АВИАБИБЛИОТЕКА: ЛЬВОВ М.Л. "ПАРОЛЬ - БАЛТИКА"

Сентябрьским днем восьмидесятого года из Москвы, Ленинграда, Вильнюса, Риги, Таллина и Киева на поездах и самолетах с одним адресом - Калининград - прибыли в янтарный край ветераны Первого гвардейского Краснознаменного Клайпедского минно-торпедного авиаполка ВВС Балтийского флота. У каждого - муаровая ленточка с черными и зелеными полосами и медаль "За взятие Кенигсберга". Рядом с боевыми наградами-медали за трудовое отличие. Ветераны, сняв погоны, не ушли в отставку, они работают. Многие участники штурма Кенигсберга были в этих краях лишь в сорок пятом и теперь не перестают удивляться прекрасному городу.

Не сговариваясь, идем на Гвардейский проспект. Вижу у Вечного огня дважды Героя Советского Союза В. И. Ракова, Героев Советского Союза Андрея Ефремова, Николая Иванова, Александра Преснякова, Виктора Бударагина, Ивана Шаманова, Петра Хохлова, Александра Разгонина, Александра Гагиева, Ростислава Демидова...

У Первого гвардейского героическая история. В начале войны полк нанес сокрушительные удары по фашистскому агрессору в районах Кенигсберга, Пиллау и других. 30 июня этого же года, жертвуя собой, летчики Первого гвардейского бомбами преградили путь гитлеровским танкам в районе Двинска (Даугавпилс). В августе 1941 года по приказу Ставки летчики нанесли серию ударов по Берлину. Затем они бомбили батареи, обстреливавшие город Ленина, неприятельские аэродромы и военно-морские базы - Кенигсберг, Пиллау, торпедировали немецкие корабли на всей акватории Балтийского моря. Более пятисот гвардейцев погибли в боях за Отчизну. Их братская могила - волны Балтики.

Среди них комиссар полка П. П. Бушихин, немало парторгов и комсоргов эскадрилий. Вели гвардейцев в бой бесстрашные командиры - коммунисты Е. Н. Преображенский, Н. В. Челноков, И. И. Борзов, впоследствии Маршал авиации.

Военная судьба распорядилась так, что Первый полк, бомбивший Кенигсберг и Пиллау в первые дни войны, здесь же, в Пруссии, в Данцигской бухте, 10 мая 1945 года (через сутки после Дня Победы) совершил последний боевой вылет.

И вот они шагают по широким, зеленым, красивым калининградским улицам и вспоминают...

Сотни домов еще горели. А города, по существу, не было - повсюду груды битого кирпича, черепицы. Красноватая туча кирпичной пыли обволакивала почерневшие мертвые стволы деревьев, закрывала собой солнце. Мы шли вместе с комиссаром балтийской авиации, боевым летчиком - генералом И. И. Сербиным. Кто-то, показывая на горы битого кирпича, сказал тогда:

- Это - на веки вечные.

- Если будет нашим - построим новый,- возразил комиссар.- Сталинград-то поднимается!

В сорок шестом образована Калининградская область. Приехавшие сюда со всех концов России трудились по фронтовым нормам, определенным не графиком, а велением сердца.

Герой Советского Союза Н. Д. Иванов, обращаясь к калининградцам, говорил на митинге портовиков:

- Орден Ленина, которым награжден янтарный край, ордена и медали за ваш самоотверженный мирный труд нам так же дороги, как награды за ратный подвиг. Спасибо вам!

В эти осенние дни ветераны побывали на заводах, в колхозах, в высших и средних учебных заведениях, у моряков и летчиков Балтийского флота.

Трогательны были встречи с калининградскими школьниками. Пионерские отряды имени летчиков Первого гвардейского есть во многих городах. Но особенно много их в двух школах - в 49-й г. Калининграда и в 312-й г. Москвы. Здесь отряды носят имена маршала авиации И. И. Борзова, генерал-полковника авиации Е. Н. Преображенского, генералов Н. В. Челнокова, П. И. Хохлова, А. В. Преснякова, летчиков Н. Д. Ивано ва, А. И. Рензаева, В. А. Бударагина, А. М. Гагиева, Р. С. Демидова и других гвардейцев-торпедоносцев.

Многое зависит от организаторов. В 49-й школе в лице чекиста Первого полка гвардии майора в отставке И. Т. Шевченко ребята нашли душевного рассказчика, на память знающего историю героического полка.

Мне довелось участвовать в торжественном вручении комсомольских билетов ученикам 49-й школы. Ребят приветствовали и вручали билеты Герои Советского Союза - летчики и штурманы Первого гвардейского. Каждый принятый в комсомол получил цветы. И вдруг все комсомольцы разом подошли к И. Т. Шевченко и отдали ему букеты...

На встречу с ветеранами командование ВВС ДКБФ пригласило молодых летчиков, которым представило каждого ветерана. Василий Иванович Раков, дважды Герой Советского Союза. В одной дивизии служили Раков и Борзов, оба командовали гвардейскими полками. Петр Ильич Хохлов в одном строю с Борзовым воевал и в финскую и в первый год Отечественной. Вместе бомбили танковые части противника на переправах близ Даугавпилса. Иван Георгиевич Романенко. Его летчики-истребители прикрывали Борзова и его однополчан в самые трудные для Ленинграда дни. Александр Иванович Разгонин. Его по-отцовски требовательно учил и воспитывал Борзов. Александр Васильевич Пресняков. Это его назвал Борзов "морским волком" и призвал равняться на экипаж Преснякова. Александр Максимович Гагиев, которого за короткий срок Борзов подготовил как ведущего больших групп торпедоносцев. Николай Дмитриевич Иванов - в полной мере воспитанник Борзова. Андрей Яковлевич Ефремов, крыло в крыло с которым Борзов отбивал яростный натиск бронированных фашистских полчищ в сорок первом и сорок втором.

Молодые летчики приветствуют боевого штурмана торпедоносца Бориса Черных, полкового чекиста Ивана Шевченко, бесстрашную разведчицу Галину Гальченко - жену Героя Советского Союза Павла Колесника.

Эта встреча - звено нерушимой цепи, связывающей молодое и старшее поколения морских летчиков. Командующий рассказывает о боевой учебе тех, кто сейчас несет вахту над морем.

Нынешние авиационные командиры намного моложе гостей-ветеранов. Рассказывая о том, как овладевали новой техникой, они вспоминали, как их самих учил когда-то летать на реактивных самолетах Герой Советского рогоза Андрей Яковлевич Ефремов, учил требовательно, строго.

Было что рассказать и молодым летчикам.

- Все учебно-боевые задания наши экипажи выполняют только с отличной оценкой,- доложил летчик гвардии капитан Александр Симаков.- Подтверждено это учениями "Братство по оружию-80". Цели уничтожали с первого захода, первой бомбой, первым залпом.

Совет Министров Российской Федерации принял постановление о присвоении имени Евгения Преображенского и Ивана Борзова суперсейнерам тунцеловного флота, построенным польскими кораблестроителями по заказу Советского Союза. Суперсейнеры - последнее слово судостроительной техники и конструкторской мысли. Ныне оба судна - "Евгений Преображенский" и "Иван Борзов" - в далеких плаваниях, работают вместе, как вместе воевали герои Е. Н. Преображенский и И.И. Борзов.

Память о героях Первого гвардейского увековечена и в названиях десятков населенных пунктов и улиц по всей стране. Под Ленинградом, во Всеволожске есть улицы Михаила Плоткина и Вадима Евграфова, в Даугавпилсе - Петра Игашова, в Светлогорске Калининградской области - Евгения Преображенского. В городе Пионерском о летчиках Первого полка напоминают улицы Николая Афанасьева, Аркадия Чернышева, Алексея Рензаева, Павла Колесника, Василия Меркулова, Сергея Смолькова, погибших смертью героев.

Не раз Борзов пролетал над крепостью Кенигсберг с торпедами, бомбами, минами, не раз в море торпедировал суда противника. Теперь в городе Калининграде есть улица лидера торпедоносцев, как бы возглавляющая строй улиц, названных именами летчиков Первого гвардейского и других полков балтийской авиации.

Мне пришлось побывать в подразделении авиаторов, которое принимало участие в учениях "Братство по оружию - 80".

За отличные действия на учениях авиаторы получили благодарность министра обороны.

Среди пилотов я увидел одного, удивительно похожего на штурмана Андрея Шевченко. Андрей, высокий, стройный лейтенант, причинял массу хлопот начальнику вещевого довольствия: ему требовалась обувь сорок пятого размера.

В юности Андрей был ужасно худ, и приятели в изюмской школе фабрично-заводского ученичества на Украине называли его кащеем. Прозвище сохранилось и тогда, когда он стал токарем на паровозно-ремонтном заводе. Шевченко всерьез занялся спортом. Когда задумал пойти в авиацию, друзья смеялись:

- Где уж тебе!

Но остряков, также проходивших медкомиссию, забраковали, тогда как Андрей стал курсантом штурманского факультета Ейского училища, а затем - штурманом в Первом полку. Когда началась война, жену штурмана и пятилетнюю дочку Нину эвакуировали в тыл. Андрей не смог проводить - выполнял боевое задание. Но ни на минуту не забывал их. Не так часто, правда, писал письма. Свою любовь выражал в двух песнях. Одна рассказывала о широко раскинувшемся море. Другая - о летчиках:

"В далекий край товарищ улетает, За ним родные ветры улетят..."

Дальше говорилось, что "знакомый город может спать спокойно и видеть сны и зеленеть среди весны..."

Андрей Шевченко вкладывал в эту песню много личного. Может быть, он напевал ее, пролетая летом сорок первого и над Кенигсбергом...

Дочь Шевченко привезла на Балтику горсть земли с Украины. Спрашивала, как воевал и погиб ее отец. Андрей Шевченко погиб на глазах А. Я. Ефремова. Бомбардировщик вспыхнул над островом, в несколько мгновений пламя охватило моторы и фюзеляж. Наверное, машина была повреждена над Берлином, или в пути ее атаковали перехватчики...

Совершает посадку экипаж воздушного корабля с бортовым номером "10", и хочется сказать - попадание в десятку, настолько точно приземлился самолет.

Молодые авиаторы вернулись из дальнего полета. Выполняли в глубинах моря ответственную задачу - поиск подводной лодки "противника". Известно, что подводные крейсеры обладают арсеналом средств, препятствующих их обнаружению. Так что засечь их - дело нелегкое. Но по лицам, по глазам членов экипажа, по безудержному смеху, сопровождающему каждое слово лейтенанта, ясно: задание выполнено.

- Она направо - я за ней. Не уйдешь, думаю, - заливается соловьем лейтенант, такой молодой и веселый, что невозможно не оглянуться на Героя Советского Союза Николая Дмитриевича Иванова. Сейчас Н. Д. Иванов, мягко говоря, пополнел, а в сорок первом был вот таким же худеньким сержантом и... таким же балагуром.

Послушаем же лейтенанта.

- Мисс, - говорю, - давайте познакомимся. Мы есть гвардейский экипаж, - произношение, как у иностранца, разговаривающего при помощи словаря. - Мы есть гвардейцы, и напрасно опускаете голову, то есть зарываетесь в ил. Достанем, говорю, из-под земли. И тут как раз вот она, дорогая. Докладываю, мол, так и так. Настиг, говорю, есть контакт, и радирую: дорогая, если я обнял, ну, значит, догнал, то уж не отпущу. Серию желаете "бом-бом" с фейерверком или сами подниметесь? У нас, - знакомлю с обстановкой, - сильнейший зюйд-вест, но небо пока чистое, и зонтик не требуется... И красотка сама отдает сердце и руку...

Повторю: поиск подводной лодки, установление контакта с ней и умение удержать контакт - дело трудное. Немало часов находился экипаж над морем, с первой до последней минуты все - в напряженной работе. И если достает сейчас сил шутить, представляя подводный крейсер в виде некой мисс, пытающейся избегнуть знакомства, значит молодые летчики в долгом полете над волнами чувствуют себя в своей стихии и готовы к выполнению настоящих боевых задач.

Один из лейтенантов ростом и обувью Гулливера напоминает оставшегося навсегда молодым Андрея Шевченко, другой доброй шуткой - Николая Иванова. Все это так. Но главное - летчики восьмидесятых лет напоминают славную гвардию готовностью по первому сигналу стать на защиту Советской Родины, решительным, и умелым почерком в небе над морем. Вот и Герой Советского Союза Андрей Яковлевич Ефремов, который целый день провел на отдаленной базе, в восторге от сыновей и внуков.

- Был на полетах, - говорит Ефремов. - Здорово молодые действуют. Настоящая боевая работа...

Эстафета доблести гвардейских торпедоносцев - в надежных руках.

ПОЛК ВСТУПАЕТ В БОЙ

Утром 21 июня сорок первого года парторг Первого минно-торпедного авиаполка Военно-Воздушных Сил Краснознаменного Балтийского флота Алексей Петрович Усков, замещавший вызванного в Ленинград замполита Г. 3. Оганезова, совершал обход эскадрилий. День замечательный, солнечный, безоблачный, и обход эскадрилий - одно удовольствие. Близ штаба эскадрильи М. Н. Плоткина. Ускова догнал замкомэска-3 И. И. Борзов, только что вернувшийся из очередного отпуска, и они вместе пошли на самолетную стоянку.

- Что, Иван Иванович, отпускное настроение кончилось? - спросил Усков.

- Настроился на работу.

- И правильно! Донесение не прочитал? Ну так слушай, - Усков закурил и негромко продолжал: - Перевозки из Германии в Финляндию и Норвегию усиливаются. Фашистские самолеты нарушают воздушные границы СССР. Неподалеку от аэродрома Котлы задержаны диверсанты со взрывчаткой и радиостанцией. Немецкие торговые суда, не закончив разгрузку, спешно покидают Ленинград и порты Советской Прибалтики. Вот так - в двух словах...

- Понятно, - протянул Борзов, нахмурившись. Из этих сообщений одно взволновало особенно - что германские суда, не разгрузившись, возвращаются домой. В самом деле, разве раньше не задерживали шпионов и диверсантов близ наших военно-морских баз и аэродромов? Или нарушения воздушных границ... Балтика не забыла, как в феврале тридцать восьмого близ Котлов и Кингисеппа появился самолет с черными крестами на длоскостях. Летчик-истребитель Леонид Белоусов вылетел по тревоге. Фашистский разведчик убрался восвояси, а для Белоусова полет закончился тяжелой катастрофой: преследуя противника, он в снежной пелене врезался в холм. Самолет загорелся. С тех пор Белоусов ходит с обожженным лицом и обожженными руками. Он теперь на Ханко и, если что случится, одним из первых встретит врага...

По дороге, приближаясь, пылила командирская "эмка".

- Ну, как с командиром? - спросил Борзов.

- Не летает. Врачи окончательно списали... Мучительное это состояние - когда вдруг запретят летать. Прежний командир Герой Советского Союза Н. А. Токарев убыл к новому месту службы на Черное море, и майора Н. В. Абрамова назначили командиром. Большая честь! Но в те самые дни, когда пришло назначение, медицинская комиссия проверяла летный состав. Майор, как и все, с шуткой входил в санитарную часть, а вышел - лица на нем не было. Стало ясно, что нет больше летчика, нет больше крылатой жизни. Отныне он оставался на земле, когда эскадрильи уходили в воздух.

..."Эмка" остановилась. Вместе с командиром в машине был начальник штаба полка майор Г. С. Пересада.

- Проведем короткий "военный совет" под открытым небом, - сказал командир и кивнул начальнику штаба:- Доложите о сообщении из штаба ВВС.

- Оперативный звонил напрямую,- начал Пересада,- отдыхать не рекомендуется, чтобы все было честь по чести на случай мероприятия.

"Мероприятие" - так и сейчас в военно-воздушных силах нередко называют сборы, полеты, учения. Больше ничего сказано не было.

- На берег завтра - как обычно, или отменим? - как бы советуясь, спросил командир.

В армейской авиации увольнительная записка дается "домой", "в город". В авиации флота, хотя аэродром на берегу, принято считать, что он - в море, и увольнение дается "на берег".

- Лучше не увольнять тех, кто может потребоваться,- убежденно сказал Усков, хотя понимал, что ему, парторгу, придется в первую очередь выслушивать обиды краснофлотцев и сержантов, мечтавших провести воскресенье с любимыми или в кругу друзей.

- Так и решим,- кивнул командир, Усков поговорил v Василием Гречишниковым и Александром Дроздовым, которые облетывали ДБ-3 после регламентных работ, затем встретился с Михаилом Плот-киным и Иваном Борзовым. Оба они на недавних учениях Балтфлота отличились в торпедной атаке и теперь, передавая свой опыт, рассказывали летчикам, как действовали. Как всегда, парторг зашел к сержантам. В кубрике стрелков-радистов и воздушных стрелков Ускова приветствовал сержант Николай Иванов, старательно утюживший брюки. Усков сразу заметил, что ширина брюк чуть не вдвое превышает положенный стандарт, и хотел об этом сказать новобранцу, но Иванов опередил:

- Осторожно, обрежетесь, товарищ старший политрук, они - как бритва!

Алексей Петрович решил не портить настроение сержанту. Усков вспомнил, как появился в полку этот невысокий худенький сержант в новеньком краснофлотском обмундировании. Гюйс, травленный хлоркой, должен был свидетельствовать о том, что его обладатель - моряк бывалый. На ленточке залихватски сидящей бескозырки надпись: "Военно-Воздушные Силы".

- Скажите, товарищ лейтенант, как пройти в штаб? - обратился сержант к Борзову, направлявшемуся на КП после полета.

- Я туда же,- ответил Борзов.

Так состоялось знакомство боевого летчика с новичком - штурманом Николаем Ивановым.

Еще год назад училища выпускали летчиков и штурманов лейтенантами. Потом последовал приказ Наркома Обороны Маршала Советского Союза С.К. Тимошенко, и выпускники приходили в часть сержантами. Этот юный штурман оказался первым в полку в сержантском звании.

Борзову подумалось: сможет ли этот курносый сержант, не имевший ни дня практики, стать вровень со штурманами, имеющими боевой опыт минувшей войны и годы боевой учебы. Сам Борзов в послеучилищные годы успел овладеть несколькими самолетами Поликарпова, Бериева, Туполева, Ильюшина, участвовал в учениях и маневрах, наконец, в финской войне. Многое, конечно, зависит от того, в чьи руки попадет сержант. Если наставником станет, как у Борзова, опытный командир,- будет толк.

- Вы к кому назначены? - спросил лейтенант.

- К капитану Плоткину. Как он?

Когда началась финская война, Иван Борзов во главе группы торпедоносцев совершил бросок с Тихого океана на Балтику и под началом Плоткина вступил в бой. Вместе побывали в опаснейших переделках, и лейтенант Борзов в полной мере оценил командирские качества Плоткина. С тех пор они вместе вот уже полтора года. Как командир первого звена Борзов являлся теперь заместителем Плоткина. Сказал убежденно:

- Все комэски у нас отличные. И все же, думаю, вам повезло.

Вместе пошли на КП.

- Вот и подкрепление,- сказал Борзов Михаилу Николаевичу Плоткину.

- Штурман Иванов прибыл из училища Леваневского для прохождения службы,- звонко доложил сержант.

- Штурманом, значит? - Плоткин посмотрел на новоиспеченного штурмана.- Что же получается? Обещали навигатора, готового хоть сегодня в бой, а прислали матросика с ноготок...

- Я много в жизни потерял из-за того, что ростом мал,- продекламировал сержант и, вздохнув, добавил: - . Что ж, если на торпедоносцах мне нет места, пойду в морскую пехоту.

- А плавать умеешь? - спросил Плоткин уже менее строго.

- Само собой!

- И стрелять?

- "Ворошиловский стрелок". Первое место на курсе.

- Берите штурмана, Михаил Николаевич,- посоветовал Борзов.

- Ладно,- капитан пригласил сержанта к столу, на котором лежали карты.- Включайся, изучай район, без этого... воздушному стрелку никак нельзя.

Не штурманом, а стрелком приняли комсомольца Николая Иванова. Но, будучи умным и веселым человеком, oон не обиделся.

Вечером в полк позвонил начальник штаба ВВС. Командование полка доложило о готовности экипажей.

Все ДБ-3 рассредоточили и замаскировали. Под фюзеляжем двадцати трех ДБ-3 появились торпеды, остальные самолеты оснащались бомбами и минами. Штурманы проложили на картах вероятные маршруты - на случай учений. Разорвавшие ночную тишину сирены никого н( удивили. По аэродрому, опережая летчиков, бежали i самолетам техники и мотористы. Все считали тревога учебной. Никого не ввергло в панику и сообщение о том что это война, что фашистская Германия напала на страну. Балтийцы были подготовлены к испытаниям.

Полк сразу включился в боевые действия. Бомбил скопление вражеских войск и его транспорты, высаживавшие десанты в Прибалтике. Не обходилось без потерь, Раненого воздушного стрелка из экипажа старшего лейтенанта Бориса Громова на руках опустили из самолета, Надо было заменять вышедшего из строя бойца.

- Может, новичка пошлем? - сказал Борзов комэску.

- Проверили, как он стреляет?

- Проверил,-кивнул лейтенант,-хорошо бьет из пулемета и бомбит точно.

- Сержанта Иванова ко мне! - приказал комэск дежурному.

Иванов буквально влетел в комнату.

- Раненого видели? - начал Плоткин.- Боевой вылет всегда опасен. Тем более надо быть собранным, внимательным, не. теряться, если атакуют вражеские истребители. Понятно?

- Так точно, понятно.

Плоткин улыбнулся, подошел к Иванову, положил руку на плечо:

- Николаем тебя зовут? Ты, Коля, когда фашистские истребители увидишь, не стреляй издалека, это только придаст врагу нахальства. Ты подпусти поближе и уж тогда... поточнее...

В полдень полк был в воздухе. Вместе со стрелком-радистом Кочетковым Иванов решительно отбивал атаки "мессершмиттов", а после бомбового удара по мотомехчастям вел меткий огонь по прислуге зенитных автоматов. Старший лейтенант Громов и штурман Владимир Орлов доложили: сержант вел себя как бывалый боец.

На другой день экипаж Громова атаковали одновременно несколько "Мессершмиттов-109". Одного из них сбил Кочетков. Иванов также стрелял метко. Хотя он и не уничтожил истребитель, но и не подпустил пару, пытавшуюся подойти с нижней полусферы. Нередко самолет возвращался с ранеными или погибшими стрелками-радистами и воздушными стрелками. Заменял их Коля Иванов. За звонкий голосок Борзов назвал его колокольчиком. Прижилось. А тут еще обнаружили в нем дар никогда не унывающего шутника и окончательно приняли в боевую семью. Наверное, в каждом полку, на каждом корабле есть свой Василий Теркин. Умел Коля расшевелить экипаж после самого тяжелого боя. Но главное - он храбро вел себя в самом бою - это отмечали многие летчики и штурманы, с которыми Иванов летал.

- Хорошего ты мне парня сосватал,- сказал как-то иомэск Борзову.

Так начинал войну будущий знаменитый штурман-торпедоносец.

Полк атаковывал войска врага в районе Мемеля (Клайпеда) и Кенигсберга, бомбил транспорты, высаживавшие десант в районе Либавы (Лиепая).

Под фюзеляжем ДБ-3 Плоткина, Борзова и их товарищей были торпеды. Эскадрилья Гречишникова поднималась с бомбами. Несмотря на ожесточенное сопротивление, балтийцы нанесли противнику большой урон и без потерь вернулись на базу.

- Ну, как враг - силен? - спросил Пересада.

- Можно бить,-ответил Борзов.

Третью Краснознаменную попеременно водили в бой Плоткин и Борзов. Не всегда удавалось добиться успеха. 25 июня Михаил Плоткин, Иван Борзов и другие летчики в районе Ханко и севернее полдня искали финский броненосец береговой обороны "Вайнямяйнен". Полет над шхерами на малых высотах под яростным огнем зениток ничего не дал. Противник искусно укрыл свой флагманский корабль. Броненосец не обнаружили. Многие опасности подстерегали балтийцев при минировании подходов к портам Финляндии. Постановка мин велась с малой высоты. Одна из мин при ударе о воду взорвалась, и в самолет Борзова вонзилось несколько осколков. В другой раз готовая к действию морская мина, способная подорвать броненосец, не отделилась от бомбардировщика. Борзов повел ДБ-3 домой. Нужна была лекальная посадка, чтобы не сорвалась мина, когда колеса коснутся полосы. Не может быть и речи о "козле", как называют летчики грубую посадку, когда колеса ударяются о землю и машина подпрыгивает и вновь бьет колесами о грунт. Тогда, не только самолет Борзова, многие машины будут сметены могучим взрывом.

- Сел, как надо,- Плоткин улыбнулся и протянул Борзову руку.

Летчики рвались в бой, а так как самолетов было меньше, чем летчиков, то часто возниками споры и каждый пилот доказывал, что именно он должен лететь.

Парторг отмечал высокий боевой настрой не только у тех, кто прошел финскую войну, но и у молодого пополнения. И сам он, хотя и был снят с летной работы, нередко уходил на боевые задания в качестве штурмана.

ОДИН РАБОЧИЙ ДЕНЬ ВОЙНЫ

Командир третьей Краснознаменной эскадрильи М. Н. Плоткин зачитал метеосводку. Синоптики обещали абсолютно безоблачную погоду на всем маршруте при видимости сто километров. Значит, все пространство открыто. Такому сообщению можно порадоваться, совершая рекордный мирный дальний бросок,- все ориентиры к услугам летчика. Но сейчас лучше бы облачность, чтобы "мессершмитты" не перехватили на маршруте.

- В районе Двинска - Крустпилса на Западной Двине, - продолжал комэск, - положение критическое. Противник под прикрытием "мессершмиттов" и зенитных батарей наводит переправы для танков и мототехвойск.

"Будут ли нас сопровождать "ястребки"?"-хотелось спросить Борзову. О том же думали и другие. Капитан Плоткин, словно отвечая на незаданный вопрос, развеял надежды:

- Прикрытия не будет. "Ястребки" задействованы над военно-морскими базами и на воздушных рубежах перед Ленинградом. Все до единого. Но отсутствие истребителей не снимает нашей ответственности за успех операции. Скорее наоборот. Поэтому проверьте получше пулеметы...

Эскадрилья готова была идти за комэском в огонь и в воду с уверенностью, что "все будет, как надо, как учили".

Перед тем как приказать-"По самолетам!"-Плоткин спросил, есть ли вопросы. Пристально посмотрев на летчиков, штурманов, стрелков-радистов, он подумал: все ли, вернутся после удара по переправам, которые разведчики не без оснований называли мясорубкой. О себе, о том, что ему, ведущему, опасность угрожает прежде всего, Плоткин даже не вспомнил. Комэск Краснознаменной эскадрильи не знал, все ли вернутся с боевого задания. Но то, что никто не отступит от присяги,- за это. коммунист Плоткин мог поручиться

В третьем вылете - это видели Ефремов, Борзов, Шевченко и многие другие балтийцы - совершил двойной таран комсомольский экипаж в составе летчика рязанца Петра Игашова, штурмана новгородца Дмитрия Парфенова, стрелка-радиста сталинградца Александра Хохлачева и воздушного стрелка туляка Василия Новикова. Вначале летчик крылом ДБ-3 таранил "Мессершмитт-109", а потом на горящем самолете, с бомбами в люках пошел в пике на фашистские танки и автомобили. Четыре взрыва прогремели близ Двинска как салют бессмертному подвигу. Исключительную отвагу проявили в ударах по переправам летчики из группы Борзова и командир первой эскадрильи Н. В. Челноков.

Не вернулись из боя в тот день экипажи Кудинова, Копылова, Тяжельникова, Абраменко, Борисенко, Смирнова. Самолеты Плоткина, Дроздова, Пяткова получили: десятки крупных пробоин. Стрелки-радисты в экипажах Челнокова и Шеликасова были убиты в воздушном бою, и летчики прорывались к переправам и бомбили танки, не имея никакой защиты с задней полусферы. Николай Иванов в одном вылете вел огонь по врагу до тех пор, пока не израсходовал последние патроны. Бывалые летчики знают: нельзя оставаться без боезапаса. К Николаю-Иванову опыт пришел позднее.

Полк уничтожил до 50 танков, около 200 автомашин, много живой силы противника, потеряв при этом тринадцать самолетов и десять экипажей.

Для Борзова три первых полета прошли удачно. Paз за разом "клал" он бомбы на танки, бронетранспортеры, скопления, грузовиков. Ни одной царапины не получили члены экипажа. Об осколочных дырках в фюзеляже и крыльях речь не идет - техники их успевали залатать, пока самолет заправлялся горючим, пока подвешивались бомбы и пополнялся боекомплект пулеметов.

