напросились на драку, и от детдомовцев им здорово влетело. Не помогли ни физические упражнения, ни военизированные игры Тем более Женьке к тому времени удалось разузнать, что бойскауты во время гражданкой войны поддерживали белогвардейцев и интервентов, о чем он не замедлил сообщить ребятам. Правду, дескать, Колька Зуб: контра и есть.
Но в милиции, куда нажаловались родители-нэпманы, политической подоплеки, которую настойчиво выдвигал на первый план Женька, не приняли и строго предупредили, что в следующий раз будут вынуждены принять меры. Не поддержали детдомовцев и в горкоме комсомола, разъяснив, что гражданская война давно кончилась и идеологических противников нужно бить не кулаками, а идеей. Так детдомовцы и поступили:
Стали беседовать с бойскаутами поодиночке, стараясь распропагандировать и отколоть собеседников от внушавшей им отвращение организации.
Забот у Женьки Савицкого теперь резко прибавилось.
Секретарь ячейки - фигура заметная; значит, и спрос с него особый, и ответственность одна за всех. Умножились и обязанности. Комсомольская работа - дело живое, она требует от человека неотлучно находиться в гуще событий, быть в курсе всего, что происходит в коллективе. Это как минимум. А помимо того есть горком комсомола, есть политическая линия, которую нужно проводить, есть поручения старших товарищей... Да мало ли! Порой Женьке приходилось туго, недоставало опыта, умения верно поставить себя в любой ситуации. А они менялись, как в калейдоскопе, заставляя всякий раз заново отыскивать ключ к решению очередной задачи. Крутиться приходилось провор нее, чем белке в колесе. Зато и жить стало куда интереснее.
По-прежнему тянуло Савицкого к учебе. Несмотря на нехватку времени, он в числе первых записался на курсы дизелистов, когда заведующий фабрично-заводского училища объяснил, как необходимы заводу такие специалисты. Позже он окончил еще и шоферские курсы-профессия по тем временам и редкая, и весьма престижная. Но Женьку интересовал не престиж. Его неодолимо тянуло к знаниям, и он жадно вбирал в себя все, что могло пригодиться в будущем.
Учеба давалась нелегко. На способности, правда, грех было бы жаловаться - все новое Женька обычно схватывал на лету. Зато остро не хватало времени. Его вскоре избрали членом бюро заводской комсомольской организации, а когда началось строительство крупнейшей в городе электростанции - доверили возглавить комсомольскую организацию стройки. А это около четырехсот человек! Да и вкалывать приходилось на всю катушку - от работы его никто не освобождал. Все чаще приходилось выполнять и ответственные поручения.
Вызвали его как-то в ГПУ.
- Вот вы, к примеру, с бойскаутами возитесь,- сказал сотрудник.- Ребячьи затеи. А есть дела посерьезнее.
- Мы от дел не бегаем,- насупился Женька.- Сели недовольны чем, так и скажите. А с бойскаутами мы не в бирюльки играем - агитацию среди них ведем.
- Да ты не обижайся, не лезь прежде времени в бутылку,- изменил тон собеседник.- Обстановку и городе знаешь?
Женька знал, что в Новороссийске осталось немало таких, кто хотел, да не сумел по разным причинам удрать за границу после гражданской войны. Пооткрывали здесь частные магазинчики и лавочки. За стеклами витрин чего-чего только нет, да поди купи - цены бешеные, кусаются! Но вызвавший Женьку сотрудник ГПУ имел в виду не нэпманов. По его словам выходило, что в городе и окрестных селах скрываются, уйдя в подполье, откровенные враги Советской власти. Одни из них выжидают лучших времен, другие активно помогают бандам, вобравшим в себя недовольную часть казачества и остатки недобитого белого офицерья. Уйдя в горы, они совершают оттуда дерзкие вылазки, грабят села, терроризируют население, убивают тех, кто им противодействует или старается помешать. Борьба с бани, осложнялась из-за того, что действовали они, как правило, мелкими группами, нападали стремительно, чаще всего там, где никто не ждал, а к тому же располагали всегда свежей информацией, регулярно поступавшей к ним от затаившихся в городе и других населенных пунктах побережья пособников контрреволюции. Одних собственных сил у чекистов на все не хватало, вот и решили привлечь к борьбе с бандитами добровольцев из местного населения.
- Как комсомольский работник, ты здешнюю молодежь лучше других знаешь,- сказал в заключение | отрудник ГПУ.- Сможешь подобрать надежных парней? Хотим отряд создать.
- А что значит - надежных? - решил уточнить На всякий случай Женька.- Отчаянных, что ли? Которые ничего не боятся?
- А разве есть такие? - пряча улыбку, поинтересовался собеседник.
- Наберутся, если надо.
