АВИАТЕМА: БИБЛИОТЕКА: СИЛАНТЬЕВ В.И. "ВОЗДУШНЫЕ РАЗВЕДЧИКИ"

СРЕДИ ХОЛМОВ ВАЛДАЯ

И вот наступил долгожданный момент нашего наступления. Фашисты отброшены от Москвы. Красная Армия продолжает освобождать русские города и деревни. Настало время и для воздушных разведчиков расположиться поближе к отодвинутой на запад линии фронта. Одна из эскадрилий должна перебазироваться на аэродром Калинина, а нашей третьей надлежит занять самый передовой форпост на Северо-Западном фронте, на аэродроме, расположенном среди лесов и холмов Валдая. Первыми туда отправились механики для встречи самолетов-разведчиков.

Утром мы выехали в двух фургонах, приспособленных под фотолаборатории. Настроение у всех приподнятое, боевое.

Когда проезжали Москву по шоссе Энтузиастов, я искал глазами будку телефона-автомата. Надеялся, что машина остановится, и я смогу сообщить домашним, что уезжаю на другой фронт. Мы миновали Таганку, выехали на Садовое кольцо, свернули на улицу Горького и покатили по Ленинградскому шоссе. Тут я спохватился и решил написать записку домой, сложил ее в виде фронтового письма-треугольника и бросил прохожим. Авось догадаются опустить в почтовый ящик.

...О бесчинствах фашистов мы читали в газетах, видели их в кинохронике. А теперь, проезжая сожженный Клин, стали очевидцами их варварства. От деревянных домов остались только остовы печей. Дом-музей П. И. Чайковского осквернен. Не верилось, что все эти злодеяния - дело рук человеческих.

Мы увидели затем разрушенный Калинин и тщетно пытались отыскать хоть один уцелевший дом. Нам xoтелось обогреться, вскипятить чайник, разогреть сухой паек - говяжью тушенку. Один дом показался неповрежденным, но, когда вошли в подъезд, целой оказалась только наружная стена. Крыша и перегородки рухнули. [35]По лестнице поднялись на второй этаж, но и там не нашли того, что искали, - кухонной плиты. Развели костер из досок, кое-как согрели чай, а консервы съели холодными.

Небольшой аэродром, куда мы добрались через сутки, подвергался очень сильным бомбардировкам. Бомбы разрушили четырехэтажные каменные жилые дома бы Офицеров и их семей. В квартирах, что уцелели, гулял ветер были выбиты все стекла, разрушены водопровод и отопление. Мы поселились в деревянных двухэтажных домиках, обитых почерневшими от времени досками. В домиках давно никто не жил, и нам пришлось первым делом добывать дрова и топить печи. Устав после дальней дороги, очень неохотно принялись пилить и колоть вязкие сосновые бревна.

Мы не знали, что тут придется провоевать долгие два года войны. Решающие события развернутся под Сталинградом и Курском, а Северо-Западный и Ленинградский фронты будут ждать своего победного часа. Он тоже придет!

Первый год был тяжелым. Многого нам не хвата-до - мастерства, исправных самолетов, боевых экипажей. В эскадрилье воевали разные летчики. Щеголеватый и многоречивый Александр Барабанов очень хотел сбить "мессера". "Хоть бы одного горящим увидеть!" - то ли в шутку, то ли всерьез бубнил он. Летал при орденах, в парадной гимнастерке, аккуратно постриженный и гладко выбритый.

Были летчики - полная ему противоположность, как, например, Иван Ширяев, неразговорчивый и задумчивый. Улетал небритый - у летчиков было такое поверье: побреешься перед полетом - попадешь в переплет. Иван надевал гимнастерку поскромнее, как приказывало начальство, без знаков отличия, на случай, если собьют и придется спуститься на парашюте в тыл врага.

Встречались и совсем неопытные летчики. Некоторые возвращались, не долетев до линии фронта, и утверждали, что барахлят моторы Однажды комэск одному из таких не поверил и решил сам опробовать самолет. Вылетел и тут же вернулся. Извинился перед молодым разведчиком и разразился гневной тирадой в адрес Фисака:

- Неисправный самолет выпускаешь в полет! Кто старший механик самолета? Разберись и накажи! [39]

И ушел. Фисак даже не успел сказать комэску обычную свою фразу: "Подожди, майор, не кипятись.. "

"Пешку" закатили на стоянку. Прежде чем раскапотить моторы, отошли в сторонку и закурили. Стали думать-гадать, в чем дело. Вдруг малоразговорчивый Пал Карпыч, принявшийся за свою работу - мойку замасленных мотогондол, - воскликнул:

- Товарищ инженер, глядите-ка! Винт погнут! Мы вскочили с бугорочка, на котором обдумывали план действий, и подошли к правому мотору. Одна лопастей винта была чуть погнута. Видно, молодой летчик при взлете слишком высоко поднял хвост бомбардировщика и один из винтов чиркнул по земле.

- Неси кувалду, - приказал инженер. Через десять минут Фисак вошел в командирскую землянку и доложил, что самолет готов к вылету.

- А что обнаружили? - спросил комэск Дмитриев.

- Пустяк! - успокоил инженер.

По инструкции винт надо было снимать, заменить лопасть, отрегулировать балансировку на специальном стенде - это бы заняло целый день. В полевых условиях поступили проще - выправили лопасть на глазок с помощью кувалды. Вместо наковальни использовали пустой стальной баллон: моторы на "пешке" запускались сжатым воздухом. А заменить лопасть и отрегулировать винт решили после боевого полета. Однако обошлись без замены, поскольку самолет летал отменно.

О происшествии с винтом напоминала лишь облупившаяся от ударов кувалды краска на конце лопасти. Черного лака в тон старой окраске на складе не нашлось, была лишь ядовито-желтая эмаль. Я покрасил ею кончики всех лопастей и нарисовал круги на коках винтов. Побывавшая в переплетах моя первая и ставящая любимой "пешка" выглядела нарядной, непохожей на другие машины. На ее килях я вывел цифру 1.

А вот на новой "пешке" Бельского моторы начали барахлить. Все винтики перебрали, а причины не нашли. Хотели было поменять двигатели, но вдруг пришла весна, резко потеплело, и "движки" вдруг перестали шалить. Что за чертовщина? Оказалось, в бомболюках самолета были установлены дополнительные бензофильтры. В инструкции о них не говорилось ни слова. Вскрыли фильтры и обнаружили в них лед. Вот где собака зарыта! Лед закупоривал бензосистему, а когда по весне подтаял моторы полностью стали получать свою пор горючего. [40]

Так мы - летчики и механики - набирались опыта, так выполняли приказ Верховного, который гласил: нель научиться воевать, не овладев в совершенстве военной техникой.

Однажды на "пешке", которую закрепили за Иваном Маровым, вылетел на разведку Яков Власов. Мы едва успели с ним познакомиться, так как всего неделю назад он прибыл в эскадрилью. На нашем "тихом" Северо-Западном фронте на различных участках шли время от времени "бои местного значения". Приближалась весна 42-го. Приближалась по календарю, но снежные сугробы, завалившие дороги, еще не осели. Солнце в ясный день припекало спины, и в вечных бегах, в толстых ватных куртках и шапках-ушанках становилось жарко.

Маров готовил свои самолет тщательно и не спеша. Я завидовал его ловкости и силе. В широких карманах у него всегда под рукой были плоскогубцы и отвертка. Этим простым инструментом он ухитрялся улаживать почти все мелкие неисправности. Работал молча и команды отдавал короткие и ясные. Да и неисправностей у него было меньше, чем у товарищей по эскадрилье. "Везет же человеку, - говорили иные механики. - Получил отличный самолет". Но это из зависти к умельцу Марову.

Всякий малознакомый летчик вызывал у Марова чувство беспокойства. Вот почему он встретил Власова без особой радости. Что поделаешь - такой характер. А зря! Власов проявил себя смелым летчиком. Он хорошо выполнил сложный полет на разведку вражеских аэродромов. В ясную погоду Яков пролетел на виду у фашистских зенитчиков, сквозь отчаянный огонь и избежал смерти.

Экипаж уже сообщил по радио об удачных результатах разведки. Вместе с Маровым мы вглядывались сторону небольшого пригорка, поросшего высокими снами. Оттуда обычно приходили из разведки наши "пешки". Вот-вот Власов должен был приземлиться.

Но недалеко от аэродрома молодого разведчика поджидал фашистский ас, вылетевший на "свободную охоту". Фашисты любили нападать на уставшие экипапажи, которые к тому же расслабляли внимание, думая, находятся уже дома, вне опасности. [41]

Разведчики не ожидали внезапной атаки. Они не успели ударить по врагу из пулеметов. А фашист, выпустивший длинную очередь, сразу попал и в летчика и в штурмана. Власов, истекая кровью, просил штурмана помочь ему удержать штурвал, но тот не отвечал. Он был мертв. Молодой разведчик, стиснув зубы и превозмогая страшную боль в ноге и животе, вел самолет на свой аэродром. Власов помнил наказ комэска: "Во что бы то ни стало благополучно доставить разведфильм".

Летчику следовало сесть с ходу, так как силы у неге были на исходе. Но пока смертельно раненный пилот старался выровнять подбитый самолет, он потерял высоту. Высокие сосны на пригорке аэродрома закрывали от Власова взлетно-посадочную полосу. Он не знал, свободна ли она для приземления, боялся столкнуться с взлетающим самолетом. И летчик стал заходить на посадку, делая полагающийся в таких случаях маневр по кругу.

Наблюдая за самолетом, я подумал про себя: "Молодец, как аккуратно разворачивается". И в этот миг произошло невероятное. "Пешка" будто остановилась, затем медленно перевалилась на нос и понеслась к земле. Самолет глубоко врезался в снег и промерзшее болото. Истекающему кровью Власову не хватило минуты, чтобы завершить полет и сохранить машину.

"Прощай, боевой друг и товарищ! Мы отомстим фашистам за твою смерть!" - вывел я крупными буквами в эскадрильском боевом листке. Хотел сочинить стихи, но мысли путались, и ничего стоящего не получалось. И тогда я написал знаменитые строки:

Безумству храбрых поем мы песню!

Безумство храбрых - вот мудрость жизни!

Надо же так случиться; не успел я поставить восклицательный знак, как в землянку заглянул Пронькин. Он позже всех вернулся с кладбища, замерз и устал.

- Зачеркни это! - тоном приказа сказал он.

- Но это же слова Максима Горького! -

Знаю, и я за партой сиживал... К Власову эт| не относится. - Немного помолчал и добавил: - Ценны лишь те подвиги, которые совершены с полной сознательностью. Это сказал Ромен Роллан.

[35]

Я не стал спорить. У политрука, я знал, свое мнение о разведчиках. На первое место он ставил такие их качества, как хладнокровие и честность, а храбрость и удаль без трезвого расчета осуждал. Пока я переделывал боевой листок, Пронькин курил и бросил лишь короткую фразу: "Похоронили Власова... Считай, что крепкие корни пустили мы тут, среди холмов Валдая..."

ТАЙНА ЯЩИЧКА НЗ

Первая военная зима выдалась суровой. Сильные морозы чередовались с обильными снегопадами. Когда небо расчищалось от облаков, солнце щедро заливало расставленные, как на параде, в ряд наши самолеты. Сколько месяцев прожили здесь, а вражеские бомбардировщики нас ни разу не беспокоили. Мы перестали маскировать елками "пешки". По другую сторону взлетно-посадочной полосы расположились эскадрильи Яков. Их тоже ленились маскировать.

Все чаще наши "пешки" возвращались изрешеченными пулями. Нам приходилось на морозе их латать, менять пробитые агрегаты и детали. Работали слаженно, помогали друг другу.

После очередного боевого вылета машина Бельского вернулась с простреленным бензобаком. Мы сначала не заметили повреждений. Бензобаки на боевых машинах обтягивались специальной резиной. В случае единичного пулевого прострела бензин начинал растворять резину, отверстие почти всегда затягивалось. Обнаружили в крыле пробоину, всего одну и мелкого калибра. Если бы летчики не сказали, что были обстреляны "мессерами", мы бы ее и не заметили. Но долго и упорно обследуя обшивку крыльев и фюзеляжа, как полагалось после воздушного происшествия, нашли то, что искали. Бельский свернул цигарку и сказал:

- Снимай щит в крыле, будем искать течь!

- Тьфу, тысячу шурупов надо открутить! - встретил я без энтузиазма его слова.

- Ага. Ты начинай, а я чуток перекурю... Сняв щит, мы увидели, что резина вокруг бака набухла. Наш диагноз точен: бак пробит, бензин пока скапливается в резиновом мешке. А мы уже осмотрели моторы, заправили машину горючим, в общем, порядком устали и заканчивали работу. И вот теперь предстоит вызывать бензозаправщик, сливать из баков бензин, не выливать же горючее на снег, затем надо было вытас кивать бак из-под крыла и ставить новый. Вот подвали ло работенки! А мы-то думали вскоре вернуться в казарму и уже отпустили механика и моториста.

[43]

- Еще неизвестно, есть ли на складе новый бак, -сказал Бельский. - Я пойду посмотрю, а ты отворачивай штуцера, готовь бак к демонтажу.

И Бельский скрылся в сумерках. Я ему позавидовал - он мог согреться в ходьбе. А я остался на лютом морозе. Сильный ветер предвещал пургу.

Размонтировать гораздо легче, чем собирать. Когда Бельский вернулся, мы легко сняли бак, а вот новый ставили до полуночи. Проклятые штуцера не хотели завинчиваться. Два ввернули, а другие не пошли. Пришлось начинать все сначала. Мы разобрали все, что уже смонтировали, вытащили новый бак из крыла, опустили на снег и стали "прогонять" штуцера. Затем снова ставили бак на место. И так три раза. Намучились до чертиков. Распухшие от мороза пальцы не сгибались и мы с превеликим трудом навинчивали самые обыкновенные гайки крепления. Бензозаправщик, в который мы слили бензин, вернулся в точно назначенное время, чтобы снова заправить самолет. Но мы не уложились приказали ему приехать еще раз. Наконец к полуночи работу закончили.