...И вот четвертый полет. Пять минут до цели - переправы через Западную Двину. Борзов на минуту поднял на лоб летные очки. Глаза осматривали пространство: в любую минуту можно ждать нападения "мессершмиттов". Но летчик не оставался равнодушным и к земной красе. Голубой лентой ослепительно сверкала в лучах солнца Западная Двина. Ярко-зеленым ковром обрамляли реку берега. До заданной точки оставалось пять минут полета, только пять!

Чем ближе цель, тем больше напряжение. Борзов вслушивается в гул моторов. "Нормально крутятся",- думает Борзов. По СПУ - самолетному переговорному устройству - напоминает, чтобы штурман и стрелок-радист яе теряли из виду машины товарищей и усилили наблюдение за воздухом.

Фашисты встретили летчиков плотным огнем. Снаряды рвались вокруг торпедоносца, но не причинили ему вреда: Борзов уверенно маневрировал. Фашисты поставили перед самолетами заградительную завесу. Борзов дашел "щель" в огненной стене. Это был не безопасный вариант.

- Сзади "мессеры",- доложил стрелок-радист Травкин.

- Стрелять только прицельно,- ответил Борзов.

- Есть!

Короткое "есть" - это значит, что человек готов к бою. Травкин - стрелок отличный. Сегодня в первых трех полетах он вместе со штурманом Климовым отразил атаки четырех "мессершмиттов".

Борзов еще стремительнее рвется к заградительной огненной стене. "Мессершмитты", чтобы не попасть под снаряды собственных зениток, сбавляют обороты, отстают. А Борзов в крутом вираже проскакивает завесу и рвется к переправе. Артиллерийский барьер позади. Теперь надо точно отбомбиться. Пора. Пальцы выжимают кнопку электросбрасывателя. Запах пиропатрона привычно и волнующе бьет в нос. Сработал!

Первая серия бомб угодила в переправу. Прозвучали мощные взрывы. Искореженные фашистские танки, бронетранспортеры и автомобили были совсем рядом - так низко над рекой и берегом пронесся бомбардировщик Борзова.

Когда Борзов развернулся для новой бомбовой атаки, oблизко разорвался зенитный снаряд. Самолет сильно встряхнуло. Летчик удержал штурвал и не сошел с боевого курса. Он не изменил решения и когда увидел быстро приближающиеся "мессершмитты".

И вдруг запахло гарью. Из-под капота левого мотораi повалил дым, вырвалось короткое пламя: шесть "мессершмиттов" атаковали зажигательными снарядами. Стало" жарко в пилотской кабине. Огонь разгорался, а в бомболюках еще находились четыре фугаса. Избавиться от них? Нет! Борзов вывел самолет на боевой курс и нанес врагу еще больший урон, чем при первом заходе: все четыре фугаски попали в цель.

Горящий самолет снова подвергся удару фашистских: истребителей. Правда, теперь их было пять: шестого сбил Травкин. Резким скольжением, маневрами, которые, кажется, противопоказаны тяжелой большой машине, Бор-зов измотал преследователей. Включив противопожарные* баллоны и маскируясь на фоне леса, Борзов уводил ДБ-все дальше и достиг линии фронта.

Пламя не унималось. Если огонь подберется к бензобакам - гибель всему экипажу.

- Климов, Травкин,-вызвал по СПУ командир звена,- слышите меня? Немедленно покидайте самолет на парашюте - и домой.

Теперь надо побеспокоиться о машине. Чтобы убедиться в исправности шасси, поставил кран на выпуск. Шасси не сдвинулись с места. Попробовал выпустить "ноги" аварийно - бесполезно: снарядом вдребезги разбита гидросистема. Бросать самолет? Возможно, с земли и приказали бы оставить машину. Но рация молчала, а ее хозяин вместе со штурманом шагает к ближайшему населенному пункту. "Нет, машину не брошу", - решил летчик. Скользнул взглядом по расстилавшемуся впереди полю и решительно, будто на училищном аэродроме, повел самолет на посадку...

Инженер Баранов, бог наземной технической службы, за самолетом Борзова выезжал сам. Осмотрев ДБ, сказал: аэродромной команде, которой предстояло доставить бомбардировщик на базу:

- Не может быть!

Этим категорическим отрицанием, как было всем известно, инженер оценивал высшее мастерство, когда летчику удавалось сделать невозможное.

Борзов после крепкого сна направился к техникам, чтобы помочь ввести в строй свой самолет. Шедший на встречу комэск спросил, что больше всего запомнилось вчера лейтенанту.

- Западная Двина в пяти минутах полета до переправы. Чем-то Москву-реку напоминает. Красота! - ответил Борзов.

Плоткин задержал шаг от неожиданности: такой адский вылет, а командиру первого звена запомнилась больше всего полоса реки и земля, покрытая травой.

- М-да,- пробурчал Плоткин, но уже через мгновенье улыбнулся своим мыслям: не может победить лютый враг, если наши люди умеют так видеть и любить родную советскую землю!

Балтийские летчики выполнили задачу - задержали, сбили фашистские танковые колонны с опьяняющего наступательного темпа. Для лейтенанта Борзова и его друзей закончился девятый рабочий день Отечественной войны, в сущности только начальный лист ее четырехлетней истории. Но что-то важное уже произошло и будет определять ход боев до последней строки боевой истории: хваленого врага, триумфально прошедшего почти всю Европу, бить не только нужно, но и можно.

Балтийцы набирали силу, которая поможет выстоять летом сорок первого, преодолеть ленинградскую блокаду та перейти в решительное наступление на море, наступление, длившееся до последнего часа войны.

Борзова на этом большом пути ждала трудная, опасная и все же счастливая судьба.

ОГНЕННЫЙ ИЮЛЬ

3 июля в полк поступило распоряжение: проверить трансляцию, ждать важное сообщение. Выступил И. В. Сталин.

- Товарищи! Граждане! Братья и сестры! Бойцы наoшей армии и флота! - сказал Сталин.- К вам обращаюсь я, друзья мои.

Гречишников, Плоткин, Борзов, Иванов, все летчики, штурманы, стрелки-радисты и воздушные стрелки слушали откровенный рассказ о создавшемся военном положении. С каждым словом Сталина на их плечи ложился новый груз, но лица летчиков становились спокойнее и увереннее. Может быть, только сейчас они по настояще му поняли, какую трудную и великую борьбу ведет советский народ, отражая фашистское нашествие.

Почти сразу после выступления И. В. Сталина полк разгромил вражескую мотомеханизированную колонну. Особенно отличилась эскадрилья Андрея Ефремова. На отходе от цели был подожжен ДБ-3 старшего лейтенанта Селиверстова. Вернувшись на базу, Ефремов попросил разрешения вылететь на санитарном варианте У-2, чтобы забрать экипаж.

- Это за линией фронта, - сказал Преображенский. - Есть ли хоть один шанс, Андрей?

- Много больше!

- Лети!

У-2 ушел в воздух, и через час Андрей Ефремов совершил посадку около еще дымящегося бомбардировщика. У стрелка-радиста были переломаны руки. Еще сильнее пострадал старший лейтенант Селиверстов, к тому же он обгорел. Что было дальше, рассказал сам Ефремов.

Уложили в кабину Селиверстова, затем втиснулись остальные, кроме штурмана Т. Нечипоренко, которому пришлось пешком пробираться через фронт.

Андрей дал мотору газ, машина пересекла всю поляну, а отрываться от земли не хотела. Повторил заход, затем третья, пятая... десятая попытка. Безрезультатно! На тринадцатой попытке по уже укатанному следу оторвал У-2 от земли, взлетел и пошел через фронт...

Так был спасен экипаж Селиверстова.

Еще недавно бои шли в районе Шяуляя и Двинска, теперь же, в июле, летчики с тревогой читали в сводках о таких направлениях, как Псковско-Порховское, Полоцко-Невельское. Некоторые аэродромы пришлось оставить, другие подвергались бомбардировкам.

Каждый день на политинформациях узнавали о зверствах врага. Однажды вместо информации провели собрание личного состава. Капитан Гречишников, только. что вернувшийся из одиночного рейда, взволнованно говорил однополчанам:

- Я пролетал над прибрежной дорогой и своими глазами видел, как "мессершмитты" с бреющего расстреливали детей и женщин.

Каждый в эту минуту вспомнил жену, мать, детей. Приняли постановление, самое короткое за всю историю полка: ни одной бомбы мимо цели.

Из боя экипажи возвращались, полностью израсходовав боекомплект. Оружейники не успевали снаряжать в звенья патроны. На помощь им пришли жены летчиков и техников, работавшие каждый день, пока их не эвакуировали в тыл.

Полк сражался на огромном пространстве. Он осуществлял минные постановки на путях к Турку, Котка, Хельсинки и в то же время наносил удары по наземным целям. Несмотря на ожесточенное сопротивление Красной Армии, фашисты вторглись в пределы Ленинградской области. 10 июля с рубежа реки Великой гитлеровские войска начали наступление на Ленинград. Одновременно наступали финны от Выборга через Карельский перешеек и от Сортавала в обход с севера Ладожского озера на Олонец - Петрозаводск. Полку ставилась задача - задержать продвижение мотомехчастей противника в районе Порхова. Под прикрытием истребителей Борзов со своими летчиками нанес несколько эффективных бомбовых ударов и, несмотря на сильное противодействие, без потерь привел группу в Беззаботное. Сокрушительный удар нанес полк по фашистским войскам в районе озера Самро. Враг потерял здесь до ста танков.

На ДБ-3 Борзова в одном из вылетов зенитным снарядом разорвало плоскость. Несколько осколков пробили кабину рядом с летчиком.

Стараниями техника и мотористов машина была возвращена в строй, и лейтенант снова возглавил группу балтийцев, летящих на бомбежку.

В районе озера Самро в полной мере проявились летные и волевые качества летчиков А. Е. Мазуренко и Н. И. Николаева. 19 июля противник вынужден был прекратить наступление на Новгородско-Лужском направлении. Не в последнюю очередь это вызывалось действиями полка, нанесшего гитлеровцам серьезный урон в технике и живой силе. Скоро Первый полк атаковал фашистские войска, просочившиеся в район станции Воло-сово. После битвы над переправами через Западную Двину многим, в том числе Борзову, казалось, что испытания, выпавшие на полк, достигли предела. Но в июле, как и дальше, вплоть до глубокой осени, напряжение продолжало нарастать. 22 июля в командование полком вступил полковник Е. Н. Преображенский, начальником штаба стал капитан Д. Д. Бородавка. В полк были возвращены летчики, переведенные накануне войны в другие части.

Отлично понимая, что на войне особенно важна сила примера, Преображенский вместе со штурманом Хохловым неизменно сам водил полк в бой. После одного удара по моторизованным войскам противника бомбардировщик Преображенского подбили зенитки. Израненную машину атаковали "мессершмитты". Экипаж не дрогнул. Штурман и стрелки посылали по врагу одну пулеметную очередь за другой. Когда вернулись на базу, техник насчитал в машине сотню пробоин. Осмотрев машину, Преображенский сказал:

- Завтра я должен снова работать. Так и сказал - "работать".

Через несколько дней штаб ВВС приказал- задержать танковую колонну, рвавшуюся к Ленинграду. На пути к цели в левый мотор машины командира полка попал снаряд. Безжизненно остановился пропеллер. Преображенский едва справлялся с креном. Тем не менее решил бомбить. Многое значит пример командира. Но и сам командир становился сильнее, видя, с какой отвагой сражаются Гречишников, Ефремов, Плоткин, Тужилкин, Борзов. Изучал людей и комиссар Оганезов. После одного особенно тяжелого боя подошел к Борзову. Пока подвешивались бомбы для нового полета, успели поговорить о войне, товарищах, доме. В конце беседы Оганезов сказал:

- В партию вступать думаете? Да? Подавайте заявление. На собрании обязательно вопросы будут. Готовьтесь. Рекомендацию вам дам.

Заявление короткое, полтора десятка слов, не более, но пока Иван писал его, промелькнула перед глазами жизнь...

Борзов родился в 1915 году в деревне Староверове Егорьевского уезда Московской области. Дед и отец Вани уехали в Москву, да так и остались в городе, и матери пришлось одной и в поле работать и растить только что родившуюся дочку Полю и двухлетнего Ваню. Сказать, что жили трудно,- ничего не сказать. Надежда Васильевна голодной зимой двадцатого взяла ребятишек и поехала в Москву. Устроиться на завод или фабрику, конечно, не удалось: безработица свирепствовала по всей стране. Надежда Васильевна стирала белье и тем кормила детей. К ночи, вытирая потрескавшуюся кожу на пальцах, думала: ну вот завтра не придется голодать доченьке и сынишке.

Трудно было. И Ваня не раз видел на глазах матери слезы. Но, думая о ней, всегда вспоминал ее улыбчивой, красивой и сильной. Наступило еще более тяжелое время, и однажды Надежда Васильевна посадила Ваню за стол, сама села напротив и, помолчав, сказала, как взрослому:

- Вот, Ваня, не прокормить мне вас двоих. Придется в детдом тебе пойти.

И торопливо добавила:

- Как только полегчает, заберу тебя, верь слову...

Он не разлучался раньше с матерью ни на один день, а тут, может быть, придется расстаться навсегда. Сидел перед ней Ваня такой худой, только выделялись на лице черные глаза, и казались они такими большими, что в них можно было увидеть все переживания мальчика. Ваня боялся детдома, но не расплакался - расстроится мать.

Год провел в сокольническом детдоме. Все здесь было непривычно, но Ваня обладал, как сейчас называют, коммуникабельностью и скоро освоился. Здесь он начал и учиться в первом классе начальной школы. Мать и сестренка навещали Ваню, привозили гостинцы, и Ваня тут же раздавал их друзьям - обязательно поровну. Не этот ли первый урок коллективизма заставил Борзова в годы ленинградской блокады отдавать ленинградским детям и шоколад, и консервы, и хлеб!..

Прошел год. В очередное последнее воскресенье месяца, день посещения детдома, мать пришла веселая, красивая, празднично одетая.

- Меня на большой завод приняли,- сказала Надежда Васильевна,- собирайся домой. Ваня стоял, как вкопанный.

- Ты что, не рад?

Он очень обрадовался, но и расстаться с новыми друзьями было трудно. Это сохранилось у Вани на всю жизнь: подружившись, он тяжело расставался с товарищами. А побывать ему довелось в разных концах страны - от Тихого океана до северо-западных границ Родины, и всюду окружали его настоящие друзья-товарищи.

Ваня учился хорошо, стараясь радовать мать. Теперь она делала галоши на "Красном богатыре". Круг ее интересов расширился. В комнатке появился репродуктор, часто Надежда Васильевна покупала газету и просила Ваню почитать.

В мире царило беспокойство. Какой-то лорд Керзон угрожал Советскому Союзу. Комсомольцы построили эскадрилью самолетов и назвали ее "Наш ответ Керзону". "Комсомольская правда" призывала: "Стройте модели! От модели - к планеру, от планера - к самолету".

В школьном кружке Ваня увлекался авиамоделированием, поступил в авиационный техникум и одновременно в аэроклуб Осоавиахима. Призывы "Комсомольской правды" - "Комсомолец - на самолет!", "Даешь небо!"- захватили комсомольца Борзова, как и сотни тысяч других юношей, среди которых во время Отечественной прославятся имена бесстрашных летчиков Александра Покрышкина, Ивана Кожедуба, Бориса Сафонова, Ивана Борзова.

Удивительно, что решение Вани стать летчиком не вызвало возражений у Надежды Васильевны, которая впервые увидела летящий аэроплан лишь в Москве. Надежда Васильевна только посоветовала сыну учиться обстоятельно.

Логическим завершением юности Борзова была путевка ЦК ВЛКСМ в Ейское училище летчиков Военно-Морского Флота. Здесь он узнал, что воспитанниками Ейского училища являются четыре первых Героя Советского Союза, в том числе Анатолий Ляпидевский, награжденный Золотой Звездой Героя ? 1. В этих же классах Анатолий Ляпидевский, Сигизмунд Леваневский, Василий Молоков и Иван Доронин, первые Герои Советского Союза, овладевали теорией, на училищном аэродроме оттачивали летное мастерство.

Борзов дал себе слово учиться хорошо, обстоятельно, как требовала мать, и скоро смог написать ей о первых успехах.

И вот досрочный выпуск, назначение на Черноморский флот, месячный отпуск, радость встречи с матерью.

За годы учебы Иван вытянулся, форма шла высокому, худощавому офицеру. В белоснежном кителе, на левом рукаве которого - крылья, символ принадлежности к воздушным силам Военно-Морского Флота, Борзов пришел в авиационный техникум, в котором учился, наведался в аэроклуб - стартовую площадку в боевую авиацию, чтобы сказать преподавателям и инструкторам искреннее спасибо.

Долгими и душевными были разговоры с матерью, понимавшей, что сын уже навсегда уходит в большую жизнь. Иван сказал, что будет ежемесячно высылать деньги - может быть, ей стоит уйти с работы, отдохнуть? Надежда Васильевна покачала головой:

- За помощь спасибо, а уходить с работы нельзя. Работа для меня не только зарплата. Я живу ею.

Больше никогда Иван не говорил Надежде Васильевне об отдыхе. Понял: как для него полеты - жизнь, так для нее жизнь - цех "Красного богатыря".

На Черном море Борзов освоил боевое применение авиации в бою с кораблями, полетал на нескольких типах самолетов, в том числе морском боевом разведчике, он встречался с корабельными офицерами, постигал корабельную науку. Тогда делал это из любознательности, но как впоследствии пригодилось знание морской техники и тактики, когда он взаимодействовал с кораблями Балт-флота и сражался против фашистских кораблей.

А потом назначение на Тихоокеанский флот, где участились провокации японских милитаристов, наконец, полет с Тихого океана на Балтику - на советско-финляндскую войну.

Обо всем этом рассказал Иван на партийном собрании. Что касается боевых качеств Борзова, то однополчане успели оценить их и в финскую, и теперь. Ивана Ивановича приняли кандидатом в члены партии.

Огненный июль подходил к концу. Летчики выполняли боевые задачи так, как требовала присяга. Они закалились, приобрели опыт. Ежедневно нанося удары по рвущимся к Ленинграду фашистским мотомехчастям, они втайне мечтали о бомбардировках глубинных районов гитлеровской Германии. Сердце требовало возмездия за налеты "юнкерсов", "хейнкелей" на Ленинград и Москву. Преображенский однажды так и сказал штурману:

- Мы могли бы ударить по Берлину!

Обычно спокойного, уравновешенного Хохлова захватила мысль командира. Взяв лежавшие без дела листы карты моря и Германии, Петр Ильич вначале просто проложил маршрут, затем разобрал его в деталях, так, как делал всегда. Конечно, он не знал, что в эти самые дни о том же маршруте думает в Москве руководство Военно-Морским Флотом.

В СОРОК ПЕРВОМ-НА БЕРЛИН

Командующий авиацией Военно-Морского Флота Семен Федорович Жаворонков пришел к наркому Военно-морского Флота Николаю Герасимовичу Кузнецову с докладом о действиях ВВС Балтийского флота. Генерал-лейтенант авиации Жаворонков всего несколько дней назад вернулся с Балтики. Рассказал об ударах балтийских летчиков по военным объектам Данцига, Мемеля, Гдыни, по ряду баз Финляндии.

- Атаки эффективны? - спросил Кузнецов. Жаворонков разложил на столе фотографии, сделанные во время бомбардировок. Кузнецов внимательно рассматривал каждый снимок. Вот взрыв на пирсе, рядом с подъемными кранами... Развороченный нос транспорта, стоявшего у причальной стенки... Горящие портовые склады... За каждой фотографией - опасный рейд, полет-подвиг. В штабах об этом не говорят. Не принято. Все и так . само собой понятно: и как трудно летчикам, и как опасно.

- В дальних полетах проблема навигации, пожалуй, самая важная,-думая о чем-то своем, проговорил нарком.- Не так ли?

- Да, конечно.

- Никаких ЧП не было в дальних рейсах?

- Не обошлось, Николай Герасимович,

- А именно?

Жаворонков рассказал.

Большая группа бомбардировщиков Первого минно-торпедного полка во главе с командиром полка Преображенским наносила удар по Данцигу и Мемелю. В рейде участвовали летчики Борзов, Пятков, Ефремов, Плоткин, Гречишников, Трычков, Победкин. Возвращались в сложной метеорологической обстановке, и штурман из экипажа Трычкова ошибся в прокладке курса. Когда по времени впереди должен был находиться свой аэродром, Трычков пробил облака. Сразу открылось летное поле. Летчик уже выпустил "ноги". Моторы работали на малых оборотах, самолет снижался. Вот-вот он коснется колесами земли. И вдруг Трычков понял: аэродром вражеский! Мгновенно пришло решение: полный газ - и в облака. Но с того момента, как бомбардировщик появился из белой пелены, за ним следила зенитная батарея. Она тут же открыла огонь. С большим трудом удалось Трычкову вывести самолет из зоны зенитного обстрела и добраться до своего аэродрома...

- Что у балтийцев по плану на ближайшее время? - спросил Кузнецов.- Пиллау?

- Да,- подтвердил Жаворонков.- Предполагается бомбардировка кораблей.

- Пиллау - достойная цель,- откликнулся нарком.

- Но есть и другая...

- Берлин?

- Да, Николай Герасимович, Берлин. Мне эта мысль покоя не дает. А мы смогли бы с Балтики. Должны же мы ответить на бомбардировки Москвы и Ленинграда!

Нарком молчал. Перед самым приходом Жаворонкова он знакомился со сводками. Германская авиация за неделю - с 20 по 26 июля - совершила двенадцать массированных налетов на Ленинград. За одну неделю фашисты потеряли на подходах к городу более сорока "юнкерсов", но упрямо вновь и вновь пытались прорваться к центру. А Москва? За первым налетом на столицу, совершенным фашистами ровно через месяц после начала войны, последовал второй...

Жаворонков развернул перед Кузнецовым картину задуманной операции. Шестьдесят-семьдесят бомбардировщиков с экипажами, способными летать в сложных условиях погоды, нанесут удар по Берлину, обрушат на него десятки тонн бомб. Откуда лететь и на чем? Видимо, с острова Эзель, а точнее - с аэродромов у селений Кагул и Асте. Лететь надо на ДБ-3, машина надежная.

Они долго обсуждали план операции: чтобы докладывать Ставке, Кузнецову надо было вникнуть во все детали. С чисто "ведомственной" точки зрения, бомбардировка Пиллау, где находилось много фашистских кораблей, может быть, была ближе сердцу наркома Военно-Морского Флота. Но Кузнецов думал не о "чести мундира". Сказал:

- Будьте готовы, Семен Федорович, снова лететь на Балтику. А я доложу Ставке.

Отпустив Жаворонкова, нарком сел за документы, оставленные командующим авиацией Военно-Морского Флота. Ночью доложил в Ставке. Долго доказывать важность задуманного не пришлось - там сразу оценили. предложение. Решение было принято.

Вернувшись в наркомат, Кузнецов пригласил Жаворонкова. Рассказал о встрече с Верховным главнокомандующим, передал слова Сталина: "Поскольку Жаворонков внес это предложение, пошлите его и командовать этой операцией".

Сталин разрешил выделить для бомбардировки Берлина две эскадрильи самолетов ВВС Балтийского флота с летчиками, наиболее подготовленными для ночных полетов.

- Только две? - Жаворонков мечтал о более мощном ударе.

- Пока только две,- подтвердил Кузнецов.- Но при первой возможности Ставка усилит вашу группу двумя-тремя эскадрильями дальнебомбардировочной авиации. А возможно, кроме этой группы будет действовать еще одна...

На следующий день Семен Федорович Жаворонков уже был на Балтике. Встретившему его командующему ВВС Балтийского флота генерал-майору авиации Михаилу Ивановичу Самохину он рассказал о цели своего приезда и отпустил со словами:

- У вас, Михаил Иванович, своих забот полон рот, так что занимайтесь ими. А я полечу в бомбардировочную бригаду.

Через час после встречи с Самохиным Жаворонков был в штабе соединения и приказал вызвать командира и комиссара Первого минно-торпедного полка.

Захватив с собой стрелков-радистов Кротенко и Рудакова, полковник Преображенский направился на "эмке" в штаб, куда уже прибыл находившийся в политическом отделе комиссар полка Г.3. Оганезов.

Приехали в штаб. Стрелки-радисты остались у оперативного дежурного. Преображенский открыл дверь кабинета.

- Разрешите?

- Входите, товарищ Преображенский.- Жаворонков поднялся навстречу полковнику.- Ждем вас.

В комнате кроме генерала было несколько человек, среди них Оганезов. Преображенский кивнул комиссару, сел рядом и ткнул его локтем в бок, как бы спрашивая:

"Зачем вызвали?" Но Оганезов не успел ничего ответить Жаворонков потребовал доложить о боевых действиях полка.

Преображенскому было о чем рассказать. В Ирбенском проливе полк минировал важнейшие фарватеры. Бомбил фашистские конвои в море. Наносил удары по моторизованным, танковым колоннам и войскам врага в районах Пскова, Порхова, Гдова. Чтобы сорвать фашистское наступление на Ленинград, летчики Первого минно-торпедного полка, как и других частей балтийской авиации и авиации фронта, совершали по несколько вылетов в день. Среди отличившихся Преображенский назвал Борзова и Фокина.

- Мы обрели опыт, который позволяет полку выполнить любую задачу,- сделал вывод полковник Преображенский, почему-то уже уверенный в том, что Жаворонков даст новое, и притом необычное, задание.

- Скажи о настроении людей,- шепнул Преображенскому Оганезов.

Жаворонков посмотрел на комиссара:

- Ваше слово, товарищ Оганезов!

- После напряженных вылетов мы предоставляем экипажам возможность отдохнуть. Но люди отказываются от отдыха, требуют снова послать их в бой. - Привел случай с Борзовым: летчик обгорел, однако наотрез отказался ложиться в госпиталь и продолжает воевать.

Что ж, и Преображенский и Оганезов докладывали верно. Правда, они ничего не сказали об износе моторов, но Жаворонков и не спрашивал о состоянии техники. Это он выяснит сам. Главное, что боевой дух полка высок. Генерал встал. Участник гражданской войны, старый коммунист, он высоко ценил то, что называют моральным фактором.

- Товарищи! Верховное командование поставило перед вашим полком особо важную задачу.- Генералу словно не хватало воздуха. Он помолчал, переводя дыхание, и продолжал: - В ответ на разрушение наших городов и бомбардировку Москвы Верховное командование приказало бомбить военные объекты в столице фашистской Германии Берлине!

Преображенский и Оганезов, как по команде, встали.

Командир полка произнес, как клятву:

- Мы выполним эту задачу!

- Не сомневайтесь, товарищ генерал! - сказал комиссар.

- Другого ответа от вас, товарищи, не ждал! - Жаворонков крепко пожал им руки.

Они стояли, смотрели на генерала, понимая, что не-все еще сказано. Жаворонков разгадал состояние летчи- ~ ков:

- Вы хотели бы, конечно, знать подробности. Но это позднее. Скажу лишь, что пока в операции будет занято двадцать экипажей. Какие именно? Это должно предложить командование полка, затем вместе обсудим. Помните только, что с полка не снимается ответственность и за выполнение задач, которые вы решаете сейчас. Из этого надо исходить...

- Откуда будем работать? - спросил Преображенский.

- Работать будем с острова Эзель, с аэродрома Кагул.- Генерал улыбнулся: ему понравилось любимое слово полковника - "работать".- Надеюсь, понятно, почему выбран именно Эзель.- Жаворонков подошел к карте. - Видите, сегодня ближе к Берлину нет ни одного нашего аэродрома.

Преображенский молча кивнул.

- Сколько времени потребуется вам на перебазирование? - спросил генерал.

- Четвертого августа на рассвете будем на Кагуле,- твердо сказал Преображенский.

- Хорошо.- И, обращаясь ко всем, Семен Федорович напомнил: - До прибытия на Эзель об операции никому ни слова!

Жаворонков отпустил всех, кроме командира полка" Предстояло решить, кто будет командовать бомбардировщиками в рейдах на Берлин. Жаворонков сам очень хотел ' бы оказаться за штурвалом ведущего самолета, но это было невозможно: в последние годы генералу не выпадало возможности должным образом потренироваться в пилотировании. К тому же ДБ-3 требовал особенно тщательной подготовки.. Значит, ему, Жаворонкову, руководить операцией приходилось на земле и с земли. А кто будет командовать в воздухе? Для себя генерал еще в Москве решил, что группу возглавит Преображенский. Но что он сам думает об этом? Жаворонков спросил у командира полка:

- Кого, по вашему мнению, следует назначить командиром группы удара по Берлину?

- Доверьте мне, товарищ генерал! - ответ Преображенского прозвучал как твердо принятое решение. Семен Федорович сделал вид, будто не согласен:

- Но ведь большая часть полка останется в Беззаботном. Следовательно...

- Товарищ генерал, я прошу назначить меня командиром группы. Я должен быть с той частью полка, которая выполняет задание Ставки,- волнуясь, настаивал полковник.- И в Беззаботном я оставлю надежные силы...