- Вот и набирай! Да чтобы покрепче были. Ну скажем, вроде тебя. Говорят, ты боксом занимаешься
Женьке к тому времени шел семнадцатый, и в груд и в плечах он раздался, будто матерый грузчик, успевший потрудиться в порту добрый десяток лет. Никто из городской шпаны давно не решался с ним связываться. Ну а боксом Женька не то чтобы занимался, просто ходил в свободные часы в морской клуб, гд местный тренер выставлял его в качестве спарринг партнера против любителей кожаной перчатки из числа сходивших на берег иностранных моряков. Недавно его угораздило связаться на ринге со здоровенным негром - бывшим профессионалом, бросившим ринг из-за неумеренного пристрастия к спиртному. Бой вы дался жесткий. Негр, напоровшийся неожиданно и стойкое сопротивление молодого русского, два раунда кряду вышибал из противника дух свирепыми хуками по корпусу Но в начале третьего раунда сам нарвался на мощный встречный удар и оказался в нокауте. Тренер после этого сулил Женьке блистательную карьеру если тот станет регулярно ходить на тренировки.
Но Женьке ходить было некогда. А теперь и вовсе времени не будет - отряд надо сколачивать.
За желающими вступать в отряд дело не стало -их среди детдомовцев оказалось более чем достаточно. Не представляло особых сложностей и обучить их основам военного дела. Ребята все опытные, не раз побывавшие в различных передрягах; постоять за себя мог каждый. Ну а остальное-уже детали. Тир рядом, в том же здании, где и ГНУ; винтовок и патронов к ним вдоволь, инструкторов по стрелковому делу тоже искать не нужно - любой сотрудник мог всадить пулю в мишень с закрытыми глазами. Ребята занимались серьезно, понимали: не в казаки-разбойники предстоит играть. Ходили ежедневно в тир - стреляли из положения лежа, с колена, стоя. Шлифовали приемы рукопашного боя, бегали кроссы по пересеченной местности, учились ориентировке в лесу, в зарослях кустарников.
Однажды вместо очередных занятий их построили, выдали каждому по винтовке и по паре обойм с патронами, посадили по шесть человек на пароконные подводы. Выехали за город. Куда и зачем везут, никто не расспрашивал; ехали молча, с посуровевшими, застывшими от напряженного ожидания лицами. Как-никак первая облава, а возможно, и первый настоящий бой, в котором придется участвовать...
Не доезжая до прибрежного села Кабардинка, по команде руководителя группы спешились.
- Банда совершила ночью налет на село,- кратко собщил сотрудник ГПУ.- Грабили дома. Взяли продукты, теплую одежду. Есть и жертвы: четверо жителей были убиты Бандиты прячутся где-то здесь-далеко они не могли Облава начнется со стороны Геленджика. Вам предстоит двигаться навстречу, прочесать лес вплоть до Лысой сопки. Двигаться будем, рассыпавшись в шеренгу. Расстояние между собой держать так, чтобы не упускать из виду друг друга. Идти с винтовками наперевес, стрелять без предупреждения - никого из местных жителей в лесу нет, только бандиты.
Насчет бандитов высказывалось лишь предположение Деться-то им и в самом деле вроде бы некуда, но сказать наперед, чем закончатся поиски, никто, понятии, не мог. И потому после трех часов безостановочного снижения по лесной чащобе, когда порой приходилось буквально продираться сквозь кустарник и густой подлесок, многие из ребят приуныли. Кое-кто уже из сил выбился, а все попусту - кроме птиц да белок, ни единой живой души вокруг! Хоть бы передохнуть дали, дух перевести... Но команды на отдых не поступало, и, казалось, бесцельному этому движению не будет конца.
На исходе четвертого часа пуля срезала ветку прямо под рукой одного из бойцов отряда. Сухой треск частых выстрелов он услышал, уже падая в кусты. Вперед мелькнула какая-то тень, и парень не мешкая разрядил в ее сторону ствол винтовки. Справа и слева от него тоже залегли, тоже открыли огонь. Перестрелка длилась минуты две-три, не больше. С краю над опушкою пополз вверх длинный сук, на конце которого болтался кусок белой тряпки: бандиты не выдержали и решил сдаться.
Когда Женька, заслышав выстрелы, подбежал месту стычки, все уже было кончено. На полянке различных позах - кого как застигла пуля - лежал четыре трупа; человек шесть-семь бандитов стоял задрав к небу руки, рядом в траве валялось брошенное в беспорядке оружие. Среди бойцов отряда потерь н было. Ребята охватили бандитов полукольцом.
- Вот не повезло! Опоздал малость,- не cдepжaл искренней досады Женька Савицкий.- Чтобы мне метров на сто правее в шеренге идти!
- А я считаю, повезло тебе, Савицкий! - спокойно сказал сотрудник ГПУ, пряча в карман наган.- Hи одного из твоих парней даже не царапнуло. Молодцы. Не дали себя застать врасплох.