Шагая сквозь пургу к гарнизонной столовой, мы окончательно выбились из сил. Весь день с раннего утра ничего не ели. В полуночный час в столовке ни кого не было, кроме дневального, который предложи нам кастрюлю компота и буханку черного хлеба. Едва успели сесть за стол, как началась воздушная тревога Усталые, разморенные теплом и едой, мы и не собирались покидать уютную столовую. Но одновременно с воздушной тревогой загромыхали разрывы тяжелые фугасных бомб. Фашисты развесили осветительные бомбы и легко выбирали мишени.

Еще днем мы обратили внимание на группу новеньких МиГов, приземлившихся на аэродроме. Их перегоняли на Ленинградский фронт, но некоторые остались) возможно, из-за неисправностей. Днем над аэродромов пролетел немецкий воздушный разведчик. Оставляя на большой высоте белый след, он был отчетливо виден, но успел удрать от погони наших истребителей.

Ветхое здание гарнизонной столовой содрогалось о взрывов фашистских фугасок. Со стены отлетела штукатурка, солидный кусок мела упал на наш стол, чуть ли не в компот. Ох как трудно было нам подняться и покинуть теплое помещение, но оставаться в столовой было опасно. [35]

- Надо уходить! - сказал Бельский. - Захвати буханку - пригодится.

И вот мы на крыльце. Мороз снова перехватил дыхание. Взглянули на протоптанную нами в сугробах тропку от столовой к нашему экскадрильскому дому и ахнули. Две глубокие воронки перепахали нашу дорогу домой. Зажигательные бомбы сыпались на домики. Решили идти в сторону соснового леса, подальше от аэродрома. Увязая в сугробах, мы преодолели километровый путь и укрылись под ветками могучих валдайских сосен. Но и тут взрывы отдавались оглушающим эхом. Казалось, бомбы падали возле нас. Немного отдохнув, мы двинулись дальше.

Наши блуждания, к счастью, скоро закончились. Мы набрели на какую-то избушку и постучались. К нашему удивлению, на крыльце появился однополчанин сержант Якубов. Не спрашивая, зачем явились, он пригласил нас быстро пройти в избу. "Ну и холодище, - сказал он, - плотнее закрывайте дверь!"

Так мы случайно оказались на эскадрильской радиостанции. Там всегда дежурили наземные радисты. Их всего-то было двое, но без них эскадрилья не могла бы выполнять свою задачу. Днем во время боевых вылетов радисты поддерживали двустороннюю связь с разведчиками, находившимися за линией фронта, а в перерывах передавали шифрованные радиограммы с раз-ведданными в центр, в Москву. И конечно, они принимали все приказы и указания, направлявшиеся из центра в разведэскадрилью. В горячие дни Якубов и его товарищ Борисов круглые сутки находились на радиостанции, отстукивая морзянку. Один приходил в столовую и забирал пищу на двоих за весь день. Работали радисты безотказно и на праздники всегда отмечались благодарностями. А вот где находилась их радиостанция, мало кто знал.

Сначала мы обрадовались встрече с Якубовым, полагая, что находимся в безопасном месте. Но не успели обменяться и двумя фразами, как услышали свист фугасок. Одна разорвалась совсем близко. [35]

- Сматывайтесь отсюда! - встревожился Якубов. - Фашисты обнаружили нас и сейчас устроят "концерт". Рядом ветка "железки" с бензоцистернами, Склад горюче-смазочных материалов. Бегите, ребята, пока не поздно! Я бы с вами, да не могу покинуть радиостанцию.

- Мы тебя не оставим! - твердо сказал я, а про себя подумал: "Будь что будет!.." Бельский меня поддержал:

- Нехорошо оставлять товарищей в беде. Сейчас мы тебя угостим...

Григорий достал нож, долго примерялся, и наконец буханка была разделена ровно на три части. Странно, каких-нибудь полчаса назад от голода подташнивало, а теперь совсем не хотелось есть. За стенами избы то и дело ухали разрывы фугасок, заглушая наш разговор, i Тело между тем размякло, ноги онемели, и сознание на- ^ чало туманиться... Помню, несколько раз я просыпался ', от грохота. Якубов наклонялся ко мне и убеждал:

"Уходите, фашисты остервенели, еще сильнее бьют по бензоскладу!" Но я снова засыпал тревожным сном.

Проснулся рано утром, как ни странно, от тихого голоса Якубова, говорившего по полевому телефону. Бомбежка прекратилась, и комэск Дмитриев интересовался, цела ли радиостанция. Якубов ответил: "Цела, порвало лишь провода антенны". И сказал комэску о нас. Тот приказал немедленно позвать к телефону Бельского, но Григорий сладко спал, и мы не смогли его разбудить. Тогда я подошел к телефону.

- Давно вас ищем! - послышался знакомый голос в трубке. - Где вы пропадаете? Немедленно отправляйтесь на аэродром. В вашу "пешку" угодила бомба. Самолет, кажется, сгорел.

Когда мы доплелись до стоянки и увидели на том месте, где стоял наш самолет, груду искореженного металла и пепла, защемило сердце. Воздух вокруг был пропитан удушливым, тошнотворным запахом сгоревшего алюминия. Лишь метрах в тридцати чудом уцелел деревянный сундук, в котором мы хранили инструмент и кое-какие личные вещи. Но, приблизившись, мы увидели в нем огромную дыру от осколка бомбы.

Сняли замок, открыли крышку и замерли от удивления. По днищу были разбросаны куски фанеры, галет, шоколада, сухарей. Две банки со сгущенным молоком. Откуда они взялись?

Бельский строго сказал мне:

- Все аккуратно собрать, чтобы ничего не пропало! Надо будет сдать начальнику продсклада. [46]

Едва осознавая слова Бельского, я воскликнул:

- Елки-моталки! Так вот она, тайна ящичка НЗ!

Каждый самолет-разведчик укомплектовывался небольшим фанерным ящичком, в котором хранился неприкосновенный запас - НЗ - на случай вынужденной посадки экипажа. Содержимое бортпайка нам было неизвестно, так как он упаковывался на продскладе и вручался под расписку. Ящичек доставлял нам одни хлопоты. Люки в самолете не запирались, и мы вынуждены были между полетами его где-нибудь прятать, и обычно засовывали в сундук с висячим замком. Иногда забывали вовремя вернуть НЗ на место, в кабину летчика, за что получали нагоняй от инженера, так как вылет задерживался.

Хорошо помню, как ночью, поставив, наконец, новый бензобак, мы сложили инструмент в сундук и положили туда же ящичек с бортпайком. И вот самолет сгорел, а ящичек остался.

Подошел моторист Пал Карпыч и, увидев раскрошенную плитку "Золотого ярлыка", спросил, что это за штука.

- Шоколад, ну, большая сладкая конфета... - тоном знатока ответил я, хотя сам один только раз видел его в московской кондитерской.

- А можно попробовать? - смущенно переминаясь с ноги на ногу, попросил псковский парень, не выезжавший из своей деревни дальше районного центра.

- Валяй... - разрешил Бельский. Пал Карпыч откусил шоколадку и стал медленно жевать.

- Горько, а говорили, что сладкая конфета...

- Может быть, прокис. Дай я попробую, - сказал Бельский.

По тому, как он вертел плитку, неуклюже ее разломил и стал сосать, как мороженое, можно было догадаться, что он тоже не едал шоколада, а если и пробовал, то давно позабыл его вкус.

...Так начался для нас новый фронтовой день.

НЕБЕСНЫЕ ПЕСНИ ВАНО

Над нашими стоянками, над соснами Валдая беспрестанно кружит стальная птица. Уже полчаса, запрокинув головы вверх, мы с замиранием сердца следим, как тяжелый самолет проделывает сложные фигуры пилотажа, будто легкий истребитель. Из землянок высыпали все летчики и механики не только нашей эскдрильи, но и соседнего истребительного полка.

[47]

Воздушная карусель "пешки" встревожила начальника гарнизона. Незнакомый майор прикатил к нам на стоянку и стал строго допрашивать нашего нового Батю - Малютина, что происходит с самолетом-разведчиком. В этот момент "пешка", круто спикировав, помчалась к земле. Казалось, все кончено, самолет врежется в землю. Но нет, в последний момент бомбардировщик выровнялся и как истребитель взвился в небо.

- Он что, пьян? - грозно говорил майор, имея в виду летчика пикировавшего бомбардировщика. _ Прекратить сейчас же воздушное хулиганство!

- С чего вы взяли, что летчик хулиган? - спокойно сказал капитан Малютин. - Шасси полностью не выпускается. Вот он и кувыркается в небе, чтобы их "дожать".

- Прикажите садиться на фюзеляж! - настаивал майор.

- Опасно. Одно колесо выпустилось нормально, а другое болтается. Штурман сообщает, что полчаса качает ручку аварийного выпуска шасси, но без толку...

- М-да, редкий случай, - поостыв, заметил начальник гарнизона и спросил: - А кто летчик? Придется садиться на одно колесо. Новичок не посадит.

- Летчик боевой, Вано Гахария, дважды орденоносец. Другому я бы не разрешил так куролесить в небе...

- Сколько у него осталось горючего?

- Минут на пятнадцать.

- Прикажите садиться. Что будет, то будет! Мы побежали к взлетно-посадочной полосе, к тому месту, где, мы полагали, должен остановиться после торможения попавший в беду самолет. Туда же подъехала противопожарная машина и санитарный фургон. Затаив дыхание мы ждали момента, когда самолет Вано опустится на одно колесо. Боялись, что не обойдется без трагедии. В обычных-то условиях из-за огромной посадочной скорости "пешка" в момент приземления вела себя хуже иного истребителя. [48]Немногим летчикам удавалось сажать ее сразу на три точки. Ударившись передними колесами, самолет порой, словно ретивый конь, вздымался на дыбы, затем следовал еще удар о землю. Наконец машина начинала плавно катиться и рулить. Шасси было очень крепкое и выдерживало любой "козел", даже шины не лопались.

Как-то справится Вано с аварийной посадкой? Вот точно вышел на полосу, плавно опустил машину на одно колесо, какое-то мгновение удерживал самолет в горизонтальном положении, а когда скорость погасла, бомбардировщик накренился в сторону полувыпущенного колеса, чиркнул крылом по земле. "Пешка" описала вокруг крыла ровный полукруг, сделав красивое па, и замерла.

"Ура!" - разом закричали мы и бросились к самолету Комэск сжал Вано в объятиях, а начальник гарнизона объявил ему благодарность. Затем обнимали штурмана.

Пока расспрашивали разведчиков о том, что случилось, инженер Фисак уже успел осмотреть колеса. В полете сорвало гидрошланг и вытекла жидкость из системы выпуска шасси.

Как бы там ни было, а ремонтировать самолет предстояло мне - он был закреплен за моим техническим экипажем.

Этот самолет отличался от обычных "пешек". На нем был установлен дополнительный бензобак. Дальность полета значительно увеличилась, разведчики могли летать глубже в тыл врага. Для оперативной разведки это очень важно. Но дополнительный бак занял место стрелка-радиста, самолет лишился пары зорких глаз. Этот вариант "пешки" назывался Пе-3. Все помнили, что наш первый Батя - Климанов был сбит под Москвой на Пе-3, будучи атакован с хвоста.

Через два дня мы сменили чиркнувший о землю винт, отремонтировали помятую часть крыла, и Вано Гахария был послан комэском облетать Пе-3. Он предложил мне подняться с ним в испытательный полет.

- С огромной радостью! - воскликнул я.

- А хорошо подковал коня? Не подведет двух джигитов?

Выруливая, Вано молчал. Перед взлетом крикнул мне через шлемофон: "Поехали!" А как только взлетели, запел. И пел свои то грустные, то веселые грузинские песни. Пел во время всего испытательного полета. Лишь однажды, когда он бросил машину в крутое пике, на миг прервался и скомандовал: "Сядь на кресло штурмана и крепко держись за спинку моего сиденья. Иначе при выходе из пике полетишь назад, побьешься". Едва я успел выполнить его команду, как меня прижало к сиденью: "пешка" выходила из пике. И снова Гахария затянул песню.

Храбрый человек, мастер воздушной разведки летал легко, с упоением, а на земле в часы досуга веселил нас доброй шуткой. Он в совершенстве владел бомбардировщиком и выполнял боевые задания на "отлично". Однажды, еще в дни обороны Москвы, его экипажу была поставлена задача: в любую погоду вылететь и разведать число фашистских самолетов на аэродромах близ оккупированных тогда Смоленска и Орши. Эти разведданные требовались командованию для нанесения ночного бомбардировочного удара нашей дальней авиацией. Подумав немного, Гахария сказал с лукавой улыбкой:

- Задание я, кажется, уяснил. Но знаешь, дорогой командир, надо изменить время вылета. Разведку произведу в момент обеденного перерыва у фашистов. Я знаю, они педанты, все вернутся на свой аэродром пообедать. Тут-то мы их и сфотографируем...

С доводами Гахария согласились. В ходе полета разведчики поддерживали радиосвязь со штабом полка. Вот принята первая радиограмма: "Перешел линим фронта. Все в норме". Спустя десять минут разведчик передал: "Два истребителя преследуют нас с тыла. Увеличиваю скорость. Иду на цель". После нескольких тревожных минут ожидания радист отстучал: "Проходим аэродром Смоленска. Сфотографировали до 60 самолетов". Затем экипаж сообщил, что изменил курс и приближается к Орше. Теперь надо подождать не менее получаса, когда разведчики передадут: "Задание выполнили, возвращаемся на базу".

Конечно, все эти радиограммы понимали лишь стрелки-радисты да принимающие радиоспециалисты. Их четкая работа обеспечивала полк оперативной информацией. В зависимости от ее характера быстро принимались решения. Иногда объект разведки менялся во время полета.

Гахария любил присутствовать при дешифровке разведфильмов. Ведь он не всегда мог точно рассказать, что удалось сфотографировать с высоты шести-семи тысяч метров. На пленке объекты выглядели микроскопическими. Только глаз фотоспециалиста-дешифровщика мог безошибочно определить, сколько обнаружено вражеских зениток, вагонов, автомашин, самолетов, какого типа и даже в каком состоянии они находятся.

[50]

Результаты фотосъемки аэродромов Смоленска и Орши просматривал лично начальник разведки Морозов. Он сравнил их с фотодонесениями трехдневной давности и заметил:

- Фашистской техники стало гораздо меньше. Куда подевались их "юнкерсы"?