- Быть по-вашему, Евгений Николаевич,- совсем не по-военному сказал Жаворонков.- А кого возьмете штурманом группы?

- Капитан Хохлов лучше, чем кто-либо другой, справится с заданием.

- С вами, Евгений Николаевич, и с Хохловым - решено. К исходу дня доложите состав всех двадцати экипажей для операции,- сказал на прощание Жаворонков...

Стрелок-радист Кротенке удивленно посмотрел на командира, вышедшего из штаба бригады. Час назад был хмур, как туча, а теперь улыбается загадочно и мурлычет что-то под нос.

Преображенским овладело тревожное и одновременно радостное состояние. Знал, что поведет в пекло, в ад, что один осколок в двигатель - и верная гибель, но был счастлив, что ему и его летчикам доверено столь ответственное дело...

А генерал Жаворонков, оставшись один, засел за формуляры, доставленные по его требованию из полка: его интересовало состояние самолетов и двигателей. Сведения оказались неутешительными: многие машины изранены, моторы выработали значительный процент моторесурса. Жаворонков послал наркому Военно-Морского Флота радиограмму о состоянии техники, просил срочно пополнить самолетный парк. Затем он выехал снова в Ленинград, к командующему ВВС фронта генералу Александру Александровичу Новикову.

Новиков ломал голову: зачем прибыл Жаворонков?

А Семен Федорович молчал, напряженно думая о своем, и это напряжение передавалось Новикову. Наконец Жаворонков сказал:

- Александр Александрович! Вы третий человек в Ленинграде, которому я это сообщаю. Больше знать не должен никто...

Генерал Новиков - впоследствии Главный маршал авиации - в своих воспоминаниях рассказывал, что сообщение Жаворонкова удивило его. Новиков где-то в глубине души не очень поверил сначала в успех операции: "Как они будут прорываться через мощную систему противовоздушной обороны Берлина?"

И еще он думал о гражданском мужестве Жаворонкова, не побоявшегося пойти на такой риск. Ведь в случае неудачи...

Генерал Новиков отогнал эти мысли. Он распорядился, чтобы балтийцам была оказана помощь.

Моонзундский архипелаг до войны называли воротами к Риге, Таллину и Ленинграду. С началом боевых действий архипелаг стал щитом на пути к этим портам и сразу привлек внимание гитлеровского командования. Уже в июне фашистская авиация бомбила Эзель - крупнейший из островов Моонзунда. Несколько раз фашисты пытались высадить здесь десант. Над подступами к островам архипелага шли непрерывные воздушные бои, в которых отличились лейтенанты Александр Мироненко и Петр Сгибнев, впоследствии Герои Советского Союза, мастера воздушного боя.

И Жаворонков и Преображенский знали, что жизнь на Эзеле будет беспокойной и опасной. 4 августа перед самым вылетом командир полка предупредил командиров эскадрилий, чтобы экипажи проявляли особую бдительность в воздухе. Радиообмен он запретил.

Вылететь всей группой - двадцатью бомбардировщиками - не удалось. Пять машин нуждались в замене двигателей. В небе над Беззаботным построились и взяли курс на Эзель пятнадцать ДБ. Хотя доставку бомб на остров командующий КБФ возложил на корабли, Преображенский и его летчики взяли с собой по тысяче килограммов фугасок. Близ Нарвы - неожиданный встречный пулеметный бой с "юнкерсами". С маршрута балтийцы не сошли.

Островные аэродромы летчики знали лишь по карте. Пристально вглядываясь в изрез берега, они теперь старались запомнить наиболее характерные ориентиры.

По сравнению с обжитыми местами базирования на материке островной аэродром, к которому точно вывел Преображенский свою группу, ничем не напоминал такие базы, как Котлы или Беззаботное. Пейзаж унылый, однообразный. Далеко друг от друга как-то сиротливо стояли крестьянские дома.

Сделав круг над полем, Преображенский повел самолет на посадку. За ним Плоткин, Гречишников, Ефремов, Беляев, Фокин, Пятков и все остальные...

Балтийские летчики собрались в пустующем здании школы, в светлой классной комнате. Рядом с полковником Преображенским - генерал Жаворонков. Летчики смотрят на него. Ждут. Ждет и Преображенский. А генерал-лейтенант Жаворонков вглядывается в лица летчиков и штурманов, как бы оценивая, на что способен каждый из них.

Многое мог бы рассказать Семену Федоровичу об этих людях Преображенский - ведь он воевал с ними еще в финскую. К тому же подавляющее большинство летчиков и штурманов были однокашниками Евгения Николаевича по Ейскому училищу. Только полковник закончил училище раньше, чем, например, Гречишников, Плоткин, Серебряков, Пятков, Трычков, Евгений и Андреи Шевченко, Котов.

Михаил Плоткин, командир Краснознаменной эскадрильи, пожалуй, самый опытный в полку.

Василий Гречишников - уравновешенный, волевой пилот. Всего за несколько суток до перебазирования на Кагул торпедировал большой вражеский транспорт.

Вот Андрей Ефремов. Его ни разу не могли "достать" фашистские зенитки и истребители.

Сейчас балтийцы узнают о задании, которое еще не поручалось ни одному летчику...

Уж не забыл ли генерал, что пора начинать?

Жаворонков как-то вдруг понял, что ему будет мучительно трудно оставаться на земле, волноваться за балтийцев, ждать, пока они вернутся. И еще он понял, что завидует этим летчикам, которые скоро обрушат смертоносный груз на опьяненную военными успехами, самодовольную и кичливую столицу германского рейха.

- Начнем, дорогие друзья,- необычно для военных совещаний и особенно для себя сказал генерал-лейтенант Жаворонков.- Я уполномочен передать вам приказ Ставки - бомбардировать Берлин.

Словно пружина разжалась - летчики вскочили, грохнули табуретки, разлетаясь в -стороны, и грянуло громкое и гулкое "ура".

- Да, товарищи, Берлин! - генерал поднял руку, призывая к тишине.-Знаете, что говорят фашистские главари? - Жаворонков достал из кителя несколько листков.- Геббельс неоднократно заявлял, что ни один русский самолет не в состоянии достичь столицы Германии, что никто не может преодолеть мощную противовоздушную оборону, опоясывающую район Берлина. А нас с вами вообще не существует,- усмехнулся Жаворонков.- Геринг хвастает, что вся русская авиация уничтожена.

Жаворонков когда-то был комиссаром. Он умел быстро создать нужное настроение, разбередить сердца. Он почти не комментировал слова Геринга и Геббельса, но ясно видел, что летчики испытывали те же чувства, что и он, и не стал больше тратить времени на объяснение обстановки.

- Карту,- приказал командующий авиацией Военно-Морского Флота.

Хохлов опередил офицера штаба и быстро извлек из планшета свою карту, привычным движением распахнул ее и положил на стол перед генералом.

Все увидели: красная карандашная линия вела по квадратам все дальше от островной базы Кагул в открытое море, затем поворачивала к германскому побережью, шла до Берлина.

Жаворонков недовольно скользнул взглядом по лицу Преображенского и спросил Хохлова:

- От кого вы узнали, что предстоит удар до Берлину?

- Ни от кого.

- То есть как ни от кого? Это знали лишь командир и комиссар. Кто из них вам сказал?

- Командир и комиссар ничего мне не говорили, товарищ генерал, - ответил Хохлов, не опуская глаз. -^ Они ничего мне не говорили, но я знал. И все мы знали. Верили. Надеялись. Ждали.

- Да, мы все думали об ударе по Берлину, - сказал Плоткин.

- Давно готовы,- подтвердил Ефремов. Генерал смягчился.

- Ну, добро,-сказал он.-Я уж подумал, что у вас не знают, как хранить военную тайну.

Преображенский кивнул Хохлову, улыбнулся.

Мечта каждого командира - добиться единства взглядов с офицерами. Это очень трудно и не каждому удается. Преображенскому удалось, удалось в самый короткий срок. Жаворонков мог убедиться, что перед ним полк, живущий одной целью, одной волей, готовый решить поставленную задачу.

Снова склонились над картой. Карандаш Жаворон кова двигался по квадратам все дальше от островной базы Кагул в открытое море, к побережью Германии и дальше - к Берлину. Потом обсуждали предстоящий рейд в деталях. Говорили о бомбах, о том, в каком порядке будут стартовать, о подготовке самолетов, об опасностях, подстерегающих в пути. Ведь все понимали, что рейд на Берлин - на грани возможностей и людей, и техники.

Жаворонков был доволен разговором. Открытым текстом дал в Москву телеграмму: "Настроение боевое". Николай Герасимович Кузнецов, прочитав эту телеграмму, понял: балтийцы готовы нанести удар по Берлину.

Теперь необходимо было обезопасить авиаторов и боевую технику от возможных диверсионных актов на земле. Летный и технический состав получил стрелковое оружие, установили круглосуточное усиленное дежурство. Караульная служба велась в полном соответствии с требованиями Устава. Для большинства летчиков и техников это было- в новинку, так как в Беззаботном, как и на других базах, охрану вели специальные подразделения. Важно было, чтобы каждый понял обязательность и необходимость проведенных мероприятий. Главный вклад в создание "дисциплины переднего края" внесли комиссар Оганезов и чекист полка Иван Трофимович Шевченко-третий. Третьим Ивана Трофимовича называли потому, что в группе Преображенского уже были штурманы-однофамильцы Евгений и Андрей Шевченко.

Иван Трофимович и комиссар поговорили с каждым авиатором, помогли проверить и пристрелять оружие, провели тренировки по метанию гранат. И, главное, смогли убедить, что бдительность на земле так же важна, как в воздухе. Шевченко рассказал о свежем факте проникновения диверсанта на наш аэродром. Враг не смог вывести из строя ангар - он был сражен выстрелом младшего авиационного специалиста, находившегося на вахте. Не скрывал от летно-технического состава чекист и положение на острове. Отдыхать летчикам приходилось, держа под рукой оружие...

Начальник метеорологической службы Военно-Воздушных Сил Балтфлота Каспин ошибался реже своих коллег, и его прогнозы принимались с доверием. Он и сам не раз летал, чтобы уточнить погоду. Жаворонков счел необходимым провести пробный полет. Экипажи Плоткина, Ефремова, Дроздова, получившие это задание, уже в начале рейда оказались в сложных метеорологических условиях. Самолеты попали в грозовую облачность. Жестокая болтанка измотала летчиков. Шквальный ветер сбивал с курса. Летчики доложили: погода на всем пути плохая.

Если погода не зависела от желаний и усилий летчиков, то другие обстоятельства, связанные с предстоящими полетами на Берлин, требовали от них немалых хлопот.

До 4 августа на острове базировались только истребители и эскадрилья МБР-2 - морских ближних разведчиков. Прилет ДБ-3 не мог долго оставаться незамеченным. Первая же воздушная разведка, если не принять чрезвычайных мер маскировки, обнаружит бомбардировщики. Помочь ей в этом может вражеская агентура, о существовании которой Преображенский узнал не только от командования береговой обороны, но и от местных жителей - эстонцев.

К тому же посты наблюдения, призванные предупреждать о появлении вражеской авиации, находились всего в 10-20 километрах от Кагула, а это делало почти невозможным своевременное принятие мер. Ведь немецкие бомбардировщики "Юнкерс-88", обладая скоростью примерно 450 километров в час, могли пролететь расстояние от постов наблюдения до Кагула за две-три минуты.

Как же разместить самолеты, чтобы они были в безопасности? Как организовать их охрану, чтобы диверсанты не могли вывести машины из строя?

Жаворонков вместе с Преображенским, Оганезовым, командирами эскадрилий и командиром обслуживающего подразделения провел своеобразную рекогносцировку на аэродроме и близ него.

- Давайте поразмышляем за противника,- сказал генерал.- Как бы мы провели удар по такому аэродрому? Ваше мнение?

Евгений Николаевич бросил взгляд на поле. На Кагуле нет бетонированных взлетно-посадочных полос, а вывести из строя все поле не может и сотня "юнкерсов". Значит, этот вариант отпадает. Но есть другой, хорошо испытанный. Балтийцы сами так действовали, атакуя фашистские аэродромы. Вспомнилась недавняя бомбардировка фашистского аэродрома, произведенная Плоткиным, Гречишниковым, Борзовым и Пятковым. Они по рулежным дорожкам находили стоянки "юнкерсов" и "мессершмиттов" и обрушивали на них бомбы. Поэтому Преображенский, не задумываясь, показал, с какого направления и по каким именно участкам нанес бы он удар.

- Все ясно,- сказал Жаворонков.- Вариант рассредоточения самолетов по границам летного поля отпадает. Давайте искать иное решение.

Было много предложений, но ни одно не гарантировало безопасности боевых машин. В который раз оглядывая окрестности, Преображенский вдруг сказал:

- А если поставить самолеты к сараям около хуторов и накрыть маскировочной сетью?

- Как же мы будем рулить? Через заборы? - раздались возражения.- И как будет с охраной?

Предложение казалось малореальным и Жаворонко-ву. Но он не спешил отвергнуть мысль командира полка. Что-то в ней привлекало генерала. Еще не зная, как ответить на многочисленные возражения, Семен Федорович думал именно об этом. Черт возьми, это было бы совсем неплохо - разместить все ДБ "на постой" по хуторам! Кому придет в голову бомбить опустевшие, оставленные жителями хутора, когда рядом аэродром? Гитлеровцы ударят по границам поля. Обязательно по границам!

- Как же, в самом деле, быть тогда с охраной машин? - повторил Жаворонков.

- Может быть, у машин разместим технический состав? - предложил Оганезов.

- Правильно,- поддержал Преображенский.- Будут ближе к материальной части. И винтовку выдадим каждому матросу на случай боя с десантом.

- А рулежные дорожки? - напомнил генерал.

Хутора были опоясаны изгородями, канавами, поля пересекали глубокие борозды. О дорогах к хуторам и думать не приходилось - они послужили бы ориентиром для фашистской авиации. Даже трамбовать грунт не стали. Балтийцы засыпали рвы по ширине колеи самолета, разобрали изгороди. Там, где была свежая земля, проложили дерн. Работали все - от мотористов до летчиков. Затем Преображенский поднялся в воздух и облетал аэродром и хутора. Ни самолетов, ни рулежных дорожек экипаж не обнаружил.

- Ну? - спросил на земле Жаворонков. - Не найдут немцы. - Не найдут? Попробую я поискать.

Тридцать минут самолет "утюжил" небо над Кагулом. Генерал искал самолеты. Но безуспешно. Только после этого оценил проделанную работу:

- Маскировка отменная.

Вечером перед первым рейдом на Берлин командир полка пригласил генерала Жаворонкова отужинать с летным составом. Семен Федорович принял приглашение. Когда он вместе с Преображенским вошел в столовую, балтийцы стояли группами у окон, беседовали.

- Разрешите приглашать к столу? - спросил полковник.

Генерал кивнул.

- Прошу к столу, товарищи,- улыбаясь, сказал Преображенский.

В армии такого правила нет, это флотский обычай. В корабельной кают-компании никто не сядет за стол, пока не услышит приглашения командира или его старшего помощника. И, закончив трапезу, никто не поднимется без разрешения. Встанет командир и скажет:

- Вы свободны, товарищи!

Это означает, что каждый волен решать, посидеть ли еще за столом или покинуть кают-компанию.

Полк, которым командовал Преображенский,- боевая единица флота. Многие летчики, штурманы, стрелки-радисты, офицеры штаба окончили и военно-морские учебные заведения. Полк входил в авангард ударных сил флота и вместе с ним громил врага.

Советское войсковое товарищество - главное, что сплачивало балтийских моряков и летчиков. Но и флотский порядок, обычаи значили много. Флотские летчики не без гордости называли комнату - кубриком, табуретку - банкой, кухню - камбузом, а столовую - кают-компанией. Наконец, летчиков роднила с флотом и форма: они носили те же кители и фуражки, ту же эмблему. Их грудь облегала тельняшка - гордость военных моряков, символ их храбрости и отваги.

Первые минуты ужина прошли в необычном молчании.

Официантка принесла графин с водкой - вечером, после боевых вылетов, летчикам полагалось по сто граммов. Но Преображенский положил руку на плечо -девушки:

- Завтра, дочка. Сегодня мы еще поработаем. А вот чайку налей, пожалуйста, да заварку покрепче!

- Машенька, наполни термос,- попросил Ефремов.- С собой возьму.

- Московский водохлеб,- засмеялся Преображенский.

Ни намека на тревогу. Или нервов не было у балтийцев? В чем же дело? Да в том, что все - и Ставка, и нарком, и командующий авиацией Военно-Морского Флота - считали: летчики совершают подвиг, а Преображенский, Ефремов, Плоткин, Гречишников и другие этого не думали. Они готовились к боевому вылету.

Кончился ужин. Но никто не покидал кают-компанию. Ефремов попросил Андрея Шевченко:

- Сыграй.

Шевченко взял гитару, запел:

- "В далекий край товарищ улетает..."

Потом Преображенский развернул мехи баяна. Загляни сюда человек со стороны - ему в голову не пришло бы, что всего через несколько часов эти спокойные веселые люди поведут корабли в рейд, который потом назовут историческим.

...В августе на Балтике ночи короткие. Настолько короткие, что совершить удар по Берлину в пределах ночи не представлялось возможным. Расстояние Эзель - Берлин - Эзель составляет почти 1800 километров, из них 1300 - над морем. Семь часов требовалось, чтобы долететь до гитлеровской столицы, отбомбиться и вер нуться на островную базу. Это было почти пределом для изношенных ДБ. Любая задержка, бой с истребителями, попытка обойти грозовой фронт - и падай в море: ближе Эзеля к Берлину в те дни сорок первого года уже не было ни одного нашего аэродрома. А днем встреч с противником не избежать: целых два часа бомбардировщикам предстояло находиться над территорией врага.

Как быть?

Чтобы избежать столкновения с германскими истребителями, дежурившими на аэродромах прибрежной полосы Эстонии, Латвии и Литвы, решили вылетать засветло, когда сумерки еще не наступили, на бреющем выходить в море и лишь в отдалении от острова набирать высоту. Правда, бреющий полет требует большего расхода горючего и его резерв сокращается буквально до нескольких минут, но иного выхода нет.

Рейд на Берлин прорабатывался в школе, в обычном классе. На ученической доске, хранившей следы мела и теплых ребячьих рук, полковой оператор повесил большую карту. Командир полка вызывал то одного, то другого летчика.

- Материальная часть проверена?

- Проверена.

- Кислородное оборудование?

- Проверено.

- Карта отработана?

- Отработана.

- Прошу к карте.

Под перекрестными вопросами командира и его помощников экипажи "летали" в бой.

Каждый летчик и штурман получил карту, испещренную условными знаками,- плод круглосуточной работы штурманов ВВС, бригады и полка. Маршрут проходил через зоны сплошного зенитного огня, густую сеть аэродромов, на которых базировались фашистские истребители. Члены экипажей за последние дни перечитали все разведданные, пересмотрели все карты. Они изучили характерные ориентиры Берлина, его главные военные объекты, вокзалы, хранилища горючего, предприятия военного комплекса.

- Если самолет перед бомбометанием получил повреждение, если разбит один двигатель,- спрашивал Преображенский,- ваши действия?

- Наношу удар на одном моторе,- ответил Гречишников.

- Правильно? - спросил командир полка, обращаясь теперь уже ко всем.

- Правильно,- сказал Ефремов.

- Только так, - кивнул Плоткин.

Собственно, только так и поступали летчики Первого минно-торпедного полка.

Побеждать во что бы то ни стало - полковая традиция, и эту традицию брали с собой балтийцы в рейд на Берлин.

Рейды на Берлин предварялись воздушной разведкой. Ее осуществляла группа капитана Ф.А. Усачева. Выполняла она свою опасную работу основательно и как-то незаметно, хотя каждый полет был сопряжен со смертельным риском. Командир группы даже в своей морской форме был похож больше на рабочего, чем на военного. Спокойно, тихо отвечал "есть", когда получал боевое задание. И так же спокойно, никогда не повышая голоса, сам давал приказания подчиненным. За несколько часов до вылета бомбардировщиков Усачев провел свой самолет над морем почти до Штеттина, именно тем курсом, которым должны были лететь Преображенский и его однополчане. Он разведывал погоду.

Плохие сведения сообщать всегда неприятно. Такое положение было у разведчика: густая облачность, местами грозовые тучи. Сравнили его сведения с данными "бога погоды", как в шутку называли метеоролога балтийской авиации Каспина. Тот заверил:

- Дальше условия полета будут лучше.

ОПЕРАЦИЯ ВОЗМЕЗДИЯ

7 августа 1941 года наши войска вели, упорные бои на Смоленском, Белоцерковском направлениях и на Эстонском участке фронта.

Фашисты в хвастливом сообщении о первых итогах войны, не замечая, что блицкриг уже дал трещину, называли астрономические цифры наших потерь. По их словам, мы потеряли 9082 самолета. Авиация СССР в который раз объявлялась уничтоженной.

7 августа 1941 года наша авиация продолжала наносить удары по мотомеханизированным частям, пехоте, артиллерии противника и аэродромам. Две группы из основной части Первого полка во главе с майором Тужил-киным и лейтенантом Борзовым обрушили бомбы на фашистские мотомехвойска в районе Кингисеппа.

Преображенский, улетая на Эзель, сказал остающимся в Беззаботном тридцати пяти экипажам:

- Вынужден забрать комэсков. Знаю, что вам будет трудно вести борьбу с танковыми колоннами врага. Но надеюсь на вас.

Тужилкин и Борзов не подвели командира...

В этот же день стороной от Ханко прошел "Юн-керс-88". Летчик-истребитель тихоокеанец Петр Бринько без труда определил курс вражеского самолета - остров Эзель. Он хорошо помнил предупреждение своего командира Героя Советского Союза Ивана Георгиевича Романенко: "Не допускать врага к Эзелю!" Бринько до защелки двинул вперед сектор газа, пристроился под хвостом "юнкерса" и снайперским залпом зажег бомбардировщик. Противник торопливо сбросил бомбы в море и попытался уйти от преследования, но спастись не смог. Объятая пламенем машина вошла в пике. "Юнкере" ударился о каменистый берег и взорвался...

В этот же день экипажи, собранные на Эзеле, один за другим доложили: "К полету готовы!"

В меховых комбинезонах и унтах на земле невыносимо жарко.

- В парной - и то холоднее,- отдувается Преображенский.

Заняли свои места в самолете штурман Хохлов, стрелки-радисты Иван Рудаков и Владимир Кротенке. Они сделали это, пожалуй, рановато, ведь до вылета еще есть время. Но можно понять их нетерпение.

От самолета к самолету идет комиссар. Григорий Захарович Оганезов, "пламенный комиссар", как его называли в полку, в эти последние минуты перед стартом волновался, пожалуй, больше, чем летчики. Обходил экипажи, смотрел в глаза каждому, жал,- нет, стискивал руку. И для каждого находил несколько слов. Комиссар хотел лететь на Берлин рядовым воздушным стрелком, но Жаворонков ответил решительно "нет".

Это ведь совсем не легко - готовить людей к большому испытанию, провожать в полет, а самому оставаться на земле с мотористами, техниками, инженерами, ждать, думать, не подведут ли моторы, не заклинятся ли бомбосбрасвгватели.

Потом он будет проверять подготовку технического состава к приему самолетов, побывает на огневых точках вокруг аэродрома, будет ловить по радио сообщения из Москвы о положении на фронтах. И будет часто смотреть на часы. Вот они приближаются к цели... Вот истребители-перехватчики с черными крестами режут небо пулеметными очередями... Вот летчики прорываются через огонь... Вниз, на голову врага, летят бомбы... И снова взгляд на часы. Он не уйдет с аэродрома, пока последний дальний бомбардировщик не вернется на базу. Если же в бою погибнет экипаж, он, комиссар, посланец партии и сын партии, соберет коммунистов, соберет весь полк и обязательно найдет единственно нужные в такие минуты слова...

Последние секунды перед стартом. Оганезов подошел к машине Преображенского.

- Сверим часы.

- Сверим, комиссар.

Часы комиссара показывают то же, что и часы командира. Вот только полковник с виду спокойнее.

- Не волнуйся, комиссар.

- Хочу не волноваться, да не могу.

- А ты "моги", Гриша,-улыбается Преображенский.-И вот еще что. Мы прилетим голодные, как черти. Попроси сделать добрый завтрак. И не беспокойся о нас. Все будет хорошо. Бывай!

Преображенский прослушивает моторы. На малых оборотах. На больших. Сердце самолета - двигатели - в порядке.

Теперь переговорное устройство. Штурману:

- Как меня слышите?

- Нормально,- отвечает Хохлов.

- Кротенко, как меня слышите?

- Хорошо, товарищ командир.

- Я тоже хорошо,- говорит Рудаков.

Преображенский отодвигает стекло боковой секции, оглядывает поле. На старт выруливают однополчане - один за другим.

Пора. Яркая ракета прорезает балтийское небо.

Теперь на взлет. Это не просто при большой бомбовой нагрузке и максимальной заправке горючим, но командир уверен в мастерстве летчиков. На взлет!

Белый флажок в руке матроса-стартера бьется на ветру. Тяжело груженные бомбардировщики начинают разбег. Сегодня разбег очень велик. Преображенский смотрит на землю, убегающую из-под колес. Все дальше старт, все ближе граница поля, за которой начинаются хутора. Оставалось не больше 200 метров до конца поля, когда Преображенскому удалось оторвать машину от земли. Бомбардировщик летит медленно-медленно. Нужна большая точность пилотирования, чтобы удержать самолет в необходимом режиме. Но вот убраны шасси, командир следит за тем, как взлетают остальные.

Все в порядке. Все самолеты, выделенные для первого налета на Берлин, в воздухе. Заходящее солнце медью отливает на крыльях бомбардировщиков, которые летят навстречу ночи.

В бортжурнале появляется первая запись: "Взлет - 21.00". Именно это время назначил генерал Жаворонков для вылета.

Чем выше, тем холоднее. Уже совсем не жарко в меховых комбинезонах и унтах, и не хочется вынимать руки из теплых рукавиц. А предстоит забраться еще выше. На высоте 4500 метров надели кислородные маски...

Чем дальше от базы, тем лучше погода. Прав оказался синоптик ВВС Каспин.

Взгляд на часы: скоро берег. Преображенский-весь внимание. Именно по береговой черте можно уточнить время выхода на Штеттин.

Лишь на мгновение мелькнул сквозь облачность изрез берега, но уже ясно, что курс правильный.

- Слева Штеттин.- Штурман Хохлов объявляет это так обыденно, что Преображенский не удерживается от вопроса:

- Ты уверен?

- Точно.

- Ну здорово, если так... Впереди замелькали огни!

- Гавань,- узнает Преображенский.- Полный порядок!

Штеттин узнал и Ефремов.

Но что это? Вспыхнули лучи мощных прожекторов. На Штеттинском аэродроме включили стартовый свет.

Значит, обнаружили, и надо ждать боя с ночными истребителями. Внизу взлетали и садились самолеты, \ и балтийцы едва сдерживали желание нажать кнопки бомбосбрасывателей. Нет, на этот раз бомбы предназначались не Штеттину. Но почему молчат зенитки, если бомбардировщики обнаружены?

В чем дело? Видно, гитлеровцы приняли советские самолеты за свои. Быть может, это произошло потому, что фашистские зенитчики были уверены в полном уничтожении советской авиации, о чем они читали в своих газетах...

Оставалось каких-нибудь тридцать минут до Берлина. Высота, на которой шли бомбардировщики, достигла 7 тысяч метров. Вторая, черная, линия рядом с красной линией маршрута, намеченного на Кагуле, приближалась к концу...

Преображенский взглянул на землю и чуть не вскрикнул. Уж не галлюцинация ли? Такое случается ночью от сильного нервного перенапряжения: самолет летит правильно, приборы подтверждают это, а летчику кажется, что машина движется в перевернутом состоянии, колесами вверх.

Евгению Николаевичу ничего такого не почудилось, его поразило другое: впереди был виден огромный город. Окна домов не светились, но на улицах и площадях горел свет, четко выделялись квадраты и линии электрических фонарей. Берлин был как на ладони...'

На командном пункте круглые морские часы мерно отсчитывали секунды. Оганезов смотрел на карту, на часы, курил и мысленно повторял: "Уже скоро! Уже скоро!"

Подошел к радисту Федору Рослякову:

- Найди Берлин!

Жаворонков, нервно ходивший по комнате, одобрительно кивнул.

Нить настройки побежала по шкале. Удрученный голос на английском сообщал, что противник подверг бомбардировке Лондон...

- Не то, не то, это Англия. Крути скорее... Марши. Громкие. Уверенные. И гимн-"Германия, Германия превыше всего".

И вдруг из репродуктора - сирена.

- Это там, в Берлине! - воскликнул радист, поднимаясь.

- Значит, наши,- голос комиссара дрогнул.- Это наши, конечно, наши.