Назад, в Новороссийск, ехали на тех же телегах, но уже с песнями. Связанных бандитов оставили под охраной в Кабардинке.
- А есаул, главарь ихний, сам застрелился. Я видел,- с оттенком недоумения в голосе сказал кто-то из ребят, когда въезжали в город.- С чего бы это.
- А с того, что струсил мерзавец, когда понял, что ответ держать придется! - жестко сказал сотрудник ГПУ.- Зато остальные от суда не уйдут. Трибунал, будет их судить.
Комсомольский добровольный отряд по борьбе с бандитизмом просуществовал недолго. После нескольких боевых операций, в которых ему довелось принимать участие в течение нескольких месяцев, его расформировали. Ребят собрали во дворе здания ГПУ, один из сотрудников поблагодарил их от лица командования, и напоследок сказал:
- Банды, в общем и целом, разгромлены. Изничтожены, можно сказать, под корень. Еще раз спасибо II.IM, товарищи комсомольцы! А то, что осталось по мелочам, мы тут и без вас, сами то есть, подчистим. Будьте, одним словом, спокойны!
Последнее, впрочем, было сказано для красоты слога, для более гладкого завершения краткой напутственной речи. Успокаиваться в ту пору не давала сама жизнь. И едва что-то одно завершалось, подходило к той или иной развязке, на смену тотчас круто заваривалось что-нибудь другое. Особенно это относилось к молодежи. Эпоха, казалось, специально метила их жизнь бурным коловращением дел и событий.
И все же, когда осенью 1929 года Женьку Савицкого пригласили для беседы в горком комсомола, он не ожидал такого крутого поворота судьбы. Хотя, как |выяснилось, вполне был к нему готов.
В приемной первого секретаря Первухина стоял, подпирая плечом косяк двери, матрос местной спасательной станции Костя Коккинаки. На физиономии его лежала печать привычного безмятежного спокойствия - результат не столько особенностей профессии, сколько характера. Завидная выдержка и уравновешенность отличали всю дружную большую - пятеро сыновей - семью Коккинаки.
- И тебя вызвали? - спросил Женька.
- Как видишь,- односложно отозвался Костя.
- Давно ждешь?
- Четверть часа.
Разговор заглох едва начавшись. Пытаться продол жать его не имело смысла. И без того ясно: зачем и:
пригласили в горком, Костя тоже не знает. А гадать, строить предположения, на кой ляд понадобились Первухину одновременно матрос спасательной станции| и шофер со стройки,- тут требовался другой собеседник. Из Кости и при обычных обстоятельствах лишнего слова не вытянешь. А когда ежели да кабы - тем более.
Как бы в подтверждение Женькиных мыслей, Костя изрек:
- Зайдем - скажут!
И посчитав, видимо, вопрос исчерпанным, окончательно замолчал.
Зато в кабинете Первухина о чем-то оживленно спорили. По доносившемуся из-за дверей рокочущему, необычайно низкому и сочному басу Женька признал заведующего отделом горкома партии, которого не раз видел на строительстве теплоэлектростанции. Первухин, судя по всему, пытался в чем-то переубедить гостя.
Когда, наконец, ребят пригласили в кабинет, Первухин сразу же выложил на стол козыри:
- Есть две путевки в школу военных летчиков. Поедете?
- Обязательно! - не теряя ни секунды, ответил за двоих Костя. На Женьку он даже не оглянулся.
- А почему не спрашиваете, куда ехать? Когда ехать? - снова задал вопрос Первухин.
- Какое это имеет значение,- сказал Савицкий. Как и Костя, он тоже знал, что разногласий на этот счет у них не предвидится.- Куда надо, туда и поедем. Хоть завтра.
- Ну, что я говорил!-торжествующе откинулся на спинку стула Первухин.-Железные парни!
- Да они сговорились! - рассмеялся работник горкома партии.- Ты их обо всем заранее предупредил.
- Не я,- возразил Первухин вполне серьезно. - Их наша действительность предупредила. И сговорились они не у меня в приемной, а когда в комсомол вступали.
Постепенно становилось ясно, о чем шел спор. Конечно же не о том, кому предложить путевки. Здесь у собеседников точки зрения совпадали. Скорее всего мнения разделились в вопросе о том, как отнесутся к перемене в своей судьбе сами ребята... Уточнять, впрочем, неудобно, да и не было надобности - направления и седьмую Сталинградскую школу военных летчиков у обоих в кармане.
- А ты в самом деле знал? - спросил Женька, когда они вышли на улицу.
- Откуда? - возразил Костя.
- Впрямь, будто сговорились,- ухмыльнулся Женька.
- А о чем тут сговариваться! - удивился в ответ Костя.- Все и так ясно!
[Содержание] - [Дальше]