- Товарищ начальник, возможно, невзирая на обед, фашисты улетели на бомбежку? - сказал Гахария и предложил: - Разрешите сделать повторный вылет. Наши ночники-"бомберы" получат свежие разведданные...

Повторный полет разрешили. Гахария попросил "фотиков" зарядить кассету высокочувствительной пленкой. По зиме рано темнело. Когда он снова появился над аэродромом Смоленска, самолетов там оказалось вдвое больше: "юнкерсы", отбомбившись, вернулись на свою базу. Ту же самую картину разведчики обнаружили на аэродроме Орши. И вновь радист отстучал: "Число самолетов увеличилось вдвое". Умело сманеврировав, разведчики ушли от поднявшейся с аэродрома четверки "мессеров" и вернулись домой без особых происшествий. А ночью наши бомбардировщики, имея точные данные о расположении "юнкерсов" на вражеских аэродромах, отменно громили фашистов.

- Послушай, механик, - однажды заговорил Вано. - Мне нравится твой самолет - красивый, как девушка. Не нравится только, что не можешь подвесить мне дюжину бомб.

- Не положено разведчику, товарищ командир. Да и негде - фотоаппарат занял все место.

- А в отсеках мотогондол ведь есть место?

- Есть, но мы заполняем его листовками, обращенными к советским людям на временно оккупированных территориях.

- Выходит, я бумажками фрицев бью. Ты человек или шашлык? Снаряди меня бомбочками. В нашем ауле столько погибло парней. Я за них отомщу!

Вано получил печальное известие из дома. В те дни он возвращался из разведки с полностью расстрелянными патронами своего бортового пулемета. А однажды прилетел без эрэсов. Объяснил, что выпустил их в бою с "мессерами". Сказал только нам, а комэску не стал докладывать. Мы догадались: Вано снова штурмовал пехоту либо автомашины фашистов. Да, бесстрашия ему было не занимать.

[51]

Много блестящих полетов совершил Иван Эрастович Гахария. Его перевели в нашу эскадрилью, когда он уже был награжден двумя боевыми орденами Красного Знамени. Но долго провоевать на Северо-Западном фронте ему не пришлось. В расцвете летного мастерства, сил и молодости он был сбит над своей территорией. Сбит глупо, нашим же Яком. Летчик-истребитель принял "пешку", летящую в кучевых облаках, за "Мессершмитт-110". За тяжелую ошибку майора истребителя разжаловали в рядовые.

Трагедия произошла весенним утром 1942 года в районе города Осташкова. Гахария летел на аэродром подскока в Андреаполе, где должен был дозаправиться горючим и отправиться на боевое задание. Вместе с разведчиками погиб механик Аркадий Фетисов, который должен был выпустить "пешку" в боевой полет.

Известие потрясло нашу эскадрилью. Мне в особенности было не по себе, так как накануне мы поссорились с Аркашкой, и вот по какой причине. Начштаба эскадрильи Кулагин вызвал меня и сказал, что Фетисов отсутствовал на вечерней поверке и был вне казармы всю ночь. "Я влепил бы ему по десятое число, но командир решил его не наказывать, - сказал грозно начштаба. - Велел "проработать". Собирай комсомольское бюро и будь построже с ним!"

Я был секретарем бюро. Ребята говорили, что Аркашка влюбился в гарнизонную библиотекаршу, симпатичную девушку в солдатской гимнастерке, и часто где-то пропадает. Перед заседанием бюро я разыскал Аркадия, чтобы выяснить, правду ли говорят о нем. Он не отпирался. "Прорабатывали" Аркадия на лужайке перед деревянным двухэтажным домом, где была наша казарма. Солнце клонилось к закату. Мы присели на свежую, по-весеннему пахучую траву и не собирались наказывать влюбленного механика. Ясное дело - любовь.

Аркадий сесть с нами не захотел. То ли презира| нас за никчемный повод для заседания бюро, то л| боялся запачкать голубую коверкотовую гимнастерку ' синие бриджи. "Щеголь!" - подумал я, вспомнив, что он успел сшить себе комсоставскую выходную форму первые дни, когда все думали о другом - о трагедии нависшей над нашей Родиной. [52]Уже здесь Аркадий обменял положенный ему полугодовой рацион табака на хромовую кожу, разыскал в деревне сапожника, и вот теперь стоит перед нами в изящных сапогах, будто на параде. "Зачем вырядился?" - шепнул мне Иван Маров, член бюро. А я подумал: уж не собрался ли Аркашка после "проработки" к своей подружке?

Разговора с Аркадием не получилось. Мы говорили, что сейчас не время для любви, а он спрашивал: "А когда время?" Вечером, увидев меня в казарме одного, он сказал:

- Я не думал, что ты сухарь. А еще пишешь стихи... Ты думаешь, я повеса. Та девчонка хорошо разбирается в повесах. Она быстро "отшила" одного такого... Может быть, за это я ее серьезно полюбил, а вы...

Утром он улетел. И погиб. Ему не было и двадцати лет. Он был первым экскадрильским механиком, которого мы похоронили на Северо-Западном фронте.

ИСПЫТАНИЕ СИЛЫ ВОЛИ

Смерть подстерегала каждого из нас. В повседневных трудах, которые отнимали у нас все силы, мы забывали об опасности. Война же, жестокая и суровая, принимала все больший размах. Ее фронты на северо-западе уперлись в неприступный блокированный Ленинград, в леса и болота Валдайской возвышенности. На юге гитлеровская бронированная машина докатилась до Сталинграда и кавказских нефтепромыслов. Вчитываясь в сводки Совинформбюро, мы хмурились, едва обменивались мыслями, так как положение на фронте было яснее ясного - снова отступление. Молодцеватые летчики и механики взрослели, и не только потому, что многие перешагнули свое двадцатилетие.

И во второй год войны редко самолеты возвращались с боевого полета исправными. Авиамеханикам приходилось устранять неполадки, работая день и ночь. Случалось и так, что сутками не отходили от самолетов, трудились в лютый мороз. Одни не имели возможности отлучиться от самолета и погреться в землянке, другие боялись зайти туда, так как тепло печурки размаривало и засыпали стоя. А надо было работать. Летчики с болью смотрели на измученных авиаспециалистов и вместе с тем были им благодарны за полную исправность боевых машин, на которых они летали в глубокий тыл фашистов... [53]

Мой первый самолет уже достаточно много послужил. На нем предстояло сменить моторы, так как на исходе был их 100-часовой моторесурс. Моторчики вскоре забарахлили, и мы начали их демонтировать в полевых условиях. Фисак выделил на помощь Володьку Майстрова, рыжего, в веснушках москвича, моего товарища по ленинградскому училищу.

Предложил свою помощь и Гриша Бельский. Став техником звена, он никак не мог привыкнуть к тому, что остался без своей "пешки", и стремился всем помогать как обычный механик. Нам же хотелось попробовать себя на самостоятельной работе - не век же жить! с нянькой, но от помощи не отказывались.

Авиационный мотор состоял, казалось, из миллиона винтиков и болтов, гаек и гаечек, шестерен и шарниров. А сколько было вокруг него тяг, тросов, патрубков! Они переплетались, как капилляры кровеносной системы. Чтобы отличить один патрубок от другого, их красили в разные цвета. Снимаешь капот с мотора и любуешься яркой мозаикой: какое хаотическое нагромождение красок! Но нам, авиамеханикам, эта красота редко доставляла удовольствие, чаще хлопоты...

- Эй, баянист, тонкие пальчики! Иди-ка сюда! - кричал мне Бельский.

Своими толстыми лапами он не мог протиснуться сквозь хитросплетение трубопроводов и навернуть там малюсенькую гайку. А уж как он, бедняга, старался: в стужу, сняв меховую куртку и закатав рукав гимнастерки, он пытался сквозь патрубки достать до злосчастной гаечки, но тщетно: его "медвежья лапа" не пролезала.

Пробую навернуть гайку я. Сбрасываю куртку, закатываю рукав. Холодный металл, как огонь, обжигает кожу. Но я все же дотягиваюсь до болта, пытаюсь накинуть на него гайку, но палец уже прихватило морозом, и он не сгибается. Мать честная! Гайка выскальзывает и, попрыгав на мотораме, падает в снег.

- Осторожно, медведь, не топчи вокруг! - кричит мне Гриша.

И мы оба, забыв накинуть на плечи куртки, начинаем шарить по снегу в поисках пустяковой железной гаечки. Но ведь за другой нужно топать целый час на склад. Вот почему эта проклятая гайка кажется дороже золота. Когда мы наконец ее находим, я снова пытаюсь ее навернуть. Теперь-то не ускользнет. Я примораживаю ее слюной к указательному пальцу и просовываю руку сквозь патрубки.

[54]

- Есть! Пошла! - киваю головой Бельскому.

- С меня причитается, - отвечает он.

Еще бы! Ведь на гайке я оставляю кусочек своей примороженной кожи.

К этому не привыкать. Все механики ходят с ссадинами, с распухшими и обмороженными пальцами. Но я горжусь, что мне с моими "музыкальными пальчиками" доверяют изящную работу. Горжусь, как Иван Спивак, украинец-великан, которого всегда приглашают туда, где надо "сработать за двоих", скажем, поднять винт, занести хвост самолету. Иван-великан никогда не отказывался выручить. Но и ел он, как и работал, за двоих. И поэтому мы договорились с поваром технарской столовой накладывать Спиваку двойную порцию, выделяя ее, конечно, из нашего общего котла. Хотя нам самим "харчей" не хватало. Что ж, ведь шла война.

Я закурил. Пачку табаку, которую нам выдавали раз в неделю, я отдавал обычно мотористу Пал Карпычу. А вот теперь сам закурил. Курение убивало чувство голода. Целый день физической работы на свежем воздухе, многокилометровые марши из военного городка до аэродрома и обратно истощали силы. Все мы похудели, осунулись. Чтобы утолить голод, от которого мы просыпались по ночам, часто собирали в валдайских чащобах чернику и клюкву. Вслух, разумеется, на недостаточное питание не жаловались.

Мы могли за три дня сменить старые моторы на новые. Такой срок считался нормальным. Но Батя-Малютин просил инженера ускорить работы.

- Три дня простоя - немыслимо! - говорил он.- От меня требуют летать и летать на разведку, А на чем, дорогой инженер? Ты уж постарайся, чтобы "пешка" была готова к завтрашнему утру. Да, завтра! Отряди еще механиков. Они рады будут помочь. Все равно слоняются без дела... "безлошадные"...

- Да нельзя, командир! Получится толкучка. Механики будут только мешать друг другу. Это же ювелирная работа. По три человека на мотор достаточно.

- А ты попробуй в две смены, круглосуточно. Потом отдохнете...

[55]

- Ночью работать нельзя. Кто позволит нарушать светомаскировку на аэродроме?

- Ну придумайте что-нибудь. Я тебя прошу. Не на чем же летать!

К тому времени в эскадрилье всего-то было две исправные машины, и вот одна - мой Пе-3 - вышла из строя. Вторая пока летала, но у нее тоже порой барахлили моторы. От нас, механиков, зависело, сможет ли эскадрилья выполнять приказы командования. Батю мы уважали и к его просьбе отнеслись с полным пониманием и сочувствием. Мы не стали устанавливать электроподсветку - пришлось бы сооружать над моторами шатры, на что ушло бы много времени. Решили крутить гайки на ощупь, благо мы теперь наловчились и могли, как говорится, работать с закрытыми глазами. В морозную погоду небо обычно бывает чистым, безоблачным. И мы надеялись, что подсветит "месяц ясный". Так оно и случилось. Но не учли того, что ночью мороз усилится до тридцати пяти градусов.

В полночь, когда мы уже здорово устали и двигались медленнее, пришлось все чаще покидать рабочие места, пританцовывать и бегать вокруг самолета, чтобы согреться. Вскоре уже ни "танцы", ни пробежки не спасали нас от мороза. Двух механиков пришлось срочно отослать в землянку, так как у них побелели щеки.

В землянке находились Фисак и Трошанин. Они остались на аэродроме и часто наведывались на стоянку, где механики крутились вокруг раскапоченной "пешки".

- М-да, боюсь, слово не сдержим, - сомневался инженер. - Подведем Батю. Сами намучаемся, да еще в моторе что-нибудь напортачим. Придется работу отложить до утра...

- Есть идея! - сказал Володька Майстров. --Можно закрыть моторы чехлами и под чехлами работать.

-o Не поможет. Морозище сильный и ветер свирепый. Вот если бы под чехлы подвести тепло авиационных печек... - сказал Трошанин.

Бензиновые авиапечки устанавливались в стороне от самолетов, их тепло подавалось по трубам в сопла радиаторов для подогрева моторов перед запуском.

- Рискованно, - засомневался я, - чего доброго, в темноте не заметишь, как выльется бензин из печки, вспыхнет...

[56]

- Не вспыхнет, - возразил Трошанин. - При таком морозе можно бросить спичку в бочку с бензином и она не загорится.

- Шутите, товарищ техник-лейтенант! - ответил я, твердо убежденный, что правда на моей стороне.

- Зачем же, не тот момент, - сказал Трошанин. - Айда на стоянку! Я вам докажу.

Нехотя мы побрели обратно к "пешке". Трошанин приказал Федотову наполнить ведро бензином, слив его из бензобака.

- Не жалей, до самого края наливай! Пригодится мыть мотогондолу, - поучал Трошанин. - А теперь отнеси ведро в сторонку и брось в него зажженную спичку.

- Боюсь, пожар будет...

- Не бойся, дай сюда коробку!

Произошло невообразимое. Трошанин несколько раз бросал в бензин горящие спички, а они шипели и тухли, будто падали в воду.

- Несмышленыши! - улыбался техник-лейтенант.- А еще училище кончали. При очень низких температурах бензин не испаряется, поэтому и не загорается. А ну быстрее несите печки! Зачехляйте моторы!

Работа скоро возобновилась и не прекращалась до утра. Трошанин приказал принести огнетушители и песок с лопатами и сам зорко следил за огнем, полыхавшим под моторами. Тепло печек, похожих на огромные примуса, проникало под чехлы, и мы не мерзли, как раньше. Когда стыли ладони - соскакивали со стремянок и грели руки над огнем. Правда, Федотова пришлось освободить от монтажа - ему поручили заправлять печки бензином, подкачивать в них воздух.