А там, в столице гитлеровской Германии, где только что звучали бравурные марши, надрывался диктор:

- Воздушная тревога, воздушная тревога!

И смолкло все, как обрезало...

Бомбардировщики Первого минно-торпедного полка один за другим приближались к заданным целям. Вот она, минута возмездия. Самолеты с красными звездами на крыльях - над фашистской столицей.

Упругая струя воздуха с шумом врывается в фюзеляж. Это открылись бомболюки. Сбрасыватель освобожден от предохранителя.

На приборной доске пилотской кабины попеременно вспыхивают лампочки - зеленая и красная, и Преображенский уточняет курс.

По водным ориентирам и крупным площадным объектам можно представить, где находятся важные цели - бензохранилища, сортировочная, где скрестились десятки железнодорожных путей, Штеттинский вокзал, откуда отправляются эшелоны с живой силой, танками, орудиями... /

Штурман слился с прицелом. Вспыхнула белая лампочка, и он отрывисто выкрикнул:

- Боевой! Так держать!

Кнопка электрического сбрасывателя, всегда такая податливая, не хочет, кажется, сдвинуться с места. Но это только кажется: сбрасыватель сработал, и самолет вздрагивает, освобождаясь от бомбового груза.

Проходит немало секунд, прежде чем внизу появляются разрывы.

Яркое пламя вспыхивает в разных частях города.

- Вот пожар, еще взрыв, и еще, и еще! -почти кричит Преображенский...

Группа Ефремова подошла к германской столице через несколько минут после Преображенского. -Еще издали Андрей Яковлевич увидел взрывы и яркие пожары.

"Работа командира",-подумал он.

На фоне ночного неба рвутся снаряды. Но штурман Серебряков, будто его совершенно не беспокоят ни огонь, ни прожекторы, смотрит в прицел... В хвосте самолета свои заботы. Анисимов - у нижнего пулемета, Лучр ков - у верхнего. Оба в тревожном ожидании боя. / Самолет на последней прямой. /

- Все,-докладывает Серебряков, нажав кнопку бомбосбрасывателя,- все. Порядок! И дает новый курс. Сразу полегчавшая машина послушна управлению.

Уже в день, когда прилетели из Беззаботного, летчики установили добрые отношения с местными жителями. Эстонцы - рыбаки и земледельцы - охотно помогали балтийцам во всем, начиная от дооборудования аэродрома до снабжения летчиков молоком. Одним из таких надежных помощников был эстонский рыбак, которого все в полку называли дядюшка Энн. В эту ночь дядюшке Энну не спалось. Когда всю ночь гудят самолеты, он спит как убитый. Но сегодня ворочался-ворочался в кровати - не уснуть. Не гудели самолеты. Вечером поднялись, - он видел,- и с тех пор тишина. Смутная тревога заставила старого рыбака выйти из дому. Хотел даже пойти к аэродрому, но что он скажет? Зачем пришел? Уж лучше посидеть на крыльце.

Все дни с тех пор, как на остров прилетели бомбардировщики, дядюшка Энн смотрит на поле с надеждой. Сын у старика сражается в Красной Армии, от него не идут почему-то письма. Эти парни в MopcKoil форме тоже дерутся с фашистами, и дядюшка Энн называет их npи встрече сыновьями.

Когда фашисты сбросили на остров несколько парашютистов-диверсантов, дядюшка первым увидел их и сразу сообщил в полк. И. Т. Шевченко организовал преследование диверсантов. Троих фашистов краснофлотцы убили во время перестрелки. Четвертый, бросая снаряжение, пробежал близ дома старого рыбака, попытался скрыться в лесу, но был схвачен. Дядюшка Энн нашел брошенную фашистским диверсантом книжонку - разговорник для солдат и офицеров германского рейха.

- Подлая книжка,- решил рыбак и отнес ее в штаб.

- Вот гадость,- сказал Ефремов, полистав книжку. Комиссар Оганезов, поблагодарив дядюшку Энна, забрал книжку. Сел и стал читать страницу за страницей. Дочитал до последней строчки и решил собрать людей.

- Зачем? - спросил Преображенский.

- Документ фашистский буду читать.

- Ты серьезно?

- Серьезнен некуда. Ты только посмотри, что пишут!

- Я хочу познакомить вас с этим "ученым трудом",- начал комиссар, когда авиаторы собрались.- Здесь написано, как вести себя гитлеровцам в России и как мы с вами обязаны их принимать. Вот видите,- комиссар поднял над головой книжонку,- главные слова в разговоре с нами: "Вход воспрещается", "Проезд воспрещается", "Только для немцев", "Немцам добро пожаловать". Разговаривать с нами фашисты собираются так,- продолжал Оганезов, - "Вы должны дать", "Принесите мне", "Дайте мне масла, принесите дров, почистите мои сапоги, почините мои штаны". А вот обращение к нашим женам, сестрам, дочерям: "Идите за мной. Так, теперь постелите нам постель". Не дождутся! - закончил комиссар.

- Не дождутся,- повторил командир. ...Взрывы потрясают Берлин.

- Это за Москву, это за Ленинград! - можно подумать, будто фашисты слышат Преображенского.

На развороте Евгений Николаевич бросает долгий взгляд на Берлин.

- Ну, мы, кажется, отработали нормально.

- И другие отбомбились,- докладывает Рудаков.- Вон их работа...

Пламя бушует во многих местах.

- Володя,-вызывает Преображенский стрелка-радиста Кротенке.

- Слушаю.

- Записывай, диктую...

- ...Командир вызывает! - крикнул радист полкового командного пункта Росляков.

Жаворонков встал за спиной радиста. Удача или нет?

И вдруг: "Мое место - Берлин. Задачу выполнили, возвращаюсь на базу. Преображенский".

Генерал опустился на стул. Оганезов выскочил иа командного пункта, побежал на линейку, где техники и мотористы ожидали возвращения своих самолетов.

- Они дошли,- говорил комиссар, переходя от стоянки к стоянке,- они дошли, понимаете, дошли! И повторял Володину радиограмму.

Вернувшись на КП, комиссар подумал, что не сделал что-то, и, вспомнив, что именно, снова покинул командный пункт. Он шел к старому эстонскому рыбаку дядюшке Энну. Он поделится с ним радостью. В день прилета на Эзель между Оганезовым и рыбаком произошел такой разговор.

- Что же это - Москву и Ленинград немец бомбит,- говорил дядюшка Энн,- а мы-то когда ударим?

- Ударим и мы, - отвечал Оганезов. Конечно, он не сказал ничего больше. Но сейчас он должен обрадовать старика.

- Дядюшка Энн, почему не спите?

- Не знаю,- поежился рыбак,- тишина какая-то тревожная.

- А у меня добрая весть. Старик молча ждал.

- Советские летчики бомбили Берлин.

- Когда?

- Только что.

- Как же вы узнали?

- По радио.

- Что, ваши это? - дядюшка Энн не надеялся на ответ.-Ну, наши?

- Конечно, раз советские, значит наши!

- Это мне очень понятно, спасибо,-поблагодарил дядюшка Энн и вдруг спросил: - А вы чего не спите?

- Мне спать некогда. Скоро встречать... утро. Дядюшка Энн с любовью смотрел вслед комиссару:

"Вот, пришел ночью, чтобы поделиться радостью".

Подмигнул себе: "Он собирается встречать утро. Не утро он будет встречать, а летчиков. Утро! Старого воробья на мякине не проведешь".

Сидел и думал - о сыне, о морских летчиках. Твердо решил: "Не уйду, буду ждать. Встречать мне не положено. Не велик чин. Но когда прилетят, рукой им помашу и поклонюсь низко - этого мне никто не запретит..."

Как ни утомителен был полет к Берлину, возвращение оказалось еще более трудным.

Преображенскому не удалось налюбоваться панорамой охваченного паникой логова врага. Едва он успел разглядеть взрывы и взметнувшееся внизу пламя, как в городе чья-то рука рванула рубильники внешнего освещения. Квадрат за квадратом Берлин окунулся в темноту. Правда, по очагам пожаров теперь даже лучше стали видны результаты бомбардировки, но от радостного созерцания победы пришлось отказаться. Прожекторы схватили самолет.

Противозенитный маневр... Командир скольжением уводит машину от лучей прожекторов.

Наверное, это были самые опасные минуты многочасового полета. У Преображенского даже мелькнули мысль, не преждевременно ли он сообщил, что возвращается. Лучше бы радировать короче! "Мое место - Берлин, задание выполнили".

Новая тревога - истребители противника.

- "Мессер" слева! - кричит стрелок-радист Рудаков,. прильнув к прицелу. - Проскочил "мессер", проскочил!

- Вот и хорошо,- голос командира ровен, и его спокойствие передается экипажу.

"Как там остальные?"-это больше всего тревожит командира полка.

Рыщут по берлинскому небу ночные истребители. Их бортовые прожекторы ощупывают пространство. Разное цветные очереди трассирующих пуль прорезают воздух.

...Ефремов отдал все внимание противозенитному маневру. Вот уже, кажется, можно облегченно вздохнуть. Но тут светящиеся трассы пулеметных пуль рассекли пространство, угрожая гибелью. Ефремов, штурман Серебряков, стрелок-радист Лучников и воздушный стрелок Анисимов поняли, что испытание вовсе не кончилось зенитный огонь был лишь первой проверкой. Развернув машину, Ефремов прибавил моторам обороты. ДБ послушно наращивал скорость.

В небе над Берлином балтийцы выиграли первый этап боя - прорвались к военным объектам фашистской столицы и бомбардировали их.

Но торжествовать победу рано. Новая опасность - аэростаты заграждения.

На самолете Преображенского первым их заметил Рудаков. Чтобы не врезаться в "колбасу", лучше всего снова набрать высоту, но надо экономить бензин. Члены экипажа напряженно осматривают пространство. Аэростат приближается, раскачиваемый ветром, и... проходит совсем близко.

- Можно отключить кислород,- сказал Преображенский, когда высотомер показал 3600 метров, и сорвал с лица кислородную маску. На щеках - синие полосы от резины. Дышится трудно. И не хочется говорить. А тут вызывает Кротенко:

- До чего ж хорошо, товарищ командир!

- Что - хорошо?

- Все, все хорошо! - счастливо восклицает Володя. Курс - на восток, где занимается утренняя заря. В последний раз открыли огонь фашистские зенитки... Берег. И море. Родное Балтийское море... Когда удалось оторваться от фашистских истребителей и волнение несколько спало, Преображенский сказал штурману Хохлову:

- Видел, как бомбы рвались?

- Видел. Морякам спасибо...

Операцию по доставке бомб и бензина из Кронштадта на Эзель моряки не без оснований окрестили "пороховой бочкой". Руководил перевозкой опасного груза штаб Балтийского флота. И пока шла погрузка на Котлине, пока корабли шли от Кронштадта до Эзеля и пока бомбы перевозили с островного пирса на аэродром, начальник штаба флота контр-адмирал Юрий Александрович Пантелеев пережил немало тревожных часов.

Начальник штаба Кронштадтской военно-морской базы капитан 2 ранга Зозуля, впоследствии адмирал, .непосредственно руководил погрузкой. Всего несколько человек на флоте знали о готовящейся операции. Командующий флотом вице-адмирал Трибуц специально подчеркнул, что отправка бомб и горючего должна производиться в глубокой тайне.

Бензин в металлических бочках и бомбы ночью погрузили на базовые тральщики. Чтобы не привлечь внимания противника, решили не давать особого прикрытия.

Адмирал Пантелеев вспоминал: когда наконец оперативный дежурный доложил, что тральщики отдали якорь на Эзеле, ему показалось, будто он слышит шум якорной цепи.

Экипажи тральщиков не были информированы о том, для чего предназначен груз, но они знали, что именно везут, и знали, какая опасность им угрожает. Ведь при обстреле или штурмовке тральщики могли взорваться, как громадные бомбы. Потому летчики и исполнили просьбу моряков - на многих бомбах, сброшенных на Берлин, написали: "Балтфлот".

Рассветало, когда на горизонте появились наши бомбардировщики. На аэродроме не спали. Бодрствовали офицеры штаба, инженеры, техники, мотористы. Им положено встречать боевых друзей. Стоял возле своего домика эстонский рыбак дядюшка Энн и, завидев краснозвездные машины, шептал:

- Они вернулись, вернулись!

Летчики смотрели на приближающийся Кагул не так, как несколько дней назад. Все было другим. Своим, родным было теперь для них поле, казавшееся недавно пустым и безрадостным. И хутора эти не заброшены: там живут боевые друзья летчиков - инженеры, техники, мотористы, оружейники...

Бомбардировщики шли на посадку. Как на показательных полетах, точно у знака "Т", приземлился полковник Преображенскин. Зарулил в укрытие, требовательно, ревниво проследил, -к&к садятся остальные. Если бы это были учебные полеты, никто из пилотов не получил бы оценки выше тройки. Но командир знал, как устали его летчики, и сегодня не судил их строго.

У Преображенского гудели ноги, словно налитые свинцом. Пальцы дрожали. Воспаленным глазам все вокруг казалось нестерпимо ярким, хотя солнце еще не поднялось над горизонтом.

Летчики окружили своего командира. Полковник с гордостью и нежностью смотрел на боевых друзей. Он видел, что они устали так же, как и он. Вон Андрей Ефремов говорит, что спина болит, словно перебросал сотню тяжелых мешков. Говорит, а в глазах улыбка. Что ж, у балтийских летчиков действительно сегодня праздник. Ведь на всем фронте советские войска ведут ожесточенные оборонительные бои, а им посчастливилось сегодня провести наступательную операцию. И какую!

- Присесть, что ли?

Преображенский не сел - упал на выжженную солнцем, полную росы траву. Лег на спину, раскинул руки,вздохнул:

- Хорошо!

Закрыл глаза, и перед мысленным взором встал -мечущийся Берлин, во взрывах и пожарах, которые лучше всего скажут миру, что советская авиация не уничтожена, что она жива и еще покажет свою силу.

Подъехал на вездеходе Жаворонков. Командир полка поднялся.

- Товарищ генерал-лейтенант, задание выполнено. Вверенный мне полк бомбардировал Берлин.

- Поздравляю и благодарю,- сказал Жаворонков, обнял и расцеловал Преображенского и всех других участников рейда. - Сейчас доложу в Москву. Вы отдыхайте, разбор проведем позднее.

Подошел комиссар. Хотелось так много сказать вернувшимся друзьям, а сказал только, что завтрак ждет.

По дороге встретились три моториста:

- Разрешите обратиться.

- Слушаю.

- Вот рапорт...

"Просим послать нас в морскую пехоту, чтобы мы своими руками могли бить врага",- прочитал Преображенский. Поднял голову, посмотрел на парней.

- Во-первых, рапорт надо писать от себя лично, а не коллективно,- медленно начал он...

Напоминание о порядке подачи рапортов потребовалось Преображенскому, чтобы выиграть время и за подчеркнутой строгостью скрыть свое волнение.

Все рвутся в бой! Только вчера пришлось вести неприятный разговор с летчиком Пятковым. Алексея Пяткова Преображенский включил в группу первого удара по Берлину, и он перелетел на Эзель вместе со всеми. Но перед вылетом техник обнаружил в масле металлическую стружку. На таких двигателях лететь на фашистскую столицу - самоубийство. И полковник приказал Пяткову:

- Лети в Беззаботное. Заменят двигатель - тогда и на Берлин можно.

Потрясенный тем, что не будет участвовать в первом полете, Пятков буквально умолял дать ему другой самолет.

- Чей же?

- А разве нет менее опытных летчиков? Преображенский не стал ломать боевые экипажи.

- Лети в Беззаботное,- повторил Евгений Николаевич. - И не думай, что полет легкий: Ленинград закрыт непогодой. Да и моторы, сам знаешь, в каком состоянии...

Над Финским заливом левый двигатель отказал. Пятков пилотировал мастерски и мог вести ДБ на одном моторе. Но тут штурман Волков доложил: впереди по курсу самолет. Фашистский морской разведчик поначалу не проявлял агрессивности, но, увидев, что бомбардировщик поврежден, атаковал его. Волков и стрелки " отчаянно отбивались, однако противнику удалось повредить и второй двигатель. Балтийцы оказались в заливе, держались на поясах - резиновую лодочку не успели накачать. Проходивший неподалеку сторожевой корабль спас экипаж. А ДБ ушел на дно.

Пятков после этого совершил 250 боевых вылетов. Немало было трудных и опасных заданий, но вынужденных посадок - ни одной...

Прав ли был Пятков, стремясь участвовать в берлинской операции? Конечно! Прав, как и мотористы, которые рвутся в морскую пехоту. Их чувства понятны, но мотористы нужны здесь, на аэродроме.

- Рапорт я приму. Но всех, кого можно, мы уже послали,- сказал полковник.- А вы выполняете ответственную задачу - готовите к бою самолеты.

Мотористы отошли. Командир полка не удержался, окликнул:

- Ну вы хоть поняли меня?

- Так точно,- не очень уверенно ответил один. Другие промолчали.

- Недоработали мы,- сказал со вздохом командир.- Что ж делать с ребятами?

- Вернуть рапорт,- посоветовал Ефремов,- и делу конец.

- Делу конец! - повторил Преображенский. - А ты поставь себя на их место... Я этих мотористов понимаю.- Остановился.- Вот что, Андрей, разворот на сто восемьдесят. Идем на линейку.

Инженеры, техники, мотористы уже хлопотали у машин.

- Товарищи,- громко произнес командир.- Я хочу сказать о работе материальной части. Матчасть работала превосходно. Мы с вами, товарищи, поддали фашистам жару! Объявляю вам благодарность!

Так первую похвалу за берлинскую операцию полу чили инженеры, техники, мотористы. А через несколько часов пришла телеграмма из Ставки: Верховный Главнокомандующий горячо поздравлял летчиков-балтийцев с успешным выполнением задания.

Мир захлестнула весть о бомбардировке Берлина. Тревога и нервозность царили в фашистской столице. Недоумение овладело Англией. Сообщения из Соединенных Штатов Америки пестрили вопросительными и восклицательными знаками.

Нью-Йорк объявил: во время удара по Берлину в ночь на 8 августа повреждены Штеттинский вокзал в восточной части и железнодорожная станция Вицлебен в западной части Берлина.

Берлинское радио скрыть факт налета не смогло, но гитлеровцам и в голову не пришло, что удар произведен советскими летчиками. "В ночь с 7 на 8 августа,- сообщил Берлин,- крупные силы английской авиации пытались бомбить нашу столицу. Действиями истребительной авиации и огнем зенитной артиллерии основные силы авиации противника были рассеяны. Из прорвавшихся к городу 15 самолетов - 9 сбиты".

Но не было в ту ночь над Берлином ни одного британского самолета. Об этом объявили сами англичане.

"Германское сообщение о бомбежке Берлина, - поспешил внести ясность Лондон, - интересно и загадочно, так как 7 - 8 августа английская авиация над Берлином не летала".

Англичане не появлялись над Берлином. Тогда кто же?

В то, что советская авиация уничтожена, верили даже сами главари гитлеровского рейха. Уже после разгрома фашистской Германии был обнаружен дневник Геббельса. 21 июня 1941 года Геббельс записывает, что "испытывал новые фанфары... Нашел нужные". Для чего эта музыка, ясно из записи, сделанной в три часа тридцать минут следующего дня: "Загремели орудия. Господь, благослови наше оружие". Через несколько суток после начала войны с Советским Союзом: "Москва, по нашим данным, имеет еще в своем распоряжении около 2000 боеспособных самолетов... Большевики продолжают биться упорно и ожесточенно". 2 июля Геббельс записывает: "Мы снова за один день уничтожаем 235 русских самолетов. Если русские потеряют свой военно-воздушный флот, то они погибли. Дай бог!" Очень скоро они уверили себя, что советские военно-воздушные силы действительно погибли, и не раз сообщали об этом.

Взрывом бомбы прозвучало на весь мир сообщение из Москвы:

"В ночь с 7 на 8 августа группа наших самолетов произвела разведывательный полет в Германию и сбросила некоторое количество зажигательных и фугасных бомб над военными объектами в районе Берлина. В результате бомбежки возникли пожары и наблюдались взрывы. Все наши самолеты вернулись на свои б'азы без потерь".

Сообщение Советского информбюро вызвало переполох в стане врага. Гитлер потребовал объяснений. Геринг, главнокомандующий имперскими военно-воздушными силами, лично осматривал разрушенные объекты. Козлом отпущения избрали бывшего германского атташе в Москве, который сообщал-де неправильные данные о боевой готовности Красной Армии и авиации. Еще несколько ударов советских бомбардировщиков по фашистскому логову, и бывший германский военный атташе в Москве был по приказу фюрера расстрелян.

В "Крокодиле" сейчас мы часто видим рисунки художника Льва Самойлова. Во время войны он служил на Балтике. После первого удара по фашистской столице краснофлотец Самойлов "выдал на-гора" рисунок, который ветераны балтийской авиации помнят до сих пор. Сюжет его таков. Внизу, в своем берлинском бункере, Гитлер провозглашает, что советская авиация уничтожена. Наверху бомбардировщики. На город летят бомбы. На каждой надпись: "За Родину", "За Москву", "За Ленинград", "Балтфлот". В кабине ДБ весело пыхтит тульский самовар. Преображенский в тельняшке пьет чай, а Владимир Кротенко шлет в эфир радиограмму: "Мое место - Берлин".

Самовара с собой балтийцы, конечно, не брали, но в остальном рисунок можно считать документальным...

Весть о бомбардировке военных объектов Берлина вызвала ликование по всей Советской стране. На многочисленных митингах рабочие, колхозники, воины клялись все силы отдать для победы. Рабочие Кировского завода в Ленинграде пригласили к себе экипаж полковника Преображенского. Но балтийцы не могли отлучаться с острова: они готовились к новому удару по столице фашистского рейха.

Балтийские летчики были довольны результатами первого рейда. Но они понимали и то, что надо наращивать силу ударов. Недаром же Советское информбюро назвало первый полет разведывательным. Но как наличным числом самолетов сделать удар более мощным? На Эзель прилетели пять ДБ, остававшиеся в Беззаботном для ремонта. Теперь группа Преображенского составила уже двадцать самолетов. Если бы еще увеличить бомбовую нагрузку...

В первом полете ряд экипажей поднялся с бомбовой нагрузкой в 700 килограммов. Преображенский, Плоткин, Ефремов и Гречишников подняли бомбы весом 800 килограммов. Определяя нагрузку, полковник учитывал и мастерство летчиков, и износ двигателей. Но во всех случаях это были фугасные бомбы весом в 100 килограммов и зажигательные бомбы. А ведь моряки доставили из Кронштадта бомбы и большего веса, и балтийцам очень хотелось захватить их для атаки по логову фашизма.

Бомбы весом в четверть и половину тонны ДБ мог принять лишь на внешнюю подвеску. Но взлетать с неровной, мягкой и короткой взлетной полосы летчики с ними не могли. А вот если удлинить полосу... Генерал Жаворонков, находясь на старте, видел: чтобы оторвать машины от земли, летчикам приходится производить разбег через все поле - от каменных строений на одной границе аэродрома до кустарников на другой. С земли никаких резервов для удлинения взлетной полосы не было видно. Однако с воздуха Преображенский обратил внимание на то, что за кустарниками было еще небольшое свободное поле - метров триста, не более, но ведь это же очень много на такой тесной базе как Кагул!

И вот люди с лопатами и ломами в руках вышли в поле. Здесь и солдаты обслуживающего подразделения, и матросы военно-морской базы, и местные жители. Включились в работу также летчики, штурманы, стрелки. Трудились всю ночь. Взлетная полоса была удлинена.

Теперь самолеты на внешней подвеске могли нести две фугасные бомбы весом 250 килограммов каждая, да еще в люках были бомбы меньшего калибра. На Кагул перед вторым рейдом на Берлин прилетел комиссар Военно-Воздушных Сил КБФ дивизионный комиссар Леонид Николаевич Пурник. Большой, веселый, стремительный, он сразу вошел в курс всех дел.

Оганезов, представляя Пурнику летчиков, расхваливал их.

- Что ты мне все хороших показываешь? - шутливо восклицал комиссар.- Ты мне плохих давай, нытиков давай!

- Нет у нас таких,- улыбается Григорий Захаревич,- может, в других полках есть, а у нас нет.

- Ив других нет. Понимаешь, какая история - нет среди балтийцев нытиков!

Вместе с балтийцами Пурник посмеялся над немецким сообщением, будто бы Берлин бомбили англичане.

- Выходит, не признали вас? - притворно сокрушался комиссар, и в глазах его поблескивали веселые искорки.- Это надо поправить, обязательно поправить. Придется вам Гитлеру визитные карточки оставить. Я об этом побеспокоюсь.

Решили, кроме бомб, захватить с собой десять тысяч листовок, в которых рассказывалась правда о войне, о действительных потерях фашистов. А чтобы в Германии не было сомнений насчет того, кто бомбит фашистскую столицу, балтийцы сбросят на Берлин несколько сот экземпляров газеты "Красный флот" с сообщением о первом рейде советских бомбардировщиков.

Об этом полете Совинформбюро сообщало, что "группа наших самолетов совершила второй полет в Германию, главным образом, с разведывательными целями и сбросила в районе Берлина на военные объекты и железнодорожные пути зажигательные и фугасные бомбы. Летчики наблюдали пожары и взрывы. Действия германской зенитной артиллерии оказались малоэффективными.

Все наши самолеты вернулись на свои базы, кроме одного, который разыскивается".

И через трое суток: "В ночь с 11 на 12 августа имел место новый налет советских самолетов на военные объекты в районе Берлина.

Сброшены зажигательные и фугасные бомбы большой силы. В Берлине наблюдались пожары и взрывы.

Все наши самолеты вернулись на свои базы. Экипаж самолета, не возвратившегося из предыдущего полета, разыскан и возвратился на свою базу".

Многое пережили балтийцы за эти дни.

Началось с того, что совершенно испортилась погода. Облачность закрыла аэродром, и взлетать пришлось в серую вечернюю мглу.

На головном бомбардировщике вместе с Преображенским стрелком-радистом летел теперь Василий Лучников. Как ни любил командир полка Володю Кротенко, но отчислил из флагманского экипажа в другой за принятую им на земле лишнюю рюмку...

Не видно было ни моря, ни берега, ни ведомых воздушных кораблей, и поэтому командир приказал точно соблюдать установленный временной интервал.

По расчетам они находились на полпути между островом и вражеским берегом, когда Преображенский обнаружил, что перегревается левый мотор. Сказывалось увеличение бомбовой нагрузки.

Как быть? По инструкции надо повернуть поскорее, пока не заглох мотор, добраться до своего аэродрома. Но не было в боевой практике случая, когда бы Евгений Николаевич не дошел до цели, вернулся с бомбами домой, не выполнив задания. Преображенскому даже в голову не пришло возвращаться. Он решил: если винт остановится, сбросит бомбы на ближнюю запасную цель и будет тянуть домой на одном двигателе, сколько сможет. Конечно, в спасательном жилете в холодной воде долго не продержаться, но есть еще надувная лодочка. И моряки не оставят в беде: по приказу вице-адмирала Трибуца близ острова ходят сторожевики и торпедные катера.

Итак, пока лететь, лететь к Берлину. Преображенский хмурится, молчит. Вообще-то, это не похоже на него:

Евгении Николаевич может и запеть в воздухе после того, как бомбы лягут точно в цель. Тогда он улыбается, обнажая белые крепкие зубы. А если что-нибудь беспокоит, как сейчас,- глаза становятся, как щелочки, да желваки появляются.

В районе берега ненадолго прояснилось, и балтийцы по земным ориентирам проверили прокладку: все нормально.

Как само собой разумеющееся восприняли экипажи "салют" зенитных батарей. С аэродрома поднимались перехватчики. Уже не приглашали на посадку, как в первом полете.

Снова закрыло все небо.

Облака словно издевались: "окно" заволокло, и опять вокруг темень, и вести самолеты можно только по приборам.

Преображенский вслушивался в работу мотора. Думал: "Сколько прошли, осталось меньше.- И почти ласково: - Тяни, дорогой, тяни".

Правильно говорят: одна беда не ходит. Мотор того гляди остановится, а тут, словно кто-то схватил за горло, дышать нельзя, и в глазах поплыли красные круги. Воздуха не хватало. А снижаться нельзя - скоро Берлин, аэростаты заграждения, десятки зенитных батарей, ночные истребители.

Преображенский, рискуя остаться без кислорода при возвращении, открывает аварийный краник, увеличивает подачу. Жадно дышит, и только одна мысль: "Не потерять сознание, не потерять сознание!"

Посмотрел: небо очистилось, облака отходят стороной.

А мотор все греется.

- Долго еще? - спрашивает штурмана.

- Осталось пять минут.

Тяжело дался этот рейд и другим экипажам. Ураганный ветер сбивал с курса. Штурман Серебряков просто замучил своего командира частыми поправками - то дай десять градусов вправо, то двадцать влево. Штурвал мотало из стороны в сторону, руки устали. На самолетах наших дней летчик включает автопилот и может быть спокоен: прибор не подведет. ДБ не имели автопилота, летчик не выпускал полубаранку из рук. И никакой передышки в течение семи часов!