К утру мы закончили монтаж и установили полковой рекорд замены моторов за одни сутки. Поджидая Малютина, который собирался сам опробовать в воздухе Пе-3, мы по-прежнему грелись у бензиновых печек. Федотов продолжал старательно хлопотать возле них. За ночь у него вся куртка вымокла в бензине. Он хотел было закурить, уже свернул цигарку и достал

спички.

- На стоянках не курят, - сказал я ему почти машинально.

Он не возразил, отошел в сторону шагов на тридцать и чиркнул спичкой. Хорошо, что я провожал его глазами и видел, как Федотов нагнулся над зажженной спичкой. Вдруг пропитанная бензином куртка вспыхнула. Горел человек! Мы бросились к мотористу, сбил| его с ног и стали заваливать снегом.

[57]

- Отставить! - кричал Трошанин. - Быстро несите чехол! Накрывайте! '

Федотова потушили. И надо же так случиться, что этот момент на стоянку подъехал Батя. Он все видел. Трошанину пришлось держать ответ. Малютин, приехавший в отличном настроении, готовый всех нас расцеловать и объявить благодарность за ударную работу, конечно, изменил свое решение. Выслушав Трошанина, он сказал сухо:

- Потом разберемся... Самолет готов?

- Готов, товарищ капитан! - рапортовал я. Прошло не более четверти часа, как "пешка" загудела моторами. Комэск забрался в кабину и резко по-рулил по снежной дорожке. Моторчики работали на славу.

СНАЙПЕР РАЗВЕДКИ

С подмосковного аэродрома к нам прилетел новый по тем временам самолет Ту-2. Внешне очень похожий на "пешку", но сразу видно, что "ноги" у "Туполева" подлиннее, а корпус помощнее. Нам рассказывали, что этот двухмоторный бомбардировщик превосходит "петлякова" в скорости, дальности и грузоподъемности. Мы гордились, что наш полк одним из первых получил новую технику.

На самолете прилетел незнакомый летчик. Мы дружно ему махали руками, чтобы он случайно не свернул с накатанной дорожки в рыхлый снег, где порой застревали наши "пешки". Оставалось немного до стоянки, как Ту-2 провалился. Не дожидаясь, пока спустится экипаж, мы принялись откапывать колеса и в двадцать рук толкать машину. Увы, то была не "пешка". Бомбардировщик даже не шелохнулся

- Виноват, механики! Прошу прощения, - услышали мы приятный голос за спиной. Обернулись. Незнакомый командир Ту-2 поздоровался с нами и сказал с сочувствием: - Не мучайтесь! Пошлите за трактором!

[58]

Командир вроде бы не приказывал, как полагалось начальнику, а давал совет как товарищ. Он снял шлемофон, и ветер коснулся его вьющихся волос. Подкатила полуторка, и наш комэск Малютин увез незнакомого майора и его экипаж в гарнизон.

Быстро достать трактор не удалось. "Туполев" стоял незамаскированный посреди лесной поляны. Он был так высок, что срубленные для маскировки ели были малы. Механики новой машины нас успокоили:

- Обойдемся без маскировки. Наш командир скоро полетит на разведку. Он такой!

Какой "такой", нам было неясно. Едва мы успели вытащить самолет на рулежную дорожку и бегло с ним познакомиться, как снова появился статный и подтянутый майор. Он спешил отправиться в боевой полет. Мороз в тот день был градусов под тридцать пять. Масло в моторах загустело, винты еле проворачивались. Механики возились до сумерек, и бесполезно: вылет перенесли на следующий день.

Замерзшие и расстроенные хозяева "Туполева" долго отогревались в землянке у печурки, а затем рассказали нам про своего командира. Его звали Валериан Федорович Столяров. Он уже около года воевал в нашем полку, был заместителем командира полка. На его груди красовались три ордена.

Столяров принадлежал к старшему поколению наших разведчиков. Он родился в 1909 году в селе Покровка, в Поволжье. Кончил семь классов и пошел работать. Сначала расклеивал плакаты на рекламных тумбах, потом стал учеником слесаря. Его поколение жило бурной жизнью комсомольцев первых лет Советской власти, и Валериан участвовал в работе агиткультбригады. Молодой слесарь мечтал летать. В тридцатых годах тысячи юношей на всю жизнь стали добровольными пленниками неба. Всю свою энергию отдавали они созданию наших военно-воздушных сил.

И вот 22 июня 1941 года. Столяров - командир вновь сформированного полка скоростных бомбардировщиков. Девятнадцать раз водил он свои эскадрильи бомбить фашистские войска. Перейдя в полк воздушных разведчиков, Столяров сразу включился в боевую работу. Он успевал выполнять обязанности заместителя командира полка и летать на разведку как рядовой летчик Ему поручались самые ответственные задания.

[59]

Вслед за нашей оперативной эскадрильей, базировавшейся на валдайском аэродроме, командование полка послало вторую группу разведчиков на аэродром освобожденного Калинина Столяров возглавил эту группу, организовал четкую работу разведчиков. |

У Столярова был свой почерк в небе и на земле. В боевые действия оперативной группы он вносил свой опыт и личным примером воодушевлял летные экипажи. Когда молодые летчики из-за незначительной неисправности самолета возвращались, не выполнив боевого задания, Столяров садился за штурвал и улетал на разведку Он презирал трусость, и у него никогда не барахлили моторы. Он умел в то же время подмечать новое у молодых и сам использовал их приемы. Словом, уча других, сам учился.

Однажды Столярову приказали сфотографировать сильно укрепленную полосу обороны противника в районе Ржева. Его предупредили, что все подходы к объекту разведки охраняются огнем зенитной артиллерии. Рядом вражеский аэродром с истребителями, которые, надо полагать, сразу поднимутся в воздух, завидев русского разведчика. И действительно, все произошло, как предупреждало командование. Мощный заградительный огонь зениток встал на пути разведчика. Расчет на внезапность не удался.

- Командир, лезем в пекло! - заметил штурман Хабаев.

Столяров молчал - штурман был прав. "Неужели впервые придется повернуть обратно? - думал про себя Валериан. - Неужели нет выхода?" А вслух сказал:

- Хорошо, давай свернем в сторону. Пусть фрицы подумают, что мы испугались и драпанули домой. А мы полетим к ним дальше в тыл на сотню километров, развернемся и внезапно зайдем на цель со стороны солнца. Мне вчера говорили молодые летчики, что такой маневр усыпляет врага.

- Я тоже слышал об этом. Но ведь, командир, с одного захода не сфотографировать всю полосу обороны, она очень широкая. Нужно будет как минимум сделать три захода. Нас обнаружат и накроют!

- А мы попробуем заснять цель с одного захода!

- Интересно, как это?

- Один молодой летчик поделился со мной любопытными мыслями. У него даже родилась идея установить на "пешке" качающийся фотоаппарат.

- А что же это за идея? [60]

- Сейчас увидишь. Слушай и выполняй мои команды!

Вместо обычного прямолинейного полета над целью Столяров начал маневрировать самолетом и одновременно фотографировать. Легкий "качок" самолета в сторону - один снимок, еще "качок" в противоположную сторону - другой. И так по всему маршруту фоторазведки. С одного захода была заснята вся оборонительная полоса гитлеровцев.

Столяров умел летать в любую погоду, и командование особенно ценило эти качества разведчика. Однажды, прорезая пелену дождя, его машина направилась на запад. Линию фронта прошли в облаках. Пробив облачность и спустившись до бреющего полета, Столяров летел над шоссейной дорогой. Немцы, воспользовавшись нелетной погодой, усилили переброску войск и техники. Дорога Витебск - Смоленск была забита вражеской мотопехотой и танками. Поливая их пулеметным огнем, экипаж одновременно фотографировал. К исходу дня командование получило ценные сведения о передвижении войск противника в глубоком тылу.

Когда Столяров прилетел к нам на Северо-Западный фронт, шли упорные бои по ликвидации Демьянского мешка. Воздушные разведчики получили приказ ежедневно фотографировать оборонительные рубежи окруженных фашистов.

Для перехвата русских разведчиков гитлеровское командование бросило в район боев новые истребители "Фокке-Вульф-190". "Пешки" уступали "фоккерам" в скорости, и мы несли большие потери. Столярову как одному из первых летчиков, освоивших скоростной Ту-2, предстояло сфотографировать передний край обороны противника под Старой Руссой. Район прикрывался плотным огнем зениток и истребителей, базировавшихся на двух соседних аэродромах.

Мастер воздушной разведки сумел появиться неожиданно над целью. Столяров передал радиограмму: "Задание выполнил. Машина в порядке". На аэродроме Вы-ползово поджидали возвращения майора. По времени полета нам казалось, что ему ничто не угрожает, так как самолет должен был летечь уже над своей территорией. Но разведчик не вернулся. Спустя два дня в гарнизон доставили штурмана Хабеева, который вылетел вместе со Столяровым. Он рассказал, что произошло. [62]

На разведчиков напала шестерка новых фашистских истребителей. Завязался неравный бой. Фашистам удалось поджечь Ту-2. Столяров приказал экипажу покинуть горящую машину, а сам попытался сбить пламя и приземлиться. Бой произошел над линией фронта. Летчик успел перетянуть горящий самолет на свою территорию. Хабеев выпрыгнул, его подобрали наши минеры. А Столяров и два стрелка-радиста погибли вместе с самолетом.

Так трагически оборвалась жизнь замечательного летчика и человека. Уже после войны я расспрашивал многих ветеранов-однополчан, кому из фронтовых товарищей они подражали? |

- Честно сказать, мы искренне завидовали одному человеку, - сказал Алексей Никулин. - Ты его хорошо знаешь. Это майор Валериан Столяров. Когда он погиб, мы глубоко переживали эту потерю... Его любили все и всегда хотели быть хотя бы немного похожими на него. Удивительно, некоторым из нас пришлось воевать вместе с ним совсем немного, но запомнился он на всю жизнь...

Вскоре после гибели Столярова из разведки переднего края под Старой Руссой не вернулся экипаж Ивана Ширяева. Накануне вылета он побывал на нашей основной базе в Подмосковье, отвозил туда планшет с разведданными. Вернулся с погонами на плечах - их 'только что ввели приказом Верховного Главнокомандующего. Когда Иван вылез из самолета, мы пристали к нему с просьбой показать погоны. Он отнекивался: "Что вы, братцы, морозище-то какой!" Но мы все-таки стянули с его плеч меховой комбинезон, и я успел сфотографировать товарища. Это была его последняя фотография...

В феврале 1943 года полк воздушных разведчиков был удостоен звания "Гвардейский". Преклонив колено, мы давали клятву с гордостью пронести врученное нам гвардейское знамя до полного разгрома немецких захватчиков.

ОСТАЛСЯ ОДИН ЭКИПАЖ

Зима 43-го на Валдайской возвышенности была долгой.

Ясная солнечная погода позволяла разведчикам каждый день отправляться глубоко в тыл врага. И вместе с тем голубое безоблачное небо таило много опасностей для одиночных самолетов, вылетавших по-прежнему без прикрытия истребителей. Для нашей третьей эскадрильи наступили самые тяжелые, трагические времена. [62]

Почти каждый день мы недосчитывались боевого экипажа. На втором этаже деревянного дома, где жили летчики, больше не слышно было ни бодрых молодых голосов, ни шуток, ни песен. Старшина эскадрильи собирал немудреные вещи пропавших без вести и отправлял их родным. Неуютно стало в опустевшем доме. И вот пришел момент, когда в строю остался один экипаж и один исправный самолет - мой Пе-3. Бессменно, каждый день в его кабину поднимался Ефим Мелах вместе со штурманом Вячеславом Ящуком. По утрам, когда видавший виды истребитель взмывал в небо и словно растворялся в морозной дымке, мы с нетерпением ждали его возвращения.

Добываемые с большим риском сведения помогали Верховному Главнокомандованию оценивать обстановку на фронтах. Однако осязаемого результата полетов в тыл к немцам воздушные разведчики не ощущали. В сводках Совинформбюро о положении на Северо-Западном фронте уже который день сообщалось об упорных боях в районе Демьянского мешка. Иногда упоминалось об освобождении незнакомых деревень с исконно русскими названиями. Если у механиков эскадрильи и могла возникнуть мысль, что вот-вот вражеская оборона рухнет, то летчикам сверху было видно, как в действительности обстоят дела.

В снегах Валдая в ту студеную зиму вязла наша пехота. Наступление захлебывалось, одно из немногих, предпринятых на этом мало заметном с самого начала войны фронте. А как его ждали разведчики! Ради этого наступления отдали свои жизни лучшие экипажи эскадрильи. Невеселые мысли комэска Малютина перебил скрип двери и голос вошедшего в землянку начальника штаба Кулагина:

- Что сообщает Мелах? - спросил он.

- Молчит, - пробурчал капитан под нос. Комэск не спеша поднялся с нар и натянул на плечи меховую куртку-"американку". У него сразу перехватило дыхание, когда он, захлопнув дверь теплой землянки, стал подниматься по вырубленным в снегу ступенькам. Мороз сковывал движения, обжигал кожу. В такую погоду только крайняя необходимость могла заставить покинуть теплое жилище. [63]

В ожидании Мелаха на стоянке собрались эскадрильские техники и механики. Меховые воротники их черных промасленных курток были высоко подняты, а шапки-ушанки туго завязаны под подбородком. Чтобы согреться, некоторые подпрыгивали, похлопывая себя по бокам и плечам. Сколько их! Обычно, когда эскадрилья была полностью укомплектована, все находились у самолетов, занимались послеполетным осмотром, профилактикой или ремонтом. Теперь авиамеханики, кроме одной команды из трех человек, обслуживающей единственный Пе-3, стали "безлошадными". Тут толпились оружейники, электрики, прибористы.

Полетное время Мелаха истекало. Еще мгновение, и в кабине Пе-3 должна вспыхнуть красная сигнальная лампочка: "Бензин на исходе!" А если разведчики погибли? Нет, не может этого быть!

- Летят! - заорал во все горло Володька Майстров, переполненный гордостью, что первым увидел крадущийся над верхушками сосен самолет-разведчик.