Еще больше била качка стрелка: в хвостовой части самолета трясет вдвое сильнее. _

Серебряков закашлялся.

- Ты что, Иван? - окликнул его Ефремов.

- Не знаю, першит в горле. И голова трещит. Воздуха бы прибавить...

- Если совсем не можешь, прибавь.

- А ты?

- Я потерплю.

- Ну и я тоже.

Тянутся, тянутся секунды. Но вот Берлин открылся - вышли точно.

В первый раз Берлин светился тысячами уличных фонарей, сегодня съежился в темноте, притих, ощетинился тысячами зенитных орудий. Но, пожалуй, сегодня условия для бомбометания благоприятнее. Перед балтийцами весь Берлин, как на карте. Река, озера, канал расшифровали объекты, на которые скоро полетят фугасные бомбы.

Преображенский бомбит и считает разрывы. Бешенствуют зенитки, но балтийцы словно не замечают этого.

Зрелище пожаров, вызванных бомбардировкой, приковало внимание летчиков.

Лучников, открыв нижний люк, одну за другой бросает несколько пачек листовок, а следом газету "Красный флот".

- На закуску,- восклицает он,- вот вам на закуску!

Обратный курс...

Только развернув бомбардировщик, Преображенский вспомнил о моторе. Хотя самолет, освободившись от бомбового груза, стал намного легче, левый мотор по-прежнему перегревался и терял мощность. Но теперь командир был почти спокоен. Приказ выполнен, он доложил об этом на землю. Теперь выбора все равно нет.

На всякий случай вызвал по внутрисамолетной связи стрелка:

- Лучников! Жив?

- Жив.

- Тут такая штука... проверьте капку и лодку.

- Есть проверить.

А Преображенский продолжает:

- Левый мотор греется.

- Знаю.

- Знаете?

- Ну да, не зря же вы обороты убрали.

- Ничего, все будет хорошо,- говорит полковник,- дотянем, не в таких переделках бывали.

Что-то лихое, чапаевское было в Преображенском, и это привлекало к нему окружающих. Он и сам любил людей смелых, решительных и с большой симпатией относился к Лучникову.

На исходе рейда на Берлин, кажется, не моторы, а сердца балтийцев удерживали бомбардировщик в воздухе. Они дотянули. Сели осторожно. А подрулить в рей-фуге не смогли. Левый мотор затрясся, как в лихорадке, и винт замер.

- Счастливые мы,- говорит полковник. Подбежал инженер Георгий Герасимович Баранов. Беглого осмотра ему хватило, чтобы понять случившееся. Только спросил:

- Давно греться начал?

- Шесть часов назад.

Инженер больше ни о чем не спрашивал. Слишком хорошо он понимал всю меру опасности, которой подвергся экипаж.

- Надо снимать мотор, товарищ командир. Преображенский кивнул:

- Только учтите: сегодня же самолет должен быть в строю.

Преображенский считал идущие на посадку самолеты.

- Один не пришел...

- Кого нет?

- Афанасия,- ответил комиссар Оганезов.

Он уже знал, что случилось у Преображенского.

- Где же он? Неужели сбит над Берлином?

Беспокоясь за экипаж пропавшей машины, Преображенский долго ворочался в постели, не мог уснуть. Оделся, вышел на поле, закрытое туманом. Навстречу Баранов, докладывает:

- Самолет в строю.

Полковник взглянул на часы - стрелки показывали полдень. Подумал: "Ай да техники, герои!" Сказав только:

- Спасибо.

На командном пункте увидел Андрея Яковлевича.

- Не ложился?

- Ложился, кажется, даже подремал,'- ответил Ефремов. И с нескрываемой тревогой: - Что же все-таки с Афанасием? .,

Афанасий Фокин слыл в полку человеком с характером. Воля у него была сильная, и при этом он хотел всегда быть первым. Если полк получал сложное задание, он требовал:

- Прошу послать меня!

Таким он оставался и позднее, в сорок третьем, когда на Черном море воевал под командованием Ефремова. Здесь он заслужил звание Героя Советского Союза.

Над Берлином, сбрасывая бомбы, Фокин и так и сяк клял Гитлера:

- Москву тебе захотелось?.. Мы тебе покажем Москву...

Ну насколько дольше других пробыл Афанасий над логовом врага? На одну-две минуты. Но погода внезапно испортилась, и штурман Евгений Шевченко поежился.

Пелена тумана окутала самолет. Лететь можно было только по приборам. . - Штурман, давай курс,- потребовал Фокин.

Штурман не отвечал. И стрелок-радист молчал.

"Кислород,- мелькнуло в голове,- израсходовали кислород".

Нечего было и думать о сохранении высоты. Фокин резко повел самолет на снижение. Больно закололо в ушах...

Случалось ли вам быть в штормовом море?

Валы бьют в скулу корабля, кладут его то на один борт, то на другой. Нестерпимая качка! И молодой матрос не выдерживает. Зеленеет лицо, опускаются руки, подгибаются колени. Ни на что не годен тогда человек. Но вот подойдет старшина и прикажет стать у орудия, подавать снаряды или заделывать пробоину, в которую хлещет забортная вода. И приказ делает чудо: салажонок, который только что готов был упасть, начинает действовать, работать. И становится снова воином.

- Нанеси на карту наше место,-приказал Фокин.- Дай курс.

Штурман Евгений Шевченко негнущимися пальцами взялся за карту...

Посты наблюдения Балтийского флота обнаружили приближающийся к Курголовскому полуострову бомбардировщик. Приготовились к бою, но огонь не открыли.

- Свой, - передал дальномерщик, увидев на плоскостях красные звезды.

Бомбардировщик с ходу совершил посадку на поле около артиллерийской батареи береговой обороны, и моторы сразу заглохли - кончилось горючее.

Когда подбежали моряки, экипаж спал на траве, не реагируя на громкие разговоры моряков.

- Притомились,-сказал старшина,-пусть спят. А я сообщу начальству.

Остальное известно из сообщения Совинформбюро:

самолет перелетел на свою базу.

В сообщении о налете наших бомбардировщиков на Берлин в ночь на 12 августа уже ничего не говорилось о "разведывательных целях". Разведка боем была выполнена балтийцами.

В ту же ночь налет на фашистскую столицу совершила группа ТБ-7 (Пе-8) - четырехмоторных тяжелых бомбардировщиков конструкции В. М. Петлякова. Возглавлял группу Герой Советского Союза Михаил Васильевич Водопьянов. За штурвалом ведущего ТБ-7 во главе своей группы он совершил прыжок из глубокого тыла в Пушкин, под Ленинград.

Гигантские бомбардировщики дивизии Водопьянова дозаправились горючим, взяли на борт по четыре тонны бомб и вылетели курсом на Берлин. В пути соединение подверглось ожесточенным атакам противника. Один ТБ-7 был сбит вражеской зенитной артиллерией. Несмотря ни на что, Водопьянов и его ведомые обрушили на военные объекты вражеской столицы много тонн фугасных и зажигательных бомб. И как был рад Андрей Ефремов, когда узнал, что в одни часы с ним бомбил Берлин на ТБ-7 Эндель Карлович Пусэп, инструктор, давший ему когда-то путевку в небо.

На базу в ту ночь экипаж водопьяновского ТБ-7 не вернулся. Были пробиты два бака, горючее иссякло, когда под крыльями была железная дорога Таллин - Ленинград. Водопьянов спланировал на лес...

Западная пресса сразу заметила, что в налетах на Берлин наряду с ДБ-3 приняли участие другие бомбардировщики. Для бомбардировок Берлина, писали западные газеты, были использованы новейшие советские самолеты, качества которых вызывают восхищение у всех авиационных специалистов.

К сожалению, этих машин было у нас очень мало.

В распоряжение генерала Жаворонкова Ставка прислала двадцать ДБ-3 с экипажами, готовыми действовать в сложных метеорологических условиях и ночью. Возглавляли группу дальнебомбардировочной авиации майор Василий Щелкунов и капитан Василий Тихонов.

Едва совершив посадку на втором эзельском аэродроме - Асте, срочно подготовленном балтийцами для боевых друзей - армейских летчиков, Щелкунов и Тихонов выехали на Кагул, чтобы под руководством генерала Жаворонкова вместе с Преображенским разработать план совместного удара по Берлину.

На совещании определили бомбовую нагрузку, соотношение фугасных и зажигательных зарядов, порядок взлета, следования.

Штурман ВВС КБФ Троцко дал Щелкунову и Тихонову рабочие карты от Эзеля до Берлина, расчеты на которых были уже проверены практически. По просьбе Щелкунова Преображенский поручил летчику Афанасию Фокину и штурману Евгению Шевченко, летчику Юрину и штурману Андрею Шевченко помочь армейским летчикам: они встречались над Берлином с "мессершмиттами", испытали зенитный огонь, непогоду, кислородное голодание. Балтийские и армейские летчики затем вместе бомбили фашистскую столицу.

Комиссар Оганезов с первого дня войны сделал правилом - записывать последние известия по радио. Он собирал партийный и комсомольский актив, агитаторов и обобщал сообщения из Москвы. А затем агитаторы на стоянках боевых машин рассказывали о событиях личному составу. Запись производил специальный дежурный радист. Полк и дня не жил без политической информации.

13 августа сорок первого года не составляло исключения. Но если радист обычно входил к комиссару со своими записями как полагается, с разрешения, то в этот день он пулей влетел в комнату и, оставив дверь настежь, закричал:

- Товарищ комиссар, товарищ комиссар!

- Что случилось? - Оганезов поднял мохнатые брови.

- Командир... пять человек наших,- возбужденно говорил радист.

- А яснее нельзя? Что, в конце концов, случилось?

- Вот, читайте. '

Комиссар быстро пробежал глазами листок.

- Запомните на будущее,- стараясь быть строгим, сказал Оганезов,- нельзя входить к начальству без разрешения...

- Есть!

- ...Но если примете такую весть, как эта,-ругать не буду.

Преображенский, Хохлов, Ефремов, Плоткин, Гречишников отдыхали: накануне был очередной семичасовой рейд на Берлин. Они крепко спали и не подозревали, что Михаил Иванович Калинин только что подписал в Москве указ о присвоении им звания Героя Советского Союза...

Рейды на Берлин не обходились и без потерь. На боевом курсе над Берлином в самолет летчика Ивана Финягина угодил снаряд. Машина загорелась. Очевидно, было перебито рулевое управление. Бомбардировщик врезался в землю и взорвался.

Один ДБ, поврежденный зенитным огнем над Берлином, дотянул почти до Эзеля. Когда оставалось не более десяти километров, машина упала в воду. Балтийские катера, дежурившие неподалеку, пришли на помощь экипажу. А самолет спасти не удалось.

Погиб экипаж Дашковского. Он отбомбился по северо-западной части Берлина. Ничто, кажется, не предвещало беды. Самолет прошел над территорией противника, над морем и взорвался над самым Эзелем.

Не стало в боевом строю и экипажа летчика Александрова. Боевые друзья выполнили задачу - нанесли удар по Берлину. Но были ранены. И, раненые, три с половиной часа вели машину до Эзеля. Вот и остров. Круг над полем. И вдруг бомбардировщик вошел в пике... Отказало управление? Или сердце остановилось у летчика? Экипаж вернулся на базу, увидел поле, с которого взлетал, только не смог доложить: "Задание выполнено!" Но I это и без рапорта знал Преображенский. Вместе с Александровым погибли штурман Иван Буланов и стрелок-радист Виктор Диков. Воздушного стрелка Ивана Русакова при взрыве вместе с хвостовой частью ДБ отбросило в сторону, и он остался жив.

Следом приближался экипаж в составе Алексея Кравченко, Сергея Сергеева, Егора Титова и Виктора Родковского. Летчик тянул на одном моторе, да и тот давал перебои. И вот он заглох. Самолет врезался в землю, загорелся. Весь экипаж погиб.

На краю гибели - второй раз за месяц пребывания на Кагуле - был флагманский экипаж. Преображенский шел на Берлин, но когда оба мотора стали работать с перебоями, решил бомбить запасную цель. По совету Хохлова командир полетел на Виндаву. Так как моторы не позволяли подняться выше, балтийцы бомбили с высоты двух тысяч метров. Несколько десятков прожекторов схватили ДБ, и все зенитки порта открыли огонь. ДБ вибрировал от осколков, прошивавших фюзеляж и крылья. Тем не менее экипаж точно отбомбился.

Когда прилетели, техник насчитал в командирском самолете более шестидесяти крупных осколочных пробоин.

Прилет новой группы дальних бомбардировщиков на Эзель не остался незамеченным для действовавшей на острове вражеской агентуры. Да и воздушная разведка противника усилилась.

В полдень Ефремов сидел на командном пункте. Раздался телефонный звонок, и наблюдатель с поста торопливо и взволнованно сообщил:

- Приближаются чужие самолеты!

Оперативный дежурный едва успел повесить телефонную трубку, как раздались взрывы.

Самолеты "Юнкерс-88" с ходу, один за другим, начали бомбить границы аэродрома в полной уверенности, что на них замаскированы самолеты балтийских летчиков. Взлетели по тревоге наши истребители. "Юнкерсы" поспешно ушли, и догнать их не удалось.

Фугасные и осколочные бомбы не принесли ущерба боевой технике. Воронки на поле быстро засыпали. Но через несколько часов, встреченные интенсивным огнем, фашистские самолеты вновь появились над островной базой. "Мессершмитты", очевидно, фотографируя, прошли по прямой над аэродромом. Следующая за ними группа, образовав "карусель", начала штурмовку предполагаемой стоянки бомбардировщиков. Наши истребители завязали бой с противником. Все же гитлеровцам пулеметным огнем и осколочными бомбами удалось нанести урон зенитным батареям.

Оганезов в это время находился на ближней к командному пункту огневой точке. Осколком бомбы, разорвавшейся неподалеку, ранило наводчика. Замолчала пулеметная установка.

- Стреляй,- приказал Григорий Захарович второму номеру, а сам стал на его место.

Оганезов не случайно оказался именно у зенитчиков. Однажды молодые бойцы расчета настолько растерялись, что прекратили огонь. Крепко им тогда досталось и от летчиков, и от командира островной базы. Побывал и Оганезов у матросов. Но не ругал. Конечно, говорил комиссар, страшно и опасно под бомбами. Но гораздо хуже - спрятать голову вместо того, чтобы использовать оружие, которое тебе вручено. Надо по-матросски, наставлял Григорий Захарович, недаром, мол, тельняшки носим. Пообещал быть на батарее, когда фашисты прилетят. И, разумеется, сдержал обещание: комиссар полка слов на ветер не бросал.

Едва отбили атаку "мессершмиттов", послышалось резкое, душераздирающее завывание "юнкерсов". На них устанавливались сирены, целью которых было вывести из равновесия находящихся на земле, испугать, заставить бросить оружие. Но никто теперь не испугался, не бросил оружия, и по "юнкерсам", которые обрушились на летное поле, зенитчики вели непрекращающийся огонь.

Летчики не любят пережидать бомбежку на земле. Преображенский в укрытии явно нервничал, высасывая одну папиросу за другой. Неспокойно чувствовали себя и другие летчики. Как им хотелось быть в воздухе, пусть под огнем, но за штурвалом, в родной стихии, и с оружием в руках.

Гитлеровцы бросали фугасы крупного веса. Близ командного пункта взорвалась одна бомба, затем другая. Мощный накат выдержал, но бревна раздвинулись, и земля осыпала Жаворонкова, Преображенского и оперативного дежурного.

Потом взрывы стали реже и затихли совсем. Оперативный попробовал связаться с зенитчиками, но телефон молчал: обрыв.

Летчики, покинув укрытия, выбрались на поверхность.

Ослепительно сверкало солнце. Не успевшая подняться в воздух обгоревшая "чайка" припала на поврежденную бомбовым взрывом "ногу".

- Товарищ генерал,-доложил Оганезов,-ранено пять зенитчиков и мотористов.

Ни один осколок не задел упрятанные дальние бомбардировщики.

Однако именно во время налета Ефремов лишился штурмана.

Быстро засыпали воронки на взлетно-посадочной полосе, и Жаворонков приказал:

- Идите отдыхать. Все идите.

Это означало, что запланированный удар по Берлину состоится. Обязательно!

Когда позже все собрались для проработки задания, Ефремов напомнил Преображенскому, что штурман Серебряков вышел из строя.

Тут же откликнулся штурман бригады Александр Ермолаев:

- Я тебя, Андрей Яковлевич, устрою? " \

- Очень рад.

Ефремов подумал в эту минуту о Жаворонкове: умеет генерал подбирать себе помощников. Ведь штаб полка почти весь остался в Беззаботном, а с Жаворонковым были лишь штурман ВВС КБФ Троцко, штурман бригады Ермолаев и майор Боков, адъютант начальника морской авиации. Но они делали все, что надо, чтобы обеспечить выполнение операции. А Троцко и Ермолаев не только готовили коллег, но и сами участвовали в рейдах на Берлин, заменяя выбывших из строя штурманов.

Ермолаев дважды летал с Ефремовым на Берлин.

Полеты на Берлин продолжались. Наши бомбардировщики сбрасывали на фашистскую столицу все больше бомб. И каждый раз германское верховное командование объявляло, что сбито шесть, девять, пятнадцать советских самолетов. На Балтике знали, что эти сообщения - утка.

Все чаще балтийцам приходилось вступать в бои с перехватчиками. Так случилось с экипажем Беляева. Он был атакован после бомбежки Берлина, когда до моря оставалось лишь с десяток минут. Из лучей прожекторов "мессершмитта", казалось, невозможно было выбраться. Трассирующие пули резали ночной воздух. Беляев умело маневрировал, помогая стрелку и штурману вести ответный огонь, и километр за километром приближался к береговой черте. Нельзя с уверенностью утверждать, что "мессер" был сбит, но его лучи вдруг погасли, огонь прекратился. Экипаж продолжал путь домой.

Несли потери и истребители, охранявшие остров и подступы к нему. Тяжело раненный, истекая кровью, вел воздушный 6oii летчик Сгибнев.

За все время пребывания на острове летчики только однажды усомнились: а верен ли прогноз, полученный от Каспина?

Балтийский метеоролог сообщал, что погода идет на улучшение. Данные были приняты во внимание при назначении очередного вылета с Кагула и Асте. Но когда до возвращения самолетов оставалось менее двух часов, местность вокруг островных аэродромов стало закрывать туманом. Видимость ухудшалась с каждой минутой.

Туман редко появляется мгновенно. Его, как правило, можно предвидеть. Выходит, оплошал Каспин? Жаворонков по радио связался с Таллином и Ленинградом:

- Как у вас?

- Отличная погода, видимость - сто километров.

Выходило, что туман - явление местное, связанное с неожиданным похолоданием. Но как быть, если и аэродромы закроет так, как закрыло посты наблюдения? Жаворонков поначалу решил по радио направить Преображенского и Щелкунова на аэродромы в Палдиски и Таллин - единственные базы в Эстонии, остававшиеся еще в руках Балтфлота.

Распоряжение принять самолеты было передано на аэродромы, оставалось лишь перенацелить ДБ, возвращавшиеся из рейда на Берлин.

И тут Жаворонков заметил странное явление: туман вокруг аэродрома стоял сплошной стеной, а само поле проглядывало сквозь редкую пелену. Генерал десять-пятнадцать минут стоял на поле вместе с Оганезовым, наблюдая за состоянием тумана.

- Ну, комиссар, становится хуже?

- Нет, хуже не становится, правда, и лучше не становится.

- И все же садиться можно,- решил- генерал.

Он сам вызвал по радио полковника Преображенского и майора Щелкунова. Сказал о тумане, о запасных аэродромах, на которые надо идти, если летчики не уверены:

в том, что смогут произвести посадку.

Преображенский, веря в мастерство своих летчиков, решил вести группу на Кагул.

На посадочном "Т" у ночных огней стояли Жаворонков и Оганезов. Как-то неожиданно вывалился из белой пелены ДБ Преображенского, приземлился, побежал по посадочной полосе и исчез в белой вате.

Ефремов напряженно смотрел вниз, пытаясь увидеть поле или какой-либо ориентир, чтобы убедиться в том, что вышел к Кагулу. Хотел уже пойти на второй круг, как вдруг из тумана возникла фигура матроса-стартера и белая парусина "Т". Дошли! Вот сейчас, когда зару-ливаешь в укрытие, можно считать, что полет завершен благополучно.

Сели Плоткин, Гречишников и другие балтийцы.

Несколько экипажей из полка дальней авиации, не видя посадочной полосы, ушли на запасной аэродром. А один все пытался сесть. Трижды заходил ДБ на посадку. Его отсылали в Палдиски, но, очевидно, горючее было на исходе. На развороте самолет свалился на крыло и пошел к земле. Роковым оказался туман...

В этом полете военным объектам Берлина был нанесен особенно большой урон. Но и во многих самолетах зияли пробоины от осколков снарядов и пулеметов перехватчиков.

- Значит, усиливается противодействие? - спросил Жаворонков, осматривая ДБ.

- Усиливается,- ответил Преображенский.-Но мы к этому привыкли еще над переправами у Двинска.

Профессиональный военный законно гордится, если операция проходит так, как им задумано. И Жаворонков был доволен тем, что, несмотря на растущее зенитное и истребительное противодействие, наши летчики регулярно бомбят Берлин. Бомбят в одни и те же часы и даже минуты.

Чередовали направление удара, сбрасывали бомбы с высоты то в 5, то в 7 тысяч метров, но в одно время. И к понятию "немецкая аккуратность" добавили аккуратность русскую, советскую.

Шла своеобразная дуэль: каждый день, а то и дважды в сутки гитлеровская авиация бомбила Кагул и Асте, и гитлеровские летчики, очевидно, не раз докладывали об уничтожении советских бомбардировщиков. Но в назначенный день и час наши ДБ уходили в воздух и шли от эстонского острова Эзель на Штеттин и затем - на Берлин.

Американское агентство Ассошиэйтед Пресс в те августовские дни писало, что берлинцы, которых в свое время уверяли, будто их городу не грозит опасность воздушного нападения, теперь знают, что германская столица уязвима для налетов как английской, так и советской авиации, это весьма важный психологический фактор, который окажет большое влияние на моральное состояние немцев.

Не приходилось сомневаться, что командование германских военно-воздушных сил постарается во что бы то ни стало уничтожить островную базу. Что если противник обрушится на Кагул и Асте в тот момент, когда ДБ-3 с подвешенными бомбами выруливают на старт?

И вот Жаворонков, настаивавший на точном соблюдении времени каждого вылета, решил изменить уже сложившийся график.

Преображенский и Щелкунов сделали все, чтобы выполнить приказ. Летчики, штурманы, стрелки-радисты отдыхали в этот день меньше обычного. Обслуживающее. подразделение к назначенному часу обеспечило все - от питания до бомб. Технический состав в более сжатые сроки подготовил ДБ к вылету. И раньше, чем обычно, вышли в море катера военно-морской базы - на случай, если летчикам потребуется помощь.

Солнце еще только собиралось садиться. Было совсем светло. Взлетать в такое время - одно удовольствие. А вот возвращаться придется в темень.

Дальние бомбардировщики поднимались один за другим. В воздухе уже ждали истребители. Они барражировали над базой на случай внезапного нападения. Истребители провожали наши бомбардировщики в море. С ними лететь хорошо, спокойно - так бы до Берлина. Но для истребителей это слишком дальний путь. Пройдет минут двадцать, и Лучников доложит командиру:

- "Маленькие" отвалили, возвращаются домой,-и в ответ на покачивание крыльев истребителей махнет им дружески рукой.

Это будет означать: "счастливого пути" и "счастливого возвращения".

Скоро выяснится, что путь советских бомбардировщиков действительно был счастливым, а вот истребителей подстерегала беда...

Как только летчики Щелкунова следом за балтийцами легли на курс, Жаворонков направился в Асте проверить организацию приема самолетов после ночного рейда. Убедившись в том, что служба поставлена четко, Семен Федорович покинул Асте.

Проехали, наверное, половину пути, когда генерал увидел группу самолетов, идущих на малой высоте. "Неужели наши возвращаются? Может быть, фашисты атаковали на маршруте?"

- Быстрее,- приказал генерал, охваченный тревогой.

Шофер включил третью скорость. Вдруг воздух словно раскололся, раздался страшный грохот. Сомнений не было: бомбили Кагул. Почти тотчас послышались взрывы со стороны Асте. Как видно, гитлеровцы решили одновременно покончить с советскими бомбардировщиками на обоих аэродромах. Покончить во время взлета. Но противник просчитался: бомбардировщики уже давно были в воздухе.

А наши истребители попали под бомбежку. Проводив группы Преображенского и Щелкунова, они вернулись за несколько минут до появления "юнкерсов" и не успели зарудить в капониры. Одну машину еще можно было отремонтировать, но две другие были уничтожены взрывами.

"Большая потеря",- подумал Жаворонков. Истребители были в те дни дороже золота. Многие авиационные заводы, эвакуированные на восток, еще не начали выпускать продукцию. Правда, англичане обещали прислать новые машины. Невеселая ирония сквозит в личном послании И. В. Сталина Черчиллю от 3 сентября 1941 года: "Приношу благодарность за обещание, кроме обещанных раньше 200 самолетов-истребителей, продать Советскому Союзу еще 200 истребителей". Да, на обещания Черчилль не скупился.

Аэродром был изранен. Комиссар Оганезов и командир обслуживающего подразделения Георгиади вывели на поле матросов, старшин и офицеров. Надо было спешно восстановить аэродром: приближалось время возвращения ДБ из рейда.

Приходилось бояться и другого - атаки по нашим самолетам на посадке. Это неизбежно, если фашисты поймут, что бомбили пустой аэродром. Жаворонков очень хотел, чтобы доклады экипажей "юнкерсов", атаковавших Кагул и Асте, были как можно более хвастливыми. Ведь как только группы Преображенского и Щелкунова отбомбятся по Берлину, гитлеровцы поймут, что обманулись в своих расчетах.

Жаворонков и Оганезов объехали огневые точки. Матросы заверяли, что, если их атакует даже сотня "мессершмиттов" и "юнкерсов", они не прекратят огня.

Ночь прошла в труде и тревоге, а когда с постов наблюдения сообщили, что возвращаются наши самолеты, работы на полосе были закончены.

Зарулив на стоянку, Преображенский и командиры эскадрилий пошли навстречу Жаворонкову, чтобы доложить о выполнении задачи. Из темноты перед ними вырос Оганезов - без кителя, с лопатой.

- Полюбуйтесь на комиссара! - воскликнул полковник и недоуменно добавил:-Ты что это, Григорий Захарович?

- Загораю,- устало улыбнулся комиссар.

- В самом деле, что случилось?

- Бомбили нас после вашего вылета.- Оганезов бросил лопату и посмотрел на ладони, покрывшиеся волдырями.- Вот трудовые.

Ну как после этого сказать комиссару, что смертельно устали? Всем трудно, все под огнем.

Уничтожить наши бомбардировщики с воздуха фашистам так и не удалось. К вечеру наши летчики все равно поднимались над Эзелем.

Не было рейдов на фашистскую столицу, которые можно было бы назвать легкими. Но среди смертельно опасных были самые трудные. Это когда над Балтикой бушевала непогода.

Так было в ночь на 21 августа. Самолеты в непосредственной близости от острова попали в полосу тумана. Видимость ухудшалась с каждой минутой. На пути встала сплошная облачность. Капельки воды, падавшие на плоскости, вначале казались совсем безобидными. Потом неожиданно пошел сильный снег.

Снег в августе! Такое случается нечасто. Не видно ни зги. Самолеты шли вслепую. В этом полете мастерство экипажей проходило проверку высшей строгости.

Снег прекратился, и снова струйки воды побежали по крыльям. Преображенский, известный своим хладнокровием, на сей раз не был спокоен. Он знал, что капли воды могут превратиться в лед. Так и случилось. Постепенно крылья машины становились толще на лобовой части и тяжелее, а машина неповоротливее. Падала скорость, терялась высота.

Пришлось снижаться - другого выхода не было, а потом снова набирать высоту, что потребовало дополни-, тельного расхода горючего. Некоторые в борьбе с обледенением потеряли много горючего и не могли долететь до Берлина. Пришлось атаковывать Данциг, Свинемюн-де, Либаву. До фашистской столицы, закрытой облаками, дошли три бомбардировщика.

С трудом довели летчики самолеты до базы. Не стали даже завтракать - сон свалил всех.

После отдыха Преображенский сказал Ефремову:

- Перегоняй свой самолет на материк. Заменят двигатели - сразу обратно.

Ефремов едва успел зарулить на стоянку, как к Беззаботному подошла группа ДБ. Скоро он уже беседовал с однополчанами. Андрея забросали вопросами о бомбардировках Берлина. А потом он стал расспрашивать.