- Летит! - закричали все, кто находился на снежном бугре.

Силуэт "пешки" из неясной черной точки превращался в быстрокрылую птицу. Затаив дыхание мы ждали того момента, когда летчик бросит машину еще ближе к земле, в бреющий полет, и, оглушив нас ревом моторов, промчится точно над своей стоянкой.

- Ну я тебе, Мелах, покажу! - махал кулаками Малютин, делая грозный вид. Бреющие полеты строго запрещались. Но мы чувствовали, что капитан бранится, чтобы снять с себя нервное напряжение последних часов.

Вечером, когда я, усталый, вернулся с аэродрома, комэск прислал за мной адъютанта, попросил, чтобы я пришел к нему на квартиру и захватил с собой полковой баян. Гармонист, верно говорят, первый парень на деревне. Приятно, конечно, что тобой гордятся, тебя уважают. Когда же ты не в настроении либо измучен до чертиков, игра не доставляет никакого удовольствия. А надо играть - иначе обидишь людей, у которых праздник. Иной чувствительный гость прослезится от звуков гармошки. [64]

Малютин пуще других мелодий любил вальс "Дунайские волны". Не знаю, что творилось в его душе, но стоило проиграть один раз щемящую сердце мелодию, как крупная слеза появлялась в его слегка навыкате глазах. Он всхлипывал, своими большими руками сжимал мехи баяна, и я останавливался. Так было и в тот вечер. Между нами - капитаном и старшим сержантом - не было расстояния, установленного в армии разницей в звании. Командир эскадрильи иногда делился со мной мыслями, которые стеснялся высказывать при офицерах.

- Ох, и люблю же я "Дунайские волны"! - говорил он. - Спел бы, да слов не знаю. Ты играй, не слушай старого болтуна. Мелаху я еще не сказал, а тебе скажу: получил сегодня из Москвы телеграмму. Приказано прекратить боевые вылеты, сберечь опытные кадры. Поздно хватились. Где они, кадры? Мелах со штурманом Ящуком да я с Кулагиным. Вот и все, что осталось от эскадрильи. Запоздал приказ, очень запоздал...

Меня эта новость очень обрадовала. Мой боевой экипаж, мой Пе-3, выходит, получает передышку. "Пешку" закатили в капонир и сверху закрыли маскировочными сетями.

- Нет худа без добра! - по-своему, но тоже с радостью откликнулся Фисак на приказ поставить мою машину "на прикол". - Воспользуемся передышкой и сменим моторы, - твердо сказал он.

- Зачем? Они же хорошо работают! - так же твердо возразил я.

- Моторесурс на исходе, вот зачем, старший сержант, - ответил инженер, редко называвший нас по званию, а если называл, значит, сердился.

У меня мурашки побежали по коже при мысли, что придется снова снимать моторы на ветру, в тридцатиградусный мороз. Разве инженер забыл, как мы мучились тогда? Но приказ есть приказ, и мы дружно взялись за работу.

ПРИБЫЛО ПОПОЛНЕНИЕ

Весна 1943 года пришла на холмы Валдая неожиданно. Она залила нас по-летнему горячим и ярким солнцем. Полеты возобновились. Совершались они ранним утром либо под вечер, когда слегка подмораживало и подтаявшая днем взлетная полоса твердела. Вскоре, однако, весна взяла свое, и аэродром раскис. Капонир, в котором под маскировочной сеткой стоял мой любимый Пе-3, залило талой водой. Нам пришлось выкатить его на сухое место и замаскировать елками. [65]

Через неделю с подмосковного аэродрома, где по прежнему располагалось командование полка и несколько эскадрилий, прибыло пополнение. Всем "безлошадным" механикам выделили по новенькому Пе-2. Машины были покрашены в веселый зеленый цвет вперемежку с черной маскировочной краской, тогда как мой Пе-3 был покрыт невзрачной ядовитой зеленью. Моторные капоты и винты у него облезли. Невольно я позавидовал товарищам, получившим новенькие машины.

Их пригнали молодцеватые лейтенантики, ровня нам по годам и жизненному опыту. Одного из них звали Виктор Богданов, он был очень худым, выглядел подростком, и его сразу прозвали Витюнчиком. Вот из таких желторотых птенцов Малютин и Мелах должны были выращивать бесстрашных разведчиков.

Внезапно развязанная гитлеровцами война не позволила до конца осуществить все наши планы и мероприятия по укреплению обороноспособности, а в ходе войны лимит времени стал еще жестче, чем до войны. В первый год войны молодое пополнение нашей эскадрильи заканчивало летные и штурманские училища в спешном порядке. Оно изучало теорию и практику самолетовождения на старой технике (как и мы, механики, изучали устаревшие самолеты). Летная практика на новом бомбардировщике не превышала четырех часов. Не было ни времени, ни лишнего горючего, ни самолетов для обучения вождению по приборам в облаках. Естественно, вчерашние курсанты, попав на фронт, не сразу становились мастерами воздушной разведки.

Сначала попал в беду Виктор Богданов. Он довольно легко выполнил учебный полет и стал садиться, но плохо рассчитал посадку. Что ж, бывает такое и с опытными летчиками. Взлетная полоса на аэродроме была достаточно длинной для благополучного приземления самолетов далеко за знаком Т. Витюнчику следовало закончить посадку, и делу конец. Но он дал газ обоим моторам и пошел на второй заход. Неопытность молодого летчика привела к печальным результатам. Богданов не убрал шасси и закрылки, не открыл шторки водяных радиаторов, которые были отрегулированы на высотный полет. Моторы перегрелись, ослабла их мощность. Самолет потерял высоту и плюхнулся недалеко от наших стоянок на накатанную полуторкой дорогу. "Пешка" загорелась. Мы быстро добежали до места аварии, вытащили экипаж и потушили пожар. [66]

Беда беду догоняет. Молодой экипаж Голубничий - Дерябичев во время учебно-тренировочного полета потерял ориентировку. Досадно, ведь летели ребята над своей территорией, но полной гарантии, что в округе не рыщут "мессеры", не было, и штурман решил опробовать свой пулемет.

После короткой очереди пулемет замолчал. Дерябичев пытался устранить неисправность - тщетно. Штурман не засек, сколько времени он возился с пулеметом, а когда стал сверять курс полета, с горечью вынужден был признаться, что он заблудился. Экипажу, правда, повезло: увидели неизвестный аэродром с краснозвездными самолетами на стоянках и приземлились.

Всех отвели к начальнику гарнизона, долго допрашивали, кто такие, откуда, зачем пожаловали.

- Свои мы, свои, - опешив от вопросов, заблудившиеся доказывали пожилому полковнику.

- А кто вас знает? Всякие тут садятся. Вон, видите, истребитель травой зарос. Он с весны тут, как стреноженный конь, пасется. И вас подержим, пока все выясним...

- Товарищ полковник, отпустите ради всех святых! - умоляли Голубничий и Дерябичев.

- Нет уж, бравые молодцы. Нашкодили - сами и выпутывайтесь! - Мужицкая хитреца не сходила с лица полковника. - Ну хорошо, сегодня у меня именины, я, говорят, добренький, отпущу. А бензина хватит домой долететь? У нас каждая капля горючего на учете...

Малютин проклинал белый свет. До этого его летчики воевали - себя не жалели. Приказами и орденами были отмечены. В передовых эскадрилья числилась. А теперь сразу столько бед свалилось на голову капитана. Молодой Богданов покорежил "пешку", едва сам остался цел. А куда девались эти "птенцы" Голубничий и Дерябичев? Свалились в штопор? Заблудились? Не дай бог, по ошибке улетели к фашистам?

Весь день комэск не находил покоя. Если потеряли ориентировку и сели на своей территории, экипаж должен был сообщить об этом. Он наводил справки в воздушной армии фронта; но там о пропавшем самолете ничего не знали...

Когда кончились боевые вылеты, механикам больше не приходилось подниматься с восходом солнца. Мы уже привыкли к регулярной учебно-тренировочной службе "от сих до сих". Вдруг рано утром чувствую: кто-то трясет меня за плечо. [67]

- Поднимайся, старшой! - бормотал сам едва проснувшийся моторист. - Приказано срочно ехать на аэродром, подготовить машину к боевому вылету.

- А кто летит, Мелах?

- Нет, сам Батя.

Дошагав до стоянки, мы разбросали маскировочные елки, расчехлили моторы, с единого приема их запустили, прогрели и стали ждать командира эскадрильи.

Солнечный круг высоко поднялся над лесом, а командир не показывался. Наконец капитан приехал. Одет он был явно не для боевого полета. Как положено, я доложил о готовности машины. Малютин протиснул свое грузное тело в узкий люк, не сел, а распластался в кресле летчика, оглядел приборы и дал команду:

"От винтов!" Моторы взревели. Комэск долго не убирал газ, будто нарочно насилуя машину. Предчувствие чего-то неприятного поселилось во мне с этой минуты.

Малютин полетел на розыски пропавшего экипажа Голубничего. Он облетел все ближайшие аэродромы, но "блудных сыновей" не нашел. Мы прождали возвращения капитана до вечера, но он не прилетел. Нежданно-негаданно вернулся заблудившийся экипаж. Ребятам удалось уговорить полковника заправить самолет бензином. А куда же подевался Батя?

Расстроенный Кулагин сообщил мне, что Малютин при посадке на аэродром в Андреаполе попал в грозу, свалился на крыло.

- Машина в дым -'экипаж невредим! - заключил он.

Прощай, мой первый самолет! Сколько в тебя вложено труда! Сколько радости ты принес мне и моим товарищам! Ни у одного из коллег-механиков самолет не прожил так долго, как мой Пе-3. У самых удачливых старших механиков "петляковы" делали по 30-40 боевых вылетов и пропадали без вести. Лишь Пе-3 установил рекорд: более сотни раз на нем вылетали на разведку. После сотого боевого вылета мне приказали явиться в штаб эскадрильи.

- Ну ты молодец! - заговорил обычно скупой на похвалы Кулагин. - С тебя причитается! Комэск приказал оформить на тебя наградной лист. Орден, значит, дадут. А ты знаешь, что за сотню боевых вылетов бригада механиков награждается денежной премией? Три тысячи рублей... Ну и ну! [68]

И вот мой дорогой самолет погиб! Мне удалось увидеть его в последний раз искалеченным, с погнутыми винтами, сломанными крыльями и шасси. Снова и снова в голову приходили мысли о том, насколько сложна авиационная техника. Строгая в управлении "пешка" не прощала ошибок ни молодым, ни опытным летчикам.

Речь идет о простом полете. Каким же отточенным мастерством должен обладать пилот, чтобы не свалиться в штопор, когда все его внимание поглощено молниеносным воздушным боем или искусным противозенитным маневром!

ТРИ РУССКИХ БОГАТЫРЯ

Спустя неделю из Подмосковья перегнали еще одну новую "пешку" и вручили ее мне. Я раздобыл белой краски и вывел на килях цифру 2. Судьбе было угодно распорядиться таким образом, что моим новым командиром стал Иван Голубничий. Вместе с ним в первый боевой полет отправились Юрий Дерябичев и Анатолий Воскобойников.

Первое впечатление остается на всю жизнь. В рассказах молодого поколения разведчиков о первом вылете в тыл врага мы слышали примерно одинаковые суждения: опасались его, переволновались еще до старта, потом освоились.

Юрий Дерябичев высказался оригинально:

- Первый боевой на разведку? Прогулка, а не полет. Был таким скоротечным, что едва запомнился!

Юрий не был новичком на фронте. Окончив Челябинское авиационное училище штурманов за год до войны, был направлен в дальнебомбардировочный полк. "Бомберы" базировались под Смоленском. Там он и встретил войну. Полк находился на переформировании.

В канун войны тревоги объявлялись весьма часто. Они были учебные. Как положено, техники готовили самолеты, опробовали моторы, подвешивали бомбы. Приезжали летчики и занимали свои места в кабинах. Потом все терпеливо ждали отбоя. На этот раз отбоя не последовало. Летчиков построили перед самолетами, и командир полка объявил о нападении фашистской Германии на Советский Союз, а около полудня "бомберы" при полном боевом снаряжении взяли курс на запад. [69]

Девятку машин вели обстрелянные командиры, такие, как капитан Николай Гастелло, который служил в том же полку, что и юный штурман Дерябичев.

Фашисты хлынули по всем дорогам на восток, и "бомберы" получили приказ уничтожить скопление противника в районе Сувалки, что у советско-польской границы. Большую часть пути летели за облаками. Пробив облачность, увидели, что все дороги забиты моторизованной пехотой. Заметив сигнал ведущего, молодой штурман нажал кнопку электросбрасывателя. На всякий случай Юрий продублировал бомбометание ручкой аварийного сброса.

- Вижу - внизу огненный ад, - рассказывал Юра. - Штурман полка, давший нам сигнал, сработал здорово. Бомбы ложились в перекресток дорог, в самую гущу фашистских солдат и техники...

На свой аэродром "бомберы" вернулись благополучно Командир полка сгреб молодого штурмана в объятия, поцеловал. "Поздравляю с первым боевым!" - так он благодарил каждого авиатора. Конечно, сбежались все техники и механики. Тоже обнимали и поздравляли. Летчикам привезли обед. Подкрепились и снова в полет. Ночью они отдыхали, заснув под крыльями самолетов. В казарму, однако, Юрий так и не вернулся. Его сбили на третий день войны.

Их "девятка" снова отправилась бомбить скопление фашистских войск, двигавшихся по Варшавскому шоссе. Опять благоприятствовала облачная погода. Но за Пинском небо расчистилось и самолеты были атакованы "мессерами". Юрий не успел развернуть турели пулемета, чтобы дать отпор фашисту, как тот выпустил длинную очередь. Бомбардировщик накренился и стал снижаться. Кабина штурмана заполнилась дымом, ни командир, ни стрелок на вызовы штурмана не отвечали.

Фашисты сбили все звено. Юрий выпрыгнул на парашюте, упал в лес и тут только почувствовал, что ранен. Полуголодный, пробираясь от хутора к хутору по болотам, он вышел вместе с двумя товарищами к своим.