- Тобой особенно Плоткин интересовался,- сказал Ефремов Борзову.- Как, мол, Иван без меня воюет, что нового.

- Пусть командир не беспокоится, мы тут держим марку,- ответил Борзов.

Конечно, каждому летчику хотелось быть среди тех, кто первым бомбил фашистскую столицу. Недаром группу Преображенского А. А. Жданов назвал "политической авиацией". Но и на долю Борзова, как и всех, кто из Беззаботного вылетал в бой с несвойственными для бомбардировщиков функциями истребителей танков, выпала задача первостепенной важности. Речь шла о самой судьбе Ленинграда. Как стало известно позднее, Гитлер решил "путем обстрела из артиллерии всех калибров и непрерывной бомбежки с воздуха" сравнять Ленинград с землей.

Летчики первого полка срывали людоедский план.

В'дни, когда Плоткин бомбил Берлин, Борзов водил эскадрилью в район Кингисеппа. Советское информбюро сообщало, что здесь происходили наиболее ожесточенные бои.

Поговорив с Борзовым, Ефремов направился в штаб узнать, нет ли писем от жены. Ефремов зашел в авиаремонтные мастерские и оторопел: склонившись над оружейным столом, Фаина, его жена, от которой он ждал

108 /

писем из Москвы, набивала патроны в пулеметные ленты.

- Похудела...

- Что ты! Вот ты похудел: Спишь мало?

- Целыми днями сплю.

И то правда: по ночам балтийцам спать не приходилось, отсыпались после ночных полетов днем... .

Андрей взял с жены слово, что она с детьми уедет в Москву, и вернулся на Кагул.

Командир 13-го истребительного авиаполка полковник Романенко едва успел выйти из штабной землянки, как его догнал запыхавшийся вестовой:

- Командующий ВВС Балтфлота требует к телефону.

Разговор с генерал-майором авиации Самохиным был короткий: из Москвы летит Герой Советского Союза Владимир Коккинаки, надо его встретить в Таллине.

В воздухе появился И-16. Он зашел один раз, второе, приземлился и перед командным пунктом остановил мотор.

Командир полка просто рассвирепел, увидев такое нарушение. Разве можно, не подрулив к укрытию, оставлять самолет? А если налетят "мессершмитты" или "юнкерсы"?

- Вы что, не можете сесть как следует? - напал Романенко на летчика.

Тот сбросил шлем, улыбнулся, протянул руку: ,

- Прошу прощения. Горючее кончилось. Я Коккинаки.

Так они познакомились.

- Мне на Кагул. Ставка послала помочь в подготовке к взлету в перегрузочном варианте,- кратко информировал испытатель.

Романенко приказал заправить машину горючим, дал два истребителя прикрытия, и Коккинаки, попрощавшись, полетел на Эзель.

С 22 июля по 15 августа 1941 года гитлеровцы восемнадцать раз бомбили Москву. 1700 самолетов бросил Гитлер на Москву, но достигнуть ее смогло меньше 70. Советские авиаторы и воины ПВО зорко охраняли небо Москвы. В ночь на 7 августа, когда балтийцы готовились к первому удару по Берлину, летчик-истребитель Виктор Талалихин, израсходовав в бою над столицей весь боезапас, пошел на таран и уничтожил "юнкере".

Массированным бомбардировкам подвергался город на Неве. В июле-сентябре 1941 года Ленинград пытались бомбить 4306 немецких самолетов. Прорвалось к городу 503. Защитники Ленинграда - летчики-истребители и зенитчики - сбили 333 фашистских бомбардировщика.

Наши летчики, и в их числе Борзов, подвергли ударам многие аэродромы противника. Тем не менее, взлетая с баз, находившихся на оккупированной территории, фашисты продолжали варварские бомбардировки советских городов. На них необходимо было ответить усилением ударов по Берлину.

Этим и было вызвано прибытие Коккинаки на Эзель. По расчетам внизу должен был появиться аэродром Кагул, и Коккинаки пошел на снижение. Он смотрел вниз, перекладывал И-16 с крыла на крыло, чтобы лучше обозревать раскинувшееся внизу пространство, но никаких признаков действующей авиационной базы не обнаружил.

"Где бомбардировщики? - раздумывал летчик. - Толи. это место, которое мне нужно?"

С сожалением посмотрел он вслед истребителям, которые, проводив его до острова, ушли на Таллин.

Тем временем на зеленом поле выложили посадочный знак. Внизу Коккинаки встречал Жаворонков. Поздоровались. Коккинаки спросил:

- А где же ваши самолеты?

Узнав, где размещены "на постой" ДБ, сказал:

- Я думал, что аэродромом ошибся.

Коккинаки рассказал, что Верховный главнокомандующий потребовал увеличить калибр бомб при атаках по Берлину. Нарком Кузнецов доложил: это невозможно. Конечно, на новых мощных моторах ДБ-3 может нести тысячекилограммовую бомбу. Но Кузнецов имел в виду не вообще ДБ-3, а конкретно машины полка Преображенского и те, что прислали на Эзель по распоряжению Ставки. К тому же нарком учитывал, что горючее в баки заливается полностью, до пробки. И вот, чтобы проверить это, Сталин решил послать на Балтику Владимира Коккинаки.

Обрушить на Берлин тяжелые бомбы было мечтой Преображенского и всех участников Берлинской операции. Но условия не позволяли брать бомбы весом 500 и 1000 килограммов. Внешняя их подвеска, ухудшая аэродинамические качества бомбардировщика, вела к снижению скорости, лишала возможности забираться на практический потолок высоты. Полет с тысячекилограммовыми бомбами с Кагула и Асте был признан невозможным. Ну, а "пятисотки"? На некоторых машинах моторы грелись даже при подвеске бомб весом 250 килограммов. Особенно изношены были моторы на машинах армейских летчиков.

Владимир Коккинаки в свое время давал путевку в жизнь бомбардировщику ДБ-3, установил на нем мировые рекорды: поднял груз в полтонны и в тонну на 12 тысяч метров, а 2 тонны-на 11 тысяч метров. Да, Коккинаки знал ДБ-3, как никто другой. Но моторы этих израненных в боях машин были слишком изношены, требовали замены.

После инструктажа, проведенного испытателем, командир эскадрильи Василий Гречишников стартовал с тысячекилограммовой бомбой. ДБ-3 долго-долго бежал по полосе, перевалил через изгородь и кустарники, но, не получив достаточной скорости, стал падать, снес "ноги" и загорелся. Вот-вот могла взорваться тысячекилограммовая бомба. Гречишникову и штурману Власову удалось быстро выбраться из кабин, а стрелок-радист Семенков оказался зажатым в турели: колпак намертво заклинило при ударе самолета о землю.

Подбежавшие к горящему бомбардировщику краснофлотцы штыками отсекли дюралевые листы обшивки фюзеляжа и вытащили стрелка-радиста из огня.

Испытателя не могло поразить то, что произошло. К подобным ситуациям он был готов каждый раз, когда поднимал в небо новый самолет.

Владимир Коккинаки, хмурясь, сказал Жаворонкову:

- Да, с такими моторами и с такого аэродрома тяжелые бомбы не поднять. Так и доложу Ставке.

Генерал Жаворонков и Владимир Коккинаки улетали в Москву.

- Вернусь самое большее через два-три дня,- говорил генерал.- Старшим всей группы остается командир Первого минно-торпедного полка. Прошу подумать, что можно сделать для увеличения бомбовой нагрузки.

Прибыв в Москву, Жаворонков встретился с Николаем Герасимовичем Кузнецовым, и они немедленно направились к Сталину. В приемной ждал командующий ВВС Красной Армии генерал П. Ф. Жигарев, вместе с которым Семен Федорович учился когда-то в Качинской летной школе. Вошли в кабинет.

В течение всего разговора Сталин ходил по комнате, задавая вопросы и требуя четких, прямых ответов.

- Вы послали на Балтику самолеты с изношенными моторами, - недовольно сказал Сталин генералу Жигареву.

- Это лучшее, что мы имеем,- ответил командующий ВВС.

- Но они не могут взлетать при максимальной нагрузке.

Жигарев промолчал. Сталин остановился перед Жаворонковым:

- Как воюют летчики Балтфлота?

Вопрос вернул Жаворонкову обычное состояние уверенности. Без каких-либо записей он всегда мог нарисовать точную картину, сложившуюся на любом театре военных действий. Удивительная память позволяла генералу помнить не только положение в общем, но и конкретно по всем полкам, введенным в бой. Он не по наградным листам, а в деле знал каждого командира полка, каждого комиссара, многих начальников штабов, штурманов и инженеров.

Сталин, не перебивая, слушал. Чуть наклонив голову, он смотрел на карту, прикрепленную поверх другой почти на всю стену. Жаворонков рассказывал о летчиках Эзеля, Ханко, Таллина и Ленинграда, о действиях тридцати пяти экипажей первого полка, оставшихся в Беззаботном.

- Какова их главная задача? - спросил Сталин.

- Бороться с танками противника,- доложил Семен Федорович.

Верховный главнокомандующий спросил, велики ли .потери.

- Потери не только в боевых полетах, товарищ Сталин, - ответил генерал.-Фашисты бомбят аэродромы. В Копорье на рассвете подверглись бомбардировке линейки для стоянки самолетов и служебные постройки, где спал личный состав.

- А что делали истребители?

- Их слишком мало, чтобы всюду поспеть.

Нет ли угрозы самолетам на Эзеле?

Жаворонков рассказал о бомбардировках и штурмовках Кагула и Асте.

- Смотрите, вы лично отвечаете там за все. Сталин посмотрел поочередно на Кузнецова и Жаворонкова, и было неясно, к кому именно относится предупреждение. И новый вопрос:

- Каков резерв бензина при полете на Берлин и обратно на Эзель?

- Минут двадцать, пожалуй.

- Двадцать? - озабоченно переспросил Сталин.- И большая часть пути над морем?

- Да, товарищ Сталин.

- А если бомбардировщик подбит? Ведь на плаву QH держаться не сможет.

Это он сказал скорее самому себе, а не Жаворонкову.

- Флот окажет помощь,- сказал Жаворонков.

- Мы продумали это,- подтвердил Кузнецов.

- Я думаю, вам самому надо повести самолеты на Берлин, - сказал Верховный Главнокомандующий, обращаясь к Жаворонкову.

Тот объяснил, что очень хотел бы лично вести группу на Берлин, но не имеет опыта полетов на этом типе самолетов.

- Кого вы оставили за себя?

- Командира полка полковника Преображенского,- доложил Семен Федорович. - Справляется?

- Справляется, товарищ Сталин.

- Хорошо.- Сталин прошелся вдоль стены, снова остановился около карты балтийского театра военных действий.- Но позаботьтесь о наращивании ударов по Гитлеру.

- Есть, товарищ Сталин.

Когда прощались, Сталин пожал руку генералу:

- Передайте товарищам летчикам, что я крепко на них надеюсь.

Подробная телеграмма, посланная на остров Жаворонковым, была оглашена на открытом партийном собрании. Комиссар прочел вслух и сообщение, опубликованное в центральных газетах.

"Советская авиация,- писала "Правда",- имела полную возможность систематически бомбить Берлин в начале и в ходе войны. Но командование Красной Армии не делало этого, считая, что Берлин является большим столичным городом, с большим количеством трудящегося населения, в Берлине расположены иностранные посольства и миссии, и бомбежка такого города могла привести к серьезным жертвам среди гражданского населения.

Мы полагали, что немцы, в свою очередь, будут воздерживаться от бомбежки нашей столицы Москвы. Но оказалось, что для фашистских извергов законы не писаны и правила войны не существуют. В течение месяца, с 22 июля по 22 августа, немецкая авиация 24 раза произвела налеты на Москву. Жертвами этих налетов явились не военные объекты, а жилые здания в центре и на окраинах Москвы, больница и две поликлиники, три детских сада, театр имени Вахтангова, одно из зданий Академии наук СССР... В результате бомбардировки жилых домов вражеской авиацией в Москве убито 736, тяжело ранено 1444, легко ранено 2069 человек. Разумеется, советское командование не могло оставить безнаказанными эти зверские налеты немецкой авиации на Москву. На бомбежку мирного населения Москвы советская авиация ответила систематическими налетами на военные и промышленные объекты Берлина и других городов Германии".

Этому сообщению "Правды" Оганезов посвятил свое выступление на митинге. Вот тогда-то летчиками и были высказаны предложения, позволившие балтийцам взять в очередной рейд на Берлин тяжелые бомбы.

На каждом самолете в составе экипажа решили оставить одного стрелка-радиста вместо двух. Размонтировали и сняли тяжелые стальные замки наружной подвески торпед, создававшие завихрения. Оставили на земле" ящики с бортовым ремонтным инструментом. Сняли даже нижние пулеметы, что значительно уменьшило возможность противодействия "мессершмиттам".

Все это делалось во имя одного - увеличить бомбовую нагрузку.

В те же дни, когда группа Преображенского бомбила Берлин, Кенигсберг и Пиллау, основная часть Первого полка по заданию командования флотом, не зная передышки, наносила удары по живой силе и технике врага, рвавшегося к Ленинграду. Тужилкин, Борзов, По-бедкин, Черных, Иванов летали днем и ночью и чаще всего без какого-либо истребительного сопровождения. Они бомбили танки и войска в местах сосредоточения, переформирования и отдыха. Одно из заданий памятно однополчанам до сих пор, хотя прошло более четырех десятилетий. Связано оно с уничтожением большого числа высших и старших гитлеровских офицеров.

...Командующий Балтийским флотом вице-адмирал В. Ф. Трибуц еще раз перечитал перевод лежавшего перед ним "Приглашения". "Немецкое командование, - читал адмирал,- имеет честь пригласить Вас на торжество по случаю важной победы-занятия города Пернов..." , Дальше-адрес кинотеатра, где состоится пиршество, время прибытия. Форма, конечно, парадная.

- Форма парадная, - сказал комфлота так, будто его а не какого-то полковника приглашало немецкое командование.

Пернов - город приморский, значит, фашистское собрание будет "представительным" - вместе с армейской элитой будут и моряки-катерники, подводники, цвет фашистского флота. За целую навигацию не уничтожить столько высших и старших офицеров рейха, сколько сосредоточится в кинотеатре. Тут не приходится думать - стоящая операция или нет. Однако все ли так, как написано в "приглашении"? А может, совсем не так? Не может ли быть, наконец, что вместо гитлеровских генералов и офицеров в помещении окажется мирное население на обычном киносеансе?

- Откуда сведения? - спросил командующий.

- Сведения от партизан, заслуживают полного доверия,- ответил начразведотдела,- а добыла билет эстонская комсомолка, имя ее не сообщено. Что касается мирного населения, то его присутствие на банкете исключено, разве только на нем окажутся прихвостни оккупантов...

- И все же надо установить сигнал: если банкет не состоится, бомбежку кинотеатра отменить и перенацелить экипаж на запасной вариант.

Никто никогда, очевидно, не узнает имя юной эстонской патриотки, которая своим сигналом положила начало дерзкой операции. Пригласительный билет больше нигде не упоминался, но подготовка к "визиту" в приморский город началась немедленно. Решено было поднять на воздух здание через полчаса после начала торжеств и сделать это силами одного экипажа.

- Есть такой, - доложил командующий ВВС генерал М. И. Самохин адмиралу.- Это Ларионов. Окончил Военно-Воздушную академию, возглавлял оперативно-разведывательный отдел 73-го полка, а сейчас штурман эскадрильи в Первом минно-торпедном. Помните битву против немецких танков под Двинском? Ларионов зарекомендовал себя там с самой лучшей стороны.

- Давайте вызовем его сюда.

- Сейчас он в дальнем полете,- Самохин показал район Балтийского моря, где должен был находиться Ларионов.

- Хорошо, действуйте, только не перепутайте объект с другим каким-нибудь зданием.

...Вернувшись из боевого полета, Ларионов передал в штаб разведывательные сведения, доложил, где поставил мины, перекусил в столовой и прилег отдохнуть после семичасовой болтанки в воздухе. Но поспать не пришлось - вызвали в штаб ВВС. Командующий был вместе с начальником штаба полковником Д. И. Сурковым.

- Знаете этот город? - спросил командующий.

- Стоял там полк перед войной.

- А в кинотеатре не случалось бывать?

- Бывал,- ответил Григорий Федотович,- "Чапаева" смотрел.

- На этом плане сможете отыскать кинотеатр? - спросил Сурков.

- А чего искать, вот он,- показал штурман. Командующий и начштаба переглянулись: выбор удачен. Объяснили задачу, не скрывая трудностей и опасностей, которые могут подстерегать на пути к цели и над ней. Волнуясь ждали, что ответит Ларионов на их / вопрос: справитесь?

- Ясно, товарищ командующий,- сказал штурман ровным и спокойным голосом.

...Одиночный ДБ-3 поднялся над аэродромом и сразу ушел к Финскому заливу. Не набирая большой высоты, полетел курсом на Пернов. Дважды встречались самолеты врага. ДБ не сближался с ними, уходил в облака. Последний маневр Ларионов рассчитал так, чтобы зайти с тыла.

...Там, в Пернове, весь город прочесывали специальные патрули. За километр до кинотеатра начались контрольные посты. Проникнуть к зданию невозможно никому. Что касается одиночного самолета, приближающегося к порту с "безопасной" стороны, то это, конечно же, "юнкере" или "хейнкель". Пройдя порт, Ларионов сразу вышел в нужный район. Он не сомневался, что приближается к кинотеатру, и попросил летчика Николая По-бедкина точно, без резкости довернуть самолет на цель. Теперь - убедиться, что это именно та цель. Взгляд на схему, взгляд на цель. Да, это кинотеатр. На все даны секунды. Снижение, чтобы застраховаться от ошибок... Нажал кнопку общего электросбрасывателя, и бомбы всей серией падают на кинотеатр.

К небу взвилось пламя, отчетливо видна падающая стена и взрывы. А следом - почти без интервала - залпы зениток и близкие к самолету разрывы.

Доложил: бомбы попали точно в кинотеатр, он разрушен. Два дня ждали сообщений из Пернова, от партизан. И вдруг приказ Трибуца: срочно представить Ларионова к награде. Пришла информация от партизан. "250 фашистов погребены под обломками".

Ларионов летал много и эффективно. С 20 августа, то есть после уничтожения 250 гитлеровцев в кинотеатре Пернова, по 10 сентября экипаж, которому прокладывал курс Григорий Федотович, уничтожил до 30 танков, 40 автомашин, много другой техники.

250 успешных боевых вылетов совершил за Отечественную Ларионов. В их числе - десятки ударов по морскому противнику. Можно было бы рассказать, как он проложил 16 мая 1944 года курс двадцати двум штурмовикам в Нарвском заливе, в результате чего фашисты потеряли 3 тральщика, 2 сторожевых катера и сторожевой корабль, как он 24 июня того же года потопил транспорт водоизмещением 7000 тонн, как бомбил военно-морские базы противника, находясь в одном "иле" с Антоном Карасевым или Алексеем Мазуренко, будущим дважды Героем Советского Союза. Да и сам Григорий Федотович встретил победу кавалером четырех орденов и Героем Советского Союза - это звание ему присвоено 5 ноября 1944 года.

Но хочу рассказать об одном зимнем дне сорок четвертого, когда я увидел флаг-штурмана непохожим на того, кого знал с сорок первого года. Едва заглох мотор, Григорий Федотович, еще не расстегнув парашютные ремни, крикнул встречавшим его техникам, мотористам, вооруженцам:

- Товарищи, я видел Ленинград без светомаскировки! Это так прекрасно!

Человек, не умевший волноваться, утирал рукавом повлажневшие глаза... Но как же далеко было еще до разгрома фашистов под Ленинградом в те последние дни лета сорок первого года!

...Фашисты ожесточенно атаковывали Таллин, и в конце августа Ставка приказала оставить главную базу, кораблям прорваться в Кронштадт.

Экипажи боевых кораблей и транспортов под непрерывными бомбовыми ударами "юнкерсов", в условиях минной опасности исполнили приказ. Корабли Балтфлота стали щитом города Ленина. Многие матросы, старшины и офицеры, как это было и в годы гражданской войны, сошли на сушу и сражались в морских бригадах под Ленинградом и Москвой.

На большой земле к моменту ухода из Таллина были потеряны сравнительно близкие запасные аэродромы, в том числе Липово, что крайне осложнило обстановку на Эзеле. Летчики ни на минуту не расставались с личным оружием.

Гитлер, который чуть ли не каждую ночь прятался в подземном бункере, карал командование противовоздушной обороны Берлина, требовал уничтожения советских самолетов. "Юнкерсы" и "мессершмитты" регулярно обрушивались на аэродромы Кагул и Асте.

Фашистские самолеты прилетали несколько раз в день, образовывали "чертову карусель", бомбили и штурмовали. Однако как только штурмовка прекращалась, весь технический и обслуживающий персонал возобновлял работу: готовили к вылету машины, устраняли повреждения взлетной полосы. В сумерках балтийцы поднимались над островом, и ДБ снова брали курс на столицу фашистской Германии.

Однажды гитлеровские пилоты подожгли ДБ Афанасия Фокина, когда он рулил на старт. В другой раз, когда ночью к аэродрому приблизились эскадрильи "юнкерсов", воздух прочертили в направлении стоянок ДБ красные ракеты, выпущенные диверсантами. Только находчивость майора Бокова, адъютанта генерала Жаворонкова, помогла избежать крупных потерь: по предложению Бокова, Семен Федорович приказал немедленно открыть стрельбу красными ракетами в обратном от ДБ направлении. Бомбардировка была основательной, но потерь в самолетном парке не вызвала. Еще не закончилась бомбежка, а стрелковое подразделение, вместе с которым был Иван Трофимович Шевченко, начало прочесывать район, откуда давались целеуказания, чтобы обезвредить сброшенных на парашютах диверсантов.

Самыми напряженными для летчиков оказались последние десять дней пребывания на острове. 27 августа, наряду с бомбардировкой Берлина, балтийцы звеном атаковали и потопили в Ирбенском проливе транспорт противника. На отходе от цели стая "мессершмиттов" перехватила наши торпедоносцы. Экипаж в составе Евдокима Есина, штурмана Галима Хабибулина и стрелка-радиста Ивана Нянькина погиб. 31 августа на отходе от Берлина погибли летчик Михаил Русаков, штурман Василий Шилов, стрелок-радист Василий Саранча. 3 сентября над Берлином был сбит экипаж в составе летчика Константина Мильгунова, штурмана Петра Чубатенко, стрелка-радиста Георгия Кулешова..,

В строю оставались считанные самолеты, когда Преображенский 4 сентября в последний раз взял курс в море. Чтобы возможно дольше держать Берлин в состоянии тревоги, балтийские и армейские бомбардировщики, сменяя друг друга, в течение часа бомбили Берлин, несмотря на ожесточенное артиллерийское прикрытие и активные действия перехватчиков.

Задачу, поставленную Ставкой, полк выполнил.

На нескольких самолетах курсом на Беззаботное вылетел весь летный состав за исключением экипажа Юрина. Накануне отлета, возвращаясь с боевого задания, Юрин посадил самолет на фюзеляж.

И все же летчик рискнул вылететь. Темной ночью при помощи бортовых фар совершил посадку близ Ленинграда на оставленном нашими войсками аэродроме; a jaa рассвете уже в Беззаботном техники заменили винты.

Тяжелым было прощание летчиков с мотористами, оружейниками, минерами, торпедистами, которые оставались на Кагуле для обороны острова. Летчики давно знали их, крепко сдружились. Воевали вчерашние авиаторы доблестно. Многие погибли в боях за архипелаг, другим посчастливилось встретить День Победы.

Как хотелось бы сказать о каждом, кто с винтовкой в руках сражался за честь полка, за Родину! Но для этого нужна особая книга, может быть, несколько книг. И все же об одном торпедисте и минере - Петре Бородавко - я расскажу. Когда сложилась тяжелая обстановка, Бородавке пошел сражаться на сухопутный фронт, был дважды ранен, потом вернулся в родной Первый гвардейский и провоевал до победы.

Многие годы не видел я Петра, и вдруг встреча на Балтике. С тех пор переписываемся. Петр живет в Феодосии, работает слесарем-бригадиром. Он - организатор социалистического соревнования, во всех бригадах и на участках знают балтийца. Много лет Петр руководит цеховой партийной организацией...

В Беззаботном было не легче, чем на Эзеле. И все жр это - Большая земля, база, куда приходила почта. Преображенский получил сразу три письма от родных, а Ефремов - ни одного. Не случилось ли чего - поделился тревогой с Преображенским.

- Что гадать, Андрей. Лети на У-2 в Ленинград - хоть узнаешь, уехали или нет.

- Я Лучникова захвачу.

- Добро.

И вот под крыльями Ленинград, над которым много лет назад воспитанник 105-й бригады Вася Лучников "зайцем" совершил с Андреем Яковлевичем Ефремовым первый в жизни полет. Город выглядел непривычно. Только ориентируясь по мостам через Неву, Ефремов нашел Петропавловскую крепость и Адмиралтейство - их сверкающие шпили закрыла серая, как пасмурное небо, парусина. Сели на городском Комендантском аэродроме, зажатом со всех сторон домами.

Семья Андрея жила на Васильевском острове. С бьющимся сердцем подходил он к дому. Что это? Ефремов остановился. Дом зиял глазницами выбитых окон. На улице - груда кирпича и щебня.

Прохожий объяснил: прямое попадание бомбы. Жертвы? Да, погибло много женщин и детей. Точно об этом можно узнать в домоуправлении.

- Фаина Васильевна Ефремова? - переспросила дежурная.- Посмотрим.

Перелистала домовую книгу.

- Нет, о ней ничего не известно.

Ефремов пошел в Адмиралтейство, где размещался штаб ВВС КБФ. Но и там никто ничего не знал. Тогда по оперативному телефону комэск вызвал полк.

Преображенский пообещал тут же связаться с военным комендантом.

Из комендатуры ответили:

- Сын Ефремова в Ленинграде, в больнице Эрисмана.

...Когда Ефремов вошел в палату, Толик сразу увидел отца, рванулся к нему, но тотчас упал навзничь и заплакал.

- Что с тобой, сынок? Сын молчал.

- Нога,- сказал врач.

- Что нога? - Андрей Яковлевич, не помня себя, сдернул простыню и сразу опустил ее: правой ноги чуть ниже колена не было.

- Как же это, сыночек?

- Фашисты, папа.

Андрей Яковлевич обнимал и целовал сына, повторяя:

- Ничего, ничего, Тавик. Мы отомстим им, будь уверен.- Немного успокоившись, спросил: - А где мама, Римма, Алла?

- Их эвакуировали,- объяснил врач.-Сына. мы не могли отдать вашей жене, он слишком слаб...

Когда летели обратно в полк, Василий как мог успокаивал командира.

- Что с сыном? - спросил Евгений Николаевич, едва Ефремов вернулся.

- Худо. Крови много потерял.

- Не пытался забрать?

- Даже Фаине не отдали. Главный врач заявил, что и думать об этом нечего. ' ,

- А мы подумаем.

Как только мальчишка немного поправился, Преображенский забрал его в полк.

Толя стал своим в полку, провожал экипажи в полет. В свободные минуты Преображенский учил мальчика играть на баяне. Кто знает, может быть, сегодняшний музыкант Анатолий Ефремов начался именно в голодное время ленинградской блокады, когда у командира полка получал первые уроки игры на баяне...

Собранный воедино полк продолжал наносить удары по врагу. Поднимались в воздух по три-четыре раза в сутки. Атаковывали подводные лодки, гитлеровские войска, рвавшиеся к Ленинграду, выводили из строя фашистскую тяжелую артиллерию, стрелявшую по городу. Все это делалось малым числом самолетов: значительной части ДБ полк лишился в боях. Поредел и летный состав.

Но и с меньшими силами полк сражался, не жалея крови и самой жизни.

В пору, когда группа Преображенского находилась на Кагуле, Тужилкин, Борзов, Балебин и другие летчики, составлявшие боевое ядро в Беззаботном, львиную долю всех боевых вылетов совершали для ударов по танковым и механизированным войскам. Действовать приходилось с малых высот, под огнем зенитных батарей и автоматов, и Борзов, командовавший в отсутствие Плоткина Краснознаменной эскадрильей, был признан не только одним из самых решительных летчиков, но и умелым организатором боя. Он тщательно прорабатывал задание со всем летным составом, и каждый летчик, штурман, стрелок-радист и стрелок знал свой маневр.

ЕГО СЧИТАЛИ ПОГИБШИМ

...16 сентября оперативный ВВС, минуя штаб бригады, позвонил Преображенскому:

- Командующий приказал направить по условленным адресам группу. Сколько можете послать?

Преображенский посмотрел на доску, разделенную квадратами. В каждом квадратике, если все самолеты в исправности, висит модель ДБ-3. Сегодня только шесть моделей на доске, значит, только шесть самолетов могут немедленно лететь на задание. Другие на осмотре, регламентных работах после рейдов на Берлин, в ремонте. Уже вечером с десяток машин будут возвращены в строй. А сейчас...

- Могу послать шесть.

- Кто поведет?

- Капитан Федоров и штурман Хохлов.

- Минуту, доложу.- И после паузы: - Командующий одобряет.

Итак, поведут заместитель командира полка и флаг-штурман, участник берлинской операции, Герой Советского Союза.

Условленные адреса - это Тосно и Кириши, где разведка обнаружила большое скопление фашистских войск и боевой техники. Важно не упустить врага, это понимает Преображенский и сразу отдает необходимые распоряжения.

Преображенский размышлял примерно так. Хохлов, как бы ни сложилась обстановка и погода, приведет к назначенным целям, точно отбомбит. Второе звено возглавляет Борзов, к которому "мессершмитты" сзади подходить побаиваются: экипаж стреляет снайперски. А в том, что лететь придется, как и раньше, без сопровождения и наверняка предстоит бой с "мессершмиттами", командир полка не сомневался. И не сомневался, что бой будет тяжелым, как в свое время над переправами через Западную Двину.

Но в последний момент эта продуманная в деталях организация оказалась поломанной. Позвонило начальство и потребовало отчет о полетах на Берлин. Преображенский спросил, нельзя ли повременить. На другом конце провода настаивали - необходимо срочно: берлинская операция, участники которой удостоились благодарности И. В. Сталина, оказалась в центре внимания.

На готовых к выруливанию самолетах уже запустили моторы. Преображенский направился к бомбардировщику Федорова. Вначале полковник не собирался забирать с собой штурмана, хотел лишь узнать у него, где находятся материалы. Но за гулом двигателей не мог расслышать ответ штурмана, показал ему жестом, чтобы спускался на землю. Вместо Хохлова к Федорову послали штурмана Астафьева, что лишило капитана равновесия. Не имея такого опыта, как Плоткин, Гречишников, Победкин или Борзов, он усомнился в том, что сможет в качестве ведущего выполнить задание. И он попросил - не приказал, а именно попросил - Борзова возглавить группу.

- А я, Иван Иванович, займу место правого ведомого в вашем звене, - объяснил свое предложение капитан Федоров.

Такие перетасовки не могут содействовать успеху. Борзов это понимал. С другой стороны, Иван Иванович все равно должен был лететь. Всегда, когда требовалось повести в пекло, выбор падал на него. С ним полетели стрелок-радист Иван Беляев и штурман Астафьев, заменивший оставшегося на земле Хохлова. С Беляевым Бор-зов успел слетаться, стрелок понимал командира с полуслова. А вот с Астафьевым летел впервые, хотя и знал его давно.

Сообщение разведки оказалось точным: еще издали Борзов увидел, что станция Тосно забита войсками и техникой. Борзов приказал ведомым быть предельно внимательными, смотреть за ним и вместе с ним нанести удар по намеченным объектам. С высоты около трех тысяч метров на составы полетела первая серия бомб. Внизу запылал железнодорожный состав: от горящих цистерн высоко поднимался шлейф черного дыма. "Хорошо",- подумал Борзов. Оторвав взгляд с земли, летчик впереди по курсу увидел большую группу "мессершмиттов", сообщил об этом ведомым и приказал Астафьеву и Беляеву смотреть в оба.

Меткие очереди штурманов и стрелков-радистов несколько охладили пыл фашистов. Шестерка краснозвездных самолетов продолжала полет - теперь уже к Киришам.

До цели оставалось лишь несколько километров, когда "мессершмитты" атаковали со стороны солнца. Борзов радировал ведомым: "Не отрываться, огонь вести организованно и прицельно, защищая друг друга". Но ведомые не отвечали. Беляев сбил одного фашиста - "мессершмитт" свалился на крыло и падал, переворачиваясь, до самой земли. Другие помешать бомбардировке не смогли. Борзов осмотрелся, оценивая нанесенный врагу урон. На подъездных путях, неуклюже перегородив их, стояли потерявшие ход танки. Горели вагоны, и гитлеровцы поспешно от них бежали. Значит, вагоны с боеприпасами. В кювете вверх колесами лежал сметенный с платформы штабной автомобиль.

Еще оставались две бомбы, и, увидев с десяток танков, стоявших на тесном станционном пятачке, Борзов скомандовал:

- Боевой курс! Штурман молчал. Борзов по самолетному переговорному устройству повторил приказ и прислушался: молчание.

Вот когда летчик разволновался. Был спокоен, когда "мессершмитты" атаковали всей стаей, а сейчас разволновался. Может, штурман ранен, тогда необходимо встряхнуть товарища, не дать ему расслабиться от боли.

- Штурман,- крикнул летчик,- ты слышишь - боевой курс!

Перегнувшись, Борзов через проем в переборке увидел Астафьева на залитом кровью полу. Он был мертв.

"Когда же это случилось?-сверлила мысль.-Бомбы Астафьев сбросил сам, сбросил точно". И вдруг вспомнилось: два "мессершмитта" в момент сбрасывания бомб проскочили перед штурманской кабиной, и почти одновременно рядом разорвался зенитный снаряд. Самолет тряхнуло, словно в грозовом облаке. Вот тогда-то под пушечной очередью одного из проскочивших "мессершмиттов" и погиб штурман Астафьев.

Двадцать "мессершмиттов" атаковали повторно.

- Иван, отстреливайся за двоих,- передал Борзов стрелку-радисту,- штурман убит.

И снова уверенно, решительно звучит команда:

- Боевой курс! '

Это приказ Борзова самому себе.

Да, экипаж остался без человека, расчеты которого помогают точно поразить цель. Но для Ивана и это не причина, чтобы бросить бомбы куда попало. Он словно не замечает вспышки над левым мотором, языков пламени, лижущих плоскость. Рассчитывает удар. Танки в перекрестье прицела. Рука рвет рычаг аварийного сброса; Бомбы идут на танки. Возмездие за товарища!

- Попали, очень хорошо! - кричит Иван Беляев. А сзади - бой. "Мессершмитты" обрушились на ДБ. Видеть это нестерпимо, и собственные опасности кажутся Борзову меньшими, чем в действительности.

"Мессершмитты", покончив с двумя концевыми самолетами, возвращаются. Более десяти "мессеров" - Беляев устал их считать - ринулись на ведущий самолет. Одного Беляев сбил, другие наседали. Захлебывается мотор. В передней кабине короткие языки пламени: зажигательные снаряды врага вызвали пожар. Очевидно, "мессершмитты" не были уверены в своем успехе и продолжали атаки. Это помогло тем трем экипажам, что шли за ведущим. На какое-то время они оказались вне воздействия гитлеровских истребителей и уходили к линии фронта. Уже километров пять с боем отходил Борзов из района Киришей. В кабине духота, пламя подобралось вплотную. Борзов стонал от боли, но не отнимал обожженных рук от штурвала. Тяжко было Беляеву: тлел комбинезон, подгорели унты. Вдруг раздался взрыв, затем еще один. Самолет швырнуло в воздухе, на мгновенье он потерял управление, но Борзов сжал штурвал и снова овладел машиной.

Опять, в который уже раз, вздрогнул балтийский бомбардировщик: несколько крупных осколков пробили навылет фюзеляж. Самолет, снижаясь, летел. Шоссе и танки на опушке леса уходили под левую плоскость. В дыме и пламени танки врага теряли очертания, плыли. Так в мираже плывет над прицелом цель, когда перегревается ствол пулемета или винтовки. Борзов обдумывал решение. Он спросил стрелка-радиста:

- Ваня, понимаешь обстановку?

- Я понимаю, товарищ командир,- ответил Беляев и добавил: - Если надо... Если надо...

Эта неоконченность, незавершенность мысли стрелка соответствовали его собственному решению. То, что в критическую минуту ему доверял Беляев и готов был вместе с ним отдать жизнь за Родину, вызвало у летчика такой душевный подъем, что он едва удержался от слов "идем на таран".

Он резко дал левую ногу вперед, двинул влево штурвал. Бомбардировщик должен теперь энергично пойти влево, туда, где на шоссе стояли десятки автофургонов, но он продолжал лететь по прямой, уходя все дальше от линии фронта. Летчик повторил необходимые движения, уже не автоматически, а проверяя себя, как курсант в первом самостоятельном полете. Бомбардировщик не изменял курса.

- Ваня, осмотрись,- неестественно спокойно распорядился летчик.

- Какая-то трубка болтается, не пойму откуда она,- ответил Беляев.

- А ты внимательно,- посоветовал Борзов.

- Тяга это, тяга,- крикнул стрелок-радист,- целый кусок оторван, у самого руля.

Вот почему самолет не слушается!

Огонь больно жжет руки, лицо, ноги, однако летчик все еще рассчитывал овладеть управлением.

- Возьми тягу, тяни, как я скажу,- передал Борзов Беляеву.

- Взял.

- Сильно на себя! '

- Не двигается,- ответил Беляев,- где-то заклинило.

Нестерпимая жара. И боль - особенно руки болят, ведь они уже выдержали пытку огнем тридцатого июня, в тот памятный день над переправой.

Когда самолет слушается рулей, он - оружие летчика. ДБ перестал быть оружием. Летчик ничего не мог уже сделать. Минуты, проведенные на горящем самолете, еще на десять километров отдалили балтийцев от линии:

фронта. Дальше нельзя. Надо оставлять самолет, тем более, что языки пламени лижут и комбинезон, и рукавицы, и сапоги. Хуже того - огонь подбирается к бензобакам, и неизбежен взрыв.

Сколько до взрыва секунд?

И он крикнул Беляеву:

- Ваня, оставить самолет!

- А вы?

- Немедленно...

- Есть,-крикнул стрелок и выбросился из самолета.

На флоте закон: командир последним покидает гибнущий корабль. Последним из живых покидал самолет и старший лейтенант Борзов.

"И раз, и два, и три", - так вел Борзов счет секундам, потом рванул кольцо.

Едва вспыхнул купол, в вышине раздался оглушительный взрыв - бомбардировщика больше не существовало. Борзов осмотрелся. Беляев уже приземлился, и летчик, подбирая стропы, заставил парашют идти в направлении, где находился стрелок-радист. Еще Борзов увидел, как три мотоцикла с гитлеровцами устремились в лес на сближение. Он ощупал кобуру. Ну что ж, "тульский Токарев" с двумя обоймами патронов кое-что значит, если ты хороший стрелок.

В восточной части неба экипажи трех балтийских самолетов отбивались от "мессершмиттов".

...Борзов и Беляев ринулись в глубь леса, а затем, когда стих шум мотоциклетных двигателей, устроились в "зарослях, чтобы посоветоваться, как быть. Летчик прыгал с самолета, имея планшет. Карта облегчала ориентировку. Наметив маршрут - подальше от шоссе и населенных пунктов, в которых могли находиться фашисты, балтийцы двинулись в путь. Они обдумали и то, как действовать, если столкновение с гитлеровцами окажется неизбежным. Во всех случаях плен исключался. Первое, что они сделали, это поочередно поспали, чтобы восстановить силы. Борзова особенно беспокоили обожженные ноги, вздулись волдыри на лице. Глаза оказались спасенными, потому что, несмотря на боль, Иван не сбросил очки. Сильнее всего ожоги поразили руки. При резких движениях лопалась кожа, и летчик едва сдерживал стон.

Беляев решил как-то облегчить положение командира. Несмотря на возражения Борзова, сержант разорвал свою тельняшку и перевязал старшему лейтенанту руки. К вечеру авиаторы увидели на опушке группу бойцов, обросших, настороженных, подавленных. Оказалось, красноармейцы плутают по лесу, не зная, как пробиться к своим.

Бойцы попросили морского летчика взять их под свое начало. И потом, на всем маршруте, петлявшем по самым глухим лесам и топким болотам, к Борзову присоединялись бойцы, с оружием и без него.

Хотя на этом пути все требовало внимания, настороженности, готовности к бою, все же время было и для размышлений, и Борзов часто вспоминал своих однополчан, много думал о матери.

Последний раз Иван виделся с ней в июле 1941 года. Помогая балтийцам, столица выделила десять новых ДБ-3. Борзову приказали перегнать эти самолеты. Прилетев в Москву, Иван вместе с летчиками поспешил домой, не обращая внимания на воздушную тревогу. Но дома никого не оказалось. Женщина, дежурившая на улице, посоветовала летчикам:

- Идите, товарищи, в бомбоубежище, там и найдете своих.

Однополчане остались около дома, а Иван пошел в бомбоубежище. Увидев Ивана, Надежда Васильевна и Полина обрадовались и испугались. Перед ними стоял их Ваня, и в то же время он мало походил на того жизнерадостного веселого парня. Взяв ключ, Иван бегом направился к товарищам. Когда объявили отбой, Надежда Васильевна и Поля поспешили домой.. Свидание оказалось тревожным и очень коротким...

На другой день Иван с друзьями вернулся в Ленинград, на свою базу в Беззаботное, с новыми самолетами.

...Скитаясь по лесам, Борзов потерял счет времени. И вдруг его словно обожгло, когда он вспомнил, что с тех пор, как он оставил самолет, прошло, вероятно, больше трех дней. Значит, послана похоронная, возможно, даже сообщили телеграфом. Борзов застонал, представив мать и сестру, убитых страшной вестью.

- Больно, товарищ командир? - спросил Беляев.

- Да,- ответил Борзов и опустил голову, чтобы не встретиться взглядом со стрелком-радистом.

Снова шагает отряд красноармейцев во главе с летчиком к линии фронта, на соединение с войсками, защищающими город Ленина.

А вскоре эти пехотинцы и их добровольный командир встретили своих.

Генерал-лейтенант П. И. Хохлов вспоминал, что когда Борзов пробился через линию фронта, за ним шли триста бойцов Красной Армии.

В полку Борзова считали погибшим: кто-то из ведомых передал две радиограммы. Первая, что отбомбились успешно, вторая, что самолет Борзова, подожженный "мессершмиттами", взорвался в десяти километрах вос-точнее станции Кириши. И вдруг - вернулся. С ввалившимися глазами, в разодранной форме и развалившихся сапогах.

Начальник штаба полка капитан Д. Д. Бородавка долго тряс летчику руку, повторяя:

- Значит, долго вам жить, долго жить!

Усадил Борзова на топчан, помолчал и, вздохнув, протянул отпечатанный на машинке листок. Летчик стал читать и как-то не сразу понял, что речь здесь идет о нем самом.

"Уважаемая Надежда Васильевна!

Ваш сын, старший лейтенант Борзов Иван Иванович, заместитель командира Краснознаменной эскадрильи Первого минно-торпедного авиационного полка ВВС Краснознаменного Балтийского флота, 16 сентября 1941 года, выполнив боевую задачу, пал смертью храбрых, защищая город Ленина..."

- Послали? - отрешенно спросил старший лейтенант.

- Нет,- Бородавка помолчал, потом сказал: - Я все думал, не может быть, чтобы все погибли...

- Разве никто не вернулся? - Борзов поднялся, хотя это стоило немалого труда.- Никто?

Борзов вспомнил, что, приземлившись после прыжка из горящей машины, видел, как три ДБ отбивались от "мессершмиттов". Значит, не отбились...

На КП быстрыми шагами вошел Преображенский. Обнял Борзова.

- Как я рад, что ты жив. Уж и не надеялся.- Посмотрев на Бородавку, он продолжил: - Мы с начальником штаба не знали, что и думать. Я вызвал врача Баландина в санчасть. Из штаба ВВС сообщили, что ты вывел из окружения большую группу красноармейцев. Здорово: летчик сражается и на земле. Быть тебе маршалом, Ваня!

Несколько дней Борзов лежал в санчасти. Как только заканчивались полеты, к нему заходили друзья. От них и узнал, что на аэродроме Беззаботное полк находится последние дни. Борзов, с забинтованной головой, перевязанными по локоть руками, пришел на КП.

- Мне пора летать.

- Эскадрилье сейчас особенно нужен Борзов,- поддержал Плоткин. - Потери большие...

Преображенский ответил, что медицина возражает. Но комиссар Оганезов не то всерьез, не то в шутку сказал:

- Евгений Николаевич, давай разрешим, а то уйдет в пехоту!

Командир полка улыбнулся:

- Пожалуй, ты прав, Григорий Захарович. Среди многих замечательных командирских черт Преображенского была и такая: самокритичность, честность. Не боялся он признать и свою ошибку. Он сказал Борзову:

- Не могу себе простить, что перетасовал тогда экипажи. Нельзя ломать организацию... Обнял Борзова, вздохнул:

- Это мне урок надолго.

Дружба, завязавшаяся и укрепившаяся в боях, сохранилась у Евгения Николаевича и Ивана Борзова навсегда.

ВАСИЛИЙ ГРЕЧИШНИКОВ

Борзов возобновил боевые вылеты. Несколько недель летал с перебинтованными руками, испытывая сильную боль, когда на пальцах лопалась обгоревшая кожа. Стрелком-радистом, пока Иван Беляев лежал в госпитале, с Борзовым летал Владимир Кротенко. Они ночью бомбили аэродром в Сиверской, охраняемый "мессершмиттами". Осколочно-зажигательные бомбы вызвали два очага пожара. На обратном курсе Кротенко доложил, что их догоняет вражеский ночной перехватчик с включенной фарой.

- Уйдем,- спокойно ответил Борзов.

Кротенко только ахнул, увидев, что Борзов ввел в пикирование непикирующий ДБ-3. Перехватчик потерял балтийцев.

Еще один полет с Борзовым и штурманом Ермолаевым памятен Кротенко. Стало известно, что с аэродрома Кресты враг готовит крупный налет. Борзову, капитану Г. Д. Зорину и майору Д. Г. Гончаренко поручили нанести удар по аэродрому. В ту ночь балтийцы уничтожили в Крестах более десяти "юнкерсов". Но и полк понес потери. Экипажи Зорина и Гончаренко, сбросив бомбы, погибли в зоне охваченного пожарами фашистского аэродрома. В бою с "мессершмиттами" самолет Борзова получил повреждения. С перебоями работал левый мотор. Но атаки "мессершмиттов" Кротенко и Ермолаев сумели отбить.

Враг, чтобы сломить сопротивление города Ленина, обрушивал на него бомбы и тяжелые снаряды. Свои войска германское командование оснастило многочисленными зенитными батареями и автоматами, целым воздушным флотом бомбардировщиков и истребителей. Балтийцам стоило неимоверных усилий прорываться к цели. Когда Жаворонков спрашивал Преображенского о силе зенитного противодействия над Берлином, тот обычно отвечал:

"Над переправами через Двину привыкли". Теперь таких "переправ" были десятки.

В сентябре и октябре сорок первого Борзову довелось много летать с Василием Гречишниковым. Перед войной Гречишников и Борзов командовали в третьей Краснознаменной эскадрилье звеньями, позднее Василий принял вторую эскадрилью. Но на задание нередко ходили вместе, и Иван видел, с каким хладнокровием и мастерством действует этот летчик. В один из осенних дней экипаж Гречишникова бомбил танки на дороге. Близ Волосово напали три одномоторных пикировщика "Юнкерс-87". Начался бой бомбардировщиков. По своим летно-тактическим качествам фашистские самолеты имели определенные преимущества в маневренности, но отогнать от .цели ДБ-3 им не удалось. Гречишников точно положил бомбы на стоящий близ станции воинский эшелон.

Во втором вылете Гречишникова атаковали над Волосово уже истребители. Стрелки-радисты младший лейтенант Семенков и сержант Калошин сбили фашистский истребитель, а другие побоялись препятствовать бомбовому удару. Во время бомбометания ДБ-3 с такой силой бросило в воздухе, что Василий едва удержал штурвал. Самолет, плохо слушаясь рулей, непроизвольно снижался. Тридцать пять минут боролся летчик, стремясь достигнуть линии фронта. Наконец штурман Власов крикнул обрадованно:

- Дома, дома! Сели на своей территории.

- А говорят, что на решете летать нельзя! - улыбнулся Гречишников. '

Василий вместе с Борзовым бомбил врага в районе Дудергофа, Красного Села, Пушкина, Красногвардейска, Чудова, Будогощи, Тихвина, Киришей, а позднее - в районе Таллина, Хельсинки, Котку. Помогали они и защитникам Ханко.

Враг варварски бомбил Ленинград. Советские люди тогда еще не знали, что бесноватый фюрер обстрелом из артиллерии всех калибров и непрерывной бомбежкой решил "стереть город Петербург с лица земли". Именно так в совершенно секретной директиве "О будущности Петербурга" заявил Гитлер 24 сентября 1941 года. По балтийцы бились за город Ленина, не щадя жизни. В районе Нарвы Гречишников, Дроздов, Борзов, Уваров и другие балтийцы разбомбили аэродром, на котором стояли готовые к старту двухмоторные "Юнкерсы-88". Бомбардировку Ленинграда удалось сорвать. Затем Борзов, Дроздов и их летчики разбомбили автомобильную колонну с войсками.

От партизан стало известно: в одном населенном пункте назначен банкет для старших и высших офицеров вермахта "по случаю скорой победы над СССР", как говорилось в приглашении. "Приветствовать" собрание вермахта Преображенский послал Борзова и Дроздова. Тридцать пять минут полета, все время в облаках. Близ цели облачность кончилась. Открыли огонь вражеские зенитки, выше проносились "мессершмитты". Штурман Ермолаев выкрикнул:

- Боевой!..

Тяжелые бомбы пошли вниз, и скоро экипаж увидел, что здание охвачено огнем и дымом...

Разведка сообщила, что удар по фашистскому собранию произведен точно, враг понес большие потери. В этом полете стрелок-радист Владимир Кротенко сбил "Мессер-шмитт-109", барражировавший над участком, где проводился банкет.

И снова Гречишников, Плоткин, Борзов, Пятков и их, товарищи атакуют скопления войск и эшелонов с техни' кой на станции Волосово.

24 октября 1941 года экипаж Василия Гречишникова погиб. Это был вылет в район Грузине в интересах обороняющейся здесь советской пехотной дивизии. Уже сброшены бомбы, и Семенков радировал на землю: цель накрыта. Красноармейцы видели, как в выходящий из атаки ДБ-3 угодил снаряд. Торпедоносец вспыхнул и стал падать. Летчик овладел машиной и направил в идущие к переднему краю вражеские танки... Балтийцы, и среди них Иван Борзов, отомстили за товарищей. Бомбами, на которых было написано "За Гречишникова", они уничтожали врага.

...В день 24-й годовщины Октября командующий Краснознаменным Балтийским Флотом вице-адмирал В. Ф. Трибуц, члены Военного совета КБФ контр-адмирал Н. К. Смирнов и генерал-майор А. Д. Вербицкий приехали к летчикам, чтобы вручить Золотые Звезды Героев и ордена участникам берлинской операции. Из рук комфлота принимают ордена Ленина, Золотые Звезды и Грамоты Героя Советского Союза Е. П. Преображенский, А. Я. Ефремов, М. И. Плоткин, П. И. Хохлов.

- Грамота Героя Советского Союзка Василия Алексеевича Гречишникова,- говорит вице-адмирал,- будет вручена его родным.

Орден Ленина получил Афанасий Фокин. При вручении он сказал:

- Отстоим Ленинград и Москву, будем биться, как Петр Игашов, как Василий Гречишников.

Не успел получить орден Ленина Петр Трычков, погибший в том бою, когда был подожжен и самолет Ивана Борзова. Иван Васильевич Егельский не получил орден Ленина по другой причине: именно в те минуты, когда вручались награды, он был в полете за линией фронта...

В поселке, где жили летчики первого полка, Василий Гречишников в сентябре сорок первого посадил среди сосен березку. После боевых полетов приходил посмотреть, как растет. Теперь это высокое, стройное дерево. На вбитом рядом колышке пионеры написали: "Это дерево посажено Героем Советского Союза Гречишниковым в 1941 году". В честь балтийца и пионерлагерь назван "Березкой". А в Грузине, где ушел в последнее пике самолет Гречишникова, жители села поставили памятник четырем балтийцам. Ежегодно в День Победы сюда приезжают однополчане. Бывал здесь и Иван Борзов, открывший осенью сорок первого счет мести за товарища, и Петр Хохлов, и Николай Иванов, боевые товарищи героя.

В 1972 году на Балтику прибыли ветераны Первого полка. С ними, как бы оттеняя разницу в возрасте, находились Владимир, сын Е. Н. Преображенского, и Валентина, дочь В. А. Гречишникова. Дети героев видели, как вспыхнул Вечный огонь в честь их отцов.

НЕОЖИДАННАЯ КОМАНДИРОВКА

Еще шло награждение, когда Преображенский шепнул Борзову:

- Около Москвы сел на вынужденную Разгонин. А самолет нужен для обороны столицы. Лети - спасай

ДБ-3.

Долги ли сборы боевого летчика? Чемоданчик с куском мыла, зубным порошком и щеткой, полотенце и бритва, вот и все... Сухой паек взять не удалось: уже свирепствовала блокада. Командир полка распорядился, чтобы экипаж как следует накормили.

Борзов летел пассажиром. Километров за полтораста до Москвы влезли в такой снежный заряд, что пришлось Борзову самому взять управление. Самолет Разгонина нашли. Борзов удачно приземлился.

Александр Разгонин пришел в полк в начале сорок первого. Путь в небо проложил еще в школьные годы, когда увлекся планеризмом. Стал мастером безмоторного парения. Окончив аэроклуб в Минеральных Водах, Разгонин пошел в авиационное училище. Участвовал в Великой Отечественной с первых дней. Не сразу раскрылся его характер. Обижался, когда выговаривали за неудачи, смущался, когда слышал похвалу.

Осмотрев самолет, Борзов решил, что Разгонин действовал грамотно. Конечно, садясь на "живот", он не мог не помять лопасти винтов, но этого не избежал бы никто. Борзов пошел в деревню, объяснил все, что нужно, и скоро десятки людей, больше всего женщин, поднимали самолет. Выпустили шасси, с помощью местных кузнецов выправили лопасти, расчистили полосу. Хотя вибрация винтов была угрожающей, Борзов поднял самолет над железной дорогой и довел его до аэродрома. Здесь заменили лопасти, и балтийский ДБ принял участие в бомбовых ударах по вражеским аэродромам.

Командующий авиацией ВМФ генерал-лейтенант С. Ф. Жаворонков вызвал к себе Борзова и неожиданно сказал:

- Перед тем как возвратиться на Балтику, посмотрите на фронтовую Москву и расскажите однополчанам. И дома побывайте, конечно.

Мать пришла после вечерней смены усталая, но как же она обрадовалась, увидев сына. Хотела незаметно убрать с этажерки его письма, но не успела - Иван увидел. Понял, что их читает и перечитывает мама и, наверное, беседует с сыном, когда остается одна. Письмо с Тихого океана. "Когда это было? Да, еще в тридцать шестом". Рассказывается о житье-бытье молодого летчика, о безбрежном океане, о том, как хочется увидеться. А вот письмо, кажется, совсем недавнее, от 6 июня 1941 года, но как давно это было, как далеко отодвинулось то время от грозных дней, переживаемых Родиной.

-Иван писал из Беззаботного, находясь в лагере. Брезент накалился от полуденного зноя, и летчик вышел из палатки, пристроился на скамье, подложил под листок планшет и писал - о том, как горячо полюбил Балтику, как хорошо в летном лагере, писал о погоде. Удивили собственные слова о том, что "будут дожди со снегом". На Тихом океане так случалось, но почему он писал о предполагаемых дождях со снегом на Балтике? Вот в чем дело! Так пошутил Плоткин, когда полковой метеоролог Владимир Шестаков пообещал абсолютно безоблачное время... Он сообщал о том, что подал рапорт на заочное отделение академии. "Нельзя терять времени",-писал летчик. "Крепко целую тебя, мама, и Полечку",-так заканчивалось письмо. ^

А вот письмо, адресованное сестре. "Роднуська ты моя, знаю, как тебе и маме трудно,- это уже письмо после боевого вылета, едва не стоившего Борзову жизни.- За меня не беспокойся, у меня все в порядке, жив и здоров". Ни слова о ранении. А писал весь перебинтованный...

В столице Борзов узнал, что торжественное заседание, посвященное 24-й годовщине Великой Октябрьской социалистической революции, прошло не в Большом театре, как в прежние годы, а на станции метро "Маяковская". Москва, как и Ленинград, стала городом-фронтом.

Узнал Иван и о параде на Красной площади. Пройдя торжественным маршем по брусчатке перед Мавзолеем В. И. Ленина, войска шли на фронт, находившийся уже в нескольких десятках километров от столицы.

Своими глазами видел балтийский летчик идущие на фронт войска и танки. На крышах домов виднелись пулеметные гнезда, позиции зенитных батарей находились близ мостов. Если потребуется, зенитки смогут прямой наводкой бить по танкам, как не раз поступали ленинградские артиллеристы.

Вернувшись на Балтику, Борзов доложил о выполнении задания, рассказал о том, как живет прифронтовая Москва.