- Воздушным разведчиком я стал случайно, - говорил Дерябичев. - Когда вышел из окружения, разыскал свой полк, но воевать в нем не пришлось: попал в госпиталь - во время скитаний по болотам загноились мои раны.... [70]

Юра упорно думал, что его призвание - дальняя бомбардировочная авиация, но, послушав рассказы бывалых разведчиков и сделав первые самостоятельные вылеты, он полюбил свою новую профессию.

- В разведке ты сам себе голова, - рассуждал он, - не ждешь сигнала ведущего. Ты один, у тебя больше свободы, чем у других авиаторов, но и гораздо больше риска...

В эскадрилье не было более статных и крепко сбитых парней, чем три молодца, составлявших боевой экипаж моей "двойки". Они рвались в бой. Вскоре ребята доказали, что досадная "блудежка" была результатом случайной оплошности. С хорошей оценкой они закончили тренировочные полеты и заслужили право регулярно летать на разведку.

Голубничий был строгим командиром, человеком самолюбивым и вспыльчивым. Иван имел прекрасное летное чутье - нюх, если можно так сказать, он мог выбраться из сложнейшего положения. Экипаж завоевал авторитет энергией, стремлением осваивать новое, смелостью и расчетливостью.

В авиации есть понятие - осмотрительность. Важность ее в полете чрезвычайно велика. Задание будет выполнено, экипаж останется цел, если проявлена настоящая осмотрительность, вовремя замечены вражеские истребители.

Три члена экипажа строго распределяли между собой сферы наблюдения за воздухом. Плохой обзор из кабины стрелка на Пе-2 заставлял Воскобойникова высовываться по пояс из верхнего люка. Это требовало мужества и огромной воли. Более двух часов длился разве дывательный полет на высоте до семи тысяч метров. Радисты всегда облачались в зимнее обмундирование, чтобы не обморозиться, и закрывали лицо плотной маской. На глаза надевали очки.

Анатолий никогда не покидал свой пост. Даже когда надо было передать радиограмму, он не прятался в кабину. Управляя радиостанцией с дистанционного пульта, Анатолий стоял по пояс на всех стратосферных ветрах и время от времени просил Голубничего "показать хвост", то есть качнуть килями для просмотра "мертвых зон". И так в течение всего боевого полета, с первой минуты до последней. Воздушные разведчики сохраняли свою жизнь благодаря зоркости стрелка-радиста, его безукоризненной осмотрительности и особой интуиции. [71]

Долго экипаж летал без происшествий. Молодые разведчики поверили в свои силы, в безупречность боевой машины, а командование - в благополучный исход любого задания, которое выполняли три русских богатыря. Но однажды, когда они находились за линией фронта, связь прервалась.

Малютин и его новый помощник Анатолий Попов заволновались. "Неужели снова заблудились?" - думал комэск. Голубничий должен был уже пересечь линию фронта, а Воскобойников молчал. Мы вглядывались в густой туман, вдруг закрывший аэродром, и гадали: "Где-то наши разведчики?" Тревожила мысль: если Голубничий и прилетит, сможет ли сесть в плотном тумане?

В полете, далеко за линией фронта, произошел редкий в авиации случай. "Пешка" мчалась "в молоке", и вдруг ни с того ни с сего прервалась связь, перестал работать радиополукомпас, и стали перегреваться оба мотора. Хуже не бывает, когда не знаешь причины неприятности. Иван с Юрой безуспешно переговаривались, но так и не пришли к выводу, что следует предпринять. А тем временем температура воды в системе охлаждения обоих моторов приблизилась к критической отметке.

Когда вырвались из "молока" и оказались в лучах солнца, Воскобойников подал голос:

- Командир! Не вижу провода радиоантенны. Кто-то его оторвал! А хвост самолета окровавлен... Видны застрявшие в рулях перья...

- Что-что? - переспросил удивленно Иван.

- Пух и перья!

- Все ясно, - вмешался штурман. - Птицы сбили антенну. И попали в туннели водяных радиаторов. Вот почему моторы перегреваются! Был такой случай, когда я служил в полку "бомберов"...

Недаром говорится, что на ошибках учатся. Разведчики вспомнили злосчастную "блудежку" во время тренировочного полета и теперь не растерялись, сумели восстановить ориентировку и выйти точно на свой аэродром. Но посадочная полоса была закрыта плотным туманом, поверх "молока" были видны лишь трубы крестьянских изб да знакомые верхушки тополей. По ним разведчики строили расчет на посадку. Когда коснулись земли, Анатолий было закричал "ура!", но Иван его грозно обрезал: [72]

- Прекратить! Еще неизвестно, куда катимся, в конце полосы - овраг...

Разведчики словно родились в сорочках: "пешка" затормозила в двух шагах от оврага. За блестящее выполнение боевого задания, за смелость и летное мастерство экипажу "двойки" объявили в тот день благодарность, а я написал о героях стихи.

Правда, Юра Дерябичев из скромности отказался их поместить на видном месте эскадрильской газеты "Воздушный разведчик". Юра был талантливым художником, благодаря ему боевые листки славились больше рисунками, чем текстом. Еще в первые дни нашего знакомства Юра предложил нарисовать на носу "двойки" гвардейский значок. Лиха беда начало. На фюзеляже, между кабиной и стабилизатором появился еще и рисованный орел. Я просил изобразить орла пострашнее, чтобы отпугивал "мессеров", но Юра улыбнулся и сказал:

- Так это я Воскобойникова изобразил! Чем не орел?

Юра скромничал. Анатолий, конечно, заслуживал такой похвалы, но справедливости ради следовало нарисовать на "двойке" еще двух орлов. Потому что ее экипаж состоял из трех отважных русских молодцов, готовых выполнить любой приказ командования.

ЗАПИСИ В ЛЕТНОЙ КНИЖКЕ

Вскоре молодой экипаж Голубничего, отличившийся в боевой работе, обстрелянный и надежный, получил приказ вылететь в Андреаполь. В кабине "двойки" нашлось место и для меня. Через час с небольшим мы приземлились на укатанном колхозном поле. С одной стороны его окаймлял темный сосновый лес, с другой - стоявшие в ряд несколько крестьянских домов с сараями.

В ходе зимней наступательной операции, начавшейся разгромом фашистов под Москвой, наши войска далеко продвинулись на запад в районе Великих Лук, и расположенные там аэродромы Торопец и Андреаполь стали использоваться воздушными разведчиками для "подскока". Стартовав с основных баз на Валдае и Калинине, наши самолеты приземлялись в Андреаполе, дозаправлялись горючим и улетали на полный радиус полета в тыл врага. [73]Вернувшись в Андреаполь с почти полностью выработанными бензобаками, они снова подзаряжались и следовали на свои базы. Лишь там, по возвращении, начиналась обработка разведфильмов и составление разведдонесений. Оперативность разведки от этого страдала. Дислоцировать же разведчиков, а также механиков и фотослужбу в Андреаполе командование опасалось. До фронта - рукой подать. Разведчиков могли одним ударом уничтожить штурмовая авиация либо ближние бомбардировщики врага.

С Поповым и Мелахом мне уже приходилось вылетать в Андреаполь. Там во время подзарядки баков экипаж оставался на своих местах. Все мы настороженно вглядывались в облака, опасаясь появления "мессеров".

Наконец заправка закончена. Перебегая с крыла на крыло, еще раз проверяю уровень горючего, закрываю горловины пробками с барашками, которые положено туго, с помощью плоскогубцев, закручивать, чтобы никакая сила - ни в пике, ни в штопоре - не могла вырвать бензопробки. "Готово!" - кричу командиру.

Разведчики улетели. С нетерпением жду их возвращения, не знаю, как убить два с лишним часа. Вокруг безлюдно. У леса, на кромке взлетно-посадочной полосы, оборудованы капониры под самолеты, но они пустовали. Водитель бензозаправщика был большим молчальником н обычно куда-то уезжал. Попробовал было брать с собой книгу, но не читалось. Словом, чувствовал себя одиноко, тревожно было на душе.

Вскоре, однако, в Андреаполе разместились несколько экипажей первой эскадрильи, прилетевшие с аэродрома Калинина. Опергруппой разведчиков командовал долговязый, чуть сутуловатый капитан Алексей Дрыгин. Он летал на новом самолете Ту-2. Летал отважно и много. А когда "Туполев" был в ремонте, Алексей садился за штурвал "пешки".

Заканчивался второй год непомерно суровой войны. Победная битва под Сталинградом вдохновляла наших разведчиков, вселяла в них веру в скорую и окончательную победу. Боевые экипажи соревновались, кто больше совершит вылетов, лучше разведает военные объекты противника. Анализируя результаты полетов, разведчики задумывались: куда направляются немецкие эшелоны с пехотой и танками, которые они регулярно фотографировали на станциях Идрица, Пустошка, Дно и других? Однажды Дрыгин слетал в Прибалтику, сфотографировал в порту Пярну прибывшие вражеские морские транспорты с военной техникой и солдатами. "Что задумали фашисты?" - размышлял Дрыгин. [74]

Позже воздушная разведка с точной регистрацией на фотопленке установила, что из Пярну фашистские резервы перебрасывались по железной дороге на юг, через железнодорожные узлы Резекне, Полоцк, Витебск, Оршу, Могилев, Чернигов. "Зачем? - думал капитан и решил: - Видимо, немцы готовят новое летнее наступление снова где-то на юге?" Впрочем, многие из нас размышляли тогда о том, удастся ли нашей армии тем летом сдержать натиск гитлеровской машины и самим перейти в наступление.

А в это время в Москве, куда стекалась вся разведывательная информация, в том числе добытая летчиками, разведданные тщательно анализировались. Они проверялись и еще раз перепроверялись. В результате вскрывались стратегические и тактические замыслы немецкого командования на лето 1943 года и строились планы, направленные на срыв наступательных операций врага и разгром его армии.

Весной 1943 года противовоздушная оборона немцев усилила борьбу с нашими воздушными разведчиками. Появление нового советского бомбардировщика Ту-2 вызвало особое беспокойство. "Мессеры" усиленно охотились за ним, стремясь сбить, а мы предпринимали все меры предосторожности, чтобы ни один "Туполев" не попал в лапы фашистам. Дрыгин получил приказ в случае вынужденной посадки в тылу врага либо других чрезвычайных обстоятельств уничтожить самолет.

Хотя механикам на первых порах эта незнакомая машина доставляла много хлопот, летчики сразу оценили высокие летные качества "Туполева". Еще бы! На нем с подвесными баками можно было лететь из Андреаполя даже до Берлина. Он был лучше вооружен, экипаж состоял из четырех человек - прибавился еще один стрелок в хвосте самолета. Кроме того, Ту-2 способен был брать солидную бомбовую нагрузку.

Перелистывая как-то свою летную книжку, Дрыгин прочитал запись о памятном семнадцатом полете. Вылетели по очень дальнему маршруту, "Туполева" снарядили двумя 500-килограммовыми бомбами. Рассчитывали сбросить их на скопление железнодорожных эшелонов в Витебске, Борисове либо Минске. Но Витебск оказался закрыт облачностью, в Борисове стояло два состава, а на подходе к Минску фашисты встретили разведчиков плотным огнем, помешав прицельному бомбометанию. Наконец они над Жлобином увидели скопление вражеских эшелонов. Штурман Степан Рыжков оказался молодцом, бомбочки угодили в центр узла, подорвав составы с боеприпасами. [75]

Полевой аэродром в Андреаполе на всю жизнь запомнился Дрыгину. Кончится война, пожелтеют страницы в его летной книжке, и вот однажды, бережно перелистывая их, Дрыгин обнаружит, что с Андреаполя он совершил более трети всех своих боевых вылетов. А это значит - самых трудных в суровое время, когда мы уступали немцам превосходство в воздухе. Да, много было сложных и опасных полетов. Но один остался в памяти навсегда.

...Это случилось за неделю до начала Курской битвы. Вылетели по дальнему маршруту и снова появились над Пярну. Зенитки открыли сильный огонь и мешали сфотографировать разгружавшиеся в порту вражеские суда. С одного захода не удалось закончить фотосъемку. Стали делать второй заход. Огонь усилился. Один снаряд разорвался совсем рядом. Он оказался роковым: перестал работать левый мотор. "Что ж, "Туполев" хорошо летает и на одном двигателе", - подумал Дрыгин, увеличил обороты уцелевшему мотору. Развернулись на восток и пошли домой с небольшим снижением.

До Андреаполя оставалось пятьсот километров. Постепенно, вынужденно снижаясь, разведчики подошли к линии фронта на высоте чуть более тысячи метров. Конечно, они были хорошей мишенью для вражеских зениток. Однако, к счастью, прошли сквозь сильный огонь без повреждений. И в тот момент стал давать перебои единственный исправный, но натруженный и сильно перегревшийся правый мотор. Самолет почти падал, Дрыгин напряг все усилия, чтобы посадить машину с убранным шасси на лесную поляну. Где мы? Кажется, еле-еле перелетел через передовые немецкие окопы? Выходит, сели на нейтральной полосе? Но где ж наши окопы? А вслух приказал:

- Всем быстро покинуть машину! Радист Белов, взять с собой ящичек НЗ с продуктами. Штурман Рыжков, где спички?

- На месте, командир! - ответил удрученно Степан. - Прикажешь начинать?

- Что начинать? - зло переспросил капитан. [76]

- Поджигать самолет, ведь приземлились под носом у фрицев! - ответил штурман. Едва успел он сказать эту фразу, как стрелок-радист, высунувшийся в задний люк, прокричал:

- Фрицы! Ползут к нам!

- Поджигай! - скомандовал Дрыгин.

Рыжков смял две летные карты и бортовой журнал, чиркнул спичкой и зажег их. Он поднес факел к замасленной мотогондоле, рассчитывая, что масло вспыхнет и самолет постепенно охватят языки пламени. Но оно только шипело. Следовало бы сорвать с мотора капот, порвать бензопроводы, поджечь находящийся в них бензин. Но у летчиков не было даже простой отвертки либо плоскогубцев. А без них даже не откроешь пробки бензобака. Инструмент был спрятан где-то в мотогондоле. Ее створки при посадке на "живот" смялись, и люки не открывались. Дрыгин хотел приказать штурману поискать мелкий инструмент в кабине летчика, куда его иногда прятали механики, но раздумал. Он сам недавно строго-настрого запретил механикам оставлять в кабине что-либо, так как однажды забытая отвертка каталась по днищу самолета и заклинила рули. Хорошо, что этот каверзный случай произошел во время рулежки "Туполева".