- Сталин в Москве? - спрашивали друзья. - В Москве,- отвечал Борзов, задававший этот же вопрос в штабе авиации Военно-Морского Флота.

- Наша задача ясна,- сказал Преображенский, выслушав Борзова.- Так бить фашистов, чтобы они ни один самолет и танк не смогли перебросить к нашей родной столице.

Двадцать пять ДБ-3 повел в бой полковник Преображенский. В правом пеленге - Плоткин, Борзов, Пятков; в левом - Победкин, Иван Шеликасов. Шеликасова очень любили дети. Идет ли на отдых или на аэродром - следом ленинградские ребятишки. Любили его за улыбчивость, за фокусы, охотно показываемые по первой же - просьбе, и за смешную привычку дергать себя за нос. Владимир Кротенке и Николай Иванов по хронометру установили: Шеликасов делает это через каждые пятьдесят семь секунд. Андрей Ефремов под хохот однополчан с серьезнейшим видом справлялся у Шеликасова после боя:

- Не потерял нос?

Как нужна шутка после тяжелого вылета! Летят вперед торпедоносцы. Снова удар по Тосно. Этот населенный пункт в сорок первом упоминался так же часто, как под Москвой Петрищево, Волоколамское шоссе. Поочередно и вместе группы Плоткина, Тужилкина, Дроздова, Борзова бомбят врага. Морозной ночью техник Ситников и мотористы готовили к сотому с начала воины вылету машину Героя Советского Союза Ефремова. Не сомкнули глаз до рассвета. Но^ когда пришел летчик, смогли доложить:

- Самолет готов к вылету!

Ефремов и штурман Задорожный повели балтийцев курсом к станции Чудово. На бреющем отыскали эшелон. Бомбы легли точно, вагоны вспыхнули. Второй заход. Бьют зенитки - угрожающе близко; и Ефремов, приказав стрелку-радисту и штурману открыть пулеметный огонь, маневрирует, снова приближаясь к станции...

Бомбовые атаки балтийских летчиков сливались с могучими ударами Советской Армии под Москвой. Хотелось снова и снова летать на врага, громить его. На Хельсинки вылетели, воодушевленные сообщением о разгроме фашистов под Москвой. Особенно отличились Алексей Пятков и Евгений Шевченко. Штурман Шевченко сбросил над прибрежной частью финской столицы зажигательные бомбы и в зареве нашел корабли. Двадцать прожекторов схватили самолет. Все зенитки вели огонь по ДБ-3 Пяткова. "Мессершмитты"-перехватчики мелькали в пространстве, а Пятков и Шевченко не уходили они и должны были принять на себя весь огонь и все внимание в то время, когда Борзов и его ведомые приближались к базе противника.

Декабрь сорок первого - самое тяжелое время блокады Ленинграда. Холод. Обстрелы. Бомбардировки. И голод.

Фашисты решили разрушить Эрмитаж. Разбило снарядом портик, поддерживаемый атлантами. Гудела от осколков Александрийская колонна.

Балтийцы только что разгромили фашистский аэродром. Усталый и голодный, Ефремов направился на командный пункт. Спросил:

- Сегодня еще полетим?

- Нет, горючее подвезут только завтра.

- Может, сольем из поврежденных самолетов? - предложил летчик.

Так и сделали. Преображенский, Борзов и Ефремов визуально отыскивали тяжелые батареи.

- Мне кажется, горючки хватит еще на один рейд,- сказал штурман Соколов.

- Значит, летим, обстрел Эрмитажа прекратился.

ПРАВОФЛАНГОВЫЙ МОРСКОЙ ГВАРДИИ

18 января 1942 года приказом наркома Военно-Морского Флота Н. Г. Кузнецова полк, которым командовал Преображенский, был преобразован в Первый гвардейский. Первый в морской авиации! Из Москвы доставили боевое знамя. Вручал его командующий Краснознаменным Балтийским флотом вице-адмирал Трибуц. Эскадрильи выстроились на границе летного поля. Командующий поздравил полк с присвоением гвардейского звания, пожелал новых побед во имя Родины и, обняв Преображенского, передал ему знамя.

Холодный ветер развевал алое полотнище. Преображенский, крепко держа древко, опустился на колено и произнес взволнованно первые слова гвардейской клятвы:

- Родина, слушай нас!

- Родина, слушай нас! - могучим эхом отозвался полк.

- Сегодня мы приносим тебе святую клятву на верность.

- ...Клятву на верность,- повторили Ефремов, Плоткии, Борзов, Котов, Иванов, Пятков, Шевченко, Лучников, Дроздов, все летчики и штурманы, стрелки-радисты, весь технический состав.

- ...Пока наши руки держат штурвал самолета, пока глаза видят землю, пока в нашей груди бьется сердце и в жилах течет кровь, мы будем драться, громить, уничтожать фашистских зверей,- повторяет вместе со всеми, преклонив колено, Иван Борзов.

- ...Гвардейцы не отступают. Гвардеец может умереть, но должен победить.

Именно так и воевали балтийцы.

НА ПОИСК КОМАНДИРА

Морозным февральским днем сорок второго года полк во главе с Преображенским перебазировался из-под Ленинграда в тыл и сразу же получил задание: ударить по эшелонам с вражеской техникой на железнодорожных путях в районе Пскова. Наскоро перекусив, вылетели. Хохлов проложил курс на железнодорожный узел. Бомбили эшелоны под жестоким зенитным огнем. В тот момент, когда Хохлов нажал кнопку сбрасывателя, самолет встряхнуло, левый мотор захлебнулся, выведенный из строя прямым попаданием снаряда. Но бомбы сделали свое дело - внизу взметнулось пламя. Вспыхнули цистерны с горючим. Преображенскому пришлось все мастерство и самообладание приложить, чтобы вывести самолет из зоны обстрела. Осколки попали и в правый мотор, и его винт уже не давал необходимые обороты. Сообщить о случившемся командир не мог: разбита рация. Ведомые, попав в облачность, потеряли командира. Ранняя ночь вступала в свои права. Одинокий самолет, снижаясь помимо воли Преображенского, медленно удалялся от Пскова в район гнилых болот. Чтобы машина не перевернулась, командир сажал ее "на живот", не выпуская шасси.

- Где мы находимся, Петр?

Хохлов показал по карте. До аэродрома более двухсот километров.

- А здесь - наши или нет?

- Здесь - болото,- ответил Хохлов, и это можно было понимать, что попали в безлюдный, "ничейный" район.

- Давай посмотрим, чем мы располагаем, - сказал Преображенский.

Бортового неприкосновенного пайка не оказалось совсем. Ни хлеба, ни сгущенки, ни плитки шоколада. Ничего удивительного - вылетали из голодного Ленинграда. Но потом-то могли заполнить НЗ! Могли, да не заполнили, вылетели ведь по тревоге...

- Так,- неопределенно произнес командир.- Обдумаем наше положение. - Достал портсигар. Раскрыл и присвистнул: в портсигаре всего три папиросы.

Это уже несчастье для командира. Правда, Хохлов и воздушный стрелок Виктор Алексеев не курят. А как быть Преображенскому? Он не просто курил. Он буквально кочегарил, и на день ему редко хватало двух пачек "Беломора". - Преображенский решительно захлопнул портсигар:

- Поберегу. Возьмем только самое необходимое - и в путь.

Сняли пулемет. Хохлов сунул под комбинезон карты, взял из планшета компас.

Утопая в снегу, пошли по снежной целине.

- Петя, вся надежда на тебя,- сказал Преображенский.- Будь внимательнее. А то к немцам угодим...

В это время начальник штаба Д. Д. Бородавка допытывался у Пяткова, Зеленского, Тужилкина, Дроздова, что случилось с командиром. Видели, где сел командир? Нет, сильная метель не позволила это увидеть. Где надо искать? Все сходились на том, что самолет полковника следует искать за линией фронта.

Начальник штаба доложил комбригу полковнику Суханову и попросил разрешить ему, Бородавке, лететь на поиск Евгения Николаевича.

- Организацией занимайтесь. Командир пропал, не хватает еще и начштаба искать! - отрезал Суханов.

Бородавка как-то сразу сник, и летчики увидели то, что не замечали раньше: у начальника штаба лицо серое, ввалились глаза. Голос, который в недавние времена слышался с КП на самолетных стоянках, звучал приглушенно, хрипло. Борзов знал Бородавку еще с финской и сочувствовал ему. Бывает же: с виду - богатырь, а сердце шалит. Летчик-наблюдатель Бородавка когда-то слыл отличнейшим бомбардиром и не думал не гадал, что медицинская комиссия спишет его с летной работы. Он долго и настойчиво боролся за право летать, а потом отдал все силы штабной работе. Отличный организатор Бородавка многое делал для восстановления сил летчиков. Но сам еще ни разу с момента первой тревоги в ночь на 22 июня не поспал вволю. По старой штурманской привычке Бородавка каждый день тренировался в прокладке маршрутов, работе с приборами, простейшими в ту пору. Требуя, чтобы летчики изучали театр, капитан и сам назубок знал все основные ориентиры на маршрутах вероятного использования полка. Не раз Борзов слышал, как начштаба перед проработкой задания упрашивал кого-либо из комэсков взять его штурманом.

- Ты ведь знаешь, я умею бомбить.

И точно - по умению, знаниям, выдержке его, начштаба, место - в составе идущих на задание. Вот и сегодня... Разве его место не среди экипажей, уходящих на поиск?

На поиск командира вылетел Борзов. Метельным днем он на бреющем ходил в районе вражеского переднего края и дальше, по тому маршруту, где должен был пролететь Евгений Николаевич. Несколько раз Борзова обстреляли над передовой, но он продолжал полеты. Командира искали день, два, три, искали непрерывно. Но нашли не за линией фронта, в тылу врага, а на своей территории.

У гвардейцев были три папиросы и семнадцать спичек, пистолеты и пулемет. Утром осталось две папиросы. Помрачнел командир. Далеко ли они отошли? Может быть, на семь-десять километров.

Было голодно, и кружилась голова.

Ночью следующего дня наткнулись на десяток сухих прутьев, торчащих из снега. Разожгли костер. Это стоило целых пяти спичек! Так приятно было приблизить лицо к пламени. Захотелось спать, но командир сказал:

- Надо идти!

На исходе третьих суток они набрели на какую-то дорогу и буквально упали на нее. Сколько они так пролежали, согревая друг друга своим дыханием? Час? Два? Может быть, три?

По дороге приближался автомобиль.

- Командир,- едва слышно проговорил Хохлов и затряс уснувшего Преображенского.- Командир, смотри.

Грузовик подъехал, на снег спрыгнуло несколько человек в белых полушубках с автоматами наперевес:

- Кто такие?

...Через минуту балтийцам совали хлеб, но есть они не могли.

Солдаты - это были наши разведчики - укрыли авиаторов в кузове и повезли в часть. Оттуда в штаб армии.

- Да ведь их ищут! - воскликнул командующий армией.- Немедленно телеграмму в штаб Ленфронта и штаб флота!

В родной полк вернулись на рассвете. Изможденные, усталые. К ним бросились летчики, и по глазам друзей Преображенский и Хохлов поняли, как рады их возвращению.

Почти сутки спал командир. Потом, открыв глаза, сразу взялся за телефон. Аппарат молчал: начальник штаба приказал отключить, боясь, что кто-нибудь разбудит командира. Преображенский пошел в штаб, накинулся на капитана, но осекся, увидев красные от бессонницы глаза офицера.

- Что делаете? - поостыв, спросил полковник.

- Видите,- Бородавка протянул ладони,- мозоли натер. Все бумаги пишу. Отовсюду запрашивают: где Преображенский, где Хохлов, да что с ними?

- Ну-ну,- примирительно сказал командир,- сообщи, что живы-здоровы и сейчас же начнем работать.

Через минуту командир уже приказывал начальнику штаба проверить на всех самолетах бортпайки.

Инженер, когда показали, где оставлен самолет, спросил:

- Сможем ли его вытянуть оттуда?

- Сможете,- ответил Преображенский.- ДБ еще послужит.

Флагманский бомбардировщик отремонтировали, и скоро Преображенский снова вылетел на нем.

В полк доставили новые авиационные мины. Первая постановка была доверена Краснознаменной эскадрилье. Плоткин и штурман Рысенко мастерски выполнили задание. Затем разбор и уже массовая постановка. Как и в начале зимы, Пятков и Шевченко сорок пять минут кружили под стволами всех зениток над портом, время от времени сбрасывая по одной бомбе. Вся система ПВО "настроилась" на их самолет, одиноко галсирующий (Шевченко говорил: вальсирующий) над кораблями. А в это время другие ДБ-3 при лунном освещении выставили мины на самом оживленном фарватере. Сто сорок самолето-вылетов совершили гвардейцы в этот район. Агентурная разведка донесла о значительных и неожиданных для противника потерях гитлеровских судов на неизвестно кем и когда выставленных минах.

Тяжело терять боевых друзей в бою. Еще тяжелее" когда это случается после боя.

Седьмого марта сорок второго года Михаил Плоткин" Рысенко и стрелок-радист Кудряшов возвращались иа района Хельсинки. Остались позади "мессершмитты"" прожектора, зенитный огонь. Под крыльями - наша территория. И вдруг висевший в хвосте бомбардировщик Бабушкина, потеряв, видимо, ориентировку, рванулся вперед под винты ведущего, и два самолета, разрушаясь" полетели вниз. Погибли Плоткин, Рысенко, Кудряшов ж штурман ведомой машины Надха.

Героя Советского Союза гвардии майора М. П. Плоткина хоронила вся Балтика. По Невскому прошла многотысячная процессия, в рядах которой были авиаторы,, моряки, бойцы Красной Армии, рабочие предприятий.. Впереди шли командующий флотом и командующий ВВС.

Тяжелейшее испытание выпало в этом полете и на долю воспитанника полка Василия Лучникова.

Над военно-морской базой противника осколком повредило рацию. Когда пересекли линию фронта, Лучников сбросил парашют, чтобы было удобнее ремонтировать рацию, и взял отвертку. В эту минуту раздался треск, и бомбардировщик стал разваливаться. Василия без парашюта выбросило из фюзеляжа. Тысячу двести метров он летел в плоском штопоре. Когда земля стала ближе, Василий выбросил в сторону правую руку. Штопор прекратился. Последней мыслью было упасть так, чтобы не удариться головой. Если есть один шанс из миллиона - надо попытаться использовать его.

Он попал в глубокий снег, прикрывший топкое болото, и остался жив. Но на этом испытание не кончилось. Операция, которой Лучников подвергся после своего фантастического падения, стоила стрелку-радисту ступней обеих ног и кистей обеих рук.

Командующий Краснознаменным Балтийским флотом В. Ф. Трибун в госпитале в присутствии Преображенского и Ефремова вручил Лучникову награду за доблесть и геройство, проявленные во многих боях,- орден Красного Знамени.

Василий долго кочевал по госпиталям. Много читал. Закончил десятилетку. Сдал экзамены в Московский юридический институт. Четыре года спустя дипломированный юрист Василий Лучников в Ленинградском районе столицы был избран народным судьей. Затем он много лет возглавлял отдел кадров одного крупного московского треста. У Василия хорошая, дружная семья. Еще когда учился, познакомился Василий с Леной - студенткой педагогического института. Сейчас Елена Дмитриевна - директор средней школы. Дочь Лучниковых Ирина - научный сотрудник Физического института Академии наук СССР, сын Александр - инженер...

Но все это было через годы, а тогда, в марте сорок второго, война продолжалась. Третью гвардейскую Краснознаменную вел в бой Иван Борзов.

В БОЙ ЛЕТЯТ КОММУНИСТАМИ

На партийном собрании по боевой характеристике принимали в члены партии Ивана Борзова и Николая Иванова.

Оба дрались с первого дня войны. Отвага Борзова служила примером летчикам. Воздушным стрелком начал Отечественную сержант Николай Иванов, потом заменял раненых и погибших штурманов, а когда Борзов после гибели М. Н. Плоткина принял командование третьей Краснознаменной эскадрильей, Иванов занял место в штурманской кабине дальнего гвардейского бомбардировщика.

Слово попросил член партийного бюро Герой Советского Союза Петр Ильич Хохлов.

- У пехотинцев есть правило,- сказал флаг-штурман,- в разведку брать только самых стойких и самых честных, чтобы не подвели. Если бы мне довелось идти в разведку на самое опасное дело, я бы хотел быть вместе с Иваном Ивановичем Борзовым, с Николаем Дмитриевичем Ивановым...

Борзов и Иванов были единогласно приняты в партию,

...Раздалась тревога. Борзов и Иванов летели в бой коммунистами.

Потери в полку возросли. Особенно остро встала штурманская проблема. Случалось, штурманы, вернувшись с боевого задания на одном самолете, сразу вылетали в составе другого экипажа. Пошли навстречу и капитану Д. Д. Бородавка: он получил возможность летать на боевые задания. Хохлов знал, как Бородавка мастерски работал с картой и навигационными инструментами, хорошо стрелял из пулемета. И летал он смело. А после вылетов начальник штаба отрабатывал документы проведенной операции и готовил материалы к следующей.

Одним из умелых штабистов был коммунист Д. Д. Бородавка. В докладах таких опытных летчиков, как Борзов, Дроздов, Пятков, он умел найти то, что помогало быстрее войти в строй молодым; у новичков обнаруживал сходные ошибки и на разборах мог дать наставления в советы, исполнение которых летчики считали для себя обязательными. И другие офицеры штаба полностью от давались службе и летали - кто штурманом, кто стрелком-радистом. Ведь потери не сразу удавалось ликвидировать за счет свежего пополнения. t Никто не мог бы сказать, когда отдыхали штабные офицеры. Если туман застилал Балтику и в воздух не ;Поднимались самолеты, летчики и штурманы отсыпались за прошлое и впрок. А штаб работал. Разведчики обрабатывали разрозненные данные. Операторы обдумывали каждую деталь намеченного рейда по фашистским тылам, начальник штаба изучал район и в то же время думал, как новым тактическим приемом избежать потерь над кораблями противника.

В боях люди узнаются быстро. Борзов каждого летчика оценивал в опасной обстановке. Были они совершенно разными по характеру. Николай Иванов многим казался бесшабашным. Разгонин - застенчивым парнишкой. Пяткова считали чрезмерно осторожным, кое-кто даже его называл "инструкцией". Бывало, прогреваются двигатели, ведущий запрашивает о готовности, все отвечают "готовы", а Пятков ровным голосом докладывает:

- Еще минуту положено на прогрев.

- Ну и буквоед,- скажет ведущий.

Но Пятков не был буквоедом. Он прекрасно пилотировал и прекрасно знал материальную часть. И ЧП с ним не случалось, потому что видел он в инструкциях и наставлениях документы, помогающие точно выполнить боевое задание.

Пятков родом из Донбасса, комсомолец с двадцать восьмого года. В двадцать лет приехал в Москву, на отлично закончил первый курс института иностранных языков и... поехал в Ейское училище морских летчиков. Овладел самолетами У-2, Р-5, МБР-2. С 1936 года служил в 105-й бригаде на Балтике, летал на ТБ-1 в варианте торпедоносца: зимой - на лыжах, летом - на поплавках. Во время финской Борзов и Пятков воевали в соседних частях. Вместе получили и награды - ордена Красного Знамени. А с сорокового, когда эскадрилья, в которой служил Пятков, была передана в Первый полк, Борзов и Пятков одновременно отрабатывали учебные задачи. За три дня до начала Великой Отечественной войны Борзов поздравил Алексея с принятием в члены партии. Вместе и войну встретили и были в той группе, которая совершила первые боевые вылеты в море. В начале войны Пятков летал с Захаренко, Волковым, Уткиным, Серебряковым. Но больше всего - с Евгением Шевченко. Однажды в крупном промышленном центре противника балтийцы атаковали воинский эшелон. Прожектора схватили самолет. В кабине стало светло, как днем. Осколки застучали по фюзеляжу и крыльям. Борзов, бомбардируя соседний эшелон, видел, как Пятков и Шевченко дважды выходили на боевой курс, обрушивая на противника бомбы.

Эшелоны, подожженные Пятковым и Шевченко, Борзовым и Котовым, полыхали до утра.

Весна сорок второго на Балтике была дружная, теплая и радовала ленинградцев, которые, наряду с голодом, бомбежками и артобстрелами, испытывали и леденящую стужу давно не топленного жилья. Л балтийским летчикам весна несла новые трудности. Аэродромы, не имевшие твердого покрытия, раскисли. Лишь ценой огромного напряжения удавалось держать в готовности узкие короткие полосы, с которых взлетали наиболее подготовленные летчики, чтобы уничтожать вражеские дальнобойные орудия, обстреливающие Ленинград.

Когда вскрылся Финский залив, начались полеты в море. Движение судов противника становилось все более интенсивным, и Первый полк должен был этому противодействовать. 2 июня Андрей Ефремов и штурман Владимир Соколов на бреющем пролетели над Финским заливом, затем набрали высоту и, планируя, атаковали транспорт, стоящий в военно-морской базе. Тысячекилограммовая бомба Ефремова поразила транспорт водоизмещением 8000 тонн. Александр Дроздов, летевший следом, видел, как судно перевернулось и скрылось под водой. По самолету Ефремова били зенитки. Дроздов воспользовался тем, что противник сосредоточил внимание на самолете Ефремова, сам пошел в атаку и поразил танкер. В нем оказался бензин. Возник пожар, затем раздался такой силы взрыв, что самолет Дроздова подбросило. Зенитки поставили огневую завесу, чтобы балтийцы не могли уйти в море. Однако Дроздов снизился до бреющего и вырвался из базы без единой царапины.

На следующий день вылетели Преображенский и штурман Смирнов, Дроздов с Котовым. Теперь ДБ несли торпеды. Летчики вели свободный поиск. Долго не находили цель и, когда обнаружили небольшой транспорт, атаковали. Однако торпеды командира полка и Дроздова не принесли вреда судну. Транспорт как ни в чем ни бывало продолжал плавание, хотя летчики видели, что удар безошибочен, обе торпеды прошли по центру атакованной цели. Оказалось, у транспорта была слишком малая осадка, и торпеды прошли под ним.

- Израсходовать две торпеды, рисковать - и все зря! - корил себя командир.

Это был один из последних вылетов полковника в составе полка. Вскоре Преображенский возглавил 8-ю минно-торпедную авиационную бригаду. Начальником штурманской службы бригады стал Петр Ильич Хохлов. На Черное море перевели вскоре командиром полка Андрея Яковлевича Ефремова. В Первом полку не осталось ни одного из пяти Героев Советского Союза, участвовавших в бомбардировках Берлина. На смену им пришли летчики Юрий Бунимович, Павел Колесник, Александр Пресняков, Петр Стрелецкий, Вадим Евграфов, Иван Шаманов, Илья Пономаренко, штурманы Николай Афанасьев, Михаил Лорин, Петр Кошелев, Виктор Чванов, Михаил Советский, Алексей Рензаев, Виктор Бударагин. Почти все они имели фронтовой опыт, воевали на МБР-2, летающей лодке конструкции Г. М. Бериева, на которой в первые годы службы после окончания Ейского военно-морского авиационного училища летал и Борзов. 23 июня 1941 года на МБР-2 Пресняков штурмовал с бреющего колонну фашистов, наступавших на Либаву. 14 июля 1941 года штурман Советский на этой старой машине смог сбить фашистский истребитель, а 7 августа, как раз в те часы, когда Первый полк начал берлинскую операцию, Михаил Советский потопил в Финском заливе вражескую подводную лодку.

И у других новобранцев гвардейского полка были весомые боевые успехи. С каждым новичком Борзов вылетал на боевые задания, вместе разбирали полеты, устраняли ошибки. И скоро уже с них брали пример не только молодые, но и ветераны.

13 июня три экипажа - Дроздов и Котов, Пресняков и Кошелев, Бунимович и Таров - в районе о. Гогланд в сложной обстановке торпедировали транспорт и сторожевой корабль. Через несколько дней Пресняков с Ко-шелевым и Бунимович с Гришиным обнаружили в бухте близ острова два транспорта, стоявших на якоре, и торпедировали их. Но это была победа храбрости, а мастерства еще недоставало. Летчики не учли опасность заградительного огня минной артиллерии. Фашисты стреляли навстречу торпедоносцам "с недолетом", чтобы балтийцы врезались в водяной столб. Так и случилось. В момент сброса торпеды водяной столб с такой силой обрушился на ДБ Преснякова, что самолет едва не скапотировал. В фюзеляже образовалась огромная вмятина, сорвало антенну, повредило триммер высоты.

Противник, очевидно, видел, что балтийский торпедоносец удалось повредить при помощи минной артиллерии, и в июле нашим летчикам пришлось снова встретить на боевом курсе водяные столбы. Кроме того, фашисты стали бить по самолетам прямой наводкой из орудий крупного калибра и усилили прикрытие с воздуха. 11 июля на самолетах Стрелецкого и Преснякова истребители прострелили бензобаки. На торпедоносце Преснякова было кроме того повреждено шасси, выведен из строя люковый пулемет. Младший сержант Бабушкин и краснофлотец Лукашев, стреляя поочередно из одного пулемета, сбили истребитель ФД-21. Кошелев дал кратчайший курс на остров и Пресняков спас самолет.

9 августа сорок второго года командиром Первого гвардейского был назначен Герой Советского Союза Николай Васильевич Челноков, вместе с которым Борзову довелось в сорок первом году участвовать в боях над переправами у Двинска. Звание Героя он получил, доблестно воюя на штурмовиках Ил-2. Примером снайперской меткости торпедной и бомбовой атаки и точности минных постановок служили вылеты Борзова, Пяткова, Балебина, Дроздова. На них и призывал Челноков равняться. Осенью сорок второго года противник усилил оборону военно-морских баз, укрепленных пунктов и кораблей. Над Красногвардейском, например, Борзову, Пяткову, Балебину и их товарищам приходилось преодолевать огонь 15 - 20 зенитных батарей. Так же оснащена была фашистами и военно-морская база Котка и многие другие.

Балтика готовилась к прорыву блокады. Нагрузка на эскадрильи возрастала. Начались январские бои сорок третьего года. Перед ударной авиацией встала новая задача - начать невиданную раньше морскую войну не только в Финском заливе, но и в самых дальних районах Балтики. Для этого требовалось крупицы имеющегося в полках опыта собрать, осмыслить, обобщить, сделать достоянием всего летного состава. Командование решило возложить эту задачу на капитана Борзова, ставшего инспектором восьмой минно-торпедной дивизии ВВС. Но с полком Иван Иванович не порывал и как летчик-торпедоносец: его ДБ-3 всегда был готов возглавить ударную группу.

В первой половине сорок третьего ДБ-3 все еще оставался главным самолетом балтийских торпедоносцев. Но уже намечалась их постепенная замена. Испытанием, проверкой систем новых самолетов занялся Борзов, который затем подготовил для полетов на них десятки балтийских летчиков.

День за днем все чаще командир полка отмечал отвагу и растущее мастерство Петра Стрелецкого, с которым я познакомился еще на полуострове Ханко летом сорок первого. На Ханко Стрелецкий прошел, можно сказать, академический курс взаимодействия. Он штурмовал, обеспечивал высадку десанта и вел борьбу с вражеским десантом, сопровождал корабли и бомбил плавсредства противника, корректировал огонь кашей артиллерии и уничтожал вражеские батареи. Во многих случаях Петр летал один, часто - ведущим. Тогда же, в сорок первом, вступил в члены партии.

Особую отвагу проявил Стрелецкий, прикрывая идущий на Ханко транспорт с оружием и боеприпасами. Торпедные катера противника попытались уничтожить транспорт.

- Весь огонь и бомбы по головному катеру, - приказал Петр своему штурману и экипажу ведомого МБР-2. Но бомбы упали в стороне. Противник поворотом "все вдруг вправо" вышел из опасной зоны и снова устремился к нашему транспорту. Фашистам удалось пробить бензобак на летающей лодке Стрелецкого. И тогда он решился на последний шаг.

Вот как рассказывал об этом сам Петр:

"- Когда наберу высоту, можете выброситься на парашютах, вас подберет транспорт, а я стукну ведущий катер, - объяснил экипажу.

Ребята молчали.

- Штурман, слышишь?

- Вместе на таран.

- Георгий?

- Вместе будем...

- Тогда огонь и - вперед.

Снизившись, я нацелил самолет так, чтобы ударить катер левым поплавком. До противника 100, 80, 60, 50 метров. Через мгновенье все будет кончено. Прямой наводкой ведут огонь по самолету зенитки. Лобовое стекло превращается из прозрачного в матовое. По катера не выдержали. Головной рванулся вправо, другой - влево, и летающая лодка проскочила. Я развернулся и увидел, как на максимальной скорости уходят от транспорта катера. Вместе с Волковым я гнал их все дальше..."

Транспорт благополучно прибыл на Ханко.

В Первом гвардейском Стрелецкий, после короткого переучивания, уверенно начал воевать на ДБ-3. Торпедоносец был ему послушен в любой атаке - по наземным целям и морскому противнику.