А фрицы уже были совсем рядом. Еще минута замешательства, и разведчиков схватят. Плен! На лбу Дрыгина выступил холодный пот. Он скомандовал экипажу немедленно по-пластунски уходить в сторону своих окопов, которые должны были находиться где-то на востоке. И они поползли к кустам, скрываясь в высокой траве. Вдруг в воздухе что-то засвистело, сверкнул яркий луч света, и раздался оглушительный гром взорвавшегося снаряда. Дрыгину показалось, чтоьют по ним. Снова свист летящего снаряда, снова взрыв. Другой, третий. Наконец разведчикам удалось достичь леса, где они решили сделать короткий привал. Им казалось, что они проползли и прошагали не менее двух километров, а своих окопов все не было видно. И вдруг позади из-за куста раздалась строгая команда: "Стой! Руки вверх!.."

Вскоре капитан Дрыгин предстал перед грозными очами генерала - командира корпуса, солдаты которого подобрали экипаж упавшего "Туполева".

- Не знаю, что с вами делать, капитан! - говорил генерал тоном, не терпящим возражений. - Бросили самолет на произвол судьбы!.. [77]

В этот момент раздался телефонный звонок, генерал поднял трубку. Он внимательно слушал, не проронив ни слова. Тон его голоса после телефонного звонка изменился, стал мягче. Ошеломленный событиями последних часов, Дрыгин, однако, этого не ощутил.

- Молись богу, капитан! - добродушно заговорил генерал. - Молись, авось он тебя простит... Дрыгин совсем опешил и сказал:

- Какому богу?

- Богу войны - нашей артиллерии. Получив приказ уничтожить новый самолет, наши артиллеристы несколькими снарядами превратили твой "Туполев" в щепки, а заодно подбили фашистский танк. Мне только что позвонили, что с его помощью фрицы хотели оттащить Ту-2 к себе, за окопы. Не вышло! А фрицев, что вас преследовали, взяли наши ребята. Рады до смерти - давно не могли добыть "языка". Один из фрицев сообщил, что их часть перебрасывают на юг, под Курск.

ВЕРНУЛИСЬ!

Ура! Наши армии не дрогнули перед бронированным кулаком гитлеровцев на Курской дуге. Советские воины сдержали оборону и перешли в мощное наступление. Враг отброшен и бежит. Нашей радости не было предела!

В то славное лето 43-го нам нежданно-негаданно подвалила еще одна радость. Вернулся из фашистского тыла давно пропавший без вести боевой летчик Василий Кокорев. Посмотреть на живого Кокорева сбежались все летчики и механики, находившиеся в ту минуту в казарме. Василия обнимали, мяли, щупали, будто сомневались, цел ли он.

"Фотики" предложили сфотографировать его в кругу однополчан. Василий отнекивался, говорил, что надо бы переодеться, ведь вернулся в полк в чем скитался; последний месяц - в рваных бриджах да грязной куртке. Но его не слушали. Усадили вернувшегося "с того света" на стул, окружили со всех сторон. Вспыхнул магний...

Потом уже стали подробно расспрашивать, что приключилось с бывалым разведчиком.

- Сбили! - ответил Василий. - Сбили на подходе к Рославлю. Самолет загорелся и стал падать. Я дал сигнал товарищам прыгать. Затем сам выпрыгнул в темноту... [78]

Василий Кокорев воевал во второй ночной эскадрилье. Она выполняла ответственные задания командования ВВС. В ходе подготовки мощного летнего наступления на Курской дуге фашисты стремились осуществить скрытно переброску своих войск и техники, пользуясь покровом ночи, и в этот период отличная и безотказная работа разведчиков-ночников могла сыграть исключительно ценную и важную роль для определения оперативных и тактических замыслов противника.

В свою очередь, гитлеровские генералы хорошо понимали, кто может обнаружить их планы нового наступления, и предпринимали все меры, чтобы помешать нашим воздушным разведчикам выполнить поставленную перед ними задачу. Для охоты на русских разведчиков отрядили лучших фашистских летчиков-истребителей, а их самолеты-перехватчики оснастили специальными устройствами. С их помощью можно было легко определить местоположение летящего в сплошной темноте любого самолета. Фашисты разработали особую тактику ночного боя. Обычно сразу действовали два истребителя-перехватчика "Мессершмитт-110". Один из стервятников, приближаясь к цели, освещал ее бортовой фарой, тогда как второй, скрывавшийся в ночной мгле, внезапно открывал огонь.

В то лето вторая эскадрилья несла большие потери. В считанные дни число ее экипажей сократилось почти вдвое. Однако эскадрилья продолжала воевать. Каждый из оставшихся в строю боевых экипажей теперь летал за себя и за невернувшихся товарищей. Стоило это больших усилий воли и нервов, огромной физической нагрузки. Летали чаще, чем в нормальной обстановке, а протяженность одного разведывательного полета теперь увеличилась. Если раньше разведчик-ночник вылетал на разведку пяти-шести крупных целей, то теперь за один полет он разведывал сразу десять-двенадцать объектов. Это были, как правило, аэродромы, магистральные шоссе и железные дороги, по которым ночью враг перебрасывал свои армии.

Летчики-ночники летали на тихоходных бомбардировщиках ДБ-Зф, переименованных в Ил-4. Их большой радиус полета позволял летать на разведку по шесть и более часов. Вылетали со своей базы засветло, чтобы достичь линии фронта к моменту наступления темноты. [79]

И в тот злополучный полет Василий Кокорев вылетел заблаговременно. Настроение у экипажа было боевым, приподнятым. Экипаж накануне отметили орденами. Это был их 28-й боевой вылет. К линии фронта подошли точно в расчетное время, но было еще светло. Кокорев решил подождать, когда стемнеет, и стал кружить над позициями своих войск. Это, видимо, встревожило наших зенитчиков и службу воздушного наведения на земле, которая поддерживала радиосвязь со своей авиацией. Вскоре стрелок-радист сообщил:

- Командир! Служба наведения с земли нас спрашивает: "Горбатый! Ты что крутишься на одном месте, почему не идешь за "ленточку"?" Что ответить, командир? Кокорев задумался на несколько секунд. Улыбнулся при мысли, что его бомбардировщик назвали по аналогии с действительно горбатым штурмовиком Ил-2 - грозой фашистов. Затем приказал стрелку-радисту:

- Передай на землю: я не "горбатый". Жду темноты, чтобы пересечь "ленточку".

"Ленточкой" авиаторы условно называли линию фронта. С земли на это радировали:

- Хорошо, ждите. Если требуется, мы вас прикроем.

- Спасибо, обойдемся! - дал радиограмму разведчик.

В небе не было видно "мессеров", обычно шнырявших в прифронтовой полосе, и Кокорев благополучно ушел за "ленточку". Сначала все шло хорошо. Снизились до высоты 400 метров над шоссе и наблюдали за автоколоннами с вражескими войсками. Затем они поднялись на высоту двух с половиной тысяч метров, с которой обычно делали ночные разведывательные фотосъемки. Им предстояло сфотографировать вражеский аэродром.

В лунную ночь он хорошо был виден издалека. С него взлетали фашистские ночные бомбардировщики. Кокорев ожидал, что на подходе к цели вражеские зенитчики откроют огонь по русскому разведчику. Однако фашисты молчали. Видимо, они не хотели раскрывать свои позиции, которые отлично просматриваются с воздуха ночью во время стрельбы зенитных орудий и пулеметов. Кокореву хотелось отдать штурману приказ потревожить фашистов, сбросив одну-другую фугаску: к этому приему часто прибегали разведчики-ночники, когда получали задание вскрыть противовоздушную оборону врага. У фашистов сдавали нервы, они открывали огонь из всех точек, обозначая себя. Однако на этот раз у Кокорева было другое задание - сфотографировать вражескую технику на аэродроме. [80]

Нервы были напряжены. От летчика-ночника требовалось филигранное искусство пилотирования, от штурмана - точный расчет. Заранее надо было сбросить фотоавиабомбу, затем подождать секунд двадцать, пока она не взорвется и не осветит на мгновение объект съемки, и строго выдержать боевой курс. Все это занимало в общей сложности не более трех минут. Но это были минуты концентрации всей воли и всех способностей членов боевого экипажа! Во время ночной фоторазведки многое зависело от степени освещенности объекта лучами сброшенной фотоавиабомбы. Легкий крен - и на снимке получалось темное пятно.

В остальном же боевая работа ночников и разведчиков, действовавших днем, мало чем отличалась. И тех и других в небе подстерегала опасность, и тех и других одинаково встречали свинцом вражеские зенитки и истребители. Во время воздушного боя днем разведчики успевали разглядеть, сколько "мессеров" участвовало в атаке, куда пришлась их пулеметная очередь. Ночники часто становились жертвами внезапных атак фашистских стервятников, не могли даже огрызнуться ответной очередью из пулеметов.

Так случилось и с экипажем Кокорева. Все произошло в считанные секунды. Вспыхнул левый мотор. От него потянулся белый предательский шлейф дыма горящего моторного масла. Кокорев отдал команду экипажу покинуть самолет на парашютах, а сам рассчитывал посадить раненую машину. Но стервятник повторил атаку, найдя цель по белому шлейфу дыма, и метко поразил самолет второй раз. Бомбардировщик стал неуправляем.

Первым выпрыгнул стрелок, вторым штурман, третьим стрелок-радист. Командир наказывал им всем, приземлившись, собраться вместе и группой пробиваться к партизанам либо через линию фронта. Не получилось. "Где же товарищи?" - думал Василий, когда благополучно опустился на парашюте и один направился в сторону леса. [81]

Василию везло. Три дня он блуждал во вражеском тылу и не наскочил на полицаев. Заметив шагавшую по дороге женщину с хлебом и молоком, он попытался разузнать у нее про партизан. Женщина отдала ему все продукты Наконец он повстречал пастуха-партизана и попал в отряд Рогнединской партизанской бригады, воевавшей на Брянщине.

Как полагалось, ему устроили проверку. Василий вылетел с орденом на гимнастерке, с удостоверением личности и партбилетом. Партизан, однако, смутило то, что у летчика, кроме советского пистолета, имелся немецкий автомат "шмайсер" и фашистская пилотка. Кокорев объяснил, что во время блуждания по лесу заметил фашистского солдата, собиравшего в кустах малину. Солдат, жадно глотая ягоду за ягодой, двигался по направлению к летчику, прятавшемуся в кустах. Василии взвел курок, поднял пистолет и в упор выстрелил. Солдат упал. Сняв с убитого автомат и пилотку, летчик поспешил углубиться в лесную чащобу.

- Это был первый фашистский гад, что ты убил? спросил Василия командир партизанского отряда.

- Наверное, первый... - ответил летчик.

- Как понимать, "наверное"? Ты что же, столько лет воюешь и убил лишь одного фашистского зверя?

- Трудно сказать, сколько убил. Приходилось бомбить фашистов с воздуха, и не однажды. Штурмовал фашистские автоколонны. Но так, чтобы убивать в упор, раньше не приходилось...

А настоящую проверку Василий прошел во время партизанского рейда по тылам фашистов. Партизаны вели "рельсовую" войну, взрывали железные дороги, по которым враг перевозил войска и боеприпасы. Десять дней Кокорев таскал на спине в мешках взрывчатку, а порой и продовольствие. Когда израсходовали весь тол, стали устраивать на дорогах завалы. Пришлось однажды пережить неприятные минуты при встрече со смертельной опасностью. Отряд форсировал речку и попал под обстрел. К счастью, никто не пострадал. Вскоре они соединились с бригадой. Это случилось в славный день, когда Москва салютовала советским воинам, освободившим Орел и Белгород. Кокорев радовался вместе со всеми большой и трудной победе. Он думал, что в ней есть частичка боевых заслуг и его ночной разведывательной эскадрильи. [82]

Летчику поручили новое партизанское задание. "Это по вашей части!" - сказал командир отряда. Василия назначили помощником коменданта партизанского тайного аэродрома. В его задачу входило разводить по ночам костры, по которым прилетавшие с Большой земли летчики определяли место посадки, а в случае налета вражеской авиации быстро их тушить. Кокореву выделили помощников. И надо же такому случиться, что среди помощников он встретил однополчанина. Им был стрелок-радист ночной эскадрильи Виктор Крохин. Он летал в другом боевом экипаже, был сбит примерно в том же районе, спустился на парашюте и оказался среди партизан. Конечно же, крепко обнялись, расцеловались. Почти месяц воздушные разведчики находились в партизанской бригаде, воевали в Брянских лесах, а затем их переправили на самолетах в родной полк.

Если бы все пропавшие без вести разведчики оказались такими же удачливыми, как Кокорев и Крохин! К сожалению, большинство из них либо погибли вместе с подбитыми самолетами, либо попадали в плен.

Другой экипаж, в котором находился стрелок-радист ночной эскадрильи Саша Тюрин, был сбит на пятом вылете на разведку. Это случилось за два месяца до возвращения Кокорева. Разведчики глубокой ночью появились над объектом разведки - железнодорожным узлом города Орши. В небе, казалось, ничто не предвещало опасности, и Тюрин даже не заметил, как тихоходный Ил-4 был атакован "мессером".

Командир приказал покинуть вспыхнувший самолет.

Тюрин выпрыгнул. В темноте долго не мог отыскать кольцо парашюта. Кувыркался в воздухе, сбросил перчатки, мешавшие нащупать вытяжное кольцо. Рывок, и через мгновение стрелок-радист повис в воздухе. "Живы ли друзья?" - подумал Тюрин, посмотрел вокруг, но не увидел на фоне темного неба куполов парашютов.

Он приземлился на лугу, возле табуна лошадей, и местные пастухи дали ему крестьянскую одежду. Тюрин решил переждать ночь в густой ржи, которая соседствовала с лугом В темноте не заметил, что через ржаное поле проходила дорога. Возле нее уже рыскали полицаи. Один из них напал на след и увидел Тюрина.

Стрелку-радисту скрутили руки толстой веревкой. Полицаи сели в телегу, а пленного привязали к ней и заставили бежать всю дорогу до деревни Яновичи. Там Тюрин увидел живыми своих товарищей. Все они выпрыгнули с парашютами, но были схвачены. Пленных переправили в смоленский лагерь, их держали врозь. В короткие минуты, когда им удавалось быть вместе,строили планы побега. Вскоре пленников погрузили в товарный вагон и долго везли куда-то на запад. [83]

Им было суждено испытать на себе все ужасы и мытарства лагерной жизни.

16 апреля 1945 года, когда советские воины начали победную битву за Берлин, стал для Александра Тюрина днем его второго рождения. В этот день он был освобожден из лагеря для военнопленных. Он тоже вернулся "с того света". Правда, не успел больше повоевать в родном полку - война с фашизмом кончилась великой победой советского народа.

ШУТКА-МИНУТКА

Суровое искусство войны постигалось легче, если тому способствовало бодрое настроение, шутка, которая - правильно говорят - минутка, а зарядит на час. И уж, помнится, были у нас свои любители розыгрыша. Ведь наш полк состоял в основном из молодежи.

Недаром говорят: какая жизнь, такие и песни. Положение на фронтах складывалось теперь не в пользу фашистов. Успехи наших войск на северо-западе не были такими громкими, как на южных фронтах. Но и у нас приближался час победы. Метр за метром, в упорных боях мы отбивали свою землю у врага на подступах к Смоленску, Витебску, Новосокольникам. В результате передовой форпост 3-й эскадрильи - аэродром "подскока" в Андреаполе - стал нашей основной базой.

В освобожденном Андреаполе не осталось даже труб от сожженных домов. Жили кто где. В аэродромных землянках и крестьянских хатах. По утрам разведчики выстраивались в шеренгу, и комэск давал им задания. И каждое утро в этот момент в тылу шеренги появлялся козел. С разбегу он бодал кого-нибудь в мягкое место, пострадавший испуганно взвизгивал, и все разражались взрывом хохота.

Комэск приказал поймать козла и запереть в сарае. Так и сделали. А наутро он снова появился.

Это продолжалось долго. В конце концов озадаченный Кулагин отдавал команды так: "Смирно! И не дразнить козла!" От этого еще пуще смеялись.

Много шутили по поводу исключительной способности черноволосого штурмана Ивана Строева спать в любом положении: сидя, стоя, даже в строю с открытыми глазами. [84]

- Весь полет дрыхнул и опять дрыхнешь, - толкал Ивана в бок летчик Петров.

- Отстань, дай поспать. В полете Витюнчик мешал, а теперь ты придираешься, - отшучивался Иван.

Шутка о штурманах-сонях родилась в связи с плохим обзором земли через нижнее остекление передней кабины. Поэтому точный подсчет вражеских самолетов, эшелонов, автомашин штурману было удобнее вести лежа на полу, протиснувшись в узкий нос "пешки". Штурманам во время такого полета доставалось. Они то и дело ложились на пол, будто пехотинцы на учении: лечь! Встать!

Нелегко просунуться в нос самолета, когда ты одет в толстый меховой комбинезон, унты плюс на тебе висит тяжелый парашют, болтающийся под ногами. Он, кстати, требовал к себе особого внимания: лямки могли задеть за многочисленные рычаги и выключатели, расположенные в кабине. Одно неосторожное движение - и парашют самооткрывался. Вот почему некоторые предпочитали оставаться лежа до подхода к следующему объекту разведки.

Предметом шуток становились и летчики, попадавшие в необычные истории, и, конечно, опростоволосившиеся механики. Однажды из-за нехватки горючего "пешка" приземлилась близ шоссе Бологое - Выползово. Сесть-то села, на шасси и без каких-либо повреждений, а взлететь с места вынужденной посадки явно не смогла бы - мы трижды мерили длину поля и убеждались, что для взлета оно коротко. Вот досада! До родного аэродрома километров двадцать пять, а нам предстояло демонтировать самолет. "Пешка" не истребитель; снял у того крылья, погрузил в кузов грузовика и вези хоть до Москвы. Кроме крыльев, на "пешке" предстояло демонтировать две моторные установки, шасси, хвост и так далее. А рядом шоссе.

И тогда Трошанин предложил выкатить самолет на шоссе, запустить моторы и рулить "пешку" все двадцать пять километров до аэродрома. Так и поступили.

На шоссе Москва - Ленинград в ту пору редко появлялись автомашины. В районе Вышнего Волочка и севернее на многие десятки километров шоссе не было асфальтировано. В сухой бесснежный период автомашины поднимали за собой тучи красной пыли. Помнится, шоферы двух встречных грузовиков с испугу свернули в кювет, увидев в облаках пыли двухмоторный бомбардировщик с крутящимися винтами. Им показалось, что самолет взлетает. [85]

Посмеялись мы над шоферами, помахали перчатками и порулили дальше. До аэродрома оставалось километров семь. На пути - последний мост через небольшую речушку. А на мосту, как положено, стояла девушка-регулировщица. Как ни уговаривали ее летчики, она не пропустила самолет через мост.

- Ваши документики? Командировочное предписание на проезд транспорта... Кто же это вас надоумил, голубчики, кататься на бомбардировщике по шоссе?

Пришлось связываться по телефону со штабом Северо-Западного фронта, чтобы дали указание пропустить самолет через мост. В штабе тоже долго не могли взять в толк, о чем просят летчики...

Подшучивали над старшим механиком Иваном Филипповым за скряжничество, граничащее с манией Плюшкина. Он собирал все, что плохо лежит. Когда у него вдруг обнаруживали чужой ключ или плоскогубцы, он отшучивался поговоркой: "Не клади плохо, не вводи вора в грех". Острили и по поводу его "обгоревших" часов. Обычно первым к Филиппову приставал Иван Маров:

- Сколько на твоих "обгоревших"? Уже шесть? Иди ты! А по моим "желудочным" часам будто уже все восемь, лопать хочется - теленка съел бы. Айда ужинать!

Филиппов нисколько не обижался на шутки, доставал часы из тумбочки и говорил, который час. Сердиться на нас он считал ниже своего достоинства. Он был лет на десять старше нас, молодых механиков. Когда же нам удавалось вывести его из себя, он обычно восклицал:

- Завидуете, малышня? Ну и завидуйте... Филиппов имел в виду историю с часами. ...Возвращаясь с боевого полета на подбитой "пешке", Александр Барабанов не дотянул до Выползова и сел "на живот" на лед Осташкинского озера. Ярко-зеленый бомбардировщик на фоне заснеженного озера был отлично виден. Гитлеровцы вскоре его обнаружили и принялись бомбить. [86]

Хозяин самолета Филиппов прибыл на место вынужденной посадки с заданием поднять машину, отремонтировать и подготовить к перелету. После очередного захода фашистов на цель лежавшая неподвижно на льду "пешка" загорелась. Филиппов не растерялся, бросился к самолету, успел снять пулемет, радио и часы. За этот смелый поступок он был награжден медалью "За отвагу" Он с гордостью носил ее, поскольку в то время мало кто из технарей, не считая Фисака, Трошанина и меня был представлен к правительственным наградам. "Подгоревшие" часы остались у Филиппова.

Подшучивали даже над Анатолием Поповым, который по характеру не располагал к розыгрышам, да и едва ли любил шутки. Шутили насчет его боевого полета "по интуиции".

Попов вылетел на моей "двойке", но вскоре его отважный стрелок-радист Николай Алейников радировал:

"Нет давления масла в правом моторе". Комэск в ответ приказал: "Сбросьте доббаки, возвращайтесь домой". Комэск опасался, что неисправный мотор вот-вот заклинит, коль скоро упало давление масла, а затем может перегреться второй мотор. Словом, всякое могло случиться. Разведчик на радиограмму командира ответил: "Возвращаюсь"-и пропал.

Попов вылетел на задание на полный радиус действия самолета с дополнительными баками, похожими на торпеды. Они изготовлялись из прессованного бензино-устойчивого картона и подвешивались по два на каждый самолет под крыльями, между мотогондолами. Таким образом дальность полета увеличивалась на час двадцать минут. Но эти огромные сигары создавали дополнительное сопротивление и снижали скорость. После полной выработки бензина баки следовало сбрасывать, но их не хватало, и летчики от них освобождались в случае нападения вражеских истребителей и при других экстренных обстоятельствах.

Пока мы в землянке обсуждали всевозможные причины неисправности мотора на "двойке", Попов приземлился и зарулил на стоянку.

- Задание выполнено! - доложил Попов изумленному Малютину.

- А давление масла? А правый мотор? Как же вы полетели с неисправным мотором?

- По интуиции, товарищ командир! - отрапортовал летчик. [87]

Что же произошло? Действительно, прибор показывал, что давление масла на одном моторе упало. Разведчик сбавил обороты мотора, развернулся и взял курс домой. Но винт злополучного мотора не застопорило, датчик температуры воды не показывал перегрева. Когда перелетели линию фронта, Попов включил двигатель и дал газ. Движок работал исправно, но стрелка давления масла по-прежнему стояла на нуле. И летчик догадался: вышел из строя манометр. Пустяк! Развернулся на запад и пошел на выполнение боевого задания.

- Но почему же вы молчали, не радировали? Тоже по интуиции? - удивлялся комэск.

- Боялись, прикажете из-за неисправности вернуться домой. А неисправность пустяковая...

- Все равно положено вернуться! - строго сказал капитан. Затем он скомандовал: - Смирно! - приложил руку к козырьку и объявил экипажу благодарность за выполнение боевого задания в сложных условиях.

Виктор Петров откуда-то притащил хилого щенка, и вся эскадрилья принялась его выхаживать. Огрубевшие на войне солдатские сердца пообмякли. Каждый затевал со щенком игру, брал его на руки и ласкал. Долго не могли придумать, как назвать пса. Во время очередной дискуссии на эту тему Виктор заметил:

- А у него уже есть имя!

- Какое же? - удивились мы.

- Авиационный Сан-Сачок! -

Раздался взрыв хохота. Сачок как нельзя лучше подходило к уже избалованному нами щенку. Когда он вырастет в большого пса, по-прежнему будет сачковать, развлекая летчиков. А вот добавка Сан к кличке нас озадачила. Попросили разъяснения у Виктора.

- А чего тут неясного? Все понятно, - ответил он. Ему, возможно, было понятно, а нам нет. Но чтобы не осрамиться и не стать предметом насмешек, каждый гадал про себя, что значит "сан". САН-итар-сачок? Ведь голодный щенок так вылизывал остатки еды в миске, что она блестела как зеркало.

Имя прижилось. Щенок вырос в хорошую дворнягу, но раскормить его до волкодава нам не удавалось. И хотя все мы считали себя хозяевами Сан-Сачка, слушался он только Виктора, который научил собаку делать стойку перед окном раздачи пищи в нашей столовке и ловить полевых мышей. Пес путешествовал с нами с аэродрома на аэродром вплоть до Дня Победы. [88]

"Чаепитие с истребителями" послужило еще одним поводом для шуток. Ефим Мелах совершил один из редких полетов на разведку в сопровождении наших "ястребков". Это случилось зимой 1943 года. Мы вели фоторазведку сил противника, оборонявшегося между городами Великие Луки и Новосокольники. В этом районе шли ожесточенные бои на земле и в воздухе.

Наши разведчики летали в глубокий тыл врага в одиночку, естественно, без сопровождения истребителей с коротким радиусом действия. Но поскольку разведка велась в прифронтовой полосе, командование воздушной армии решило прикрыть экипаж Мелаха девяткой истребителей. Разведчикам предстояло сделать четыре захода на цель, чтобы заснять систему обороны вражеских войск.

Когда Мелах прилетел к истребителям, которые базировались на льду озера близ города Торопца, и объяснил им свою задачу, возникло непредусмотренное обстоятельство: истребители не смогут сопровождать разведчика на высоте 7000 метров, так как Яки не оборудованы кислородными приборами. Сопровождая главным образом штурмовиков - Илы, они на больших высотах не летали.

После недолгого размышления за чашкой чая пришли к такому решению: разведчик выполняет свою задачу на заданной высоте 7000 метров, истребители же находятся в районе цели на высоте 4000 метров, где им не угрожает кислородное голодание. В случае атаки "мессеров" разведчик спикирует до высоты Яков, которые смогут его защитить.

- Такой способ прикрытия в военной науке не предусмотрен, но на войне как на войне, - рассказывал Ефим. - Договорились, пообедали у истребителей, попили еще чайку и в назначенное время взлетели.

В районе цели разведчиков встретил сильный зенитный огонь, но они приступили к фотографированию. Все внимание - на цель, и Мелах, право, забыл про своих сопровождающих. Во время второго захода он вдруг заметил справа возле "пешки" краснозвездный истребитель. Летчик Яка пристроился к разведчику, улыбается, показывает большой палец: не робей, мол, друг!

И это на высоте-то 7000 метров без кислорода! Мелах не на шутку забеспокоился и показал этому хлопцу, чтобы он нырял побыстрее вниз. И тот тут же спикировал. Но вскоре появился другой "ястребок". Пока разведчики делали развороты для последующих заходов на цель, их Друзья-истребители сменяли друг друга, не оставляли "пешку" без защиты. [89]

После выполнения задания Мелах спикировал до 4000 метров Истребители все, как один, собрались вместе, и он повел их домой. Хотелось с благодарностью пожать руку каждому летчику, но друзья, покачав на прощание крыльями, полетели на свои аэродромы.

Мелах с грустью подумал, что, наверное, никогда больше не увидит отважных "ястребков", рисковавших ради него своей жизнью. Тогда на земле, за чашкой чая он даже не успел спросить их, откуда они родом, как стали авиаторами. И не успел рассказать о себе, о том, что родился в Одессе, окончил семилетку, затем поступил в фабрично-заводское училище, работал слесарем на заводе, увлекся авиацией и научился летать. В детстве, как и все мальчишки приморских городов, Ефим мечтал стать моряком, испытать себя в схватках с морской стихией, но судьба заменила ему море на воздушный океан. Он остался ему верен на всю жизнь. Его молодость совпала с тяжелой годиной войны.

...Фронтовые истории. Веселые и трагические, грустные и забавные, они сами говорят за себя. Они всегда в нашей памяти и сердцах и будут жить без нас, фронтовиков, еще долгие, долгие годы.

Дальше